Текст книги "Аура (сборник)"

«Февраль, сухо. Чак-Мооль наблюдает за каждым моим шагом; мне приходится ежедневно звонить в придорожное кафе и заказывать курицу с рисом. Но деньги, позаимствованные из конторы, скоро закончатся. Случилось неизбежное: с первого числа отключили за неуплату водопровод и электричество. Но Чак-Мооль обнаружил уличную колонку за два квартала отсюда; каждый день я по десять-двенадцать раз хожу за водой, а он надзирает за мною с крыши. Говорит, что если я попытаюсь удрать, он меня испепелит, ведь Чак-Мооль также и Бог Молнии. Но он не знает, что я в курсе его ночных похождений… Поскольку нет света, приходится ложиться спать в восемь часов. Я должен был бы уже привыкнуть к Чак-Моолю, но недавно, в темноте, мы столкнулись на лестнице, я коснулся его ледяных рук, покрытых чешуйками новой кожи, и чуть не завопил».

«Если в ближайшее время не пойдет дождь, Чак-Мооль снова обратится в камень. Я заметил, что ему стало трудно двигаться; иногда он лежит часами, словно разбитый параличом, и снова напоминает идола. Но такой отдых только прибавляет ему сил, чтобы истязать меня, раздирать ногтями, будто пытаясь извлечь хоть немного влаги из моего тела. Прошла та благодатная пора, когда Чак-Мооль рассказывал мне старые сказки; кажется, я замечаю, как в нем зреет обида. Есть и другие знаки, заставляющие меня задуматься: мой винный погреб почти иссяк, Чак-Мооль поглаживает шелк халата; хочет, чтобы я завел в доме служанку; заставил показать ему, как пользоваться мылом и лосьонами. Думаю, Чак-Мооль становится подвержен человеческим искушениям, даже лицо его, казавшееся вечным, как-то состарилось. Не в этом ли мое спасение? – если Чак очеловечится, все века его жизни могут слиться в единый миг, и он рассыплется прахом… Но в этом таится и смертельная опасность для меня: Чак не захочет, чтобы я присутствовал при его крахе и, возможно, решится меня убить.

Сегодня я воспользуюсь ночной прогулкой Чака и убегу. Поеду в Акапулько; поглядим, не удастся ли найти работу, а там и дождаться смерти Чак-Мооля; да, его кончина близка, он седеет, опухает. Мне нужно побыть на солнце, поплавать, набраться сил. У меня осталось четыреста песо. Я остановлюсь в пансионе Мюллеров, там дешево и удобно. Пусть Чак-Мооль забирает себе все; посмотрим, долго ли он продержится без воды, которую я таскаю для него ведрами».

Здесь заканчивается дневник Филиберто. Я не стал задумываться над его рассказом и проспал до самой Куэрнаваки. Оттуда до Мехико попытался как-то объяснить его записи: может быть, человек переработал, или была другая причина психологического характера. Когда в девять часов вечера мы прибыли на вокзал, я так и не смог до конца проникнуться мыслью о том, что мой друг сошел с ума. Я нанял грузовичок, чтобы отвезти гроб в дом Филиберто, собираясь оттуда распорядиться похоронами.

Не успел я вложить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Появился желтолицый индеец в домашнем халате, с шарфом вокруг шеи. Вид его был до крайности отвратительным, от него исходил запах дешевого лосьона, слой пудры на щеках едва прикрывал морщины, рот кое-как вымазан губной помадой, а волосы, похоже, крашеные.

– Простите… я не знал, что Филиберто был…

– Неважно, я все знаю. Скажите людям, чтобы труп отнесли в подвал.

На защите Трэголюбия[17]17
  © Перевод. М. Былинкина, наследники, 2015.


[Закрыть]

Трэголюбие – наивысшая ценность Нузитанцев. Когда Нузитанцы растрэголюбились с Терриганцами, они первым делом обнародовали Акт о Трэголюбии и Декларацию о Трэголюбиях Человека. Оба документа были немедленно выставлены в витрине и привлекли внимание не менее чем десяти трэголюбиков. Объединившись в Трэголюбческое Трэголюбщество, Нузитанцы приступили к выборам Верховного Трэголюбца своего Трэголюбщества. Кандидаты, согласно тогдашним небезупречным статистическим данным, произнесли по семьсот речей о Трэголюбии, и выиграл, понятное дело, тот, кто большее число раз с пафосом произнес: «Трэголюбие! Трэголюбие!».

Излишне говорить о том, что Нузитанцы с первой же минуты объявили себя распорядителями, выразителями и распространителями идей всеобщего Трэголюбия. Человек, – говорили они, – может быть истинным трэголюбиком только в Трэголюбческом Трэголюбществе Нузитании; всякое иное Трэголюбие – извращение и ложь. Во имя чистоты Трэголюбия было запрещено людям Лизоблюдии посещать людей Скотогонии. Люди Скотогонии были вынуждены дружить только с Нузитанцами и только им продавать свои скотовары, скотоделия и скотофрукты. Но мы отклонились от темы Трэголюбия.

Суть Трэголюбия в том, говорили Нузитанцы, чтобы народ мог свободно трэголюбствовать. И, естественно, чем больше люди трэголюбствуют, тем большими трэголюбиками они становятся. Благодаря такой философии Нузитания стала самой могущественной и трэголюбивой страной мира, а когда это требовалось, посылала войска туда, куда надо, чтобы кровью защитить Трэголюбие и сделать мир трэголюбивым во имя Трэголюбия.

Но вот в далеких дебрях Тундрусии люди, одетые в кожаны, захватили власть и в свою очередь провозгласили Трэголюбз Трэголюбских Трэголюбческих Трэголюбщин. Тундрусы утверждали, что Трэголюбие действенно лишь тогда, когда трэшлюбческая инфратрэголюбеология трэголюбифицирована, а все трэголюбвания Трэголюции находятся в руках Трэголюбриата. Тундрусы установили Трэголюбикатуру Трэголюбриата и обещали скорое пришествие эры подлинного Трэголюбия. Для охраны Трэголюбия и его упрочения Тундрусы создали трэголюбционные лагеря, куда заключали врагов Трэголюбия, дабы научить их любить Трэголюбие. Враги Тундрусии, – как объявили Трэголюбвари Трэшлюбриата, – суть враги Трэголюбия. Нузитанцы, не пожелав от них отставать, объявили то же самое.

После того как Тундрусы бесстыдно присвоили их излюбленную идею Трэголюбия, Нузитанцы решили снова выступить в роли главных заступников Трэголюбия на Земле. Для этого они сочли необходимым распространять блага Трэголюбия на все голодающие страны трэголюбиков, хотя многие из этих стран были антитрэголюбскими. Так был создан Мир Трэголюбия. Комитет по Антитрэголюбской Деятельности стал выявлять лиц, подозреваемых в покушении на Трэголюбие в Нузитании, а также и за ее границами, придерживаясь оригинальных правил игры: если, например, А отстаивает один из постулатов Декларации о Трэголюбиях Человека, этот А – антитрэголюбик, ибо покушается на Трэголюбие тех, кто выступает против данного постулата, ибо Трэголюбие не может опровергать само себя. Если Б считает, что лучшей защитой Трэголюбия является его насаждение в антитрэголюбских странах Мира Трэголюбия, то этот Б – антитрэголюбик, поскольку антитрэголюбием в антитрэголюбских странах Мира Трэголюбия считается Трэголюбие Нузитании. А если какая-нибудь трэголюбская страна вдруг сочтет достойным уважения собственное Трэголюбие, то Трэголюбческое Трэголюбщество Нузитании напомнит ей, что выявлять Трэголюбие в Трэголюбии – противоречит ли первое второму или не противоречит, – значит рождать смуту и взаимное недоверие в странах Мира Трэголюбия.

Трэголюбвари Трэголюбриата Тундрусии тоже защищали Трэголюбие, но на свой манер. Они предпочитали игру в трех временах: в настоящем (Трэголюбизм), будущем (Антитрэголюбизм) и в давно прошедшем (Антипротрэголюбификация). А посему быть протрэголюбиком означало быть антитрэголюбиком, а быть антитрэголюбиком не значило быть протрэголюбиком. В Тундрусии все заботились о благоденствии Трэголюбриата, а Трэшлюбикатура выражала чаяния всех, то есть того же Трэголюбриата. Однако, если все легли бы костьми за Трэголюбриат без Трэголюбикатуры, то лишь навредили бы самим себе, ибо Трэголюбикатура, представляя всех и став Трэголюбриатом, – это уже вовсе не Трэголюбикатура.

Тундрусы утверждали, что Трэголюбие никогда не было реальностью, сегодня нигде не существует, но будет существовать завтра, а в Тундрусии оно уже налицо. Отсюда следовал такой перечень истин:

а) запрещено бороться за Трэголюбие, поскольку оно никогда не существовало, а бороться за химеру нельзя;

б) запрещено жить по принципам Трэголюбия, поскольку оно еще не существует;

в) запрещено сомневаться в Трэголюбии, поскольку оно непременно будет существовать завтра, как только исчезнет Трэголюбикатура, которая с каждым днем слабеет по мере своего усиления;

г) запрещено предпринимать антитрэголюбические действия, поскольку Трэголюбие в Тундрусии стало реальным фактом.

Эти нормы, как известно, основаны на положении, сформулированном Отцом Трэголюбия Тундрусии, Верховным Трэголюбцем:

«В Тундрусии все – трэголюбики, кроме трэголюбиков, антитрэголюбиков и протрэголюбиков».

Ныне Тундрусия и Нузитания исповедуют то, что просвещенные индивиды называют Фриготрэголюбием.

Лозунг Нузитании таков: «Отстоять Трэголюбие сегодня – значит быть трэголюбиками завтра». А в Тундрусии призывают: «За Трэголюбие без Трэголюбия». Лизоблюдия и прилизоблюдные страны, не встающие во весь рост на его защиту, полагают, что Трэголюбие – это всего лишь возможность желать Трэголюбия. А Скотогония и ее соседи, занятые постижением метафизики верховного Скотогона, уже не в силах тратить время на Трэголюбие.

Так обстоят дела с защитой Трэголюбия.

Тлакотацин из Фламандского сада

19 сентября. Лиценциат Брамбила никак не может уняться! Теперь он приобрел недвижимость на улице Пуэнте де Альварадо – роскошный, но обветшалый дом времен французской оккупации[18]18
  © Перевод. М. Былинкина, наследники, 2015.
  Мексика после гражданской войны 1854–1860 гг. претерпела вторжение англо-франко-испанских войск (1861 г.). Французское военное присутствие длилось до 1867 г.


[Закрыть]. Я было подумал, что приобретение сделано в целях обычной спекуляции и что лиценциат, как случалось не раз, снесет этот дом и продаст землю по сходной цене или, в любом случае, построит там новое здание для магазинов и контор. Так, повторяю, мне думалось сначала. Каково же было мое удивление, когда лиценциат сообщил мне о своих намерениях: домина с его замечательным старинным паркетом и великолепными канделябрами предназначен для устройства празднеств и приема североамериканских гостей и коллег в этом средоточии истории, фольклора и изысканности.

Я получил приглашение пожить там некоторое время, ибо Брамбила, в целом довольный своим приобретением, ощутил некоторый недостаток человеческого тепла в этих хоромах, пустующих с 1910 года, с тех самых пор, как хозяева бежали во Францию. Дом, за которым присматривала супружеская чета, жившая под крышей, выглядел чистым и ухоженным, а из мебели все эти сорок лет там оставался только прекрасный «Плейель»[19]19
  «Плейель» – рояль известной французской фирмы.


[Закрыть], но (добавил Брамбила) в комнатах холодновато и сыровато, что особенно ощущается, когда туда входишь с улицы.

– Вы, дружище, можете приглашать приятелей – поболтать, выпить рюмочку. Там у вас будет все необходимое. Читайте, пишите, располагайтесь как дома.

И лиценциат улетел на самолете в Вашингтон, а я был несказанно растроган его верой в мои отопительные способности.

19 сентября. Тем же самым вечером я перебрался со своим чемоданом на улицу Пуэнте де Альварадо. Дом действительно великолепен, хотя общее впечатление портит фасад обилием ионических колонн и кариатид времен Второй империи[20]20
  Вторая империя (1864–1867) – период «марионеточной» монархии при французской оккупации Мексики.


[Закрыть]. Салон – с окнами на улицу – расположен в светлом и благоуханном бельэтаже; стены, кое-где отмеченные белесыми прямоугольниками – следами снятых картин, – окрашены в нежно-голубой цвет под старину, впрочем, имеющую мало общего с подлинной древностью. Роспись потолка («Сошествие Иоанна и Павла на сушу», «Святая Дева Мария-Заступница») принадлежит кисти учеников Франческо Гуарди. Спальни, обтянутые голубым бархатом, и коридоры, этакие туннели из полированного вяза, черного дерева и самшита, декорированы не то в стиле фламандца Вье Стосса, не то воспроизводят испанца Беругете или искусную простоту мастеров Пизы. Мне больше всего нравится библиотека. Она находится в глубине дома и только одна выходит окнами в сад – квадратный и небольшой, усеянный бессмертниками между тремя стенами, увитыми плющом. Сначала я не мог найти ключи от окна, ибо только через него можно попасть в сад. Вот где, покуривая и почитывая, хорошо бы приняться за свое писание, которое очеловечит этот необитаемый остров. Красные, белые бессмертники блестят под дождем. Позелененная временем скамейка с чугунной в виде сплетенных веток спинкой, а вокруг – влажная шелковистая трава, как воплощение нежности и упрямства. Сейчас, когда я это пишу, картина сада вызывает у меня ассоциации со строфами Роденбаха[21]21
  Роденбах Жорж (1855–1898) – бельгийский поэт и писатель.


[Закрыть]: Dans l’horizon du soir ощ le soleil recule… / La fumée éphémиre et pacifique ondule… / Comme une gaze oщ des prunelles sont cachées; / Et Ton sent, rien que voir ces brumes détachées, / Un douloureux secret de ciel et de voyage…[22]22
  За горизонт сползало солнце… и призрачная дымка зыбилась лениво, как тюлевая сеть, поймавшая глаза: увидишь эти просини в тумане и чувствуешь тоску по странствиям и небесам… (фр.)


[Закрыть]

20 сентября. Здесь забываешь обо всех недугах страны Мексики. Менее суток провел я в этих стенах, где ощущаются веяния иных времен и стран, и пришел в состояние блаженного покоя, отдался предвкушению чего-то неведомого и неизбежного. С каждой минутой все острее ощущаются ароматы моего нового прибежища. Призрачные силуэты, иной раз молнией пронзающие память, теперь замедляют бег и движутся перед взором не быстрее речных вод. Разве, например, я замечал в городской суете смену времен года? Тем более в Мексике, где один сезон незаметно перетекает в другой, где царит «перманентная весна с разными названиями» и где времена года не способны быть всегда новыми повторениями – этакими выдвижными ящиками стола – со своими ритмами, обрядами и наслаждениями; своего рода границами между ностальгией и надеждой, знаковыми событиями, тревожащими или бодрящими душу. Завтра – осеннее равноденствие. Сегодня я, по обычаю северян, встречаю здесь приход осени. Над садом, куда я поглядываю, когда пишу, раскинута серая вуаль. Опавшие за ночь листья плюща вспучили газон, а те, что остались, заметно пожелтели – будто зарядивший дождь смыл с них зеленую краску. Осенняя муть обволакивает сад вместе с изгородью. Так и кажется, что кто-то там бродит – не торопясь, тяжело дыша, – по шуршащей листве.

21 сентября. Мне, наконец, удалось открыть окно и выбраться в сад. Все так же моросит мелкий упрямый дождик. Если в доме ощущаешь шершавое прикосновение другого мира, то в саду словно попадаешь в его нутро. Призраки из глубин памяти, являвшиеся мне вчера, ныне так и толкутся в саду. А эти бессмертники совсем не похожи на обычные, они источают какой-то скорбный аромат, будто их только что принесли из склепа, где они пробыли долгие годы на мраморе под слоем пыли. И сам дождь замешивает на траве иные краски, чем те, что мне обычно видятся в городских окнах. Стоя посреди сада, я закрыл глаза… Гаванский табак и мокрые тротуары… Бочки с сельдью… Пивной перегар, мачтовый парусник, дубовые бревна… Оглядываясь вокруг, я старался удержать в сознании этот квадратный сад, залитый призрачным светом, который, казалось, даже под открытым небом просачивается сюда сквозь желтые стекла, сверкает в жаровнях, становится печалью до того, как делается светом… И зелень плюща – это не зелень нашей обожженной солнцем земли, она выглядит неземной изумрудностью, той, что бархатит кроны далеких деревьев и ложится на горы причудливой плесенной тенью… Это же Мемлинг[23]23
  Мемлинг Ханс (1440–1494) – нидерландский (фламандский) живописец.


[Закрыть]! На одном из его триптихов я видел такой пейзаж в зрачках юной девы и в зеркальном отблеске на кубках! Это же ненастоящий, придуманный пейзаж. И этот сад – не в Мексике!.. И дождик тоже… Я ринулся обратно в дом, пробежал коридор, ворвался в салон и прижал нос к окну. На улице Пуэнте де Альварадо все так же звенели музыкальные автоматы, трамваи и – солнце, монотонное солнце, Бог-Солнце без образов и теней на своих лучах, неизменное Солнце-камень, солнце коротких столетий. Я вернулся в библиотеку. Дождик в саду все моросил и моросил, затяжной, очень-очень старый.

21 сентября. Я долго смотрел в сад через стекло, запотевшее от моего дыхания. Прошел час, мой взор не отрывался от огороженного клочка земли. Не отрывался от газона, все плотнее устилавшегося листвой. А потом я услышал шорох, легкое дзиньканье, словно рождавшееся само по себе, и поднял голову. В саду, прямо предо мной возникло чье-то лицо и, слегка склонившись набок, глядело на меня темными глазницами. А потом я увидел, как удаляется маленькая, черная, согбенная спина, и закрыл ладонями глаза.

22 сентября. В доме нет телефона, но я мог бы прогуляться по улице, позвать друзей, зайти в «Рокси»… Ведь я живу в своем городе среди своих людей! Почему я не могу оторваться от этого дома, точнее – от этого окна в сад?

Мне нечего было пугаться того, что кто-то перелез через изгородь и оказался в саду. Я решил караулить до вечера – хотя дождь лил круглые сутки – и схватить наглеца… Потом задремал в кресле у окна, но вскоре очнулся от резкого запаха бессмертников. Сразу же посмотрел в сад – там кто-то ходил и рвал цветы, держа букет в маленьких желтых руках… Это была старушка… лет восьмидесяти или чуть меньше. Но как она посмела войти и как туда попала? Пока она собирала цветы, я ее разглядывал: тощая, сухая, вся в черном. Длинная юбка волочилась по мокрой траве тяжелым шлейфом, невесомо тяжелым, как на картинах Караваджо[24]24
  Микеланджело да Караваджо (1573–1610) – итальянский живописец.


[Закрыть]. Черная кофта застегнута наглухо. Сгорбленная окостенелая фигурка. Черный кружевной чепец затенял лицо, придерживал белые старушечьи космы. Рассмотреть удалось лишь бескровные губы – белесую тонкую щель рта, кривившегося в едва заметной усмешке, – не то печальной, не то неизгладимой, беспричинной. Она подняла взор, но ее глаза не были глазами… Словно дальний путь, ночная глубь уходила под ее сморщенные веки куда-то в бесконечность, во вневременную безбрежность. Старуха нагнулась сорвать красную головку цветка. Ее ястребиный профиль, впалые щеки вибрировали, как лезвие острой косы. Потом она пошла. Куда?.. Нет, она не перелезла через увитую плющом стену, не испарилась, не провалилась сквозь землю и не вознеслась на небо. В саду словно бы открылась тропка, такая неприметная, что сначала я ее не заметил. И вот по этой тропе медленно, будто… я это уже знал, уже слышал… будто сама не зная куда, тяжело дыша, моя визитерша уходила в пелену дождя.

23 сентября. Я затаился в спальне, подперев дверь чем попало. Предосторожность, наверное, была напрасной, но мне представлялось, что это поможет мне уснуть. Размеренные шаги по шуршащей листве ни секунды не переставали мне слышаться. Я знал, что это – галлюцинация… до того момента, как услышал шорох за дверью и странный шелест. Я зажег свет. На ковер из-под двери выполз уголок конверта. С минуту я держал письмо в руках: ветхий листок с виньетками. На нем большими и острыми, паучьими буквами было нацарапано одно-единственное слово:

Тлакотацин[25]25
  Тлакотацин – Прекрасная Властительница (науатль).


[Закрыть].

Она должна прийти, как вчера и позавчера, к заходу солнца. Сегодня я с ней заговорю, не позволю исчезнуть, подкрадусь к ней из-за плющевой завесы…

23 сентября. Когда пробило шесть, я услышал в салоне музыку: чудесный «Плейель» играл вальсы. При моем приближении звуки умолкли. Я вернулся в библиотеку. Старуха была в саду. Она странно двигалась, тихонько и размеренно подпрыгивая… как девочка вслед за обручем. Я открыл окно и вылез наружу. Ей-богу, не знаю, что было потом. Будто небо и сам воздух сползли по ступеням вниз, опустились и легли на сад. Воцарилась монотонно-беззвучная, глубокая тишь. Старуха смотрела на меня со своей застывшей улыбкой, ее взгляд терялся в глубинах прошлого. Она открыла рот, пошевелила губами, но ни звука не слетело с бледной кромки рта. Сад съежился, как выжатая губка, холод стиснул пальцами мое тело…

24 сентября. С наступлением сумерек я очнулся в кресле посреди библиотеки. Окно было заперто, сад пуст. Запах бессмертников наполнял весь дом, а в спальне был особенно сильным. Там я и стал ждать новое послание, новый знак от старухи. Слова, эта ожившая плоть молчания, должны были мне что-то сообщить… В одиннадцать вечера я зримо ощутил в комнате блеклое свечение сада. И снова – шелест длинной жесткой юбки возле двери и письмо:

«Возлюбленный мой!

Вышла луна из-за туч, и вокруг разлилось ее пение. Здесь все несказанно прекрасно».

Я оделся и спустился в библиотеку. Свет вуалью укрывал старуху, сидевшую в саду на скамье. Я опустился рядом. Невнятно жужжали шмели. Тот же воздух, где тонул всякий шум, окутывал живое видение. Белый свет шевельнул мои волосы, старая женщина взяла меня за руки и поцеловала пальцы. Она прикоснулась ко мне. Ощущение было абсолютно явственным, хотя мои глаза видели совсем другое: ее руки тяжелым сырым туманом лежали в моих ладонях, могильным холодом веяло от костлявой фигуры, стоявшей передо мной на коленях и беззвучно читавшей литанию, какую-то запретную мольбу. Бессмертники трепетали в безветрии, словно сами по себе. И пахли затхлостью склепа, они все оттуда, там было их место, туда каждый вечер их относили призрачные руки старухи… А шумы возвращались, дождь наполнялся звуками. Голос, булькающий голос – эхо пролитой крови, еще не смешавшейся с землей, вдруг прозвучал ясно и громко:

Kapuzinergruft! Kapuzinergruft![26]26
  Склеп Капуцинов – место захоронения австрийских императоров близ Вены (нем.).


[Закрыть]

Я вырвался из ее рук и побежал к двери в дом, а мне вдогонку несся жуткий стон, сдавленный хрип человека с петлей на шее. Дрожа, я упал у порога, хватаясь за ручку, пытаясь толкнуть дверь.

Однако, как я ни старался, дверь не поддавалась. Она была опечатана сургучом, красной массивной печатью. В центре печати поблескивал герб – голова орла… старушечий профиль, как окаменевшая сила вечного затворничества.

В ту ночь я все время слышал – но не знал, что всегда буду слышать, – шелест ее юбки за своей спиной. Она двигалась, потрясая руками в порыве неистовой радости и блаженного удовлетворения. Удовлетворения тюремщика, компаньона, сотоварища по бессрочному заключению. Удовлетворения тем, что кончилось одиночество. Ее голос снова приблизился, губы зашептали, обдав мое ухо пеной и могильной пылью дыхания:

– …Нам не позволяли бегать с обручем, Макс[27]27
  Имеется в виду Максимилиан I Габсбург (1832–1867), австрийский эрцгерцог, провозглашенный в 1864 г. мексиканским императором на территории Мексики, занятой французскими войсками. После их ухода в 1867 г. казнен мексиканскими либералами. Был женат на принцессе Шарлотте, дочери бельгийского короля Леопольда I.


[Закрыть], строго-настрого запрещали, мы должны были держать его в руках на прогулке в садах Брюсселя… Об этом я тебе рассказывала в письме, в том, что послала тебе из Бушо, ты помнишь? Но больше не будет писем, отныне мы вместе и навсегда, мы вдвоем в этом замке… Мы никогда не выйдем отсюда, никогда никого не впустим сюда… О Макс, ответь, – неужели бессмертники, что я приношу тебе по вечерам в Склеп Капуцинов, так скоро вянут? Они ведь такие же, как те, что тебе поднесли, когда мы сюда переехали, ты и Тлакотацин… Это – наши бессмертные цветы с предалекой земли…

А на гербе я прочитал надпись:

«Шарлотта, Императрица Мексики».