Текст книги "Анелия любит Короля!"

Анелия, помнишь Есенина: «Шаганэ, ты моя Шаганэ!»

 
Я продолжу по иному:
Алюля, ты моя Алюля!
Мне бы петь при луне, при тебе.
Чтоб душа не скучала твоя,
И была вся сияньем полна,
Алюля, ты моя Алюля!
Потому, что ты с севера что ли,
Где нет лета и вечно зима!
Где нет света, одна лишь пурга.
Алюля, ты моя Алюля!
Потому видно с юга и я,
Где земля вся травой зелена,
Где нет осени, вечно весна,
Алюля, ты моя Алюля!
 

Анелия, я скучаю по тебе. Написал для забавы!

Усмиряю свои чувства на листе бумаге. В разлуке любовь крепчает, набирает выдержку, как игривое вино. Не зря вино считается любовным напитком. И то, и другое бьет в голову, пьянит, будоражит.

Из письма Алдана к Анелии.

* * *

Здравствуй, Алдан!

Ну, зачем ты уехал так далеко. Это нечестно. Я не могу без тебя, я скучаю. Не то слово. Я люблю тебя. Ты мой! Никому тебя не отдам!

Сижу на лекции. Время не идет, потому что тебя нет рядом. Вспоминаю, как мы ходили в зоопарк и в цирк – так было здорово! А помнишь, кролика в клетке с удавом! Этого кролика давным-давно съел этот ужасный удав! Сижу и вспоминаю…. А в цирке, помнишь клоунов, я вообще-то не люблю клоунов, а тогда смешно было! Ну, вот вспоминаю свое беззаботное прошлое.

Сижу на семинаре по Новейшей истории. Преподаватель, нет чтобы зачет провести, ведет до конца занятие. "Кто хочет зачет сдать, пусть останется после третьей пары". А у нас еще комсомольское собрание. А я еще есть хочу!!!

А знаешь, что сказал Антуан де Сент-Экзюпери про любовь: "Любить – не значит смотреть в глаза друг другу, а значит, смотреть в одном направлении". Вот я и смотрю постоянно в твоем направлении в сторону Украины. Глаз то я твоих не вижу. Я скучаю по тебе. Я люблю тебя. Приезжай, как только получится. Я думаю, и ты смотришь в моем направлении. Твоя, только твоя Анелия.

* * *

Слесарные мастерские. Перерыв на перекур.

Алдан присел на скамейку. Сзади со спины на слесарном столе, чуть повыше него расселись «Штырь», «Рябой», Ванек и Кузьмич. Выждав момент, когда мастерскую покинул надзиратель, Ванек закинул за шиворот робы Алдана бумажный сверток. Алдан привстал, развернулся. Вытряхнул из-под робы бумажный сверток. Сидящая четверка залилась хохотом.

Алдан не сразу понял подвоха. Сверток упал на землю и раскрылся. Всем предстала следующая картина – в бумаге оказались человеческие испражнения.

– Кто это сделал? – спросил Алдан.

Те в ответ загоготали еще сильнее. Это был вызов, открытый циничный вызов. Алдан это понял. Не раз и не два в жизни ему приходилось отстаивать свою честь и достоинство.

Зеки, находившиеся в мастерской, затаив дыхание, наблюдали за происходящим. Что же произойдет? Как себя поведет новичок? Всем было интересно. По тюремным законам, во время вызова, каждый обязан сам отстаивать свою честь. Не отстоишь – пиши, пропало!

– Я в последний раз спрашиваю, кто это сделал?

В ответ послышалось еще более сильное «лошадиное ржание» четверки. Ближе всех к Алдану оказался «Штырь». Алдан ухватил рукой штанину «Штыря» и с силой приподнял его ногу к верху. Тот опрокинулся через себя и упал на пол. Оставшаяся тройка прекратила ржание. Теперь это был вызов со стороны Алдана. В полете «Штырь» ударился затылком о стол. Такого оборота никто не ожидал.

«Штырь» вскочил на ноги и завопил:

– Убью, убью, сука, – бросился на Алдана.

Алдан увернулся от двух его ударов. Мощные удары «Штыря» только сотрясли воздух. Затем Алдан нанес пару ударов по корпусу здоровяка. Перебил ему дыхание.

– Ух, – выдохнул «Штырь» и машинально прикрыл живот руками. Ему не хватало воздуха. Алдан нанес свой коронный удар – правый в челюсть. «Штырь» рухнул на пол.

Тройку охватило оцепенение и замешательство. Такой короткой и эффектной драки еще никто из них не наблюдал. Они хотели зрелища – они получили его!

– Кто из вас имеет против меня еще что-либо? – жестко произнес Алдан, – давайте разберемся раз и навсегда, здесь и сейчас.

В ответ тишина.

– Ты, «Рябой», ничего не хочешь мне сказать? Сейчас, при всех! – Алдан пронзительно посмотрел на «Рябого».

«Рябой» не выдержал прямого взгляда Алдана. На лице не было испуга, однако он выдавил из себя доброжелательную улыбку и произнес в ответ:

– Брат, прости меня, если сможешь, я был действительно не прав! – Такого поведения, а тем более словесного извинения никто не слышал из уст «Рябого».

– Что я могу сказать, братан? Что? Если по справедливости, то и я не прав. – Сказал Кузьмич. – Я должен был остановить братву от этого беспредельного поступка, остановить. Прости меня, если сможешь. Бес попутал.

Алдан посмотрел на Ванька.

– Браток, это я подкинул тебе «парашу». Не хотел, так вышло.

Он подошел к Алдану, встал напротив:

– Если держишь зло, ударь.

– Да, нет, – расслабил голос Алдан, – не держу зла. Прощаю вас. С кем не бывает? Я это говорю от чистого сердца. Мне противно кого-либо унижать. Но знайте, не люблю, когда меня унижают или кого-то при мне.

– Академик прав, – поддержал «Седой» Алдана.

– Да, да, верно говорит! – послышались одобрительные возгласы со всех сторон.

– Одним миром живем, братва, давайте и дальше всё миром и путем решать, – подвел итог «Седой».

* * *

«Здравствуй, Анелия, Анелечка!

А-лю-ля! Моя прелестница!

Пишу тебе ночью, днем бывает некогда! Получил твое письмо на десяти страницах. И как будто бы поговорил с тобой. Спасибо за стих. Спасибо за письмо – забавно, задорно, весело, чуть – чуть грустно. Я представил, как тебе одиноко в больших аудиториях, где нет меня.

 
Не грусти, прошу, не надо,
Не хворай, не угасай.
Знай, любовь – лишь сердцу рана,
Всякий раз не зазывай.
 

Сейчас в Черновцах 3 часа 47 минут. А у вас сейчас утро, 6 часов 47 минут. И ты, по всей видимости, еще в общежитии, но скоро выйдешь и пойдешь на остановку. На улице тебя встретит утренняя алма-атинская горная прохлада. Будешь трястись в автобусе № 10 или № 16. И совсем не подозревать о том, что я, где-то на западе страны сижу и пишу тебе письмо. Вчера днем мне вспомнилась ты, и та телефонная будка, на переговорном пункте. Да, та самая – наша с тобой будка. Вот только номера ее не помню, то ли 13, то ли 15. Как было все прекрасно, таинственно, загадочно.

Да, да, да, – ты для меня была загадкой. Если честно, ты до сих пор остаешься для меня загадкой.

Анелия, какие только мысли не приходят ночью. Так, что, читая мое послание, делай скидку на то, что пишу я его ночью.

Анелия, ты очень прекрасно изъясняешься в письмах. В них ты вся! В каждой букве, в каждом слове я чувствую тебя, твои чувства – "чуйства"!!!

В последнем письме ты сравниваешь нашу переписку с перепиской лейтенанта Шмидта. Кстати, я был в музее Шмидта, вот только не помню, он то ли в Очакове, то ли в Херсоне. Правда, я еще тогда не подозревал, что я его будущий прототип, а то бы более внимательно прислушивался к гиду-экскурсоводу.

* * *

 
Милая,
Юная,
Старая —
Девочка,
Женщина,
Фея!
Слабость твоя не утрачена.
Участь твоя —
Обладание.
Тысячу од ниспровергну,
Тысячу стонов услышу,
Памятник Еве воздвигну,
Слово «Любовь» прославляя!
 
 
Щедрое, мягкое тело
Вам подарила природа!
Чистое, светлое слово,
Дарим мы вам благочтенно!
 
 
Милая,
Юная,
Старая —
Девочка,
Женщина,
Фея!
Слабость твоя не утрачена.
Участь твоя —
Обожание.
 

Анелия, ты пишешь, что отпускаешь, отращиваешь волосы. О, какое великолепие меня ожидает при нашей с тобой встрече! Давай договоримся, пусть даже это будет моей просьбой к тебе: «Не подстригай волосы, А-лю-ля, до моего приезда». И еще, Анелечка, старайся не прилизывать их, ладушки! Вообще, то сейчас ходи, как тебе нравится. Но когда приеду, обязательно распусти – взъерошь их. Обещаешь?

Открою небольшой секрет. Мы, мужчины, всю жизнь живем с теми первыми впечатлениями и образами, они нам всегда бывают, близки и дороги.

И если же, тот первый образ исчезает – мы скучаем по нему, ищем, желаем, хотим.

У меня до сих пор тот первый твой образ – на озере.

Ты была так очаровательна, проста, пленительна.

Анелечка, это есть любовь с первого взгляда!

Я счастлив.

Где-то я слышал или читал следующее. "У меня была вторая, третья, четвертая любовь, но первую я так и не встретил". Не грустно ли, правда? Не каждый в жизни может найти свою первую любовь. Я же ее нашел.

Я люблю тебя, Анелия, моя прелестница. Ты моя первая любовь!

Апрель 1962 года.

* * *

 
Мне тесно в этом маленьком
Аллюрном городке.
И суетно несказанно
В чужой, большой стране.
 
 
К тебе б, на миг вернуться,
И мягко окунуться,
В твои объятья нежные,
В твои глаза безбрежные.
 
 
В тиши б не затеряться,
В стихах не заплутать,
Без ласк твоих мне грустно,
И жизнь – не благодать.
 
 
Мне тесно в этом маленьком
Аллюрном городке.
И суетно несказанно
В чужой лесной стране.
 

Из письма Анелии к Алдану.

Алдик, тебе и только тебе!

 
Что подарить Вам – сердце, душу!
Что пожелать – любви большой?
Чем позабавить в этот вечер —
Лукавством, песней иль стезей?
Чем Вам ответить —
Благородством, безумством или волшебством?
Как мне любить Вас – нежно, страстно,
Игриво, шумно, клокоча?
Кем быть при Вас – подругой, другом,
Соседкой с заднего двора?
Как жить без Вас —
страдая, веря или молчание храня?
Кто для меня Вы —
Вдохновенье, Обман, Надежда иль Мечта?
И кто Вас выдумал,
не я ли – ища, желая и любя!
 

Твоя Алюля, Анелия.

Да, я согласна быть для тебя хоть кем. Алюля, так Алюля. Я представляю, как ты произносишь – А-лю-ля! И волна блаженства проносится по моему так истосковавшемуся по тебе телу.

* * *

Из письма Алдана

 
Любовь не знает упоенья,
Как сладкий сок, в одно мгновенье.
Зальет все сердце вдохновеньем,
Наполнив тело наслажденьем.
 
 
А страсть не знает состраданья,
Она не терпит созерцанья.
Разлука ей не по карману,
И в ночи лунной так желанна.
 
 
Что ей король иль королева,
Что ей сатрап иль кабальерос!
Захватит шумно окруженье,
Заполнит в миг воображенье!
 
 
Любовь и страсть полны соблазна!
Проникнув в душу,
В час нежданный,
Прогонят скуку окаянно!
 
 
Постигнув буйное влеченье,
Забудешь скромное смиренье.
Оставишь стыд, и в упоенье,
Познаешь радость прегрешений.
 
 
И не печалься о мгновеньях,
Которые отдал ты стремлениям!
О них ты вспомнишь в день ненастный,
И отлучишься от напастей!
 
 
Любовь не знает упоенья,
Как сладкий сок, в одно мгновенье
Зальет все сердце вдохновеньем,
Наполнив тело наслажденьем.
 

13

Авторитет Алдана стал непререкаем. Его не боялись, его уважали. Уважали простые заключенные, зауважала и часть авторитетов. Уважали за то, что мог дать давал ответ на многие вопросы. В тюрьме многие становятся беспомощными, как дети, тоска не покидает души. Они не находят выхода, не знают как думать, как вести себя в тюрьме. Многие озлобляются, кто-то теряется психологически, затем деградирует. Алдану удавалось разводить конфликты по-людски. Многие за это были благодарны ему. Он был поводырем, отцом, братом, опорой, наставником, – всем в одном лице.

Алдан не стремился заработать авторитет. Он по-другому просто не мог жить.

Под его харизму подпало и тюремное начальство. Оно намного терпимее стало относиться к заключенным. Условия содержания не стали лучше, но стали мягче. Алдан выписывал книги по истории, археологии, этнографии, культуре, психологии, художественную литературу.

Тюремное начальство разрешило Алдану читать лекции, если это так можно назвать. Всех собрали в клубе. И только на первую лекцию зеки были собраны по приказу начальства, потом эти беседы они уже ждали. Лекции любили слушать как заключенные, так и сотрудники тюрьмы. Алдан был великолепным оратором. Он умел вести беседу доступным, понятным языком. Древний Рим, Египет, Ассирия, судьбы великих людей…. До его появления у заключенных была огромная тоска, ему удалось эту тоску развеять, пусть даже на небольшое время.

– Я люблю тебя, жизнь, – поется в одной из наших песен. Так почему мы не любим ее здесь в тюрьме? Нас лишили свободы, но нас не лишили достоинства, не лишили разума, не лишили чувств. Да, первое время муторно на душе. Но нельзя муторно жить дальше.

Зеки внимательно слушали его, была идеальная тишина.

Он задавал риторические вопросы слушающим зекам, начальству. Все старались отвечать, старались размышлять. Многие научились позитивно мыслить, ситуация хоть и медленно, но менялась к лучшему. Он объединял всех. Многие перестали стесняться своих мыслей и стали рассуждать, открыто вслух. Людям необходимо было выговориться, и эта возможность у них появилась.

– А если тебя незаконно осудили, – задал вопрос один из заключенных, – как с этим жить, как с этим смириться?

Алдан глубоко вдохнул воздух в легкие, не спеша, выдохнул. Все слышали его дыхание, и все ждали ответа.

– На все воля Всевышнего. Так он нас проверяет, испытывает на прочность. Не сломаемся ли мы, не озлобимся ли, не почерствеет ли душа наша? Если ты невиновен, чист перед своей совестью и перед Создателем, не суетись, не переживай. Продолжай жить, любить жизнь, любить ближних.

А тем, кто совершил преступление, плохие деяния, – время покаяться. Но каяться, не истязая душу, не нанося непоправимых ран.

* * *

За Алданом с Анелией в горах у озера, за их идиллией наблюдал Мейрам. Он прибыл сюда днем раньше с небольшой компанией. Их палатки были разбиты на другом берегу озера, среди деревьев небольшой рощицы.

Мейрам не ожидал встретить влюбленных, здесь, в студенческой компании. Сердце его учащенно забилось. Волна неприятных воспоминаний нахлынула на него. Ребята из его окружения решили выбраться из рощицы и пойти знакомиться с соседями. Мейрам отговорил их от этой затеи.

Влюбленные не догадывались, что за ними тайно и жадно наблюдал завистник их чистой и большой любви. Не дано ему было изведать большой любви, и только дано было судьбой испытать огромную черную зависть!

Мейрам смотрел на них, он был вне себя от злости. Он хотел уйти, но не мог. "Она отдала свое сердце другому. Она отвергла меня", – не отпускала мысль-злодейка и напомнила ему о поражении.

"И это тот самый Алдан, которому она отдала предпочтение? Ишь, какой прыткий. И что она в нем нашла? Ты еще пожалеешь Анелия, ох как пожалеешь, что отвергла меня! Да и с тобой, красавец, я рано или поздно разберусь. Встретишься ты на моем пути, обязательно встретишься, вот тогда и отквитаюсь, ох как отквитаюсь!" – говорил себе Мейрам.

* * *

Прошел год. Аваз одним из последних покидал слесарные мастерские. Вот уже, как девять месяцев, по совету «Академика» он инкогнито высылал деньги сиротам. И действительно, в его жизни появилось облегчение, у него была цель – улучшить жизнь детям погибшего сторожа. «Не хотел я смерти этому бедолаге, так вышло. Грех на мне, страшный грех. Смыть я его не смогу, однако хоть как-то облегчу жизнь его деткам». – Эти мысли не покидали грешную голову Аваза. Вот и сейчас он задержался в слесарных мастерских, так как заканчивал изготовление детских сувениров. Маленькой девочке он изготовил деревянную, красивую, музыкальную шкатулку, внутри которой сидела кукла, на внутренней стороне крышки было вмонтировано маленькое зеркальце. Мальчонке он изготовил шахматную доску с вырезанными из красного дерева фигурами.

Аваз оказался невольным свидетелем диалога "Рябого" со "Штырем". Аваза они не приметили, были за деревянной перегородкой.

– Нашел подходящий кабель? – проскулил "Рябой".

– Да, нашел, – прошипел сквозь зубы "Штырь".

– Смотри, ошибаться больше нельзя.

– Понял, "Рябой", понял. Мне этот "Академик" вот где сидит, – "Штырь" провел рукой у горла. – В гробу я его видел, в белых тапочках.

"Штырь" с "Рябым" вошли в слесарные мастерские, Аваз пригнулся, спрятался за слесарным станком.

"Штырь" на электрощите отключил общий рубильник, подошел к слесарному станку, за которым работал Алдан….

Через некоторое время все было готово, оба удалились. Аваз вылез из убежища, осмотрел слесарный станок, мотая головой, произнес: «У-у, черти! Жбанные. Бляхи недобитые! Это напряжение и слона убьет!».

Расчет был прост: утром Алдан должен был взяться рукой за металлическую рукоять слесарного станка, и тысячу вольт должны были сделать свое роковое дело.

Утро другого дня.

Алдан подошел к станку, взялся за металлическую рукоять, начал работу.

Аваз наблюдал за недоуменными физиономиями сговорившихся.

"Рябой" зло взглянул на "Штыря".

– Что происходит, твою мать?

"Штырь" пожал плечами.

– Разберись, во время перекура понял?

– Сам разберись "Рябой", нечистая сила! А, что еще может быть?

– Разберусь, разберусь, – прошептал "Рябой" – сам ты нечистая сила!

Во время перекура "Рябой" направился к слесарному станку Алдана. Взялся за рукоять, мощнейшие заряды электричества прошли через тело злоумышленника. "Рябой" пал замертво. Сбежался народ.

– Что это с "Рябым"? – прокричал Кузьмич.

– Амба! Нет "Рябого", – подвел Аваз.

– Как нет, этого не должно было бы быть, – простонал "Штырь".

– А с кем должно было бы быть "Штырь"? А? Что молчишь?

Язык проглотил! Или это должно было бы произойти с "Академиком"?

Зеки обнаружили потайной кабель.

– Все ясно, не рой чужому могилу, сам в нее попадешь, – заключил авторитет по кличке "Седой".

– А, как с тобой порешать, "Штырь"? – глядя на "Штыря", держа в руке "заточку", произнес Аваз. – Интрига не удалась, да?

– Не надо его трогать, пусть живет, – сказал Алдан.

– На этот раз, тебе повезло "Штырь". Что произойдет с "Академиком", буду считать, твоих рук дело – убью! Понял, морда беспредельная. – Жестко сказал Аваз.

– Аваз прав, кто тронет "Академика" не будет тому жизни! – подвел итог "Седой".

Сказитель «Книги судеб»:

Это были самые тяжелые, тусклые дни в жизни Алдана. Но писать о них надо. Их было много, очень много, несчитанно много.

День своей обыденностью и нищетой походил на такой же, другой. Ночь на ночь. Скучное тоскливое однообразие, сменяло другое скучное тоскливое однообразие.

Много люда необразованного, озлобленного, страдально-мытарного, больного, неблагодарного повидал Алдан.

Много было и жлобных тупых завистников, просто отморозков. Опаснее, конечно, были они.

Без родины и флага, без принципов, просто шестерки и трусы, просто брехуны и предатели. Просто шизики и психопаты. Сколько интриг пережил Алдан. Свою философию и право на жизнь приходилось отстаивать кулаками. Каждый вновь прибывший авторитет видел в Алдане конкурента, пытался подчинить, поломать, покалечить, убить.

Алдан познал все «прелести» тюремной жизни.

Любой ночной шорох, хождение могли означать смертельную опасность, любая неосторожная нерасторопность – шило в бок.

Сложно было морально.

Алдан ждал спасительных добрых вестей. Он не мог до конца поверить, что жизни Анелии и Аиды трагически оборвались. Надежда и Вера на справедливый исход не покидала его. Эта Вера и Надежда придавала в моменты отчаяния силу. Возвращала его к жизни. Дарила свет душе и разум рассудку.

Встретил Алдан на зоне и преданных друзей, живших правдиво, пусть и по воровским понятиям. Не все так плохо в наших тюрьмах.

Из писем Алдана

Здравствуй, Антон!

Получил твое письмо, большое спасибо! Кстати о письмах. Раньше скептически относился к ним, ты знаешь об этом. Но сейчас, когда все так произошло, это занятие приобрело совершенно другой смысл и понимание. Тоже самое, думаю, думаешь и ты. Я очень рад, что у тебя все ладится. Что ты жив и здоров. Рад за Тимоху, за его достижения в учебе и спорте. Пытайся не затрагивать в беседах тему обо мне, если он этого не хочет. Она будет травмировать его.

Да, Антон, вот так бывает! Вот так и раскидала нас жизнь. Разве знали мы тогда на флоте, что все так сложится. Что я буду вот так "служить" в Сибири. – Нет, не знали. В самом кошмарном сне не приснилось бы. Теперь я узнал, что такое друг, настоящий друг. И что такое рок. Говорят, лучше учиться на чужих ошибках, да не говорят о судьбе ничего! Желаю тебе, Антон, избежать такого, будь осторожен, пусть бережет тебя господь, бережет ангел-хранитель и судьба.

Я знаю тебя, знаю, что ты бываешь, доверчив, как ребенок, но и бываешь горяч. Но все же постарайся беречь себя. Теперь, когда я вспоминаю все, что было, кто помог мне в трудную минуту, кто действительно оказался другом на деле, а не на словах, мне хочется сказать спасибо именно тебе, Антон, за помощь и поддержку. И никому больше. Дружба познается в беде. Извини за сантименты, я знаю, что можно было и не писать слова благодарности. Но прости, они уже написаны. Спасибо тебе!

Я считал себя сильным. И считал, что рядом со мной много сильных друзей. Однако, остался ты один. И за это спасибо судьбе.

До встречи. Обнимаю. Твой Алдан.

Сказитель «Книги судеб»

Оазис. Залитый солнцем оазис. Сколько путников спасал он на своем пути от жажды, голодной смерти.

Отрар, Сайрам, Туркестан, Тараз, Сауран, Дженд, Суяб… – города, где когда-то бурно текла жизнь. Великий шелковый путь пролегал в этих местах, шел через эти города, соединял средневековый Запад со средневековым Востоком. Караван-сараи, муллы, паломники-мусульмане, одинокие путники, путешественники, беки, бии, ханы, эмиры с их многочисленными воинами и свитой – кого только не повидала эта земля, этот путь.

Жизнь, казалось, никогда не покинет эти величественные, известные на весь свет города. Но то, что не в состоянии разрушить время, способен разрушить сам человек. Кочевники, пришедшие с Востока, из Центральной Азии, стерли с лица земли цивилизации Сайрама, Отрара, Тараза, Саурана, Суяба и многих других городищ Южного Казахстана. Пришли в упадок культура, искусство, наука, были уничтожены многие ремесла, угнаны великие мастера, а вместе с ними исчезли и многие секреты их "волшебства". Жизнь, казалось, не вернется обратно. Но жизнь возрождалась вновь. На месте одних обескровленных оазисов, вырастали и цвели сады других.

Вода была здесь всем. Уходила, исчезала вода – уходило, исчезало все. Текла, струилась, журчала вода – и ничто не в состоянии было уничтожить жизнь… Многое, очень многое повидали эти места: и войны, и разрушения, и засуху, и голод, и нищету.

И по сей день здесь цветут сады и огороды. Урюк, персики, виноград, слива, алыча, яблоки, дыни, арбузы… всего не перечислишь. Поистине плодородна здесь почва, трудолюбив народ.

Аул. Название аулу дала речка, на которой стоит он.

Ак-су – Белая вода. Хрустальна, чиста вода этой речушки. В горах рождается она. Старожилы села рассказывают, что когда-то это была большая река. Весной, выходя из берегов, она заливала поля, луга, затапливала мосты и в самое знойное время никогда не убывала. Какой только рыбы не встречалось в ней. Водились даже сомы, размеры которых иногда достигали человеческого роста.

Много, что еще говорят и вспоминают старожилы. И не поверить сказанному нельзя, и поверить отказывается разум от увиденного. Не назовешь ее сейчас рекой, да и речушкой-то трудно назвать. Разве, что на карте она сохранилась. Сохранится, быть может, для наших потомков – не рано ли хороним, не рано ли причитаем. Хотелось бы верить – дай бог.

На южной окраине этого селения стоит дом. Хорошо ухоженный сад, огород, двор. Вдоль "живой" изгороди растут огромные тополя. Дом находится на возвышенности. С его высоты можно обозревать всю местность – колхозные луга, поля, реку-речку с ее многоголосицей русел, ответвлений, которые то сходятся, то вновь расходятся, образуя на своем пути водную паутину.

В доме открылась дверь. Дверь открыла старческая рука, сухая блеклая кожа которой обтягивала кости. Кожа, кости, да непомерно раздутые вены – вот, что должно было возникнуть в сознании человека впервые увидевшего эти руки. Из дверей вышел хозяин рук. Годы, время оставили свой отпечаток на всем его существе. Он был одет в белые шаровары и рубаху, на ногах были калоши. Неспешной, степенной походкой старик пришел в сад. Миновав его, открыл калитку, остановился, долго рассматривал горизонт, ухватившись обеими руками за край калитки. Затем, покинув пределы сада, пошел все той же неспешной походкой в направлении небольшого холма, расположенного неподалеку от дома. Поднявшись на него, старик остановился. Дышал он часто, звучно, были слышны присвистывания. Отдышавшись, старик сел на землю, сложив по-восточному ноги.

Хорошая вещь бинокль. Смотришь вдаль обычным взглядом, ничего тебе не открывается, посмотришь в него, так сразу столько интересного открывается, – думал Алдан, глядя в бинокль. Он приехал домой перед отъездом на Украину. Сидя на крыше, он рассматривал окрестности аула.

"На противоположном берегу реки, купаются мальчишки лет девяти-десяти. Приехали на велосипедах, которые стоят облокотившись друг на друга. Вот по шоссе, в направлении аула движется легковой автомобиль марки "Победа". Рядом с водителем сидит молодая особа, очень приятная на внешность. Ровесница моя, а может и моложе? Кто она ему? Сестренка, жена, девушка? Что-то есть в ней притягательное, привлекательное".

Алдану вдруг очень сильно захотелось оказаться на месте водителя, он прогнал эти мысли, вспомнил Анелию. Остановил свой взгляд на старике, сидевшем на холме спиной к нему.

«Что он там сидит?» Согнутая спина, седые волосы.

«Кто это? Что за старик? Повернулся или прошелся бы что ли, определил бы тогда по лицу или по походке, кто это».

В ауле старых людей было немного. Их знали все. Люди старшего и среднего возраста, знали друг друга по именам. Молодые именам не придавали особого значения.

Любопытство не покинуло Алдана.

«Так кто же это? Над округой господствуем мы, – я и он. – Догадывается ли он, что я за ним наблюдаю? Странные люди, эти старики, о чем можно столько думать? Ну, сел бы и думал у себя на скамейке во дворе. Нет, надо за аул выйти, да на холм подняться. Если не повернется, подойду, узнаю кто это. Подожду».

Старик сидел на своем месте, величаво склоненная седая голова, так и не повернулась. Алдан спустился с крыши, любопытство сделало свое дело.

«Кто же это? Так кто же это?»

Алдан занес бинокль в дом и направился к старцу. Поднимаясь на холм, Алдан кашлянул, чтобы старец заметил его приближение. Старик вздрогнул, резко повернулся.

Сказитель «Книги судеб»

Через многое прошел и много повидал этот старый человек. Он родился давно, в прошлом веке, видел баев, был батраком. Спина его до сих пор помнит удары байской плети – глубокие шрамы остались на спине в память о ней. Да только ли от одной байской плети там шрамы?

– Цоп – цобэ, цоп – цобэ, – так погоняли быков, когда те тянули плуг.

– Цоп – цобэ, цоп – цобэ, – так погоняли быков, когда те тянули повозку с ячменем, рожью, пшеницей.

– Цоп – цобэ, цоп – цобэ, – прикрикивал бай или байский прихвостень, размахивая плетью, погоняя батраков.

Байскую плеть сменила плеть колхозного бригадира. Конечно, камча бригадира била по спине реже, но все же била.

Била, когда он от усталости во время вспашки земли засыпал на ходу; била, когда скотина переставала слушаться, не хотела вставать, отказывалась работать, скотина ведь не человек, не выдерживала.

Как было убедить скотину, что пахать надо, хлеб нужен. Бил со зла бригадир, но не из-за бессердечья плетью разбрасывался. План колхозу спускали, попробуй, не выполни. Трудные времена были. Бригадира того, давно уж в живых нет. А был ведь почти ровесник старца, на два-три года старше. Умер в начале пятидесятых. Вроде как недавно умер, пусть пухом земля ему будет.

Читать, писать научили. Спасибо учителям, не давали покоя, бегали.

– Ликбез, – говорили, – ликбез.

– А что такое ликбез? – спрашивал немолодой уже тогда старик.

– Ликвидация безграмотности, – поясняли ему. Не до них ему было, времени не хватало. Утром чуть свет уходил, вечером в девять, в десять, а иногда и за полночь возвращался, валился от усталости, ног под собой не чуя.

– Ликвидация безграмотности, – говорили, – ликбез, ликбез!

Сам не зная, когда и как, выучился старик читать, писать. Считать он умел.

Лицо старика было задумчивым. Какое-то время он разглядывал Алдана. Затем, на лице появилась улыбка, свидетельствовавшая о том, что он признал его.

– А, это ты, сынок, – сказал старик.

– Ассалам-алейкум[6]6
  Ассалам-алейкум – на Востоке у мусульман приветственные слова.


[Закрыть], аксакал[7]7
  Аксакал (казах.) – белобородый.


[Закрыть].

– Алейкум-ассалам, Алдан. Рад тебя видеть.

Они поздоровались, старик при этом слегка привстал с места.

– Я тоже рад вас видеть. Как ваше здоровье? Как дела?

– Спасибо, неплохо, сынок. Для моего преклонного возраста все неплохо. Утром проснулся, могу встать, уже неплохо. Вас молодых вижу, могу улыбкой встретить, разговором занять, тоже неплохо. А, как ты, сынок, как учеба? В ауле гордятся тобой.

– Дела в порядке, аксакал. Окончил обучение, скоро уезжаю по распределению на Украину. Вот приехал родных и близких навестить.

Старика Алдан знал хорошо, жил он на его улице. С детства помнит, то в поле встретит – сено старик косит, то на арбе увидит – корма везет, то на свадьбе односельчан – на месте для почетных гостей сидит. Односельчане уважали старика, преклонялись перед его возрастом, удивлялись трудолюбию. Звали старика Бекет.

– Присаживайся, Алдан, что стоишь, в ногах правды нет.

Алдан присел. Старик замолчал, было видно – он снова окунулся в мир воспоминаний.

«И почему это я сразу не признал Бекет – аксакала?» – подумал Алдан.

Старец заговорил спокойно, по-старчески размеренно:

– Время, годы взяли свое, Алдан. Умру я скоро.

– Не говорите так, аксакал.

Последние слова, стали полной неожиданностью, показались слишком мрачными. Он понял, какие мысли одолевали старика все это время.

– Хочешь послушать бредни старика? Что молчишь? А то, что мои слова слух режут, верю.

Алдан подумал: "Уж лучше бредни выслушать, чем снова о смерти толковать".

– Правда ваша, аксакал. Бредни, так бредни, говорите.

– Я прожил большую жизнь. Все было на моем веку.

– А чего было больше? – вдруг вырвалось у Алдана. – Хорошего или плохого?

– Хорошего или плохого? Зачем тебе это? Поживешь – увидишь.

Ветер играл его седой бородой, рубахой такой же белой, как и борода.

– Я родился рабом, батраком. Я им и остался. Время сделало меня таким. Тебе не привычно слушать такое? Как я жил? Чем я жил? Что видел, что сделал? Всю жизнь казалось, что вот-вот кончатся мои мучения. Я разогну спину. Но она так и не разогнулась. Да не я один такой, нас было много. Нас и сейчас хватает. Плохо это или хорошо? Тебе жить после меня, после нас, ты и скажешь завтра, плохо мы жили или хорошо. И еще страх, он с рождения не покидал меня. Страх перед засухой, голодом, баями. Затем страх перед тем, что может вернуться прошлое. Страх перед начальством. Да, да, он был, и он не покидал меня – я раб, я не изжил раба в себе. Трудно, очень трудно было. Были, конечно, и радости, были и праздники. Но тревога всегда была где-то рядом. Жили ожиданием лучших времен. Правду говорят – верой жив человек.

Грустным показались Алдану признания старика.

– От того еще, сынок, такое говорю, надоело мне все это, вся эта полуправда жизни. Молчать всю жизнь учили, так спокойней было. Мудрость, говорят, с годами приходит. А мне стыдно перед вами, перед тобой, какую мудрость передал тебе, детям своим? Чему научил? Солнце тихо катилось к горизонту, рождался закат. Красные лучи падали на землю, на всю округу. Не обошли лучи и старика с парнем.