Текст книги "Академия Сумеречных охотников. Хроники"

После двухчасовой обязательной работы в библиотеке студентов приветствовал очередной кулинарный кошмар. На ужин подали блюда мексиканской кухни: недоощипанных, с торчащими пеньками перьев жареных цыплят и квадратные тортильи.

Джейс не появлялся. И на это досадовал не только Саймон: вся столовая сидела как на иголках. Если бы только его белокурая голова замаячила в дверях, Саймон непременно услышал бы ахи и вздохи.

Покончив с едой, Саймон с Джорджем отправились к себе в комнату – и наткнулись на Джейса, подпирающего плечом косяк.

– Добрый вечер, – поздоровался он.

– Ну и ну! – удивился Саймон. – И сколько ты тут уже торчишь?

– Хотел с тобой поговорить. – Джейс засунул руки в карманы, прислонился к стене и тут же стал похож на модель из рекламы в журнале мод. – Наедине.

– Люди скажут, что мы, типа, встречаемся, – заметил Саймон.

– Вы можете зайти в комнату, – предложил Джордж. – Если хотите поговорить. А если разговор личный, я могу взять беруши.

– Я туда не пойду. – Джейс покосился на открытую дверь. – Там так сыро, что впору лягушек на стенах разводить.

– Ну вот, теперь я буду думать только об этом, – расстроился Джордж. – Ненавижу лягушек.

– Так чего тебе надо? – Саймон вернул разговор к прежней теме.

Джейс усмехнулся.

– Джордж, иди в комнату, – извиняющимся тоном попросил Саймон. – Я скоро буду.

Джордж, явно разозленный, исчез в спальне, громко хлопнув дверью. Саймон остался посреди длинного коридора один на один с Джейсом. Он чувствовал, что уже оказывался раньше в точно такой же ситуации.

– Спасибо, – на удивление искренне сказал Джейс. – Ты был прав насчет Тессы.

– Она твоя родственница?

– Я поговорил с ней.

Он выглядел странно смущенным и довольным одновременно, словно в нем, где-то внутри, вдруг вспыхнул маленький огонек. Саймон подозревал, что именно такое выражение лица наповал сражало юных девушек, рискнувших попасться ему на пути.

– Тесса – моя прапрапра-сколько-то-там-прабабушка. Она была замужем за Уиллом Эрондейлом. О нем я уже знаю. Он участвовал в подавлении масштабного вторжения демонов в Великобританию. Тереза с Уиллом стали первыми Эрондейлами, которые возглавили лондонский Институт. В смысле, тут нет ничего такого, чего бы я не знал, но… Короче, я думал, ни одного из тех, у кого в жилах течет кровь Эрондейлов, в живых не осталось. Но я ошибался. Тесса – из Эрондейлов.

Саймон прислонился спиной к стене коридора.

– Ты Клэри сказал?

– Да, звонил ей пару часов назад. Она сказала, что Тесса на что-то такое намекала на свадьбе Люка и Джослин, но не стала говорить мне об этом вот так прямо. Не хотела, чтобы я чувствовал себя чем-то ей обязанным.

– А ты и вправду себя так чувствуешь? В смысле, обязанным?

– Нет. Я чувствую себя так, словно наконец нашел родственную душу. Того, кто понимает, что значит быть Эрондейлом. Причем и хорошим Эрондейлом, и плохим. Я волновался об этом из-за отца. Думал: а вдруг быть Эрондейлом – значит быть слабым? Но потом я узнал еще много чего и решил, что, вполне возможно, даже смогу стать… ну, вроде как героем.

– О да, – согласился Саймон. – Я знаю, на что это похоже.

Они чуть помолчали, не желая разрушать необычную тишину, объединившую их двоих: того, кто забыл всю свою историю, и того, который никогда ее не знал.

Саймон нарушил молчание.

– Ты собираешься еще с ней видеться? В смысле, с Тессой?

– Она говорит, что хочет устроить мне с Клэри экскурсию по дому Эрондейлов в Идрисе.

– С Джемом ты тоже виделся?

– Мы с ним уже встречались, – пояснил Джейс. – В Базильясе, в Идрисе. Ты не помнишь, но я…

– Благодаря тебе он перестал быть Безмолвным Братом, – закончил Саймон. – Я помню.

– Там, в Идрисе, мы с ним разговаривали, – продолжал Джейс. – Сейчас многое из того разговора становится куда понятнее.

– Стало быть, ты счастлив, – подытожил Саймон.

– Я счастлив, – согласился Джейс. – То есть я был счастлив с тех самых пор, как закончилась Смертельная война. Я обрел семью и добился Клэри. Единственное, что рушит всю картину, – ты. Потому что ты не помнишь ни Клэри, ни Иззи. Ни меня.

– Ну прости, что порчу тебе жизнь своей амнезией, – пробормотал Саймон.

– Я не это имел в виду, – поправил Джейс. – Я имел в виду, что хотел бы, чтобы ты меня вспомнил, потому что… – Он вздохнул. – Ладно, проехали.

– Слушай, Эрондейл, теперь ты у меня в долгу. Подожди здесь.

– И сколько ждать? – он, похоже, обиделся.

– Сколько потребуется.

Саймон исчез в комнате, хлопнув дверью. Джордж, до того лежавший на кровати и изучавший учебник, помрачнел, когда услышал, что Джейс все еще торчит в коридоре.

– А теперь он раздражает меня, – пожаловался Лавлейс. – Кому бы захотелось, чтобы Джейс Эрондейл все время крутился рядом, такой загадочный, молчаливый и блондинистый… Хотя чего это я? У нас тут толпы желающих наберутся. А я вот не хочу.

Саймон даже не потрудился закрыть за собой дверь – отчасти потому, что в здешних дверях не было замков, а отчасти – потому, что если бы Джейс решил войти и простоять у кровати Саймона всю ночь, никакой замок его не остановил бы.

– Ну и чего ему надо? – Джордж стянул через голову рубашку и кинул ее в угол. – Очередное задание? Мы посреди ночи будем драться с Джейсом Эрондейлом? Сай, я, конечно, не хочу принижать наши способности, но думаю, это не та драка, из которой мы можем выйти победителями.

– Вряд ли придется драться. – Саймон плюхнулся на кровать, и та прогнулась под ним гораздо сильнее, чем обычно. Две пружины сломаны, не меньше.

Они переоделись в пижамы. Как обычно, поговорили перед сном о плесени и о тех проявлениях живого мира, что ползали в темноте по комнате. Потом Саймон услышал, что Джордж отвернулся к стене – сигнал, что он сейчас уснет и что ночная болтовня окончена.

Саймон лежал на кровати, закинув руки за голову. Тело все еще ныло после падения с дерева.

– Не возражаешь, если я включу свет? – спросил он.

– Не, давай. Я, скорее всего, даже не замечу.

Они все еще говорили «включить свет», хотя никаких выключателей в Академии не водилось сроду. Для освещения использовались маленькие свечи в потеках парафина – словно бы специально созданные для того, чтобы давать как можно меньше света. Саймон пошарил на маленьком столике рядом с кроватью, нашел спички и зажег свою свечу. Подтащил ее поближе к себе на постель, поставил на колено. Не очень-то безопасно, но ничего не поделаешь. Единственный плюс вечной сырости – можно не бояться, что начнется пожар. Конечно, есть риск обжечься, если свеча свалится с колена, но это единственный способ увидеть, что пишешь.

Саймон снова потянулся к столику, достал бумагу и ручку. Никаких мессенджеров, никаких клавиатур тут, естественно, не было. Обычная ручка и обычная бумага – вот и все; но большего и не требовалось. Приспособив книгу как подставку, он начал писать.

Дорогая Изабель…

А стоит ли начинать с «дорогая»? Да, так обычно начинают все письма. Но сейчас, глядя на эти два слова, Саймон почувствовал, какие они странные, даже старомодные и, наверное, слишком личные.

Он взял чистый листок.

Изабель…

Так, а это слишком сурово – словно он на нее за что-то сердится.

Еще один лист.

Иззи…

Ну уж нет. Точно нет. Для уменьшительных имен пока слишком рано.

Как же тогда, черт побери, начать письмо?

Саймон прикинул, стоит ли писать обычное «Привет». Или, может, вообще забыть о приветствиях и переходить сразу к сути? Мессенджеры в таких случаях куда как легче и удобнее.

Он поднял тот лист, где письмо начиналось с «Изабель». Нейтральный выбор. Так он и начнет.

Изабель,

сегодня я упал с дерева.

Я лежу в своей заплесневелой кровати и думаю о тебе.

Сегодня я виделся с Джейсом. На всякий случай имей в виду: он мог чем-то отравиться в нашей столовке.

Я – Бэтмен.

Я пытаюсь решить, как писать это письмо.

Окей. Неплохое начало. И правдивое.

Можно я скажу тебе то, что ты и так знаешь? Ты потрясающая. Ты это знаешь. Я это знаю. Это очевидно. Но проблема в другом: я не знаю, кто я такой. Я обязательно должен сначала выяснить это. А потом уже привыкать к мысли, что я – тот, кто заслуживает такую, как ты. Это не то, во что можно поверить, разок услышав. Мне нужно узнать этого парня. И я знаю, что я – тот парень, которого ты любила. Я просто должен с ним встретиться.

Сейчас я пытаюсь придумать, как это сделать. Я думаю, что здесь, в Академии, где каждый день ходишь на волосок от смерти, это случится само собой – рано или поздно. Думаю, правда, что это займет какое-то время. Знаю, как это раздражает – когда приходится ждать. Знаю, что это трудно. Но мне придется идти самым сложным путем.

Может, это письмо и тупое. Не знаю, дочитаешь ли ты его до конца. Не знаю, порвешь ли ты его или рассечешь надвое своим хлыстом. Или сделаешь с ним что-то еще.

Все это выплеснулось на бумагу одним сплошным потоком. Саймон еще с минуту постукивал себя ручкой по лбу.

Я собираюсь передать это письмо Джейсу, чтобы он передал его тебе. Он сегодня весь день таскается за мной как тень. Подозреваю, он приехал, чтобы убедиться, что я еще не умер. А может, наоборот – что я уже умер. А может, вообще из-за тебя. Вдруг это ты его сюда послала?

Понятия не имею. Это же Джейс. Кто знает, что у него в голове? Я собираюсь отдать ему это письмо. И, может быть, он таки засунет сюда свой нос, прежде чем передать его тебе. Джейс, если ты это читаешь, то знай: я практически уверен, что ты все-таки заработал себе отравление. Подвальными туалетами не пользуйся!.

Неромантично, но Саймон все-таки решил это оставить. Может, Изабель хоть посмеется.

Если ты это читаешь, Джейс, немедленно прекрати.

Иззи, я не знаю, будешь ли ты после всего этого меня ждать, и если да, то почему. Но если ты будешь меня ждать, то я обещаю оправдать твое ожидание. Или хотя бы попытаюсь это сделать. Честное слово, попытаюсь.

Саймон.

Открыв дверь, Саймон нисколько не удивился, увидев за ней Джейса.

– Вот, – он протянул письмо.

– Долго же ты его сочинял, – заметил Джейс.

– Теперь мы квиты, – заявил Саймон. – Иди тусуйся в эрондейловом домике вместе со своей странной семейкой.

– Так и сделаю, – отозвался Джейс и вдруг улыбнулся – покоряющей, обезоруживающей улыбкой. Один из зубов сиял выщербинкой. Саймону вдруг показалось, что они с Джейсом – одного возраста и даже, наверное, когда-то все-таки были друзьями. – Спокойной ночи, Кудряшка.

– Кудряшка?

– Ага. Разве это не твой ник? Ты всегда просил нас называть тебя именно так. Я почти успел забыть, что твое настоящее имя – Саймон, потому что обычно звал тебя исключительно Кудряшкой.

– Кудряшка? Что это… что это вообще значит?

– Ну, ты не объяснял, – Джейс пожал плечами. – Это, видимо, была твоя большая тайна. Как я уже сказал, спокойной ночи, Кудряшка. А об этом я позабочусь.

Он поднял письмо над головой и помахал им, салютуя Саймону.

Саймон закрыл дверь. Он знал, что многие из тех, кто сейчас торчал наверху, уже наверняка сделали все, что в их силах, чтобы услышать этот обмен репликами – разговор между ним и Джейсом. А это значит, что завтра утром его все будут звать не иначе, как Кудряшкой. И он ничего не сможет с этим поделать.

Но не такая уж это и большая цена за возможность объясниться с Изабель. Пусть и в письме.

Кассандра Клэр, Морин Джонсон

Среди призраков

Я жила среди призраков и считала их живыми людьми.

Оскар Уайльд. «Портрет Дориана Грея»[2]2
  Пер. М. Абкиной.


[Закрыть]

Академия Сумеречных охотников, 2008 год

Свет вечернего солнца тепло струился через узкие, похожие на бойницы окна класса, окрашивая серые каменные стены в мягкий желтый цвет. После долгих утренних тренировок со Скарсбери ученикам Академии – и элите, и отстою – отчаянно хотелось спать, но по расписанию сейчас стояла история. Ее вела Катарина Лосс. И, естественно, этот предмет предназначался для обоих потоков, так как все студенты Академии должны были постигать великую роль Сумеречных охотников и стремиться стать частью этого величия. «Единственный предмет, – думал Саймон, – на котором мы не отличаемся друг от друга. И не потому, что всех объединяет стремление к славе. Просто мы все сидим тут с остекленевшими от скуки глазами».

Все изменилось, когда Марисоль правильно ответила на вопрос Катарины. Джон Картрайт тут же пнул спинку стула девушки.

– Зашибись, – пробормотал Саймон, не отрываясь от книги. – Как классно ты себя ведешь, Джон. Поздравляю. Каждый раз, когда простецы отвечают неправильно, ты говоришь, что это потому, что им не под силу держаться наравне с Сумеречными охотниками. Но стоит только кому-нибудь из нас ответить правильно, ты тут же его за это наказываешь. Восхищаюсь твоим постоянством, Картрайт.

Джордж Лавлейс откинулся на спинку стула и усмехнулся.

– Что-то я не вижу в этом никакого постоянства, Сай, – подыграл он соседу.

– Да ладно. Постоянно быть болваном – это надо уметь, – откликнулся Саймон.

– «Болван» – не совсем то, – заметил Джордж. – Я бы назвал его другими словами. Но половину из них, к сожалению, нельзя произносить в обществе девушек. А вторая половина – на гаэльском языке, так что все равно никто меня не поймет.

Джон явно расстроился – скорее всего, оттого, что стулья Саймона с Джорджем стояли вне его досягаемости.

– Просто считаю, что сейчас была не ее очередь отвечать, – заявил он.

– Если бы вы, простецы, слушали нас, Сумеречных охотников, – добавила Жюли, – то могли бы кое-чему научиться.

– Если бы вы, Сумеречные охотники, вообще слушали, – парировал Сунил, мальчик из простецов, живший внизу, в заплесневелом подвале, там же, где и Саймон с Джорджем, – то могли бы и сами кое-что выучить.

Голоса становились громче. Катарину это, кажется, начинало раздражать. Саймон просемафорил Марисоль с Картрайтом, чтобы те угомонились, но они не обратили на него никакого внимания. Он внезапно вспомнил, что точно так же чувствовал себя в шесть лет, когда они с Клэри решили поджарить на кухне виноград, чтобы сделать из него изюм, и устроили целый костер. Тогда он тоже сильно удивился и испугался – все пошло совершенно не так, как планировалось, причем очень быстро.

А миг спустя Саймон осознал, что к нему только что вернулось очередное воспоминание. Он усмехнулся возникшей в голове картинке: Клэри с полопавшимися виноградинами в волосах.

Ситуация в классе между тем накалялась.

– Я мог бы преподать вам парочку уроков – внизу, на тренировочной площадке, – процедил Джон. – Или вызвать на дуэль. Так что следите за языком.

– А что, неплохая идея, – заметила Марисоль.

– Эй вы, там! – вмешалась Беатрис. – Дуэль с четырнадцатилеткой – это точно плохая идея.

Но все лишь с презрением покосились на Беатрис. Внимать голосу разума не желал никто.

Марисоль фыркнула.

– Не дуэль. Поединок. Если элита нас побьет, пусть неделю отвечают первыми на всех занятиях; мы и рта не раскроем. А если мы побьем элиту, они засунут языки в…

– Согласен, – перебил Джон. – Ты об этом еще пожалеешь! На чем будем сражаться? Палки, мечи, луки, кинжалы, скачки, бокс? Я готов!

Девушка сладко улыбнулась.

– Бейсбол.

Сумеречные охотники в замешательстве бросали друг на дружку панические взгляды.

– Я не готов, – прошептал Джордж. – Я не американец и не играю в бейсбол. Это похоже на крикет, Сай? Или больше на лапту?

– В Шотландии есть лапта? – удивился Саймон, тоже шепотом. – И чем вы там кидаетесь? Картошкой? Или маленькими детками? Очуметь просто.

– Я потом объясню.

– Я объясню, как играть, – в глазах Марисоль вспыхнули задорные огоньки.

У Саймона возникло отчетливое ощущение, что эта девушка на поверку окажется настоящим чемпионом по бейсболу. Точно так же, как и по фехтованию, в чем он сам уже успел убедиться. Похоже, элиту ждет много интересного.

– А я объясню, как демоническая чума чуть не стерла Сумеречных охотников с лица земли, – громкий, словно усиленный мегафоном голос Катарины зазвенел над всем классом. – Если, конечно, мои ученики прекратят препираться и послушают меня хотя бы минуту!

Все тут же притихли и безропотно стали слушать рассказ о чуме. Впрочем, безропотности хватило ровно до конца урока: стоило только Катарине их отпустить, как все тут же снова заговорили о бейсболе.

Саймон уже играл в бейсбол и знал, что это такое, поэтому он поторопился собрать учебники и выйти из класса. Его остановил голос Катарины:

– Подожди, светолюб.

– Просто «Саймон» будет гораздо лучше, – поморщился он.

– Дети с элитного потока пытаются воссоздать ту Академию, о которой они знают по рассказам родителей, – сказала Катарина. – И в этой Академии простецов должно быть видно, но не слышно. Они должны усвоить, что находиться в рядах Сумеречных охотников – привилегия сродни королевской. Их обязанность – в духе смирения и покорности готовиться к Восхождению. Или к смерти, если не повезет. И у них все получается – до тех пор пока не находится некто, который начинает мутить воду.

Саймон моргнул.

– Вы просите меня помягче обращаться с Сумеречными охотниками, потому что они просто ищут способ возвыситься над простецами?

– С этими самодовольными маленькими идиотами можешь обращаться как угодно, – ответила Катарина. – Им же будет лучше. Я сказала тебе это, чтобы ты осознал свое влияние на простецов. Влияние, которое ты уже имеешь, – и влияние, которое можешь иметь. Твое положение в школе почти уникально, светолюб. Я знаю еще только одного студента, который перешел из элиты в отстой, не считая Лавлейса – тот сразу оказался бы в отстое, если бы нефилимы не смотрели на все сквозь пальцы с высоты своего снобизма. Впрочем, снобизм – это их любимая фишка.

Ее слова возымели эффект, которого Катарина, видимо, и добивалась. Во всяком случае, Саймон перестал запихивать в сумку свой «Кодекс Сумеречных охотников» и сел за парту. Остальные ученики пойдут сейчас готовиться к бейсболу, но Саймон и так имел представление об этой игре, а потому мог потратить время на что-то иное.

– Он тоже был простецом?

– Нет, он был Сумеречным охотником, – ответила Катарина. – Учился в Академии больше века назад. Его звали Джеймс Эрондейл.

– Эрондейл? Еще один? Сплошные Эрондейлы. У вас никогда не возникало ощущения, что Эрондейлы вас преследуют?

– Вообще-то нет, хотя я бы не возражала. Магнус говорит, Эрондейлы по большей части далеко не уроды. Хотя тот же Магнус говорит, что среди них и больные на голову – тоже не редкость. Но с Джеймсом Эрондейлом, я бы сказала, случай был особый.

– Дайте-ка угадаю, – перебил Саймон. – Он был самодовольным блондином, которого обожали все вокруг.

Светлые, цвета слоновой кости брови Катарины удивленно поднялись.

– Нет. Насколько помню, Рагнор упоминал, что у него были темные волосы и он носил очки. Под твое описание подошел бы другой тогдашний ученик школы, Мэттью Фэйрчайлд. И, надо сказать, они с Джеймсом не особенно ладили.

– В самом деле? – Саймон задумался. – Ну, тогда я на стороне Джеймса. Готов поспорить, этот парень, Мэттью, был редкостным болваном.

– Не могу утверждать наверняка, – пожала плечами Катарина. – Лично мне он казался довольно обаятельным. Да и не только мне. Мэттью всем нравился.

«Да уж. Должно быть, этот Мэттью в самом деле был обаяшкой», – подумал Саймон. Катарина очень редко отзывалась о Сумеречных охотниках так, что это можно было принять за одобрение, но сейчас она нежно улыбалась воспоминаниям об этом парне, жившем сто лет назад.

– Всем, кроме Джеймса Эрондейла? – уточнил Саймон. – Всем, кроме Сумеречного охотника, которого вышвырнули с потока для Сумеречных охотников? Мэттью Фэйрчайлд наверняка приложил к этому руку.

Катарина встала из-за учительского стола и подошла к окну-бойнице. Лучи заходящего солнца пролегли по ее волосам блестящими белыми линиями: казалось, еще чуть-чуть – и вокруг ее головы вспыхнет нимб.

– Джеймс Эрондейл был сыном ангелов и демонов, – негромко сказала она. – Он изначально был обречен идти по жизни очень трудным и очень болезненным путем. Пить горечь вместо сладости, шагать по шипам вместо роз. И никто не мог его от этого избавить. Хотя многие пытались.

Академия Сумеречных охотников, 1899 год

Джеймс Эрондейл уговаривал себя, что его тошнит только потому, что карету трясет. А не оттого, что он едет в школу.

Потому что он был безумно рад пойти в школу.

Отец одолжил у дяди Габриэля новую карету, чтобы отвезти сына из Аликанте в Академию. Правда, одолжил – не совсем точно сказано: скорее, просто взял без разрешения.

– Не надо все усложнять, Джейми, – сказал отец, пробормотав лошадям что-то по-валлийски. Те сразу ускорили бег. – Габриэль не стал бы возражать. Мы же с ним одна семья.

– Дядя Габриэль говорил вчера ночью, что он ее только что покрасил. Много раз говорил. И грозился вызвать полицию и арестовать тебя. Тоже много раз.

– Через несколько лет Габриэль перестанет беспокоиться о карете. – Отец подмигнул Джеймсу своими голубыми глазами. – Потому что к тому времени мы все будем ездить на автомобилях.

– Мама говорит, ты совершенно не умеешь водить автомобиль, – отозвался Джеймс. – Она заставила нас с Люси пообещать, что, если ты когда-нибудь сядешь за руль, мы в этот автомобиль не полезем.

– Мама просто шутила.

Джеймс помотал головой.

– Она заставила нас поклясться Ангелом.

Он покосился на отца и усмехнулся. Уилл тряхнул головой; ветер взъерошил его темные волосы. Мама говорила, что у Джейми с отцом одинаковые волосы, но Джеймс знал, что его прическа всегда выглядит неаккуратно. А волосы отца, он слышал, люди называли «непослушными» – то есть, конечно, тоже неаккуратными, но при этом очень красивыми.

Первый день в школе – не самое лучшее время, чтобы размышлять о своих отличиях от отца. Но Джеймс ничего не мог с этим поделать.

По дороге из Аликанте карету то и дело останавливали, здороваясь привычным уже Джеймсу восклицанием: «О, мистер Эрондейл!» Женщины всех возрастов добавляли к этим трем словам еще два вздоха.

Почему-то других отцов приветствовали без этого «О» перед «мистер».

Люди считали, что у такого выдающегося отца и сын должен быть выдающимся – звездой чуть меньшего масштаба, чем сияющее солнце Уилла Эрондейла, но тоже яркой и заметной. И всегда сдержанно, но явно выказывали разочарование при знакомстве с Джеймсом, потому что ничего выдающегося в нем не находилось.

Джеймс вспомнил один случай, который очевидно и ясно продемонстрировал разницу между ним и его отцом. Подобные воспоминания обычно посещали его посреди ночи, когда он уже почти спал, и жалили, словно мелкие, почти невидимые, но очень болезненные порезы.

Дело было в лондонском книжном «Хэтчардс». К ним с отцом не спеша подошла женщина из простецов. Джеймс всегда считал «Хэтчардс» самым приятным книжным магазином города. Темное дерево отделки и огромные стеклянные витрины придавали ему особую импозантность, а укромные уголки, куда можно было забраться и просидеть целый день с книжкой в почти полной тишине, лишь добавляли привлекательности. Эрондейлы обычно посещали «Хэтчардс» всей семьей, но когда Джеймса с отцом заносило сюда одних, женщины почему-то очень часто находили повод подойти к ним и начать разговор.

Той женщине отец сказал, что всю свою жизнь охотится за злом, а иногда – за редкими первыми изданиями книг. Уилл умел разговаривать с людьми и всегда находил, что сказать, чтобы заставить собеседника рассмеяться. Джеймсу это казалось странным, редкостным талантом, таким же непостижимым, как способность оборотней перекидываться в волков и обратно в людей.

Те женщины, что заговаривали с Уиллом Эрондейлом, Джеймса не беспокоили. Отец никогда не смотрел ни на одну из них так, как на маму, – с восхищением и благодарностью, словно она была мечтой, чудом сбывшейся, когда уже не осталось никакой надежды.

Джеймс не так уж хорошо разбирался в людях, но он был тихим и наблюдательным мальчиком. И понимал: то, что связывает его родителей, – истинная редкость и неповторимая драгоценность.

Поэтому беспокоило его лишь то, что ему тоже приходилось разговаривать с незнакомками, которые обращаются к отцу.

Леди наклонилась и спросила:

– Ну а ты, малыш, что любишь делать?

– Я люблю… читать, – ответил Джеймс. Ответил, стоя посреди книжного магазина с пакетом книг под мышкой.

Женщина с жалостью поглядела на него.

– Я читаю… э-э… довольно много, – продолжал Джеймс, великий мастер очевидности. Король очевидности. Император очевидности.

Его ответ настолько не впечатлил незнакомку, что она пошла прочь, не сказав больше ни слова.

Джеймс никогда не знал, что нужно говорить людям. Никогда не знал, как их рассмешить. Он прожил на свете уже тринадцать лет, но большую их часть провел в лондонском Институте, с родителями, младшей сестрой Люси и кучей книг. У него никогда не было друга-мальчика.

А сейчас он ехал в Академию Сумеречных охотников – чтобы выучиться и стать таким же прекрасным воином, как и его отец. Но необходимость стать воином тревожила его куда меньше, чем тот факт, что ему придется разговаривать с людьми.

Там будет очень много людей.

Там будет очень много разговоров.

Джеймс пожелал, чтобы колеса кареты дяди Габриэля сию секунду свалились с осей. Конечно, ничего не произошло, и мальчик с сожалением стал размышлять, почему этот мир так жесток.

– Знаю, что ты волнуешься о школе, – наконец сказал Уилл Эрондейл. – Мы с мамой не были уверены, стоит ли тебя туда отправлять.

Джеймс закусил губу.

– Вы боитесь, что я не справлюсь?

– Что? – изумился отец. – Конечно, нет! Мама просто не хотела лишаться единственного, кроме нее, здравомыслящего человека в доме.

Мальчик улыбнулся.

– Мы были очень счастливы, пока жили все вместе, всей нашей маленькой семьей, – объяснил Уилл. – Никогда не думал, что смогу быть таким счастливым, правда. Но, боюсь, в Лондоне мы тебя слишком изолировали и скоро тебе стало бы совсем одиноко. Тебе будет интересно и полезно найти друзей-ровесников. И кто знает, вдруг ты и своего будущего парабатая в Академии встретишь?

Отец мог сколько угодно говорить, как он сожалеет, что они с мамой держали детей взаперти, но Джеймс все равно знал, что это неправда. Люси ездила с мамой во Францию и познакомилась там с Корделией Карстерс, а через две недели девочки уже стали, по выражению самой Люси, «закадычными подругами». Они каждую неделю слали друг дружке письма – стопки исписанной, изрисованной бумаги. А ведь Люси была «изолирована» точно так же, как и Джеймс.

Джеймс тоже ходил в гости вместе с родителями, но не познакомился ни с кем, кого мог бы назвать «закадычным другом». Из всех знакомых ровесников Джеймс нравился только одной девочке, но о Грейс никто не знал. Хотя, может, он и ей перестал бы нравиться, если бы сама Грейс была знакома с кем-то еще.

Нет, родители не виноваты, что у него нет друзей. Это в самом Джеймсе какой-то изъян.

– Может, – вскользь заметил отец, – вы подружитесь с Аластором Карстерсом.

– Да он же старше меня! – запротестовал Джеймс. – С чего вдруг ему возиться с новичком?

Уилл еле заметно улыбнулся.

– Как знать? Менять свою жизнь и знакомиться с новыми людьми – на самом деле замечательно, Джейми. Ты не знаешь где, не знаешь когда, но однажды кто-то незнакомый ворвется в твою дверь и перевернет все в твоей жизни вверх тормашками. Но ты от этого станешь лишь счастливее.

Отец обрадовался, когда Люси подружилась с Корделией Карстерс. Парабатая Уилла Эрондейла когда-то звали Джеймс Карстерс, хотя сейчас, когда он стал одним из Безмолвных Братьев – ордена слепых молчаливых монахов, незримо помогавших Сумеречным охотникам, – все его знали под именем брата Захарии. Отец уже тысячу раз рассказывал Джеймсу о своей встрече с дядей Джемом, о том, как многие годы дядя Джем оставался единственным, кто верил в Уилла Эрондейла и видел его истинную сущность. Пока не появилась мама.

– Я уже рассказывал тебе, и не раз, о маме, о дяде Джеме и о том, что они для меня сделали. Благодаря им я стал совершенно другим человеком. Они спасли мою душу, – против обыкновения отец произнес это совершенно серьезно. – Ты просто не знаешь, каково это – спастись и совершенно измениться. Но узнаешь. Мы, твои родители, обязаны дать тебе возможность самому столкнуться с этим и испытать все. Вот почему мы согласились отправить тебя в школу. Хотя будем ужасно скучать.

– Правда? – смущенно спросил Джеймс.

– Мама пообещала, что будет храброй и не растеряет присутствия духа, – ответил отец. – Американцы вообще такие бесчувственные! Но я буду плакать в подушку каждую ночь.

Джеймс рассмеялся. Он знал, что не так уж часто смеется – и что отец особенно радуется, если у него все-таки получается рассмешить сына. В тринадцать лет Джеймс считал себя уже слишком взрослым для всяких «телячьих нежностей», но, понимая, что отца он увидит снова лишь через несколько месяцев, он прижался к нему и взял за руку. Уилл переложил вожжи в одну руку, а другую, сжав ладонь сына, спрятал в карман своего пальто. Джеймс улегся щекой на плечо отца, не обращая внимания на тряску – карета ехала уже по проселочным дорогам Идриса.

Он хотел, чтобы у него появился парабатай. Ужасно хотел.

Парабатай – это такой человек, для которого ты становишься лучшим другом. И дружба ваша неизменна и вечна. Парабатай любит тебя как друга всей душой и никогда не захочет прекратить эту дружбу, никогда не захочет отказаться от своего выбора. Джеймсу казалось, что, если бы у него появился парабатай, это стало бы ключом ко всему, первым, важнейшим шагом в жизнь, в которой он будет таким же счастливым человеком, как отец, таким же блистательным Сумеречным охотником, как отец, и найдет такую же великую любовь, какую нашел его отец.

«Нет, ни о ком конкретном речи не идет», – одернул себя Джеймс и выкинул из головы все мысли о Грейс, таинственной девушке, о которой никто не знал и которую надо было спасти.

Он хотел, чтобы у него появился парабатай, и оттого Академия пугала его еще сильнее, в тысячу раз сильнее.

Некоторое время Джеймс еще мог наслаждаться покоем, прислонившись к плечу отца. Но вскоре – слишком скоро – карета добралась до долины, посреди которой возвышалась школа.

Академия – величественное серое здание, красующееся среди зеленых кущ, как редкостная жемчужина, – напомнила Джеймсу готические дворцы, о которых он читал в «Удольфо» и в «Замке Отранто». На каменном фасаде Академии сверкал огромный витраж из стекол самых разных ярких оттенков – ангел, вооруженный мечом. Он свысока взирал на школьный двор, усыпанный болтающими и смеющимися студентами: детьми и подростками, которые мечтали стать самыми лучшими на свете Сумеречными охотниками. Глядя на них, Джеймс вдруг осознал: если он не найдет себе друзей здесь, то не сможет найти их и в целом мире.

Здесь же, во внутреннем дворе, их уже поджидал и дядя Габриэль. Лицо его приобрело тревожный багровый цвет. Он громко кричал что-то о нечистых на руку Эрондейлах.