Текст книги "Добро пожаловать на борт! Что делают бортпроводники во время полета и после приземления"

Первый раз

Воздушное крещение не забывается

«Меня допустили!» – так могли радостно закричать стюардессы и стюарды, когда их наставники решали, что они готовы подняться в небо. У некоторых официальное крещение в воздухе складывается из воспоминаний о сотнях полетов, которые они выполнили. Они помнят свои эмоции и истории, но конкретные подробности первого полета затерялись. Другие все еще помнят свой первый полет в качестве полноценного члена экипажа, а также волнение, чувство ответственности и путаницу в голове, которые его сопровождали.

«Первый раз я должна была лететь в Китай, – говорит Нира Ден Тандт, 88 лет, родилась в Дакнам рядом с Локерен. – Это был декабрь 1947 года, и Air Transport – компания, в которую я устроилась через знакомого моего отца, использовала для этого маршрута старые бомбардировочные самолеты Stirlings, – компания Royal Air Force с 1941 года использовала четырехмоторные бомбардировщики. После войны некоторые самолеты проживали «пенсию» в гражданской авиации. – Не было ни одного бельгийского пилота, у которого было бы разрешение на управление этим типом самолета, поэтому Air Transport нанимала англичан, у которых был опыт работы со Stirlings, – продолжает Нира.

В Шанхай, только в одну сторону, мы летели восемь дней. У нас не было возможности налить в бак столько бензина, сколько можно сегодня, поэтому расстояния, которые мы могли преодолеть за один раз, были небольшими. Мы также не летали в темноте. Вылетали всегда с утра, около 5.00—5.30 по местному времени, и приземлялись около полудня. Таким образом мы летели, например, из Мелсбрука в Рим или Афины, оттуда – в Дамаск, а из него – в Басру, Кувейт или Бахрейн. Оттуда мы отправлялись в Карачи в Пакистане и потом дальше на север – в Лахор или Нью-Дели. Нашей последней остановкой была Калькутта, бедный и грязный город, и Хошимин, в то время еще Сайгон. Когда мы пролетали над такими странами, как Ирак или Иран, было чувство, будто сидишь на ковре-самолете – такое впечатление у меня было. Как будто я во сне.

Однажды у меня на борту был консул Бельгии. Он летел в Бейрут, а другими пассажирами были в основном миссионеры. Туризма в то время еще не было. Мы перевозили священников-иезуитов в Индию, бельгийских миссионеров из Схеута в Китай и сестер ордена премонстрантов на Филиппины. Я также однажды работала в самолете, который доставлял эмигрантов из Италии и Греции в Австралию.

Мы обычно перевозили тридцать пять человек, и в самолете работали семь членов кабинного экипажа: шкипер, капитан, два пилота, штурман, радист, инженер и я. Две другие стюардессы, которые работали в штате, часто летали в Конго, но я там никогда не была. Меня туда не тянуло: я хотела летать как можно дальше.

Мой первый полет должен был состояться в субботу, но вечером в пятницу мне позвонили и сказали, что туда полечу не я, а моя коллега, муж которой летел тем же рейсом как второй пилот. Вы можете представить, какое разочарование я испытала. Я все-таки поехала в своей униформе в Мелсбрук, где монсеньор Ченто благословлял самолет.

В четверг мы услышали по радио – телевидения тогда еще не было, – что бельгийский самолет с миссионерами на борту потерпел крушение в Куньмине, он лежал в провинции Юньнань на юго-западе Китая в горах на высоте почти две тысячи метров. «Самолет Air Transport был слишком перегружен, поэтому не смог набрать нужной высоты и зацепился хвостом», – вот что нам сказали. Хвост сломался, и после сильного рывка вверх и тряски воздушное судно во второй раз, уже окончательно, рухнуло на землю.

«Тогда никто, кроме капитана – мужа той самой стюардессы, – не погиб. Он не был пристегнут и от удара вылетел через стекло в кабине пилотов. Спустя какое-то время он умер от полученных травм. Когда я услышала это по радио, первое, о чем я подумала, было: Господь уберег меня. Это же я должна была находиться в том самолете».

Остенде, Ле Зут[33]33
  Остендо, Ле Зут – популярный морской курорт, расположенный неподалеку от бельгийско-голландской границы (прим. ред.).


[Закрыть], Лондон

«Мой настоящий первый полет был неделю спустя, – рассказывает Нира. – Мы летели на Lockheed Lodestar[34]34
  Lockheed Lodestar – маленький двухмоторный самолет, который, как и Stirling, остался со времен войны (прим. автора).


[Закрыть]. На борту были пять членов экипажа, четыре миссионера из Схеута и одиннадцать сестер из Гиверли. Они собирались на миссию по уходу за прокаженными в Манилу. Между тем оставшиеся члены экипажа и пассажиры с разбившегося Stirling были доставлены в Шанхай американскими военными, у которых был свой аэропорт в Куньмине. Мы забрали наших коллег в Шанхае, поэтому мой первый полет сразу же продлился почти двадцать дней, и все это время я была вдали от дома».

Для Элиз первый полет закончился намного быстрее: «Вообще-то я хотела быть пилотом, но и как стюардесса я тоже могла посмотреть на мир. После двух с половиной месяцев обучения 25 марта 1956 года я получила свой диплом. Мой первый полет был на DC-4. В него вмещалось восемьдесят пассажиров. Мы полетели в Штутгарт с остановкой в Люксембурге. Весь путь занимал 290 минут, и, естественно, нашим капитаном был англичанин – после Второй мировой войны Sabena нанимала бывших пилотов из Royal Air Force. После этого я работала еще в DC-3 – маленьком самолете, где вмещалось не более тридцати пассажиров. Мы летали в Остенде, Ле Зут, Лондон. Рядом с гольф-клубом в Ле Зут был аэродром, и на тех рейсах были в основном англичане. Среди них не было бизнесменов – только туристы, которые прилетали, чтобы купить дешевые сигареты и алкоголь. Мы часто возвращались из Лондона с совершенно пустым багажным отделением».

С деньгами в палатке

«Черт побери! Что я наделала?» – Я до сих пор помню слова, которые сказала своей маме, – рассказывает Ингрид Арнойтс. – Был конец марта 1978 года. Мне было 22 года. Мы сидели с ней в парке. Я уже закончила обучение на стюардессу и поняла, что сейчас должна буду по-настоящему полететь. «Ну, – сказала моя мама, – ты уже все об этом знаешь, теперь ты должна еще и сделать это». Первого апреля это и произошло – мой первый полет, в Милан. Всю дорогу в аэропорт Завентема я ехала за катафалком.

Я поднялась на борт, и моя старшая коллега сказала: «Это касса». Она сунула мне в руки кошелек с 1500 бельгийских франков и ключ от бара в самолете. Самые неопытные стюардессы всегда получали кассу, и я должна была об этом знать. Однако тогда я пыталась отдать эти деньги назад, потому что не хотела с ними работать».

«Там могли быть огромные суммы, – говорит Жаннин, которая начала работать в Sobelair в 1974 году. – Сколько пачек сигарет и бутылок спиртного мы продавали на борту! Люди платили чеками или наличными, и после полета туда и обратно у нас часто бывало от семидесяти до ста тысяч франков.

Старшая стюардесса должна была забирать эти деньги к себе домой, а в последующие дни относить их в банк. Можете себе представить, как мы со всеми этими купюрами и чеками шли в Завентеме к нашим автомобилям, которые были припаркованы довольно далеко. Иногда нам приходилось хранить их дома дольше одной ночи, потому что могло случиться так, что на следующий день снова назначали рейс и мы никак не могли успеть в банк».

«Иногда это длилось неделю, – говорит Глория-Линда Тибу, которая также работала в чартерной авиакомпании. Она начала летать в 1974 году, когда ей исполнилось 27 лет. – В конце семидесятых годов мы с мужем строили дом и ночевали в палатке в саду. Иногда я сидела с сотней тысяч франков в своей палатке. Если мы жаловались начальникам, они говорили: «Vous êtes payées pour ça»[35]35
  Вам за это платят.


[Закрыть]. На службе мы были еще и бухгалтерами».

«В нашем баре в Sabena в то время точно находилось от восьмидесяти до ста двадцати тысяч франков, – подтверждает Ингрид. – Как персонал мы получали шесть процентов от прибыли, которые делили между коллегами. Если ты много летал в Касабланку или Стамбул, то за месяц можно было дополнительно заработать до трех тысяч франков. Пассажиры покупали все: платочки от Lanvin, Dior и много парфюма».

Зажженные свечи

Во время своего первого полета Ингрид особое внимание уделила завтраку для пассажиров. «Все люди спрашивали кофе или чай, – рассказывает она. – Пока я не подошла к монашке во втором ряду, которая заказала виски с содовой. Так рано утром! Я говорю: «Сестра, сейчас только семь часов, ведь так нельзя!» Но моя коллега Ирэн разозлилась на меня и сказала: «Ингрид! Дай ей виски с содовой! Быстро!» Эта монашка прибыла из Бужумбуры, но сестру, которая пьет, я понять не смогу. Даже наш папа пил виски с содовой всего два раза в своей жизни. Ну хорошо, я повиновалась, она рассчиталась – это стоило шестьдесят франков, – и я разнесла оставшимся пассажирам кофе и хлеб.

Там сидела женщина из деревни, с которой я пятнадцать лет ходила на джаз-гимнастику. В то время она занималась одеждой и летела в Милан на показ мод. Когда она услышала, что это мой первый полет, то предложила замолвить за меня словечко. Тогда у нас были бюллетени отзывов и предложений на борту, где она написала, что осталась очень довольна моей работой. Конечно, было очень приятно сразу же получить похвалу.

В десять минут двенадцатого я снова была дома и сказала своей маме, что я прошла. «Прекрасно, малышка, – сказала она. – Тогда я задую свечки. Они все-таки помогли. Отдохни немного на диване, а я приготовлю картошку». Я не верила своим ушам.

Пришла моя старшая сестра и стала дразнить меня тем, что она точно знает, что такое быть стюардессой. При этом она упомянула о барах в Кортенберге и Брюсселе. Но моя мама и тогда меня защитила. «Она сегодня утром побывала в Милане, а завтра летит в Стокгольм. И посмотри-ка, какой красивый у нее наряд», – сказала она, не в силах больше молчать. Мой отец пошел рассказывать всем соседям, что я благополучно вернулась из своего первого полета. Для меня он пролетел как одно мгновение. Когда я поняла, что все сделала правильно, то сама себя испугалась».

Ростбиф, соус и горох

В свой «выпускной» полет на Тенерифе в 2012 году Шари из Jetairfly испытала чувство «сейчас или никогда». «Так на самом деле и было: для меня это был запоминающийся полет уже с первой минуты, – вспоминает она. – У меня был очень клевый экипаж с шефом, который мне все объяснил. Я чувствовала себя в безопасности. Я делала то, что должна была делать, и все было в порядке. Я так гордилась собой! После этого на Facebook сразу же появилась надпись «Я официально стюардесса!» с сотней самолетиков после нее. Я была бесконечно рада.

Недели и даже месяцы спустя я иногда все еще ходила немного потерянная. От тебя ожидают, что ты будешь все делать самостоятельно, но иногда я испытывала неловкость. К счастью, я довольно быстро с этим справилась. Даже сейчас, хотя прошло уже три года с момента первого полета, мне все еще любопытно, что принесет следующий полет».

Аннеке, коллега Шари, говорит, что чувствовала себя счастливой, когда первый раз смогла полететь в Египет как полноценная стюардесса: «Это был «треугольный» рейс в Шарм-эль-Шейх и Хургаду. Очень долгий полет, где у меня было много времени. Начальник экипажа был спокойным типом и дал мне возможность подготовить все самой. Если бы мне пришлось лететь на Джербу и в Энфиду в Тунисе, тогда времени было бы намного меньше и мне пришлось бы торопиться. Но даже без места назначения: мы неделями перед этим так много всего учили, что было бы обидно, если бы в свой решающий полет я чего-нибудь не знала. Я была очень хорошо подготовлена, записала все, что должна была делать, шаг за шагом. Я бы себя никогда не простила, если бы допустила ошибку».

Однако не все зависит от тебя, считает Ингрид де Схрейдер, которая работала в Sabena с 1975 по 2001 год. Первым самолетом, в котором она смогла официально надеть униформу стюардессы, был Boeing 707 – четырехмоторный пассажирский самолет, который оставался востребованным еще два десятилетия после 1960 года. «Во время взлета я сидела в задней части, на кухне, рядом с печами, – рассказывает она. – В них находились решетки с четырьмя или шестью алюминиевыми контейнерами, в которых разогревалась еда.

Жаль, что одна из печей была недостаточно хорошо закрыта. Из-за растущего давления дверца открылась. В меню у нас были ростбиф с соусом, рис и горох. То есть вы можете представить, что я увидела летящим в воздухе. Все это шлепнулось на пол в виде каши, и я, как могла, хорошо или плохо, собрала это обратно в контейнеры. Все это происходило, пока самолет набирал высоту. Но я не могла поступить по-другому. Нельзя было допустить, чтобы у нас не хватило двадцати четырех порций! Уж точно не во время моего первого полета».

Таблетки

Начало карьеры не было гладким и для Гриты. «Наша фирма, Flanders Airlines, была такой маленькой, что мне нужно было сразу начинать работу, пропуская этап с испытательным полетом, – вспоминает она. – До этого я еще ни разу не сидела в самолете. И все равно я должна была стать стюардессой и стала ею, да. Тот первый раз, весной 1990 года, я никогда не забуду. Мы должны были дважды вылететь из Антверпена и дважды приземлиться в лондонском Гатвике. Во время этих двух полетов меня рвало с самого начала и до конца. Я ничего не делала, только сидела на стуле с рвотным пакетиком.

Стюардесса, которая меня в тот день обучала, пообещала, что она подождет, пока я несколько месяцев полетаю, прежде чем рассказать эту историю другим коллегам. К тому времени я уже принимала таблетки, потому что без них мне все еще было плохо каждый полет. Но тогда я еще ничего не знала о типах самолета: тогда я работала на судне Fokker. Оно двигалось не волнообразно, как Boeing 737, а вверх и вниз, как пиратский корабль в парке развлечений. После первых месяцев я решила: бросаю либо летать, либо таблетки. Выбор был сделан быстро. Я перестала принимать таблетки и в конце концов все стало получаться. Слова «сдаваться» в моем словаре больше не было.

В самом начале работы в Sobelair мне тоже пришлось серьезно попотеть, – продолжает она. – Во время моего испытательного полета строгая старшая бортпроводница спросила, проверила ли я Z-ручку[36]36
  Ручка – закрывающий двери механизм (прим. автора).


[Закрыть]. Я вообще не знала, что это такое, и она ужасно разозлилась. К сожалению, во время обучения я полдня просто рассматривала картинки. Учебный курс был коротким, потому что я была direct entry, то есть уже летала с другой авиакомпанией. Однако Fokker из Flanders Airlines был не более чем пропеллерным самолетом с двумя сиденьями перед контейнерами с едой и напитками и таким маленьким грузовым отсеком, что половина багажа была свалена в кабине пилотов. У нас не было тележек, все подавалось из картонных коробок. В Sobelair я должна была обслуживать не 48, а 128 человек за один раз в самолетах с надувными трапами и рычагами для их запуска, которые я видела впервые. Я попала в авиакомпанию, где я ничего и никого не знала.

К счастью, та разозлившаяся стюардесса не появилась во время моего третьего испытательного полета, и Мария-Антуанетта взяла меня под свое попечение. Она была старшей бортпроводницей: все объяснила мне и успокоила. Я должна сказать, что та строгая женщина аттестовывала меня позже, когда я получила повышение и стала старшей стюардессой. Она позаботилась о бутылке шампанского, чтобы отметить это после полета. Я узнала ее получше, и, собственно говоря, она мне понравилась и даже стала для меня примером. Строгая, но справедливая – те качества, которые я сама считаю важными в нашей работе».

Гроза

Благодаря помощи Марии-Антуанетты Грита отлично подготовилась, но еще не была официально аттестована. «Поэтому я немного испугалась, когда в тот вечер мне позвонила начальник кабинного экипажа и спросила, могу ли я на следующий день отправиться в рейс. Вероятно, она поговорила с Марией-Антуанеттой и та сказала, что все в порядке. Но у меня еще не было даже униформы. «У тебя есть синяя юбка и белая блузка?» – спросила начальница. «А юбка может быть черной?» – уточнила я. «Тоже подойдет», – сказала она. Так я и отправилась, с бухты-барахты, в импровизированной униформе. Это можно считать боевым крещением».

Жаннин еще не скоро забудет свой второй полет: «Это было летом 1974 года, и я должна была начинать на самолете Caravelle. Sabena, а значит, и ее дочерняя компания Sobelair в начале шестидесятых годов после некоторых колебаний стали использовать двухмоторный французский реактивный самолет. Он летал на короткие и средние расстояния по Европе. Я ступила на борт вообще без опыта работы, и мы сразу же попали в грозу. Турбулентность была ужасная. Сегодня в таких случаях члены экипажа должны сидеть с пристегнутыми ремнями, но тогда я еще не до конца понимала, что происходит.

На борту нас было всего двое: старшая бортпроводница работала в передней части салона, и я – в задней. Я должна была там все убрать в сторону, но, когда я этим занималась, самолет сильно тряхнуло. Я упала прямо на спину. Наш капитан, пожилой мужчина, был так обеспокоен, что отправил меня в больницу. И хорошо сделал, потому что все оказалось так серьезно, что мне пришлось три месяца носить корсет. Капитан приходил меня навещать. Это было так трогательно, но я бы предпочла начать карьеру иначе».

«Want to dance, miss?»

Нора никогда не забудет свой первый рейс дальнего следования. «Я летала по Европе всего три или четыре месяца, когда в компании возникла необходимость отправить меня на long courrier. Да еще и в Африку. Сразу же остановка на 12 дней в Стэнливиле[37]37
  Ныне Кисангани (прим. автора).


[Закрыть]. Я обожала приключения! Это было начало шестидесятых годов, и Стэнливиль был еще довольно необустроенным. Отель The Guesthouse, красная песчаная дорога и самолет, стоящий перед твоим носом, – это все, что там было. А вокруг – только зелень. За отелем находилась крытая терраса с вентиляторами на потолке, как в фильмах. Мы называли ее barza – словечко на суахили, которое мы выучили от местных мальчишек. На barza происходило все: там танцевали, и мужская часть нашего коллектива играла в карты с брюссельцами из оркестра, который каждый субботний вечер выступал в отеле.

На борту я была единственной девушкой: пять коллег из кабины пилотов и еще двое стюардов – все мужчины. Я всегда была в пути с этой семеркой. Но не надо додумывать ничего лишнего. Я была слишком молодой для пилотов, а стюарды ждали не меня. У них всегда и везде были возлюбленные. Впрочем, когда вы сидите друг рядом с другом, истекая потом, или отдыхаете на ящике на кухне, выглядит это не очень романтично.

Больше всего мне нравилось, что стюарды танцевали. Пожилые мужчины из кабины пилотов этого не делали. Они сидели за столом и травили байки: «Tu sais mon vieux, un jour, moi j’ai vécu...»[38]38
  Ты знаешь, однажды я выиграл у старого знакомого…


[Закрыть] Даже когда они надоедали своими рассказами о том, что пережили, я все равно часто оставалась сидеть за столом. К счастью, не все были такими. С молодыми капитанами, которых Sabena наняла в шестидесятых годах, была другая, приятная атмосфера. Многие были англичанами. Они даже в Бельгии носили на голове свои котелки. Мой английский был достаточно хорош, чтобы болтать с ними. Вместо того чтобы сидеть за столом и занудствовать, эти мужчины говорили: «Want to dance, Nora?»[39]39
  Хотите потанцевать, Нора?


[Закрыть] Я никогда раньше не слышала про квикстеп, но станцевала его еще до того, как узнала, что этот танец существует. С ними я узнала много нового».

Дурдом

Кристелл Времо из Гента, 45 лет, тоже навсегда запомнила свой первый дальний рейс: «Мы летели в Бангор в американском штате Мэн. Я работала в Air Belgium и летала с замечательным экипажем на Boeing 757. Мы остановились там на три-четыре дня, а потом полетели в Форт-Лодердейл во Флориде, и я хорошо помню, что мы все ездили заниматься рафтингом. Хорошая атмосфера была особенностью Air Belgium. Единственное, что я еще должна сказать, – это то, что я работала в замечательной организации. Я всегда оказывалась среди единомышленников, которые хотели путешествовать, любили приключения и умели веселиться. Я тоже принадлежу к тем, кто заботится о том, чтобы все было хорошо, даже если это тяжело для меня или если я устала».

«В свою первую ночную остановку я увидела Париж, – вспоминает Анне-Ми. Она поступила на службу в Sabena в 1980 году. – Я была растеряна, потому что я еще ни разу не была в таком шикарном отеле. В юности я часто летала на Корсику, потому что была влюблена в тренера по парусному спорту, но всегда останавливалась там в очень скромных отелях. В Париже я вдруг очутилась в комнате с двумя двуспальными кроватями и ванной из мрамора. После продолжительной работы стюардессой это все воспринимается как само собой разумеющееся, но в тот первый раз я чувствовала себя богатой, как королева».

Между тем 61-летний Джон Хейтенс вспоминает фантастический Hotel David в Тель-Авиве, куда он прилетел в 1978 году как новичок. «Первый рейс – и сразу же туда, – вздыхает он. – Не поймите меня неправильно, но полет с православными евреями был не из приятных. Они не соблюдали порядок на борту, и, самое главное, у них была особенная еда. Они могли не только выбирать для своего кошерного меню вегетарианские блюда, рыбу или курицу, но и определять, от какого именно поставщика-партнера Sabena должны были прийти продукты.

Перед полетом мы получили список пассажиров и их предпочтения в еде, но почти никто не сел на свои места. Православный еврей, например, никогда не сядет рядом с женщиной. Ты можешь его прибить гвоздем, он все равно отодвинется. Я стоял там со своим списком: «Первый ряд: господин Финкельштейн, вегетарианец, поставщик Laxner?» Затем кто-нибудь говорил: «Ой, но господин Финкельштейн сидит где-то там». Через девять рядов. Даже с многолетним опытом стюарда невозможно организовать все на сто процентов. В последние годы работы я просто старался хорошо выполнять свои обязанности и мог раздавать еду с закрытыми глазами.

В тот первый раз я чуть не чокнулся. Я спросил у своего коллеги Ремо, всегда ли происходит такой дурдом. Потому что, если бы так было всегда, я бы немедленно уволился из Sabena. Я так и сказал. Ремо меня понял, но усомнился в моих словах. Мы сидели в баре известного отеля David. Я всех угостил, как это было принято после первого рейса, а потом еще раз двадцать угостили меня. Для меня открывался совсем другой мир, и все-таки я выдержал этот полет».