Текст книги "Столп огненный"

Дюбеф не засмеялся этой шутке, но кто бы стал его винить?

Мгновение спустя портной откупорил принесенную чернильницу, обмакнул в нее перо и записал имя и место проживания Пьера.

Тут вернулась его жена.

– Ваше вино, мсье, – сказала она, протягивая Пьеру кружку.

– Спасибо, Франсуаза, – поблагодарил Дюбеф.

А у нее отменная фигурка, подумал Пьер. Интересно, что побудило ее сойтись с портным? Надежда на спокойную жизнь под опекой преуспевающего супруга? Или все-таки любовь?

– Если соблаговолите вернуться через неделю, считая от сегодняшнего дня, – сказал Дюбеф, – ваш камзол будет готов для примерки. Он обойдется вам в двадцать пять ливров.

– Замечательно. – Пьер решил, что на сегодня достаточно, допил вино, попрощался с портным и его женой и вышел из лавки.

Вино нисколько не утолило его жажду, поэтому он заглянул в первую же таверну поблизости и попросил пива. Еще он попросил лист бумаги, чернильницу и перо. Потягивая пиво, он записал: «Рене Дюбеф, портной рю Сен-Мартен. Франсуаза Дюбеф, жена». Потом добавил все имена из портновской книги, которые успел запомнить. Дал чернилам просохнуть и сунул лист бумаги под дублет. В свою книгу в черном переплете он перепишет все это позднее.

Продолжая попивать пиво, юноша задумался над тем, почему кардинал Шарль не торопится как-то распорядиться добытыми сведениями. Порой у него создавалось впечатление, будто кардиналу вполне достаточно одного списка имен, но вряд ли все тем и ограничится. Рано или поздно Шарль возьмется за дело, и тогда протестантам не поздоровится. И он, Пьер, будет среди тех, кто приложил руку к торжеству католической веры. Правда – тут Пьер неловко заерзал на скамье – из-за него сотни мужчин и женщин будут брошены в застенки, подвергнуты пыткам или даже сожжены. Многие из протестантов, с которыми он познакомился, были спесивыми святошами, и Пьера нисколько не тревожили уготованные им страдания – в особенности он был бы рад мучениям маркизы Нимской; но другие были добры к нему, тепло принимали в охотничьем домике в лесу и в собственных домах, искренно отвечали на его коварные вопросы – от этой искренности ему порой становилось неловко, и он ощущал себя злодеем. А всего полтора года назад, подумать только, он разве что облапошивал чрезмерно доверчивых любвеобильных вдов.

Пьер допил пиво и вышел из таверны. Отсюда было недалеко до улицы Сент-Антуан, где устроили турнир, ибо Париж снова праздновал: испанцы подписали мирный договор, и король Генрих Второй повелел устроить гулянья, как если бы и вправду одержал победу в войне.

Рю Сент-Антуан была самой широкой среди парижских улиц, потому ее и использовали для проведения турниров. Вдоль улицы тянулся обветшалый, но все еще величественный дворец Турнель, из окон которого взирали особы королевской крови и прочая знать, чьи пышные одеяния словно расцвечивали каменную громаду. По другую сторону улицы толпились простолюдины, все, как один, в скучных и полинялых нарядах оттенка пашни по зиме. Кто стоял, кто сидел на принесенных с собою табуретах, кто предпочел взобраться на подоконники и крыши близлежащих домов. Рыцарские турниры представляли собой зрелище, увидеть которое хотелось всем, особенно если случались увечья или гибли родовитые бойцы.

Пьер вошел во дворец и столкнулся с Одеттой, служанкой лет двадцати, привлекательной, но глуповатой. Девушка игриво улыбнулась, показав кривые зубы. Про нее поговаривали, что она не отказывает в близком знакомстве, но Пьеру нынче было не до служанок – в свое время он вдосталь порезвился с ними в Тоннанс-ле-Жуанвиле. Тем не менее юноша обрадовался встрече с Одеттой, поскольку это означало, что и очаровательная Вероник где-то поблизости.

– Где твоя хозяйка? – спросил он.

Одетта скорчила гримаску, но ответила:

– Мадемуазель наверху.

Большинство дворян расположилось на верхнем этаже, откуда открывался отличный вид на турнирную площадку. Вероник сидела за столом в компании молодых знатных дам, попивая фруктовую настойку. Будучи отдаленной родней братьев де Гиз, она занимала весьма скромное место в своем семействе, но ее знатность никто не оспаривал. Сегодня она облачилась в бледно-зеленое платье, пошитое из шелка и льна и будто парившее в воздухе вокруг ее великолепной фигуры. Пьеру вообразил, как сжимает в объятиях эту обнаженную высокородную красотку, – и едва не лишился чувств. Вот на ком он хотел бы жениться, а вовсе не на унылой дочке печатника-протестанта.

С первого дня знакомства Вероник обращалась с ним снисходительно, хоть и вежливо, но постепенно добрела. Все во дворце знали, что Пьер – сын сельского священника, однако было известно и то, что ему покровительствует могущественный кардинал Шарль, а это наделяло юношу особым положением.

Пьер поклонился и спросил, нравится ли Вероник турнир.

– Не скажу, что я в восторге, – ответила она.

Он одарил девушку своей лучезарной улыбкой.

– Вам не доставляет удовольствия наблюдать, как мужчины скачут по кругу и вышибают друг друга из седел? Никогда бы не подумал.

Вероник рассмеялась.

– Предпочитаю танцы.

– Я тоже. Говорят, вечером будет бал.

– Жду не дождусь.

– Буду счастлив повидать вас на балу. Увы, мне пора, ваш дядюшка Шарль меня ожидает.

Шагая прочь, юноша хвалил себя за этот короткий разговор. Он заставил Вероник рассмеяться, да и обращалась она с ним почти как с ровней.

Шарль отыскался в боковой комнатке, вместе с маленьким мальчиком, у которого были золотистые волосы де Гизов. Это был его восьмилетний племянник Анри, старший сын Меченого. Пьер, сознававший, что однажды этот мальчик станет герцогом де Гизом, низко поклонился и осведомился, как Анри себя чувствует.

– Мне не позволили биться, – пожаловался мальчик. – Я бы им всем показал! Я хорошо езжу!

– Ступай, Анри, – велел кардинал Шарль. – Вот-вот начнется новый поединок. Ты не захочешь его пропустить.

Мальчик убежал, а кардинал указал Пьеру на кресло.

За те полтора года, которые Пьер подвизался на службе кардиналу, их отношения заметно изменились. Кардинал не скрывал своей признательности за добытые Пьером имена и места сборищ парижских протестантов. Сегодня кардинальский список этих имен и мест был намного длиннее, чем до появления Пьера. Да, порою кардинал держался надменно и говорил презрительно, но так он вел себя со всеми, а мнением Пьера при этом интересовался и как будто дорожил. Иногда они вдвоем обсуждали политические вопросы, и Шарль всякий раз внимательно выслушивал соображения Пьера.

– Я кое-что выяснил, – сказал Пьер. – Многие протестанты одеваются у портного с улицы Сен-Мартен. Он записывает их имена.

– Золотая жила, – произнес Шарль. – Господь всемогущий, эти люди наглеют на глазах!

– Мне так хотелось схватить его книгу и удрать…

– Полагаю, тебе еще рано выдавать себя.

– Согласен. Но рано или поздно я завладею этой книгой. – Пьер сунул руку за пазуху. – Вот список тех, чьи имена я сумел запомнить.

Он протянул бумагу кардиналу.

Шарль изучил список.

– Похвальное усердие.

– Пришлось заказать у портного камзол, – прибавил Пьер. – За сорок пять ливров.

Кардинал раскрыл кошель и вручил Пьеру двадцать золотых экю – каждая такая монета была достоинством в два с половиной ливра.

– Надеюсь, камзол выйдет красивым.

– А когда мы наконец займемся этими отступниками? – спросил Пьер. – Мы же теперь знаем сотни имен.

– Терпение, юноша.

– Но ведь каждый новый еретик – это новый враг. Почему мы от них не избавляемся?

– Когда придет пора, все должны узнать, что за расправой стоят де Гизы.

Против этого у Пьера возражений не было.

– Ну да, так ваш род докажет свою верность католичеству.

– А люди, которые ратуют за терпимость, – их еще называют муаннерами, теми, кто проповедует милосердие, – окажутся в рядах протестантов.

Хитро, подумалось Пьеру. Такие люди принадлежали к злейшим врагам семейства де Гизов. Они вполне были способны лишить семейство всякой власти и влияния. Поэтому их следовало обезвредить так или иначе. Ничего не скажешь, политической предусмотрительности кардинала Шарля остается только завидовать.

– Но каким образом мы сможем возглавить поход против еретиков?

– Однажды юный Франциск станет королем. Надеюсь, это произойдет не завтра; нам нужно вывести его из-под влияния королевы Екатерины и добиться того, чтобы он во всем слушался нашу племянницу, королеву Марию Стюарт. Когда это случится, – Шарль помахал листом бумаги, полученным от Пьера, – тогда мы и воспользуемся вот этим.

Пьер погрустнел.

– Я и не предполагал, что вы заглядываете так далеко. Придется что-то придумывать.

– О чем ты?

– Я помолвлен с Сильви Пало, больше года как. Уже и не знаю, что ей говорить.

– Женись на этой сучке, – бросил Шарль.

– Но я не хочу брать в жены протестантку! – ужаснулся Пьер.

– Какая разница? – Кардинал пожал плечами.

– Ну… Есть девушка, на которой я мечтаю жениться.

– Да? И кто же это?

Что ж, настала пора признаться кардиналу, какой именно награды Пьер ожидает.

– Вероник де Гиз.

Кардинал расхохотался.

– Ах ты, дерзкий негодник! Жениться на моей родственнице? Да, губа у тебя не дура! Что за глупость втемяшилась в твою голову?

Пьер ощутил, что краснеет от стыда. Он неверно выбрал время – и, выходит, подвергся унижению вполне заслуженно.

– Не думал, что мечу слишком высоко, – возразил он. – Ведь Вероник – ваша очень дальняя родня.

– Она, между прочим, приходится родней Марии Стюарт, которая в один прекрасный день может стать королевой Франции! Кем ты себя возомнил? – Шарль досадливо махнул рукой. – Можешь идти.

Пьер встал и вышел из комнаты.

3

Элисон Маккей радовалась жизни. С тех пор как Мария Стюарт перестала считаться женой принца Франциска и стала его супругой, положение королевы Шотландской заметно упрочилось, а заодно упрочилось и положение Элисон. Появилось больше слуг, больше нарядов, больше денег. Люди теперь кланялись Марии ниже и уважительнее, чем раньше. Она вошла во французскую королевскую семью, и все признавали сей факт. Марии это нравилось, и Элисон – тоже. А будущее и подавно выглядело манящим, ибо Марии было суждено сделаться королевой Франции.

Сегодня все собрались в большой зале дворца Турнель, где свекровь Марии, королева Екатерина, обыкновенно устраивала приемы. Сама королева облачилась в наряд, блиставший золотом и серебром и стоивший, должно быть, целое состояние.

Дамы сидели у открытого окна: день клонился к вечеру, но солнце припекало, а из окна тянуло свежим воздухом.

Вошел король, и сразу пахнуло крепким мужским потом. Все, кроме Екатерины, встали. Сорокалетний Генрих, ровесник своей жены, выглядел чрезвычайно довольным. Крепкий физический, привлекательный, полный сил, он обожал турниры, а сегодня вдобавок побеждал. Он снизошел до того, чтобы усадить обратно Меченого, своего лучшего военачальника.

– Еще один, – сказал он Екатерине.

– Уже поздно, – возразила та по-французски, с заметным итальянским выговором, от которого за много лет так и не смогла избавиться. – Вы устали, сир. Почему бы вам не отдохнуть?

– Ба! Я сражаюсь за вас! – вскричал король.

Этот обмен любезностями никого не обманул. Екатерина отвернулась, Мария нахмурилась. Все могли видеть на копье Генриха черно-белые ленты, цвета Дианы де Пуатье. Она обольстила Генриха всего спустя год после свадьбы короля, и вот уже двадцать пять лет Екатерина притворялась, что не знает об этом. Диана была гораздо старше соперницы, через несколько недель ей исполнялось шестьдесят, а Генрих давно успел обзавестись новыми любовницами, но Диана оставалась для него любовью всей жизни. Екатерина успела привыкнуть и смириться, но король все-таки ухитрялся порою разбередить старую рану.

Генрих ушел надевать доспехи, а дамы зашептались между собой. Екатерина между тем поманила Элисон к себе. Она всегда тепло относилась к чужестранке, проявившей сострадание и доброту к болезненному Франциску.

Екатерина повернулась спиной к остальным, давая понять, что беседа будет частной, и сказала вполголоса:

– Уже четырнадцать месяцев.

Элисон сразу сообразила, что королева имеет в виду. Ровно столько времени прошло с дня бракосочетания Франциска и Марии.

– Да. И она не в тягости.

– Тебе известно, почему? Она здорова?

– Говорит, что да.

– Но ты ей не веришь?

– Я не знаю, чему верить.

– Помню, я тоже забеременела не сразу, когда вышла замуж.

– Правда? – Элисон не могла не изумиться, ведь Екатерина родила Генриху десятерых детей.

Королева кивнула.

– У меня хватало забот, особенно после того, как моего супруга соблазнила Мадам. – Так все при дворе называли Диану де Пуатье. – Я преклонялась перед ним и преклоняюсь до сих пор. Но она пленила его сердце. Я думала, что смогу его вернуть, если рожу. Он по-прежнему приходил ко мне в постель – по ее настоянию, как я узнала впоследствии. – Элисон моргнула, такое услышишь не каждый день. – Но понести никак не могла.

– И что вы сделали?

– Мне было пятнадцать, от родных меня отделяли сотни миль, я была в отчаянии. – Екатерина понизила голос до шепота. – Я стала следить за ними.

Это признание смутило Элисон и потрясло ее до глубины души, но Екатерине, очевидно, захотелось выговориться. Беспечно брошенная королем фраза по поводу той, за кого он сражается, ввергла королеву в печаль, и ее потянуло на откровенность.

– Я подумала, что, быть может, веду себя с Генрихом как-то не так, и решила подсмотреть, чем они занимаются с Мадам, – продолжала Екатерина. – Обычно они забирались в кровать среди дня. Мои служанки отыскали уголок, из которого было удобно подглядывать.

Элисон словно наяву увидела юную королеву, что подсматривает в щелку, как ее супруг-король развлекается с любовницей.

– Конечно, наблюдать было горько и обидно, потому что он любил ее, это было видно. Слышать я ничего не слышала. Да, они затевали игрища, мне до того неведомые, но в конце концов он имел ее точно так же, как имел меня. Единственная разница состояла в том, что с нею он наслаждался, а со мною исполнял долг.

Екатерина говорила ровным, спокойным тоном. Ее голос ничуть не дрожал, а вот у Элисон на глаза наворачивались слезы. Как только у нее сердце не разорвалось, подумала девушка о королеве. Ей хотелось о многом спросить, но она молчала из опасения, что Екатерина спохватится и перестанет откровенничать.

– Я перепробовала множество снадобий, в том числе самых отвратительных, делала себе внизу припарки из помета, но ничего не помогало. А потом пришел доктор Фернель, и от него я узнала, почему не могу забеременеть.

– И почему? – не удержалась от вопроса Элисон, совершенно завороженная рассказом.

– Королевский член был коротким и толстым, понимаешь? Он не мог просунуть его достаточно глубоко, так что мое девичество оставалось нетронутым, какой уж тут ребенок. Врач проткнул меня каким-то хитрым приспособлением, а месяц спустя я уже носила Франциска. Pronto[37]37
  Дело сделано (ит.).


[Закрыть].

С улицы донесся восторженный многоголосый крик, как если бы там подслушивали рассказ Екатерины и решили выразить одобрение. Элисон подумала, что, наверно, это король снова уселся на коня и изготовился к очередному поединку.

Екатерина положила ладонь на колено Элисон, словно желая задержать девушку еще немного.

– Доктор Фернель умер, но его сын ничуть не уступит отцу. Пусть Мария его позовет.

Интересно, спросила себя Элисон, а почему королева не скажет об этом Марии напрямую.

Будто прочитав ее мысли, Екатерина прибавила:

– Мария – гордячка. Если она сочтет, что я опасаюсь, как бы она не оказалась бесплодной, то может оскорбиться. Советы вроде моего должны исходить от подруги, а не от свекрови.

– Понятно.

– Будь так добра, поговори с нею.

Было странно слышать просьбу от королевы, привыкшей повелевать.

– Конечно, ваше величество.

Екатерина встала и направилась к окну. Прочие дамы присоединились к ней и стали смотреть, что происходит снаружи.

Посреди улицы выставили две изгороди, так что получилась длинная и узкая площадка. В одном ее конце стоял королевский жеребец по имени Мальере; в другом виднелся конь Габриэля, графа де Монтгомери. Посреди площадки была перегородка, мешавшая животным сталкиваться между собой.

Король о чем-то разговаривал с Монтгомери у этой перегородки. Из дворца услышать, о чем они говорят, было невозможно, однако эти двое, похоже, спорили. Турнир почти завершился, зрители начали расходиться, но воинственный король, как предположила Элисон, хотел провести последний поединок. Тут Генрих повысил голос, и все услышали его слова:

– Таково мое королевское слово!

Монтгомери поклонился и надел шлем. Король последовал его примеру, после чего бойцы разошлись и направились каждый к своему коню. Генрих опустил забрало. «Закрепи его, cherie», – пробормотала Екатерина, и король, словно услышав, повернул защелку, которая не давала забралу подняться.

Генрих рвался в бой. Он не стал дожидаться сигнала трубы, пнул коня пятками и послал вперед. Монтгомери поступил так же.

Оба коня, громадные и сильные, относились к породе боевых, сызмальства приученных к схваткам; их копыта били по земле с таким грохотом, словно какому-то великану вздумалось постучать в барабан. Элисон ощутила, как ее сердечко забилось быстрее от восторга и страха. Всадники между тем неумолимо сближались. Толпа улюлюкала, кони летели навстречу друг другу, ленты на деревянных копьях развевались на ветру. Эти копья имели затупленные концы, целью поединка было не нанести сопернику ранение, а просто выбить его из седла. Но все равно – Элисон не могла нарадоваться тому, что этому развлечению предаются лишь мужчины. Сама бы она ни за что не захотела участвовать.

В последний миг перед столкновением бойцы крепче сжали коленями лошадиные бока и оба подались вперед. Над площадкой прокатился громовой раскат. Копье Монтгомери ударило короля в голову. Шлем сдвинулся, забрало вдруг взлетело вверх, и Элисон отчего-то сразу поняла, что это не к добру. Копье переломилось надвое.

Сила столкновения влекла обоих бойцов вперед, и в следующее мгновение обломанное копье Монтгомери снова поразило короля в лицо. Генрих пошатнулся в седле, будто лишившись чувств. Екатерина вскрикнула от ужаса.

На глазах Элисон герцог де Гиз перепрыгнул через изгородь и бросился к королю. За ним устремились другие придворные. Они кое-как усмирили королевского жеребца, потом сняли короля с седла – пришлось потрудиться, ибо в доспехах он весил немало – и опустили на землю.

4

Кардинал Шарль бежал за своим братом Меченым, а Пьер несся по пятам за кардиналом. Едва с короля ловко, но осторожно сняли шлем, стало понятно, что рана серьезная. Лицо Генриха было залито кровью, а из глазницы торчала длинная и толстая щепа. Другие щепки оспинами испещряли кожу на голове и лезли из волос. Король лежал неподвижно, лишившись, похоже, чувств от чудовищной боли. Личный врач Генриха, наблюдавший за поединком на случай происшествий вроде вот такого, немедленно встал на колени рядом с раненым.

Шарль долго смотрел на короля, а потом сделал шаг назад.

– Умрет, – прошептал кардинал, обращаясь к Пьеру.

Юноша пребывал в растерянности. Что это будет означать для семейства де Гизов и для самого Пьера? Тот долгосрочный план, который совсем недавно и в общих чертах изложил ему кардинал, оказался бесполезной пустышкой. Охватившая Пьера тревога граничила с паникой.

– Слишком скоро, да? – проговорил он и сам подивился тому, насколько тонким стал вдруг его голос. Сделав над собою усилие, он прибавил, уже спокойнее: – Франциск не готов и не сможет управлять этой страной.

Шарль отошел еще дальше от прочих, чтобы никто не подслушал, пускай даже на них с Пьером сейчас вовсе не обращали внимания.

– Французский закон гласит, что король может править с четырнадцати лет. Франциску пятнадцать.

– Верно, – согласился Пьер. Мысли успокоились, тревога исчезла, ей на смену пришла холодная логика. – Но ему понадобится помощь. И тот, кто станет ближайшим советником молодого короля, будет истинным правителем Франции. – Отринув всякие правила приличия, он шагнул вплотную к Шарлю де Гизу и произнес, вложив в слова всю душу: – Кардинал, этим человеком должны стать вы!

Шарль метнул на него взгляд, значение которого Пьер без труда истолковал. Этот взгляд означал, что Пьер сказал что-то такое, до чего сам Шарль не додумался.

– Ты прав, – негромко проговорил кардинал. – Но естественным выбором кажется Антуан де Бурбон. Он первый принц крови.

Принцами крови признавались прямые наследники короля по мужской линии[38]38
  Титул вошел в употребление в XVI столетии – так называли потомков короля Людовика Святого по мужской линии; при этом ближайшие родственники монарха (сыновья и внуки) считались не принцами крови, а членами королевской фамилии. После того как Карл Девятый признал принцами крови бастардов герцогов де Лонгвиль, титул получил дополнительное символическое значение: так, Генрих Наваррский в качестве престолонаследника именовался первым принцем крови.


[Закрыть]. Эти люди относились к высшей знати, выше них была только королевская семья. Среди них самым старшим был как раз Антуан.

– Упаси боже! – воскликнул Пьер. – Если Антуан станет главным советником короля Франциска Второго, с могуществом рода де Гизов будет покончено.

И с моим будущим – тоже, прибавил он мысленно.

Антуан владел короной Наварры, крошечной страны между Францией и Испанией. Что важнее, он был главой дома Бурбонов, который, наряду с кланом Монморанси, являлся величайшим среди соперников де Гизов. В вопросах веры Бурбоны отличались переменчивостью, но очевидно, что по отношению к еретикам Бурбоны и Монморанси окажутся не столь суровыми, как Гизы, а потому их поддержат протестанты. Разумеется, при иных обстоятельствах подобная поддержка вышла бы этим семействам боком, но сейчас, если Антуан подчинит себе мальчишку-короля, де Гизы останутся ни с чем. Думать об этом было поистине невыносимо.

– Антуан глуп, – сказал кардинал. – И его подозревают в связях с протестантами.

– А еще его нет в городе.

– Ну да, он у себя в Пау. – Оплот королей Наварры располагался у подножия Пиренеев, в пятистах милях от Парижа.

– Гонцов к нему отправят нынче же вечером, – напомнил Пьер. – Антуана можно опередить, но действовать придется быстро.

– Нужно поговорить с моей племянницей, Марией Стюарт. Она станет королевой Франции. Пусть убедит короля не назначать Антуана своим советником.

Пьер покачал головой. Шарль никак не мог сообразить, что сейчас нужны иные шаги, иные меры.

– Красавица Мария – совсем еще девочка. На нее нельзя полагаться.

– Тогда поговорю с Екатериной.

– Она дружит с протестантами и вряд ли будет возражать против Антуана. Хотя…

– Продолжай, не тяни.

Шарль слушал Пьера так, словно тот был ему ровней по положению. Пьер готов был скакать от восторга: политическая сметка обеспечила ему внимание и уважение талантливейшего государственного мужа Франции.

– Скажите Екатерине, что, если она согласится назначить вас с братом главными советниками короля, вы удалите от двора Диану де Пуатье и запретите ей возвращаться в Париж до самой смерти.

Кардинал поразмыслил, а затем медленно кивнул.

5

Элисон втайне радовалась ранению, полученному королем Генрихом. Нет, она надела подобающий белый наряд и ухитрялась время от времени выдавливать слезинку-другую, но сердце девушки пело. Мария Стюарт вот-вот станет королевой Франции, а Мария – лучшая подруга Элисон!

Короля перенесли во дворец Турнель, и придворные толпились у покоев, где ухаживали за раненым. Умирал он долго, но мало кто сомневался, каков будет исход этой борьбы со смертью. Среди врачей был и Амбруаз Паре, тот самый, что вынул наконечник копья из щеки герцога де Гиза, – остался лишь шрам, из-за которого герцог и удостоился своего прозвища. Так вот, Парэ заявил, что если бы щепа пронзила только глаз, король мог бы выжить – при условии, что в рану не занесли никакой заразы; увы, она проникла гораздо глубже и поразила мозг. Хирург поставил опыт над четырьмя осужденными преступниками: всем им втыкали щепки в глазницы, воспроизводя королевское ранение, и все они умерли, посему для Генриха надежды не оставалось.

Пятнадцатилетний супруг Марии Стюарт, будущий король Франциск Второй, словно утратил рассудок. Он то лежал в постели, оглашая спальню стонами, то пытался разбить собственную голову о стену. Даже Мария с Элисон, верные подруги его детских лет, возмущались тем, что Франциск повел себя столь безответственно.

Королева Екатерина никогда не могла похвастаться тем, что муж принадлежал ей безраздельно, однако участь потерять его навсегда безмерно ее страшила. Впрочем, она не преминула отомстить сопернице, Диане де Пуатье, запретив пускать ту к королю. Дважды Элисон замечала, как Екатерина беседует о чем-то с кардиналом Шарлем; быть может, тот приходил к ней с духовным утешением, но, скорее всего, они обсуждали, каким образом обеспечить надежную передачу короны и власти. Оба раза кардинала сопровождал Пьер Оман, пригожий и загадочный молодой человек, возникший словно из ниоткуда около года назад и с тех пор ставший чуть ли не тенью Шарля.

Утром 9 июля спешно провели обряд соборования.

Где-то после часа дня, когда Мария и Элисон обедали в своих покоях, вошел Пьер Оман. Низко поклонившись, он сказал Марии:

– Король быстро угасает. Пора действовать.

Настал миг, которого все ждали.

Мария не стала притворяться, будто не понимает, о чем речь, или будто у нее истерика. Она сглотнула, отложила в сторону нож и вилку, промокнула губы салфеткой и спросила:

– Что мне делать?

Элисон не могла не восхититься самообладанием подруги.

– Помогите своему мужу, – ответил Пьер. – С ним сейчас герцог де Гиз. А потом мы все отправимся в Лувр с королевой Екатериной.

– Вы хотите подчинить себе нового короля, – проговорила Элисон.

Пьер пристально поглядел на нее, и она внезапно сообразила, что для него существуют лишь важные люди: остальных он попросту не замечает.

– Верно, – сказал он, и в его взгляде промелькнуло одобрение. – Королева-мать заключила соглашение с дядьями вашей госпожи, с герцогом Франсуа и кардиналом Шарлем. В минуту наподобие этой Франциск должен обратиться за помощью к своей супруге, королеве Марии – и ни к кому другому.

Элисон понимала, что все это чушь. Франсуа и Шарль де Гизы хотели, чтобы король слушал только их, Франсуа и Шарля. Мария для них – не более чем прикрытие. В мгновения неопределенности, наступающие со смертью прежнего государя, человеком, в чьих руках власть, становится не новый король, а тот, кого этот новый король слушается. Вот почему Элисон заговорила о подчинении – и вот почему Пьер Оман насторожился и догадался, что она раскусила их план.

Мария вряд ли это понимала, но ее мнение не имело значения, да и предложение Пьера сулило Марии сплошные выгоды. В союзе с дядьями она станет намного более могущественной правительницей. А вот Антуан де Бурбон почти наверняка постарается отодвинуть Марию подальше, если сумеет подобраться к Франциску. И потому, когда Мария вопросительно поглядела на Элисон, та утвердительно кивнула.

– Очень хорошо, – сказала Мария, вставая.

Элисон заметила по лицу Пьера Омана, что тот не упустил подробностей их безмолвного разговора.

Вместе с Марией Элисон направилась к покоям Франциска; Пьер шагал следом. У дверей стояли стражники. Девушка узнала их командира Гастона ле Пана, сурового на вид мужчину, начальника отряда головорезов-наемников при де Гизах. Значит, они готовы, если понадобится, принудить Франциска к сотрудничеству силой.

Франциск рыдал, но одевался при помощи слуг. За ним нетерпеливо наблюдали герцог Франсуа и кардинал Шарль, а минуту спустя вошла и королева Екатерина. Вот они, люди, мечтающие о власти, сообразила Элисон. Мать Франциска заключила сделку с дядьями Марии.

Интересно, кто способен их остановить или хотя бы помешать? Главный соперник, наверное, герцог Монморанси, носивший титул коннетабля Франции. Но основная опора Монморанси, Антуан де Бурбон, нынче далеко и вряд ли успеет добраться до Парижа вовремя.

Де Гизы на коне, сказала себе Элисон, и поступают разумно, решив не медлить, ведь обстоятельства могут измениться очень быстро. Преимущество само по себе – ерунда, нужно суметь им воспользоваться.

Пьер сказал, обращаясь к Элисон:

– Новые король с королевой займут королевские покои в Лувре. Герцог де Гиз расположится в бывших комнатах Дианы де Пуатье, а кардинал Шарль – в комнатах герцога де Монморанси.

Умно, подумала Элисон.

– Получается, де Гизы завладеют сразу королем и дворцом.

Пьер довольно усмехнулся, и девушка решила, что это он предложил де Гизам так поступить.

– Если вы, конечно, сможете опередить соперников, – добавила она.

– Никаких соперников нет.

– Прошу прощения, – извинилась Элисон. – Я говорю глупости.

Во взгляде Пьера читалось уважение к ее мыслительным способностям. Это воодушевляло, и девушка вдруг поняла, что ее влечет к этому умному, привлекательному и самоуверенному юноше. Мы с тобой можем стать союзниками, подумала она, и не только союзниками. Проведя большую часть жизни при французском дворе, Элисон приучилась воспринимать брак так, как воспринимало его большинство знати, – прежде всего как союз умов, а уж потом, если сладится, союз любящих сердец. Они с Пьером Оманом могли бы стать достойной парой. Если уж на то пошло, кстати, приятно будет просыпаться утром рядом с мужчиной, который выглядит вот так.

Все вместе они спустились по парадной лестнице, пересекли нижнюю залу и вышли наружу.

У ворот уже собралась толпа парижан, желавшая лицезреть монарших особ. Завидев Франциска, они радостно завопили. Даже чернь понимала, что он скоро станет королем.

На дворе стояли кареты – под охраной все тех же стражников. Элисон бросилось в глаза, что кареты поставили таким образом, чтобы от ворот было видно, кто в какую садится.

Гастон ле Пан распахнул дверцу первой кареты. Герцог де Гиз сделал шаг вперед, под руку с Франциском. Толпа узнала Меченого, и все могли увидеть, что он заботливо опекает юного короля. Элисон догадалась, что весь этот выход спланирован заранее.

Франциск приблизился к карете, поставил ногу на ступеньку и скрылся внутри, ухитрившись не споткнуться и не упасть. Элисон облегченно вздохнула.

Следом пошли Екатерина и Мария. На подножке Мария остановилась, пропуская Екатерину вперед. Но та покачала головой.

Мария высоко вздернула подбородок – и ступила внутрь.

6

Пьер спросил своего духовника:

– Не грешно ли жениться на той, кого не любишь?

Отцу Муано, дородному священнику с квадратной физиономией, было за пятьдесят. Учиться у него в сорбоннском коллеже означало прочитать больше книг, чем водилось в лавке отца Сильви. Он довольно высокомерно взирал на окружающих, но любил посиживать с молодыми людьми, и потому студенты относились к нему тепло. А еще он точно знал, какую именно работу выполняет Пьер для кардинала Шарля.

– Конечно, нет, – ответил Муано звучным голосом, чистоту которого лишь слегка подпортило пристрастие к крепкому канарскому вину[39]39
  Имеется в виду мальвазия.


[Закрыть]. – Знатные постоянно так поступают. Порой для короля может оказаться грехом именно женитьба на той, кого он любит.

Священник хохотнул. Ему, как и всем наставникам, нравились парадоксы.