Текст книги "Леди Чародейка"

– Далековато, – кивнул кузнец. – За холмами, лигах в десяти отсюда. Ты не отсюда, что ли?

Я помотала головой. Хорошо, что не нужно уточнять, что я вообще-то из другого мира.

– Тогда тебе без карты не обойтись. Заплутать там – легче легкого. А экипажи отчего-то сюда давно не ходят.

Из короткой беседы с кузнецом я поняла, что люди здесь путешествуют редко – слишком многое может произойти в дороге. Хогги – по всей видимости, местный аналог наших лошадей, мрут от неведомой болезни, на дорогах можно наткнуться на разбойников-шаатов (что бы это ни значило), а в дикой местности – на разного рода тварей.

Не сказать, чтобы это меня обрадовало. Из оружия у меня был лишь маленький ножик, который может испугать разве что мышь.

Итак, мне каким-то неведомым образом необходимо было найти мистера Морэ в совершенно незнакомом – и, как оказалось, опасном – мире. И Ари – на чем упорно настаивала Дайана. Чем дольше я думала об этом, тем больше мрачнела.

А еще, для того, чтобы добраться до кузнеца, мне нужна была карта и удобная обувь. Единственный подходящий вариант, чтобы разрешить эту проблему – заработать немного средств.

Я поспрашивала у местных, и, благодаря их подсказкам, добралась до части ствола, заменяющей доску объявлений. К ней прикреплялись свернутые в рулоны листки с написанные чернилами объявления. Чего тут только не было! Я изумленно читала записки вроде: «Требуется погонщик для гидры», «Обменяю сушеную голову детеныша дракона на шкуру шестипалого зубра», «Требуется сильный и магически одаренный мужчина для выгула цербера. Желательно три», «Нужна швея, хорошо владеющая искусством плетения из воздушных нитей», – и все больше понимала, что девушке вроде меня в таком удивительном мире работу найти не просто.

Но после тщательного изучения всех объявлений, я все-таки отобрала два, показавшиеся мне прелестно обыденными: художнику требовалась привлекательная натурщица для написания портрета, и в ночное кафе «Аливиера» требовалась официантка.

Поразмыслив, я решила начать с последнего. В моем родном городе мы с друзьями часто наведывались в местный бар, открывающий свои двери только по вечерам и работающий до утра. Обретались там, в основном, студенты – отчаянные и жаждующие веселья, которых не смущала перспектива после бессонной ночи отправиться на учебу. Мне нравилась обстановка бара – громкая музыка, полутьма, кураж и раскованность. Разумеется, я понимала: в мире, лишенном технологий, все будет немного иначе, но все же решила попробовать.

Мерцающую вывеску «Аливиеры» (не неон, но внешне очень похоже – по всей видимости, какая-то магическая пыльца) я искала довольно долго, но, к моему разочарованию, дверь оказалась заперта. Объявление гласило, что кафе открывается после заката солнца, и мне ничего не оставалось делать, как бродить по городу до наступления вечера.

Моя общительность сыграла мне на руку: после нескольких расспросов граждан – не встречали ли они привлекательного темноволосого мужчину в костюме и лаковых перчатках, – я выяснила о некоем Птичнике, который способен помочь мне найти мистера Морэ, и незамедлительно направилась к нему.

Птичник жил в высоком узком доме, больше напоминавшем сплетенную из веток башню. Стекол в проемах, тут, конечно же не было, но самих окон я насчитала восемь. На каждом из них сидели птицы – маленькие и большие, серые и неприметные и яркие, с цветным оперением. Ничего похожего на дверь я не обнаружила, поэтому просто постучала о деревянную поверхность дома. В тот же миг ветки изящно расплелись, пропуская меня внутрь.

Хозяин дома оказался невысоким старичком – он едва доходил мне до плеча, а я сама не могла похвастаться высоким ростом, – но таким бодрым и подвижным, что я едва поспевала за его шагом. Как только я рассказала Птичнику о своей проблеме, он приказал мне следовать за ним на верх «башни». Речь его была под стать ему самому – такая же бойкая и живая. По причудливой деревянной лестнице из веток мы поднялись на открытую площадку – некое подобие крыши. Там сидело множество птиц – и очень похожие на птиц моего мира, и совсем диковинные. Мое внимание привлекли две красавицы – одна «голубка» с настолько ярким оперением, ловящим каждый лучик света, что при долгом взгляде на него у меня начинали слезиться глаза, и другая, словно бы хрустальная. Именно ее Птичник и взял в руки. Бережно вложил в мои протянутые ладони и велел представить мне образы тех, кого я ищу. Я послушалась. Птичник, что-то доверительно нашептав на ушко хрустальной птице, отпустил ее ввысь. Расправив прозрачные крылья, через мгновение она уже полностью слилась с небом.

– Она поищет ваших друзей, – пообещал милый старичок.

Я было улыбнулась – одно дело назвать моим другом Алистера Морэ, но Ари… А потом подумала: вряд ли она была обычной кошкой, раз ее нарекли Хранительницей Истинного Дара.

– У меня пока нет… – я чуть было не сказала привычное «денег», но прикусила язык и задумалась. – Мне нечем вам заплатить.

Птичник замахал руками так, будто я предложила ему что-то в высшей степени неприличное.

– Что вы, что вы, прелестная леди! Даже и не думайте об этом. Идите и ни о чем не беспокойтесь – когда Хрусталинка найдет ваших друзей, она прилетит к вам – это очень умная птичка.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась я, чувствуя, как теплеет внутри – после всего, с чем мне пришлось столкнуться в особняке, после болезни Дайаны и ужасающей смерти Митси и миссис Одли, так приятно было почувствовать искреннюю и бескорыстную заботу.

Я покинула дом Птичника и вновь принялась блуждать по огромному городу-древу. Как только смеркалось, поспешила в «Аливиеру».

На этот раз дверь была открыта, и я беспрепятственно проникла внутрь. Место выглядело весьма атмосферным – ветки дерева, стелящиеся по земле, создавали изящные столики и стулья, среди ветвей притаились светлячки, погружающие пространство в зеленоватый полумрак. Лилась быстрая мелодия – но, как я ни вертела головой по сторонам, понять – откуда, так и не смогла. Публика, правда, показалась мне весьма странной и не слишком приветливой – мрачные, бледные лица, тихие разговоры. Лишь одна девушка с фарфоровой кожей и ярким макияжем танцевала, окруженная стайкой светлячков, которые кружили в воздухе в такт ее танцу. За барной стойкой я обнаружила высокого худого мужчину.

– Здравствуйте, я по объявлению, – заявила я.

Он смерил меня с ног до головы цепким взглядом, медленно кивнул. Только я хотела объяснить, что работа мне нужна лишь на пару-другую ночей, как он спросил:

– В чем работа заключается, знаешь?

Я с готовностью кивнула.

– Разумеется. Со стола убрать, вина налить – или что там у вас, из напитков, еду подать…

– Это все ясно. Я про «особый ингредиент». – Подавшись вперед и многозначительно приподняв бровь, последние два слова мужчина произнес вполголоса.

– Эмм… нет, – недоуменно протянула я.

Из взгляда хозяина тут же ушел интерес.

– Не местная, что ли? – хмуро спросил он.

Я кивнула. Хозяин вздохнул, по-прежнему косясь на меня с недовольным видом.

– Тут дело такое – если желание шею портить нет, то никто заставлять не будет. Но пара капель в бокал с вином – обязательна. Обычное тут никому не сдалось, не за этим в «Аливиеру» со всего света слета… съезжаются.

Я долго смотрела на него в мучительных попытках связать одно с другим. А когда наконец поняла, ахнула.

– Пару капель… крови?!

– Крови, крови, – спокойно ответил хозяин «Аливиеры». – С тебя что, убудет?

Я что-то пробормотала о неотложных делах и поторопилась к выходу. Меня провожали десятки взглядов. Голодных взглядов. Даже окруженная светлячками танцовщица вдруг остановилась и, глядя на мою шею, красноречиво облизнулась.

Я пулей вылетела из кафе и притормозила только тогда, когда оказалась на пустующей в вечернее время суток рыночной площади. Оперлась о столб могучего древа и с невыразимым облегчением выдохнула. Конечно, вряд ли бы на меня накинулись в «Аливиере», но… кто знает этих вампиров? Проверять их выдержку у меня не было никакого желания.

Глава двенадцатая. Проклятый художник

Осталось еще одно объявление. Направляясь по указанному адресу (третий круг от ствола, шестой дом от статуи дриады), я от всей души надеялась, что там меня не ожидает никаких сюрпризов.

Добравшись до нужного мне дома – широкого, приземистого, я постучалась. Дверь расплелась, видимо, реагируя на касание. Я вошла и окликнула хозяина дома.

Вышедший мне навстречу мужчина совершенно не соответствовал моему представлению о художниках – очень высокий, темноволосый, с аккуратной эспаньолкой, украшающей и без того привлекательное лицо. Каюсь, я на миг даже ощутила некое волнение – или, вернее сказать, предвкушение, представив себя в образе натурщицы, а его – в образе художника, который часами будет разглядывать мое лицо, запечатлевая его на холст. Более циничная мысль, пришедшая следом, охладила мое сознание – сколько у него уже было подобных натурщиц, грезящих об очаровательном художнике?

– По объявлению, верно? – Хозяин дома окинул меня оценивающим взглядом.

Я не считала себя красавицей, но хорошенькой – определенно. Правда, я была уставшей после долгой дороги и наверняка бледной после встречи с вампирами, а потому не знала, какого вердикта ожидать.

– Я – Сэмвель. – Художник обезоруживающе мне улыбнулся. По всей видимости, кастинг я прошла.

– Беатрис.

– За вашу работу я могу предложить вам несколько призмеров и ожерелье моей покойной жены – думаю, это подходящая плата за несколько украденных у вас часов.

В отличие от него, я совершенно не представляла, достойная это цена или нет, но признаваться в этом, естественно, не собиралась. Но, видя, что я сомневаюсь, Сэмвель поспешно добавил:

– И три шкурки детенышей среброгрисса.

Название неведомого зверя мне понравилось, и я согласилась. Мне показалось, что с одновременно с моим кивком из груди Сэмвеля вырвался облегченный вздох.

– Ну что, начнем? – бодро осведомился он.

Я удивленно глянула за окно – точнее, просвет в тесном переплетении ветвей, его заменяющий. Сумерки уже всецело завладели городом-древом.

– Сейчас?

– Завтра с утра я собираюсь на ярмарку, хотелось бы привезти и вашу картину тоже. Она станет изюминкой моей коллекции.

На банальную лесть я не купилась, но пришлось вежливо улыбнуться в ответ. В движениях и взгляде Сэмвеля появилась некоторая нервозность, что меня насторожило, но мысль о том, что после получения платы я смогу, наконец, сменить обувь и выспаться в какой-нибудь местной гостинице, придала решительности и сил.

– Ладно, давайте начнем, – пожав плечами, сказала я.

Сэмвель обрадовался и повел меня вглубь дома. Я заметила широкую дверь, по всей видимости, ведущую в подвал или погреб, заключенные в золотую раму картины на стенах и роскошный мольберт посреди зала. Он казался выточенным из кости и имел причудливую форму – в верхней части находилось что-то наподобие изогнутых рогов (или перевернутых клыков). Очень мрачное, но притягательное творение.

Стоило мне бросить взгляд на стены и получше рассмотреть картины, как я тут же позабыла обо всем. Портреты поражали мастерством и великолепием. Женщины и мужчины, изображенные на картинах, казались живыми, настоящими – я все ждала, когда они взглянут на меня и задышат. Печальные и искрящиеся весельем взгляды; лица бледные и тронутые румянцем; черты резкие или аристократичные, – всех этих людей объединяло одно – невероятная, фантастическая достоверность. Под власти магии этих картин я коснулась руки седовласого незнакомца, смутно напоминающего мне отца, и наваждение рассеялось, когда я почувствовала под подушечками пальцев грубый холст.

– Потрясающе, – прошептала я.

Сэмвель улыбнулся, польщенный. Указал мне на скамью, укрытую шкурой пятнистого животного. Я села, поправила ворот платья.

– Не могли бы вы… распустить волосы?

Я повиновалась. Локоны, для путешествия собранные в конский хвост, рассыпались по спине и груди. Я повернула часы мистера Морэ, чтобы на видимой части запястья оставалась только цепочка, и замерла.

Мимолетно улыбнувшись мне, Сэмвель смешал краски и приступил к рисованию. Поглощенная мыслями о переменах в моей жизни, я не скучала, и очнулась только тогда, когда художник ругнулся сквозь зубы. Приподняла брови – его образ истинного джентльмена не вязался с грубыми словами и тоном.

– Что-то не так, – прошипел он себе под нос.

Я не удивилась – слишком мало времени на то, чтобы написать хороший портрет. Но Сэмвеля, видимо, занимало что-то другое. Он швырнул испорченный холст на пол – тот свернулся, не дав мне оценить масштаб трагедии, и водрузил на костяной мольберт другой. Снова взялся за рисование, но улыбка полностью исчезла из его глаз, сменившись нервным напряжением. Я гадала, что могло его так расстроить – неужели дело было в одном-единственном неудавшемся портрете?

Я сидела, неотрывно наблюдая через маленькое оконце за ночным городом-древом. Прохожих было немало, они гуляли, окруженные светлячками, танцующими в теплом воздухе. Мои мысли вновь вернулись к Алистеру Морэ – я гадала, что могло заставить его, такого заботливого и любящего отца, бросить дочь и войти в зеркало? Кто-то или что-то…

Мои размышления прервал рык Сэмвеля. Он в ярости сорвал холст с мольберта и гневно уставился на меня:

– Кто ты такая? Почему ничего не выходит?

В его тоне я легко различила не только всепоглощающую ярость – но и отчаяние. Ничего не понимая, я вскочила со скамьи и отступила назад.

– Чего вы от меня хотите? – осведомилась я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Ты получаешься… другой, – выдавил Сэмвель. Он подался вперед и закрыл лицо руками. Совладав с собой, выпрямился, испепеляя меня взглядом. – Это какая-то защитная магия? – взгляд его метнулся к мешочку на поясе, где лежало хрустальное сердце Дайаны.

Я сглотнула, машинально коснувшись его, словно защищая. И вдруг вспомнила слова Хрустальной принцессы, что ее слеза станет моим оберегом. Слеза, заключенная под крышку часов мистера Морэ.

Гнев Сэмвеля набирал обороты. Я ясно читала по его лицу, что он готов броситься ко мне и сорвать мешочек с пояса, думая, что он таит в себе угрозу. Но я не могла позволить ему этого сделать. Если хрустальное сердце разобьется… Дайана может никогда не вернуться в мир живых.

Вот только проблема заключалась в том, что Сэмвель загораживал мне путь к выходу. Мимо него не проскочить, а оконца слишком маленькие для меня. Оставалась только дверь за моей спиной, но куда она вела, я не знала.

– Послушайте, я не знаю, о какой магии вы говорите! Вы хотели меня нарисовать – вы это сделали. Я не возьму с вас плату, но вы позволите мне уйти!

– Ты не понимаешь! – в отчаянии воскликнул Сэмвель. – Мне нужно запечатлеть твое лицо, запечатлеть по-настоящему! Это цена, которую я обязан заплатить. Но мольберт почему-то тебя отторгает! – Он все больше походил на помешанного или человека в бреду, и казался все более отталкивающим. – Сегодняшняя ночь – последний отпущенный мне срок, и если мольберт не получит свою дань, я… я не знаю, что тогда случится. Но определенно, случится что-то страшное.

– Так, подождите… – Осознание, что хозяин дома не торопится на меня нападать, вернуло мне душевное равновесие. Я решила воспользоваться переменой в настроении Сэмвеля и попытаться выяснить – что же, собственно, здесь происходит? – Мольберту нужно… что? Я? Моя… боже, моя душа?

– Не душа, личность. Уникальность. – Сэмвель прикрыл на мгновение глаза. Сказал с жаром: – Только подумай, какие это тебе даст преимущества!

– И какие же? – подозрительно спросила я.

– Ты сможешь стать почти невидимой – твое лицо, утратившее индивидуальность, для всех остальных будет незапоминающимся. Ты сможешь стать лучшей разбойницей, проникать туда, куда всем остальным проникнуть невозможно, делать все, что заблагорассудится – и никто не осудит, потому что не запомнит тебя.

– Мне это не нужно. Я хочу… чтобы меня видели, – сказала я, вдруг подумав об Алистере Морэ.

– Ко мне обращались люди со всего света, – будто бы и не слыша меня, продолжал Сэмвель. – Я давал им свободу, взамен забирая лишь такую мелочь, как черты лица.

– Только я на подобное не соглашалась!

Художник заломил кисти, с мольбой глядя на меня.

– Ко мне давно уже никто не обращался, а мольберт… требует свою плату. Я чувствую, как он голоден! Когда я заключал сделку с Ламьель, я не знал, к чему это приведет. – Голос его упал до едва слышного шепота. – Я лишь хотел творить, хотел писать картины, будоражащие сознание, я хотел, чтобы обо мне говорили, как о великом мастере…

Ламьель… Я вздрогнула – не ожидала так скоро вновь услышать ее имя.

– Я в ваши с колдуньей игры ввязываться не буду, – твердо заявила я. – Просто дайте мне уйти.

Разумеется, я не собиралась спускать все Сэмвелю с рук. Если я уйду, он кинется на поиски новой жертвы. Но я была уверена, что в городе-древе найдется много желающих уничтожить зачарованный мольберт – если, конечно, это вообще возможно. Что-то подсказывало мне – даже если так, сделать это будет весьма непросто.

Но для того, чтобы предупредить жителей города об опасности, мне нужно сначала выбраться из дома помешанного на величии художника.

– Я не могу, – простонал Сэмвель. – Прости, но мне придется тебя нарисовать.

И бросился ко мне. Ожидая подобного, я молниеносно коснулась двери за спиной. Ветви расплелись. Отскочив в сторону, я почти упала назад и повторным прикосновением закрыла дверь. Но надолго ли?

Не думая, не рассуждая, я сорвала часы мистера Морэ с руки и дрожащими от бушующего в крови адреналина открыла золотую крышку. В душе теплилась надежда, что если слеза-оберег помогла мне противостоять чарам мольберта, то она поможет мне и оставить дверь закрытой.

Слеза наконец оказалась в моих руках – они так тряслись, что я едва не выронила ее на пол. Застонала от отчаяния, когда увидела, как ветки расплетаются снова, и в просвете показывается разъяренное лицо Сэмвеля. Я ударила наобум, не сложив руку в кулак, а, наоборот, выпустив довольно длинные ногти. Расцарапала щеку художника, заставив его с яростным криком отшатнуться, и выиграла тем самым несколько драгоценных секунд. Прикоснулась хрустальной слезой к ветвям и судорожно зашептала: «Закройтесь, пожалуйста, закройтесь!»

Не знаю, подействовали ли мои слова или оберег знал, какая мне грозит опасность и как меня от нее защитить, но ветки исполинского дерева сплелись снова… и стали хрустальными. Я радовалась недолго – стоило мне вспомнить разлетевшуюся на осколки ставшее хрустальным тело Дайаны, и по коже пробежал холодок.

Сэмвель словно прочел мои мысли – с той стороны двери послышался звонкий удар. Он бил по ней чем-то, стремясь сокрушить преграду и добраться до меня: мольберт требовал свою чудовищную плату. Но я… я больше ничего не могла поделать.

Пятясь, я отошла в дальний конец комнаты. При моем приближении ожили дремавшие среди ветвей светлячки, и пространство озарилось мягким золотисто-зеленоватым светом. Чувствуя, как мое сердце бьется в унисон с неистовыми ударами Сэмвеля по хрустальной двери, я прошла вглубь комнаты. По стенам были развешаны картины в простых деревянных рамах. Пейзажи, портреты, написанные Сэмвелем до злополучной сделки с Ламьель. Да, в них не было столько жизни, да, они были не так очаровывающе прекрасны, да, они казались милыми, но посредственными, но… стоил ли обретенный дар такой цены?

Я села на ветвистый пол, не заботясь о сохранности платья, и устало прислонилась к ветвистой же стене. Я могла бы позвать на помощь, если бы в этой комнате были окна, а так… мне оставалось только ждать.

И я дождалась – тишину разорвал отчаянный крик. Кричал Сэмвель. Сердце забилось в горле, я вскочила на ноги, напряженно вслушиваясь. А потом, не выдержав, зажала ладонями уши…

Он еще долго кричал, пока совсем не охрип и не обессилил. В доме вновь воцарилась тишина. Я подождала еще немного и направилась к двери. Вынула слезу из ее центра, и дверь открылась. В порыве благодарности я поцеловала оберег и бережно вложила его в своеобразную золотую шкатулку. Вновь обмотала часы вокруг запястья и только после этого опасливо вошла в зал.

Открывшаяся мне картина была ужасающей, но в какой-то мере ожидаемой – мольберт захватил своего должника в плен. Запястья Сэмвеля оказались нанизаны на причудливо изогнутые рожки вверху мольберта. Кровь стекала вниз, смешиваясь с пятнами и брызгами краски с опрокинутой палитры. Его лицо перенеслось на холст и казалось невозможно живым… и настоящим. А его настоящее лицо…

Наблюдать это было ужаснее всего – я видела перед собой не человека, а лишь его блеклое подобие. Манекена, лишенного каких бы то ни было черт, наспех сделанную куклу. Я догадывалась, что вижу его таковым только благодаря развеивающему чары оберегу, а остальные, быть может, видят лица проклятых мольбертом прежними, но никак не могут запечатлить в памяти, не могут их запомнить. Как и говорил Сэмвель, для всех остальных они почти невидимки.

Что же, наложенные на мольберт художника чары обернулись против него самого. А сам мольберт рассыпался прямо на моих глазах. Я облегченно вздохнула – больше никто не станет жертвой странного проклятия, и тут же вздрогнула, когда безликое тело Сэмвеля рухнуло на пол. Я не знала, жив ли он… но проверять не хотелось.

Прежде чем уйти, я забрала оговоренную плату за работу натурщицей – но только ее, ни вещицей больше. Я не хотела чувствовать себя воровкой, но и уйти ни с чем не могла. Я потеряла несколько драгоценных часов, и больше медлить была не намерена.

Приготовленные для безликой меня ожерелье и призмы – странные призмообразные кристаллы, источающие то ли дымок, то ли тень, я обнаружила на комоде в спальне. Серебристые шкурки неведомого зверька обнаружились тут же, в большой шкатулке. Я взяла четыре и машинально провела рукой по серебристым ворсинкам. Послышался едва слышный треск, как от маленькой молнии, а шкурка вдруг засияла голубоватым цветом.

Покинув дом, я с наслаждением вдохнула упоительный ночной воздух. И тут же поняла, как же я устала. Чужой мир, долгая дорога, тонна новой информации, пережитый страх и радость от того, что удалось избежать неминуемого…

Моих сил едва хватило на то, чтобы отыскать гостиницу, расплатиться с хозяйкой одной шкуркой и двумя призмами, подняться наверх и рухнуть на кровать. Как это часто бывает, перед глазами тут же замелькали события сегодняшнего дня – дня, показавшегося мне целой вечностью. Призраки в доме с разбитым зеркалом, вампиры, одержимый художник и его зачарованный мольберт…

Определенно, мое знакомство с Ордалоном – миром колдуньи Ламьель и Хрустальной принцессы началось весьма неудачно…

Глава тринадцатая. Синеглазка

Ламьель, будучи совершенно невидимой для всех остальных, бродила по замку, тогда как ее тело не покидало порога комнаты. Лицо Нейи, связанной с Ламьель прочными узами, погрузилось в зеркальную гладь. Ее глазами колдунья видела окружающий мир, и если и им суждено ослепнуть – что ж, так этому и быть. Ламьель найдет другого проводника.

Взгляд колдуньи скользил по чужим лицам, задерживаясь лишь на глазах. Голубые, зеленые, карие, даже фиалковые – но ни одной пары пронзительно-синих. Ламьель раздраженно выдохнула. Ее владения были поистине огромны, так неужели здесь не найдется ни одной синеглазки?!

Нашлась. Худющая, грязная, заточенная в подземелье. Ламьель попыталась вспомнить, чем же так провинилась перед ней синеглазая незнакомка? Покачала головой. Слишком много лиц. Всего и не упомнить.

– Приведи ее ко мне, – потребовала она, но связь с Нейей оставила нетронутой.

Служанка вынырнула из зеркала и вспугнутой птичкой выпорхнула из покоев Ламьель, торопясь выполнить приказ.

Нейа вернулась несколько минут спустя, ведя на цепи синеглазую. Колдунья заставила служанку повернуть голову – услышав, как захрустела хрупкая шея, поняла, что немного перестаралась, – и вглядеться в глаза узницы.

Потрясающе синие, невероятной глубины. Немного темнее, чем ее прежние… но, если быть до конца откровенным, так даже красивее. Хорошо, что эти глаза теперь будет принадлежать ей – Ламьель не нравилось, когда у других что-то было лучше, чем у нее. Пусть даже если речь шла всего лишь о глазах…

Ламьель могла бы просто вырвать глаза пленницы и оставить ее корчиться на полу, медленно умирая от потери крови… или же одним движением выбросить за окно, в вечный туман, с нежностью любовника обволакивающий замок. Но энергетический след синеглазки был ярок, а Ламьель не могла разбрасываться драгоценной подпиткой.

К тому же, в свете недавних событий, ей не стоило наживать себе врагов среди мертвых. Это чревато… неприятными последствиями. Магия мертвых – не та магия, в которой Ламьель чувствовала себя в своей стихии.

Поэтому колдунья обратилась к синеглазке, дрожащей как лист на ветру:

– Милая, должна сообщить тебе пренеприятное известие.

Кажется, узница задрожала еще сильнее. Ламьель, чьи глаза были перевязаны темно-синей шелковой лентой – в тон ее израненным незрячим глазам, шагнула вперед. Не сумела сдержать брезгливой гримасы, когда до ее ноздрей долетел запах немытого тела узницы. Как долго она находилась в подземелье? И почему еще не вросла?

Ламьель вновь попыталась вспомнить, за какие провинности повелела бросить туда синеглазую, но быстро поняла, что это бесполезно – лицо узницы казалось ей совершенно незнакомым.

– Мне нужны твои глаза, – сообщила она без лишних предисловий.

Синеглазка вскрикнула. Страх окутал ее плотным облаком, став практически осязаемым.

– Ты ведь знаешь, что я все равно это сделаю? – Спокойно, почти нежно произнесла Ламьель.

Узница, сглотнув, кивнула, словно от ее правильного ответа зависела ее судьба. Губы девушки побелели.

– Но есть и хорошая новость! Я не буду уподобляться диким варварам с гор и вырывать у тебя глаза. Я хочу заключить с тобой сделку. Ты знаешь, какой магической мощью я обладаю. Я могу наделить тебя силой. Так скажи мне – чего ты хочешь взамен?

Синеглазая долго молчала. Так долго, что Ламьель уже почти потеряла терпение. Узница смирялась с участью, которая была ей уготована. Участью, которой ей не избежать.

– Мои родители умерли несколько лет назад, – наконец тихо проговорила синеглазка. – Я так давно не слышала их голосов… – Она вскинула голову, очевидно, приняв решение, и твердо сказала: – Я хочу уметь видеть и слышать мертвых, разговаривать с ними.

«Глупая, о чем ты просишь?», – подумала Ламьель, а вслух ласково произнесла:

– Конечно. – Шагнула еще ближе, и прошептала: – Ты не почувствуешь боли, когда я буду вынимать твои чудесные глаза.

Узницу всю передернуло. Ламьель довольно улыбнулась – чужой страх питал ее намного сильнее подобострастия.

Глава четырнадцатая. Неожиданные открытия

Его губы касались моих так трепетно и осторожно, словно боялись вспугнуть мой сладкий сон. Я смотрела в его глаза цвета горького шоколада, наслаждаясь рождавшимся где-то внутри ощущением теплоты и покоя. Он отстранился, но я упрямо поднялась – навстречу его губам, сжала плечи, чтобы он не сумел отстраниться снова и поцеловала. Только потом позволила себе лечь на его грудь, мерно вздымающемуся в такт моему дыханию. Повернулась, глядя на светлеющее за окном особняка небо.

И только когда взгляд упал на мои волосы, на которых я лежала щекой, наваждение спало. Они было светло-русыми. Я встревожено подняла голову. Алистер нахмурился, заметив перемену в моем настроении. Что-то спросил, но его голоса я уже не услышала. Сон растаял.

Я открыла глаза и долго лежала, уставившись в переплетение ветвей над головой и слыша учащенное биение сердца. То, что я видела, определенно было не сном – я помнила каждую деталь так ясно и четко, словно это действительно происходило со мной. Вот только там была не я.

Поднявшись, я расплела цепочку и открыла часы мистера Морэ. С фотографии на меня смотрела его жена. Мой взгляд остановился на ее волосах, я вздохнула и закрыла крышку. Как-то не по себе было от всего этого – меня преследовало ощущение, что я нагло вторглась в чужой сон.

Но сказать, что увидеть его было неприятно, я не могла.

Снова вздохнула, подумав: сможет ли Алистер Морэ когда-нибудь так же нежно смотреть на другую женщину, после того, как его любимая умерла?

Я привела себя в порядок, расчесала волосы, передумав собирать их в хвост, и вышла в город. Не спеша добралась до рынка, обменяла ожерелье и серебристую шкурку на флягу для воды, прелестные ботиночки из мягкой кожи и ту самую безразмерную сумку, обладательницей которой мечтала стать с того момента, как ее увидела. На все оставшиеся призмы – я так и не узнала их назначения, – позавтракала в гостинице и приобрела у кузнеца самый простой кинжал с ножнами. Купила еды, и у меня еще осталась серебристая шкурка среброгрисса – как я успела понять, вещь весьма ценная.

Помня рассказы кузнеца о беспределах и разбойничестве вне города, покидать его я не спешила. Но ожидание вестей от Хрусталинки далось нелегко, я маялась неизвестностью и переживала, что не смогу справиться с заданием Дайаны и обреку ее на вечное забвение. Я никак не могла этого допустить, и при мысли об осколках, прежде бывших ее телом, порывалась сейчас же направиться в путь на поиски кузнеца Гаркариса. И только понимание того, что своей напрасной гибелью я сделаю только хуже, меня останавливало. Хрустальное сердце Дайаны ни в коем случае не должно было попасть в чужие руки.

Прошло двое суток, мои запасы еды подходили к концу, а я так и не дождалась вестей. Терпение шло на убыль, я вздрагивала от каждого шороха и с надеждой смотрела в окно – вдруг это волшебная птица? Я надеялась, что она найдет мистера Морэ и передаст ему, что я жду его в городе-древе. Вместе с ним, хорошо знающем этот мир, найти Ари и добраться до кузнеца, который выкует из хрустального сердца клинок, будет куда проще.

Но с каждым часом мне становилось все тревожнее. И на четвертые сутки моего пребывания в Ордалоне, я наконец решилась выйти за пределы города. По словам Птичника, Хрусталинка сама найдет меня, но что, если я так и не дождусь от нее новостей, и потрачу слишком много времени на напрасное ожидание?

Страхи кузнеца могут быть сильно преувеличены – когда он в последний раз сам покидал город? – и вдобавок у меня уже было оружие. Я дала себе слово, что буду предельно осторожной, купила карту и еды в дорогу и наконец отправилась в путь.

Город-древо остался позади, и, оказавшись в одиночестве на бескрайнем пустыре, я тут же пожалела о своем решении – так хорошо бы сейчас вновь оказаться за спасительными стенами города! Вздохнула и запретила себе малодушные мысли – не в моих привычках пасовать перед трудностями.