Текст книги "Глазами альбатроса"

В северной части Тихого океана альбатросы пережили несколько катастроф. В конце XIX – начале XX века охотники за перьями убили миллионы сидящих на гнездах птиц, полностью уничтожив их колонии на нескольких островах. В результате белоспинный альбатрос оказался на грани вымирания. Когда все прекратилось, популяция птиц стала понемногу восстанавливаться. Затем на долгие годы, включая период Второй мировой войны, американские военные приспособили под свои цели атолл Мидуэй, на котором находится самая многочисленная в мире колония альбатросов, что привело к смерти десятков тысяч птиц и вновь спровоцировало снижение их численности. С середины 1960-х годов популяции альбатросов на севере Тихого океана в целом увеличивались, но бурный расцвет промышленного рыболовства в 1980-е годы повлек за собой гибель около четверти миллиона этих птиц. В наши дни главной угрозой для них стали многокилометровые рыболовные ярусы с миллионами несущих приманку крючков, которые насквозь прошивают воды Мирового океана.

Случается, и сегодня рыбаки убивают альбатросов как вредителей или же делают из них наживку и изготавливают блесны из их перьев. Не далее как в конце прошлого века австралийские рыболовы каждый год расстреливали около 600 странствующих альбатросов. Впрочем, по ним стреляют не только в Австралии, но и в Южной Африке, Южной Америке, да и много где еще. Уругвайские рыбаки до сих пор иногда развлекаются тем, что забрасывают в воду короткий отрезок лески, на каждом конце которого – крючок с приманкой, а потом смотрят, как две обреченные птицы кружат в отчаянном вихре. Тех несчастных, которые, запутавшись в рыболовных снастях, попали на палубу живыми, зачастую жестоко убивают: рыбаки ломают им крылья и выбрасывают за борт. Эти суда ловят меч-рыбу и тунца, которых позже доставят в какой-нибудь ресторанчик неподалеку от вас.

* * *

Энтони говорит, что пришло время осмотреть птиц, и я вызываюсь помочь ему. Он работает здесь уже не первый год и даже успел попробовать себя в роли управляющего базой. Ему 30 лет, он аспирант Вашингтонского университета.

Исследовательская работа Энтони посвящена тому, чтобы выяснить, где тот своеобразный предел, после которого черноногие альбатросы на год отказываются от выведения потомства ради смены оперения, и как особям в паре удается синхронизировать этот процесс. Проверяя, насколько изношены их перья, он пробует спрогнозировать, кто из птиц вернется сюда на будущий год.

По сравнению с другими птицами крупные маховые перья у альбатросов имеют больше микроскопических крючочков на сцепляющихся бородочках. Это делает их жестче, но они все равно чрезвычайно подвержены воздействию безжалостных ветров, солнца и соленой воды.

– У новых перьев шоколадный оттенок и яркий блеск, – объясняет Энтони, – со временем их цвет тускнеет и появляются первые признаки износа, на заключительной стадии они становятся светло-коричневыми и хрупкими с потрепанными краями. Шестые и седьмые первостепенные маховые перья, похоже, принимают на себя главный удар. По ним легко определить, на каком этапе линьки находится сейчас птица.

Иногда после осмотра крыла Энтони говорит что-нибудь вроде: «Судя по всему, эти четыре пера она обновила в прошлом году, а за год до этого полностью полиняла». Он утверждает, что окончательно оценить репродуктивный потенциал альбатросов можно, только подсчитав, сколько раз в жизни они выводят потомство.

У Энтони короткие темные волосы, резкие черты лица, в каждом ухе он носит по серьге. Сегодня на нем бусы из мелких ракушек, и он рассказывает мне, что вырос в Левиттауне на Лонг-Айленде. Левиттаун стал первым в мире пригородным жилым районом типовой застройки. По иронии судьбы новаторская концепция воплотилась в абсолютно безликом и стерильном образе американской мечты. Это сформировало современное представление о жизни в американском пригороде: ухоженная лужайка, пристроенный к дому гараж, забор из сетки-рабицы, автомобиль-универсал, изолированные спальные районы, культурное отчуждение, исчезновение понятия «центральная улица», гибель понятия «родной город», упадок семейного бизнеса и расцвет торговых центров. Я вырос недалеко от тех мест.

– Интересной такую жизнь не назовешь, – говорю я.

– Так и есть, – соглашается Энтони.

По его взгляду я понимаю, что у нас с ним много общего.

Стараясь лишний раз не тревожить птиц, мы как можно скорее переходим от гнезда к гнезду. Проверив порядковый номер на кольце у птицы, Энтони говорит:

– А эту я уже, оказывается, успел осмотреть. Зря только потревожил ее снова.

Его нежелание причинять птицам неудобства – еще одно свидетельство появления нового поколения биологов, более мягкого, доброго.

Более мягкого, доброго и физически подтянутого. Здесь не встретишь пивных животиков. Даже после долгих часов работы на свежем воздухе эти люди выходят пробежаться, катаются на велосипедах и играют в баскетбол. Кое-кто каждый день по полчаса прыгает через скакалку. Помощник управляющего Марк занимается гимнастикой. После вечерней пробежки они включают видео с записью тренировки, и вся комната заполняется молодыми аспирантами, которые выполняют упражнения, пока дежурный по кухне готовит ужин.

Сегодня очередь Марка стоять у плиты. Но перед тем, как взяться за ужин, он решает перевести дух и поднимается на крышу, чтобы понаблюдать оттуда за медленным вращением Земли, посмотреть на океан и поглядеть в подзорную трубу на китов. Я забираюсь на крышу вместе с ним. Марку 33 года, он успел поработать смотрителем во флоридском национальном парке «Эверглейдс» и на Гавайях. Мама Майкла – социальный работник, папа – юрист.

– Вряд ли родители рассчитывали, что из меня выйдет бизнесмен. Я такой, потому что я вырос в крошечном городке на болотах дельты Миссисипи. Мне нравится чувствовать себя частью природы, знать, что в моих костях атомы тех рыб, что я ловил ребенком в реке. В одиннадцать лет у меня уже была собственная лодка, на просторах дельты мне жилось свободно и радостно. Сейчас там все сильно изменилось. Интересно, как теперь развлекается живущая там детвора… Но здесь просто здорово, – говорит Майкл и разводит руки в стороны, будто хочет заключить в объятья весь атолл Френч-Фригат-Шолс.

Затем он поворачивается ко мне и продолжает:

– Со временем я стал лучше понимать, что хочу, как тогда, в юности, жить в окружении дикой природы, трудиться под открытым небом и всем телом чувствовать пульс жизни. Работая в «Эверглейдс», я заметил, что поведение птиц и аллигаторов меняется, стоит только уровню воды опуститься на считаные миллиметры. Мне нравится жить там, где ум и тело пребывают в согласии с окружающим миром. Города и модные рестораны я тоже люблю, но настоящее блаженство испытываю только в подобных местах.

Не прерывая своего рассказа, Марк принимается вновь разглядывать море в подзорную трубу.

– Смотрите-ка, там горбатый кит выпрыгнул из воды! – кричит Марк с крыши тем, кто внизу. – Я слежу за ним в подзорную трубу.

Несколько человек поднимается по лестнице. Я подношу бинокль к глазам. В лучах закатного солнца пущенный китом фонтан напоминает белый флаг, возвещающий о перемирии. Скоро на крыше собирается шесть человек, которые по очереди смотрят в подзорную трубу. Горбатый кит (Megaptera novaeangliae) описывает в прыжке полукруг и обрушивается назад в воду, а в небо взлетают огромные взрывы брызг. Эту картину видно невооруженным глазом. Кит совершает три больших прыжка, четыре. Мы громко кричим от восторга. Кит переворачивается и шлепает по воде длинным грудным плавником. В бинокль мне видно, как из воды, будто в замедленной съемке, появляются его гигантская голова и часть массивного тела, как он поворачивается и падает плашмя на живот, приводя океан в волнение.

Охваченный душевным порывом, Марк не в силах сдержать эмоций и кричит в бездонную синеву вселенной: «Ты прекрасна!»

Это поистине благословенное место, в котором царит жизнь – шумная, полная запахов, шелеста крыльев, суетного движения мускулов, кровяных телец и сухожилий. Давайте же кричать от удовольствия и полноты жизни! Созерцать самый что ни на есть настоящий мир. После четырех миллиардов лет эволюции он по-прежнему до краев полон жизненной энергии и продолжает стремиться к совершенству.

– Неплохой pau hana, – произносит Марк.

Я смотрю на него вопросительно.

– Pau значит «окончен», hana – это «рабочий день». Pau hana – «счастливый час».

К вечеру темные крачки, которые несколько часов подряд стайками вьются над головой, начинают садиться на землю, образуя широкую воронку торнадо. Ураган крыльев, пожар голосов рождают бурю звуков. На закате хор темных крачек принимается реветь, будто яростный ветер, будто некая физическая сила.

Стоит только птицам приземлиться, как с неожиданно усилившимся гомоном они вновь поднимаются в воздух, будто решают: «Давайте-ка лучше еще полетаем». Вероятно, перспектива опуститься на твердую землю спустя месяцы и годы, проведенные в море, кажется им такой непривычной и пугающей, что любая мелочь способна спровоцировать общую тревогу. А может, им свойственно свое восприятие свободы и страха, не дающее им предать морское раздолье ради тягостного пыла брачного сезона, который надолго свяжет их жизнь с сушей. И тем не менее они приземляются. Сразу после наступления темноты часть взлетно-посадочной полосы буквально кишит крачками. Нас со всех сторон окружают птицы с их нескончаемым гамом. Их чрезмерно громкая болтовня оглушает. Она мучительна. Невозможно долго терпеть этот шум. Сложно представить, как самим птицам удается его выносить.

Пока Марк приступает к приготовлению ужина, Энтони и Карен вызываются сделать для всех легкие закуски. Франц печет хлеб. Наряду с развешенными повсюду кастрюлями и сковородками по-военному скромную кухню украшает большая и яркая настенная роспись, изображающая океан с резвящимися скатами, разноцветными рифовыми рыбками, морскими черепахами, тюленем-монахом, альбатросами, большой тигровой акулой (Galeocerdo cuvier), фрегатами и летучими рыбами. Тысячи лет назад пещерные люди рисовали на каменных сводах окружающую их дикую природу, и, судя по этой узенькой кухне, человеческая натура ничуть не изменилась. Мы до сих пор обращаемся к образам почитаемой нами природы; ни художники, ни гончары, ни скульпторы, ни дизайнеры тканей не создают декоративных изображений сотовых телефонов или компьютеров. Никто не рисует на стенах, как собрание совета директоров голосует за слияние и поглощение. Искусство склонно отражать то, что нам действительно дорого, то, что приносит нам удовольствие или внушает страх. Искусство – непревзойденный знаток человеческой натуры, самый честный брокер на рынке субъективных людских истин. Когда новоиспеченные родители готовятся к рождению ребенка, они украшают его комнату слонами, тиграми, радужными попугаями, веселыми рыбками и другими животными. Это лучше любых слов говорит о нашем желании поприветствовать долгожданных детей в мире, где в изобилии обитают другие существа, и подтверждает, как много значат для нас животные. Из множества причин защищать существование животных одной этой уже, кажется, достаточно. Если мы допустим, чтобы мир окончательно лишился слонов, тигров и попугаев – к чему все, собственно, и идет, – представьте, как мучительно больно будет рисовать их на стенах детской.

Марк приготовил нам отличный вегетарианский ужин. Отвечая на комплименты, он раскрывает секрет:

– Делюсь рецептом: смотрим на срок годности и готовим из того, что нужно срочно съесть.

Солонка и перечница в виде фарфоровых снеговиков нелепо смотрятся на длинном обеденном столе. Керосиновые лампы создают спокойную доверительную обстановку, располагающую к беседе. Мы рассказываем друг другу о проделанной за день работе и делимся новостями о животных. Благодаря тому что птицы выводят потомство в разное время, нам есть что обсудить. Белые крачки и краснохвостые фаэтоны все еще на гнездах, альбатросы уже растят потомство, у красноногих и масковых олуш начинают вылупляться птенцы, среди бурых и черных кланяющихся крачек кто-то уже с малышами, а кто-то пока без, большие фрегаты заняты ухаживаниями, темные крачки вьют гнезда. Черепахи отдыхают на пляже. У берега видели большую акулу.

Специалисты по тюленю-монаху не пришли к ужину. Их рабочий день начинается рано и тянется до самой ночи, так что ужинают они отдельно от остальных и гораздо позже.

Но мы не испытываем недостатка в компании. Во время ужина в открытую дверь влетает бурая кланяющаяся крачка, проносится у нас над головами и вылетает с противоположного конца комнаты. Чуть позже, когда мы убираем со стола, к нам, будто Святой Дух, влетает белая крачка, которая трепещет и порхает. Удивительно, что ее полет ничем не напоминает безумные метания угодившей в ловушку птицы. Энтони выпроваживает ее наружу в ночную мглу.

Я выхожу вместе с ним на веранду и задерживаюсь там, когда он уходит обратно. Кажется, что под действием темноты птичий гомон усилился до многоголосого рева. В ночном воздухе раздаются гортанные хрипы и гогот олуш, крики и пощелкивание клювами, характерное для альбатросов, ворчание кланяющихся крачек и писк темных крачек: «Я не сплю, я не сплю». В воздухе стоит неослабевающее амбре гнездящихся морских птиц. Их колонии источают специфический едкий, удушающий запах. Он приятен мне, потому что будит воспоминания о тех днях, когда я работал на берегах великолепных островов с дорогими сердцу друзьями и коллегами.

Джейсон и Мэри, специалисты по тюленям, присоединяются ко мне. Если у меня аромат гуано вызывает нежные чувства, то Джейсон, наоборот, признается, что не любит птичью вонь. Зато ему нравится, как пахнут тюлени, потому что он изучает их уже не один год и успел привязаться ко всему, что связано с ними. Запах любви не помеха.

Мы задираем свои носы вверх. С приходом ночи на небосводе раскрывается шкатулка с драгоценностями. На мерцающих бриллиантами просторах космоса я отыскиваю Орион, мое любимое созвездие. Где бы я ни находился, в присутствии Ориона, который служит мне ориентиром не только в космосе, но и в жизни, я всегда чувствую себя как дома.

Почему, думая о небесах, мы всегда представляем себе ночь, почему не день? И почему вот так во множественном числе – небеса? Джейсон знает о звездах куда больше моего и рассказывает нам, что мы видим в небе. Это вот Орион. Туманность Ориона. Сириус. Туманность Андромеды, похожая на пятнышко в далеком космосе. Плеяды (на Гавайях их называют Makali'I, или Маленький Глаз; рассказывают, что он сложил всю человеческую пищу в сетку и подвесил ее к небесам, но бог-крыса перегрыз веревки, и еда попадала обратно на Землю). Юпитер, две луны которого видно в бинокль. У спутников этой планеты чудесные имена: Ио, Европа, Ганимед, Каллисто (их еще называют галилеевыми лунами, поскольку именно Галилей обнаружил их в 1610 году и назвал именами мифических возлюбленных бога Юпитера), Амальтея, Леда, Гималия, Лиситея, Элара, Ананке, Карме, Пасифе и Синопе…

Два метеора. И два спутника. Темные крачки не переставая носятся над головой среди бесконечного множества звезд. Весь этот гам, запахи и возня создают впечатление, что объектив живого Тихого океана сфокусирован на этом песчаном пятачке, на нас.

В бирюзовой обители

Задолго до рассвета, когда в небе еще светят звезды, в коридор уже падает свет из лаборатории специалистов по гавайскому тюленю-монаху. К рабочему дню здесь порой готовятся по шесть часов. На сегодня в задачи входит непосредственное взаимодействие с находящимися под угрозой исчезновения животными, поэтому все сапоги, костюмы, перчатки, сети и рабочие инструменты должны быть новыми или стерильными. Как правило, исследователи стараются не беспокоить тюленей, потому что годы жестокого обращения стали главной причиной снижения численности их популяции. Но теперь оценки требуют такие скрытые потенциальные угрозы, как токсичные химикаты и новые вирусы, что вынуждает биологов делать тюленям биопсию и брать кровь на анализ. И хотя все только ради самих животных, научные работники предпочли бы обойтись без этого.

Готовясь к предстоящему утру, Митч Крейг завтракает хлопьями на крыльце. Он относит пустую миску на кухню, возвращается с биноклем и сандалиями и идет посмотреть, кто из тюленей на пляже. Хотя уже достаточно светло, чтобы различать цвета, солнце по-прежнему скрыто за горизонтом.

Митч похож на рок-звезду: квадратная челюсть, бледно-голубые глаза, длинные темно-русые вьющиеся и выгоревшие на солнце волосы. Легко представить себе, как он стоит где-нибудь на сцене в ярком свете прожекторов и отжигает соло на гитаре. На самом же деле он очень мягкий, вдумчивый и глубокий человек.

Команда специалистов по тюленям состоит из Митча, Мелиссы Шоу, Мэри Донохью и Джейсона Бейкера. Возглавляет полевые работы Митч. Скоро 15 лет, как он ездит сюда, и за это время через его руки прошли сотни тюленей-монахов. В исследовательском центре на материке Джейсон – начальник Митча, но здесь в полевых условиях он новичок и поэтому подчиняется более опытному товарищу. Джейсон – высокий смуглый красавец с вьющимися волосами и трехдневной щетиной на лице. В новинку такая работа и для обладательницы мелодичного голоса Мэри, биолога с докторской степенью по физиологической экологии. Чтобы волосы не мешали ей во время работы, она собирает их в тугой хвост на затылке. Миниатюрная 30-летняя Мелисса – опытный ветеринар, она трудится здесь уже несколько сезонов. Ее белокурые волосы тоже собраны в хвост, на ней купальник с цветочным орнаментом и бусы из мелкого бисера.

Мэри и Джейсон приехали в тропики впервые, но у них богатый опыт работы с тюленями на Аляске. Их связывают не только профессиональные, но и личные отношения, равно как и Митча с Мелиссой. Джейсон и Мэри познакомились на островах Прибылова на Аляске: он исследовал особенности пищевого поведения тюленей, а она изучала этапы роста детенышей. Мелисса встретила Митча благодаря работе с тюленями-монахами.

Мы грузим оборудование в тележку. В основном оно разложено по ведрам. У нас есть различные шприцы, иглы и пробирки для анализов крови. Есть тампоны и зонды для тестов на бактерии, вирусы и паразитов. Кроме того, есть большие полые иглы для биопсии, которая нужна для исследований на питательные вещества и загрязнители. Все члены команды должны облачиться в одноразовые белые синтетические комбинезоны и простерилизованные сапоги и вооружиться стерильными штангенциркулем и сачком.

– Зачем такие меры предосторожности? – спрашиваю я у Джейсона. – Разве на лежбищах тюлени не могут заразить друг друга?

– Могут, но тюлени-монахи не сбиваются тесными группами в отличие от других видов. Обычно они лежат разрозненно по всей территории пляжа. Нам совсем не хочется случайно стать для них дополнительным источником заразы. Например, когда мы накидываем сачок на голову тюленя, прямо поверх его морды, на ней остается слюна и носовая слизь. Нельзя допустить, чтобы все это попало на другое животное.

Мэри с Мелиссой катят нагруженную доверху тележку по взлетно-посадочной полосе. Митч шагает впереди с круглым (около метра в диаметре) сачком на плече. У Джейсона в одной руке самый большой штангенциркуль из всех, что мне доводилось видеть, – для измерения длины тюленей, вес которых порой достигает двухсот с лишним килограммов, – а в другой ведро и две небольшие емкости. Еще не успев привыкнуть к месту, он смотрит по сторонам на олуш, фрегатов и альбатросов и делится своими мыслями:

– Стоит попасть в такое неземное место, где мы, люди, в меньшинстве, как тебя охватывает странное чувство. Мир словно переворачивается с ног на голову. Когда крачки слетаются сюда, кажется, будто на каждые десять метров этой короткой полосы приходится по тысяче птиц. Не то чтобы я вдруг ощутил себя песчинкой или проникся необъятностью вселенной или чем-нибудь еще в этом роде, но все это изобилие помогает понять, как выглядела наша планета когда-то давно.

Главная задача команды – повторно взять образцы материалов у нескольких внешне здоровых тюленей, чьи тесты на морбилливирусную инфекцию в прошлый раз выявили незначительное присутствие патогена. С такими показателями результат может оказаться недостоверным, поэтому требуется повторить анализ. Ведь последствия заболевания этим типом вируса крайне серьезны. Морбилливирусы повсюду наносят серьезный урон популяциям морских обитателей: они вдвое сократили численность обыкновенного тюленя (Phoca vitulina) в Северном море, погубили тысячи каспийских нерп (Pusa caspica) и огромное количество дельфинов как в Средиземном море, так и в других частях света. Считается, что именно этот род вирусов стал причиной высокой смертности средиземноморского тюленя-монаха (Monachus monachus). У людей они вызывают корь, а у собак – чумку. Завезенные в Антарктику ездовые собаки заразили чумкой тюленя-крабоеда (Lobodon carcinophagus), а в Сибири это же заболевание передалось от лаек байкальской нерпе (Pusa sibirica). В предшествующие годы на Северо-Западных Гавайских островах собаки, принадлежавшие персоналу военных баз, вполне могли стать переносчиками опасных для тюленей заболеваний, но, к счастью, случаев передачи инфекции от собаки тюленю не замечено. Сохраняется вероятность, что зараженные морские млекопитающие из других районов – например, приплывающие сюда из разных мест дельфины – могут стать источником морбилливирусов для местных тюленей-монахов. Отсюда и стойкое желание вновь осмотреть животных и взять у них образцы на анализ, чтобы либо подтвердить присутствие вируса у этих особей, либо окончательно исключить такую возможность.

В некоторых районах смертоносность вирусов усиливается присутствием таких токсичных химических веществ, как полихлорированные дифенилы, или ПХД (на острове Терн, например, их применяли военные). Случаи массовой гибели от морбилливирусной инфекции чаще встречаются в тех популяциях морских млекопитающих, которые находятся под сильным воздействием загрязняющих факторов. Европейские ученые провели эксперимент, во время которого одну группу содержащихся в неволе тюленей кормили сельдью из загрязненных вод Балтийского моря, а другую – из более чистой Атлантики. У тех животных, которых кормили балтийской рыбой, происходило угнетение функций Т-клеток и подавление работы NK-клеток – и те и другие играют важную роль в защите организма от вирусных инфекций. В Европейском регионе у популяций диких тюленей, пострадавших от массовой гибели, уровень содержания ПХД в организме был даже выше, чем опасные для здоровья показатели, зарегистрированные во время лабораторных исследований. В итоге те особи, чьи организмы раньше могли успешно противостоять вирусам, теперь заболевают из-за того, что ПХД и другие химические загрязнители ослабили их иммунную систему.

Мы продолжаем идти по взлетно-посадочной полосе, высматривая тюленей на берегу лагуны. Два крупных животных и одно помельче, скорее всего, годовалое, мирно дремлют на песке на расстоянии друг от друга. Митч прежде всего старается отыскать тех, у кого нужно взять повторный анализ на наличие заболевания, а потом уже обращает внимание на одиночек, к которым легче подобраться, не беспокоя остальных.

Один из них – то, что нам надо. Похоже, это крупный самец. Митч подходит к уступу, оценивает тюленя издалека и возвращается.

– Этого мы уже однажды брали. Просто так он нас к себе не подпустит. Попробуем подкрасться незаметно. Возможно, он и не спит вовсе. Я возьму сачок. Мэри и Джейсон, вы следите за мной. Карл, отойди чуть подальше Мелиссы и говори ей оттуда, какая она молодец. Приготовьтесь делать все быстро, особенно пока не подействует лекарство; если тюлень начнет сопротивляться, мы все сразу отходим назад.

Я спрашиваю у Митча, заметил ли он идентификационную бирку у тюленя на ласте.

– Да, но узнал я его по шрамам. Видишь вон тот рубец справа от крестца? Наверное, заживший след от укуса акулы. Это пожилой самец, он постарел по сравнению с прошлым годом: уже не такой гладкий, крепкий и упитанный.

– Ты каждого из них можешь узнать вот так, по отметинам и шрамам?

– Вообще-то у многих взрослых особей нет ярлыков, потому что они старше нашей программы – им по двадцать лет и больше. В таких случаях я полагаюсь на шрамы. Но могу почти всех узнать по отметинам на теле. Вот этому, например, семь лет.

Мы надеваем белые одноразовые комбинезоны и продезинфицированную обувь. Внутри ботинок носки пропитываются остатками отбеливающего средства, поэтому ступни тоже подвергаются обеззараживанию. На каждом из нас респиратор, а на Митче еще и защитные очки. Все в белых перчатках. Мелисса натягивает медицинские резиновые перчатки и достает из тележки оранжевый ящик с пробирками и хирургическим инструментом.

Мы медленно подходим к краю уступа через занятую птичьими гнездами территорию. Все ждут указаний от Митча. Он дает сигнал «вперед». Шум ветра, плеск волн и птичий гомон помогают скрыть наше приближение. Мимо проносится низко летящий альбатрос.

Митч, Мэри и Джейсон приближаются к источающему резкий запах тюленю и останавливаются в нескольких метрах от него. Животное лежит мордой к лагуне. Они быстро совещаются, и Митч показывает жестами, что Джейсон и Мэри должны преградить тюленю путь к воде, а затем приблизиться к нему. Но прежде, чем они успевают занять свои позиции, животное просыпается, поднимает голову и предостерегающе разевает пасть. Затем тюлень, который сначала отвлекся на Мэри и Джейсона, вдруг понимает, что Митч быстро приближается к нему сзади, и начинает поспешно двигаться в сторону моря.

Когда Митч с сачком в руках подбирается ближе, тюлень задирает вверх голову и издает рев. Он увиливает от преследователя и делает резкий выпад вперед, заставляя того проворно отскочить в сторону. Тюлень продолжает отступление. Митч пускается вдогонку. С неожиданной ловкостью животное поднимает переднюю часть туловища высоко над землей, чуть ли не подпрыгивая в воздух, – при этом двигается оно гораздо быстрее, чем можно было бы предположить. Митч старается набросить на него сачок, но тюлень отражает атаку, закусывая обод. Наконец Митчу кое-как удается набросить сетку на голову животного. Тюлень сопротивляется, переворачивается на спину и делает попытку укусить обидчика. Тот ловко отдергивает руки. Как только зверь перекатывается обратно на живот, чтобы убежать, Митч полностью надевает кольцо сачка ему на голову и затягивает все его тело в сеть. Оказавшись в мешке, тюлень вертится вправо-влево и не оставляет попыток укусить. Джейсон отскакивает от него. Натянув сеть потуже, Митч садится на животное верхом в районе плечевого пояса и крепко сжимает его ногами. Тюлень по прежнему сопротивляется, и Джейсон с Мэри наваливаются ему на спину. Они прижимают его к земле при помощи все той же сетки. Зверь пофыркивает, старается высвободиться и мотает головой из стороны в сторону. Затем покорно затихает.

Мелисса подходит к нему сзади. Она протирает участок вокруг крестца сначала повидон-йодом, затем спиртом, насквозь пропитывая жидкостями густой мех животного. Затем очень аккуратно пальпирует заднюю часть туловища тюленя. Она прощупывает позвоночник, стараясь найти ту область, где нет нервных окончаний, чтобы сделать инъекцию точно в пространство между позвонками, не задев при этом нерв. Выбрав место, втыкает иглу и вводит раствор со словами: «Снотворное введено, вынимаю иглу». Через полминуты животное успокаивается, но при этом не засыпает. Это не совсем наркоз – просто наше присутствие его больше не беспокоит.

Мэри отправляется к берегу за водой. Она окатывает прохладной влагой голову тюленя и его приплюснутую морду. Струи смывают песок с его высокого лба. Он моргает большими темными глазами.

После этого Мелисса достает длинную иглу. Мэри прикрепляет эластичную трубку к шприцу. Мелисса снова расторопно ощупывает нижнюю часть спины животного, выбирает место и втыкает туда иглу до середины. Ей не нравится, как течет кровь, и она сокрушенно качает головой. Выбросив первую иглу, она снова пальпирует нижнюю часть животного при помощи большого и указательного пальцев. Потом делает новую попытку, и на этот раз игла входит удачно. Довольная этим, Мелисса втыкает ее до конца, а затем вытягивает обратно совсем чуть-чуть. Тюлень выгибается влево и издает громкий, похожий на чих рев. Мелисса вставляет иглу в гибкую трубку, соединенную со шприцем. Мэри тянет за поршень, и алая кровь моментально начинает наполнять шприц. Она забирает 30 мл крови на анализ. Мэри делит их на шесть пробирок и два маленьких пузырька для разных лабораторных исследований. Работу выполняют почти молча, лишь изредка комментируя свои действия.

Тем временем лоснящийся тюлень лежит тихо. Он не спит и только изредка поводит головой из стороны в сторону, сохраняя при этом спокойствие. Мы тоже сохраняем спокойствие. Седативное средство подействовало на тюленя, и теперь держать его уже не нужно, но Митч все же стоит начеку. Тюлень дышит ровно. Джейсон вопросительно смотрит на Митча, как бы спрашивая, хорошо ли чувствует себя животное. Митч жестом показывает, что все в порядке.

Мелисса меняет перчатки. Снова обрабатывает руки антисептиком. К этому моменту белые комбинезоны биологов уже покрыты пятнами повидон-йода. Мэри наполняет шприц и подает Мелиссе маленький скальпель. Мелисса пальпирует кожу и мягко произносит: «Режу». Делает короткий надрез. Мэри забирает скальпель и протягивает коллеге инструмент для биопсии, который представляет собой большую полую иглу. Мелисса вонзает ее в животное на несколько сантиметров и прокручивает там, отчего тюлень сжимается. Я вздрагиваю. Митч заводит руки за голову. Мелисса вынимает иглу. Из прокола струится кровь. При помощи пинцета она достает из иглы столбик жира – материал для биопсии и опускает его в пузырек, который подставляет ей Мэри. Для забора второго образца Мелисса делает новый надрез – первая проба предназначалась для анализа жирных кислот, получаемых из пищи, следующая нужна для химико-токсикологического исследования. Она снова буравит тюленя. В ответ на это он опять сгибается в дугу и издает булькающий хрип. Джейсон зажимает ранки от биопсии, и они на удивление быстро перестают кровоточить и затягиваются.

Еще один гладкий, темный от воды тюлень выбирается на берег метрах в двадцати от нас; он напоминает кучу угля на белом коралловом песке. Эти животные не пользуются плавниками на суше, поэтому он ползет по пляжу, точно гусеница. В отличие от выброшенной из воды рыбы он чувствует себя вполне комфортно: опускает голову на песчаный уступ и закрывает глаза в безмятежности. Затем протяжно фырчит, брызгаясь капельками воды, выказывая довольство жизнью. Пока он, сонно щурясь, сохнет на солнышке, его шкура обретает невзрачный желто-коричневый оттенок. Жизнь тюленей в этом бирюзовом храме выглядит неспешной и размеренной, но они честно заслужили такой отдых. Мы видим, как они нежатся на песке, скользят в теплых водах неглубоких лагун, и нам кажется, что их мир полон удовольствий. Но самое главное происходит с тюленем-монахом за пределами рифа в открытом океане, там, где земли нет и в помине. В поисках пищи они часто ныряют на превышающую десятки метров глубину c внешней стороны атолла. Иногда животное охотится в море две или три недели, а потом устраивает себе несколько дней отдыха на берегу. Но случается, что тюлени погружаются под воду на полкилометра, добывая корм в темноте и холоде, под действием повышенного давления, вдалеке от залитых солнцем пляжей. Их сокращающаяся численность свидетельствует о трудностях, их шрамы – об опасностях. Выживание означает большие усилия, смерть – нелегкую судьбу.