Текст книги "Розовое дерево"

– …И упал, – закончил за нее Джонатан. Миллисент кивнула, не в состоянии говорить из-за того, что беспрерывно всхлипывала и судорожно вздрагивала всем телом.

– Ах, Миллисент, родная…

Он подошел к ней и положил руки ей на плечи. На мгновение при этом прикосновении она напряженно замерла, но потом как-то безвольно качнулась, и он прижал ее к груди, обнимая и поглаживая по спине. Она судорожно всхлипывала; молчаливое отчаяние и сознание вины, годами не находившие выхода, постепенно изливались из души. Джонатан гладил ее по голове, по спине, бормоча бессмысленные, нечленораздельные слова утешения и сочувствия.

Наконец, Милли успокоилась и неподвижно застыла в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь. Он поцеловал ее волосы.

– Знаю, – начал он тихим голосом, – что сейчас ты не сможешь принять то, что я скажу, тем более поверить этому. Но в любом случае я должен это сказать. В том, что Алан стал инвалидом, нет твоей вины, Миллисент. Ты не смогла бы ничего предотвратить. Даже если бы ты тогда смотрела на него, то не успела бы его схватить, а если бы вдруг и успела – не смогла бы удержать. Алан был уже взрослым парнем, а не ребенком, за которым постоянно нужен глаз да глаз. Нет ничего удивительного, что тебя раздражали постоянные просьбы родителей присматривать за ним. В конце концов, не ты должна была отвечать за Алана, а твои родители. Если уж он был таким, стоило ли вообще отпускать его с вами? Да и потом, какой четырнадцатилетний парень будет слушаться свою сестру? Не бери на себя вину! Не нужно всю жизнь казнить себя за то, что ты, как сама считаешь, совершила ошибку! Это несправедливо – и по отношению к тебе, и по отношению к Алану. Дай Алану шанс стать взрослым! Дай ему возможность стать ответственным за свои поступки! Ты же не заставляла его залезать туда. Он не из-за тебя потерял равновесие. Все делал он сам. Жаль, что он поступал по-дурацки, чтобы привлечь твое внимание, но это опять же его собственные поступки.

– Он был только ребенком! Он не понимал, насколько это опасно…

– Как и ты! Если бы ты понимала, то, естественно, не позволила бы ему залезать так высоко. Вспомни, Миллисент, ты сама была тогда девочкой. Сколько – восемнадцать? Девятнадцать?

Миллисент кивнула.

– Ты была молода и тебе нравилось внимание твоих поклонников. Какой бы юной девушке это не нравилось? Здесь нет ничего плохого. И это не значит, что ты виновата в увечье своего брата. Произошел несчастный случай.

– Это так несправедливо! Он ведь не виноват.

– А разве можно вообще кого-то в этом винить? Миллисент устало покачала головой.

– Нет, он… – Она вздохнула и отошла в сторону, вытирая слезы. – Я, должно быть, выгляжу растрепанной.

– Ты выглядишь прекрасно.

– Теперь ты понимаешь меня, правда? – спросила она, глядя на Джонатана покрасневшими глазами. Джонатан помолчала, а потом медленно произнес

– Я понимаю, что ты чувствуешь. И почему убеждена, что ухаживать за Аланом – твоя обязанность. Но это неправильнб, и я не согласен с тобой. Я не одобряю этого. Миллисент, твоя жизнь в твоих руках, и ты должна освободиться от… от этого обета. Родная, – он подошел и погладил ее по щеке. – Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе. Мы будем жить вместе, у нас будет дом, дети… Все. Неужели этого недостаточно, чтобы освободить тебя из заточения?

Милли ничего не отвечала. Она не поднимала глаз. Джонатан помолчал какое-то время. А потом она услышала его медленные удаляющиеся шаги.

Глава XXII

Миллисент чувствовала себя несчастной. Весь ноябрь и декабрь она была поглащена своим горем. С каждым днем она все отчетливее осознавала, что произошло и что она потеряла. Теперь жизнь ничем не отличалась от той, которую она вела до появления Джонатана. Милли вставала, завтракала, работала в саду или по дому, сидела с братом, посещала собрания Женского клуба и семейные праздники. Но раньше она даже не задумывалась, насколько пуста была ее жизнь. А теперь, без Джонатана и Бетси, она поняла это.

Начали осыпаться орехи; и это означало скорое наступление рождественских праздников. С самого детства она помнила, что сбор орехов всегда был веселым и праздничным событием; в этот же раз для нее это стало частью обычной работы в саду. Такими же будничными стали еще десятки разных дел: она чистила и колола орехи, доставала ядра, снимая с них тоненькую оранжевую пленку, собирала лимоны, финики, готовила фруктовые торты, развешивала гирлянды нарезанных дольками фруктов над камином и на перилах веранды, очищала кукурузу, заготавливала клюкву и часто относила полные корзинки угощений семьям городских бедняков. Делая это, она постоянно рисовала в своем воображении картины того, как бы все происходило, будь рядом Джонатан и Бетси. Когда она носила корзинки с едой людям, живущим в районе реки, то вспомнила газетные статьи Джонатана о незаконном разделе этой земли и неправильном владении. Заботясь об Алане, она задумывалась о том, что могла бы дать Джонатану, и могла ли она вообще дать ему что-то.

Миллисент старалась постоянно занять себя делом, чтобы не иметь свободного времени. В церкви она возглавила компанию против домовладельцев, не заботившихся о благоустройстве принадлежащего им жилья в прибрежном районе, подолгу беседовала с каждым священником, управляющим и даже самыми высокими городскими чинами. Благодаря настойчивости, хитрости и решительности она добилась своего. Победа была полной, но Миллисент не чувствовала удовлетворения и радости, так как в последнее время она ни в чем не находила ни того, ни другого.

Когда к ней зашел Джонатан, чтобы поблагодарить за усилия, она испытала желание повернуться и бежать от него быстро-быстро – так хотелось разреветься, броситься ему на шею и бесконечно целовать. Она собрала всю свою волю, чтобы стоять и вежливо принимать его благодарность, а когда он ушел, Милли закрылась в комнате и проплакала до вечера.

Миллисент думала, что со временем ей станет легче, но проходили недели, а она чувствовала себя все такой же одинокой, если не сказать больше. Это казалось ужасно несправедливым: она поступила так, как должна была поступить, почему же тогда ей так плохо? Она надеялась, что со временем боль хотя бы немного утихнет. Что минуют дни, и она перестанет так скучать по Джонатану.

Пришли и ушли рождественские праздники. В день Рождества, после обеда пришла Бетси и принесла Миллисент подарок – салфетку под кувшин, сшитую своими руками. Миллисент взяла подарок, развернула и не смогла сдержать слез, рассматривая затейливо вышитую вещицу.

– Я хотела… Извините… – Глаза Бетси стали огромными и грустными. – Вам не понравилось? Папа уверял меня, что вам понравится…

– Ой, ну конечно! Она просто замечательная! – Миллисент обняла девочку и крепко прижала к груди. – Это самый красивый подарок из всех, какие я получала в своей жизни, я сохраню его навсегда.

Она медленно отпустила Бетси и отступила назад, вытирая слезы.

– А у меня есть что-то для тебя.

Миллисент протянула Бетси коробку и стала смотреть, как та развязывает ее и достает мягкую резиновую куклу, одетую в голубое, с оборками, платье.

– Какая красивая! – почти не дыша, прошептала восхищенная Бетси, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к легким накрахмаленным оборкам.

Бетси осторожно взяла куклу и принялась рассматривать и изучать каждую складочку на ее платье, каждую мелочь. А Милли с радостью смотрела на девочку. Бетси почти не заходила к ней. Когда начались занятия в школе, она стала проводить почти все время с новыми подругами. И еще Миллисент думала, что девочка чувствует, как изменились отношения между отцом и Милли, и ей стало как-то неловко приходить в дом, где так часто бывала раньше.

– Мисс Милли, – медленно произнесла Бетси, не отрывая глаз от куклы, – вы нас больше не любите?

– Бетси, что ты, я очень тебя люблю! Ты – моя самая любимая девочка. Бетси улыбнулась.

– И папа тоже так говорит. Он считает, что это все из-за него. Но я не понимаю. Почему вы на него сердитесь? Это… это так плохо!

Миллисент пошатнулась. Как она может все объяснить ребенку?

– Это не просто. – Она на минутку замолчала, а потом продолжила. – Я не сержусь на твоего отца. Он мне очень нравится, но у нас ничего не получится.

Бетси нахмурилась:

– Не понимаю.

– Я знаю, что тебе трудно понять. Но поверь, я очень тебя люблю. Мне очень нравится, когда ты приходишь. Но что касается меня и твоего папы – здесь сделать ничего нельзя…

Бетси поморщилась.

– Я не понимаю взрослых.

Миллисент улыбнулась дрожащими губами.

– Иногда мы немного странные.

– И я такая стану, когда вырасту? – Бетси казалась расстроенной отрывающейся перспективой, и Миллисент засмеялась, хотя сердце ее не перестало болеть. Бетси казалась такой родной. Иногда ей приходили в голову мысли, что у них с Джонатаном тоже мог бы быть такой ребенок. Но лучше было не думать о таких вещах.

– Я не знаю, дорогая! Но тогда это уже не будет казаться тебе странным.

Бетси кивнула и, неловко потоптавшись, собралась уходить. У дверей она обернулась.

– Мисс Миллисент…

– Да, дорогая?

– Папа очень переживает из-за вас. Это правда! Он теперь почти всегда грустный. И уже не смеется, как раньше. – Сказав это, Бетси повернулась и вышла из дома.

Миллисент, зажав рот рукой, смотрела вслед удаляющейся девочке, и слезы катились по ее щекам. Слова Бетси причинили ей почти физическую боль. Она не хотела, чтобы Джонатан страдал. Это во много раз усиливало ее собственные муки. Возможно, он сейчас ненавидит ее за все, что пришлось пережить по ее вине. Она поступала необдуманно и эгоистично; не следовало позволять ему ухаживать за ней. И само собой разумеется, не нужно было идти к нему в ту ночь. Это было ошибкой; Милли сама сделала их расставание еще более болезненным.

Она хотела, чтобы эта ночь осталась у нее в памяти, но не предполагала, что воспоминания будут постоянно преследовать ее.

Алан направил свою коляску в библиотеку и там остановился у полок с книгами. Он взял толстый том, посмотрел на него и поставил обратно, затем пальцем провел по всем корешкам коханых обложек. Наконец, он нашел то, что было нужно. Вытащив книгу из плотного ряда томов, Алан положил ее на колени и направился было обратно в свою комнату. Но вдруг остановился и огляделся. Гораздо удобнее будет читать прямо здесь вместо того, чтобы таскать книгу туда-сюда. Раньше он не занимался в библиотеке, так как считал ее местом отцовской работы.

Мистер Хэйз не любил, когда маленький сын заходил сюда и отвлекал его.

Теперь отказываться от этого помещения не имело смысла. Библиотека была точно такой же комнатой в его доме, как и все остальные. Алан подъехал к окнам и раздвинул тяжелые зеленые бархатные шторы, и комнату залил свет. Поставив свой стул так, чтобы свет падал прямо на книгу, лежащую у него на коленях, Алан углубился в чтение.

Он читал отцовские фолианты по законодательству уже несколько недель. Начал он сразу после Рождества, когда Опал что-то спросила его из этой области. Он совершенно не представлял, что ответить, но ужасно не хотел разочаровывать Опал, поэтому пошел в отцовскую библиотеку и нашел необходимые сведения. Неожиданно для себя он заинтересовался этим занятием; даже поиски нужного справочника, а в нем – нужного ответа, представлялись ему увлекательнейшим занятием, своеобразной охотой. Он продолжал копаться в книгах, переходя от одной темы к другой, следуя лишь за собственным интересом и интуицией.

В коридоре послышались легкие женские шаги, и он услышал голос Опал, которая что-то напевала. Алан улыбнулся и поднял голову. Она вошла в библиотеку с ведром и тряпкой в руках и оглянулась по сторонам, как обычно это делала. Тут она резко остановилась и внимательно посмотрела на него.

– Алан? – Она подошла ближе. – О, я прошу прощения, что помешала! Но так удивительно видеть тебя в библиотеке – обычно она закрыта.

– Я знаю. Я взял одну из отцовских книг и решил, что смогу прекрасно почитать и здесь. По крайней мере, перемена декораций.

– Отличная идея. – Опал одобряюще кивнула. – Тебе нужны перемены. Знаешь, что я думаю?

– Что?

– Тебе следует больше гулять. Сейчас погода не очень хорошая, но весной и летом на улице так красиво! Прогулки пошли бы тебе на пользу.

– Прогулки? – с иронией спросил он. Опал покраснела.

– Извини. Ну, ты же понимаешь, о чем я говорю…

– Да, да, понимаю. – Он пожал плечами. – Боюсь, я не большой любитель «прогулок»…

– А почему? Ты ведь можешь, как любой другой человек, наслаждаться свежим воздухом! Мне кажется, тебе были бы приятны новые впечатления.

– Думаю, были бы. Но я прячусь не от впечатлений, а от людей.

– Прячешься? – Опал удивленно смотрела на него. – Ты боишься людей? Я думала, ты ничего не боишься! Ведь та боль, те страдания, что пришлось пережить тебе, намного сильнее всего, что выпадало на долю большинства людей. Мне казалось, самое страшное уже позади, и теперь тебе нечего бояться.

– Не думаю, что это какое-то особенное мужество. Просто выжил, и все.

– Чтобы выжить, тоже требуется немалое мужество. Алан улыбнулся.

– Боюсь, ты судишь по себе.

– Ой, нет, я не сильная! – Опал выглядела смущенной. – Я сама не очень-то люблю гулять. Ну, знаешь, прогуливать малыша и так далее. Я знаю, что люди говорят обо мне.

– Им не о чем волноваться, – уверил ее Алан. – Любой, кто с тобой знаком, не сможет не любить тебя или дурно отозваться о тебе.

– И о тебе тоже! Так почему же ты прячешься от людей?

Он задумчиво посмотрел на нее, слегка улыбнулся.

– А ты не уступаешь ни на йоту!

– Что ты имеешь в виду?

– Большинство окружающих меня людей сразу принимают все мои отговорки, никогда ни на чем не настаивают. Они прощают мне все капризы, потому что я – инвалид. Даже Миллисент не скажет мне ни слова против.

Опал внезапно встревожилась.

– Я не хотела, чтобы показалось, будто я пытаюсь кого-то переделать. Я не имею права говорить тебе, что хорошо, что плохо.

– Не извиняйся! Ты права. Кажется, за последние годы меня слишком избаловали. Все родственники жалели меня, старались во всем угождать, и особенно Миллисент. – Алан пожал плечами. – Она словно чувствует себя виноватой. И я даже не знаю, почему. Наверное, ей просто неловко, стыдно, потому что она молодая, сильная и здоровая – в отличие от меня.

– Миллисент любит тебя!

– Знаю. – Он вздохнул. – Вот почему так тяжело видеть, как ей плохо и быть не в состоянии чем-нибудь помочь.

– Понимаю. – Опал кивнула. – В последнее время, когда стало не видно мистера Лоуренса, у нее очень грустное настроение. И даже Бетси почти не заходит.

– Это, должно быть, как-то связано с Джонатаном. У них с Милли, по-моему, что-то произошло. Но как можно помочь человеку в такой ситуации? – Алан мог понять и прекрасно понимал, что такое безответная любовь; он почувствовал это на себе.

Вспоминать об этом лишний раз было тяжело, и Алан судорожно подыскивал тему, которая могла бы отвлечь от проблем разбитых сердец.

– Знаешь, что… у меня есть к тебе предложение.

– Что?

– Ну соглашение, контракт.

– Хорошо, – медленно согласилась Опал.

Он засмеялся.

– Не смотри так подозрительно! Вот что я предлагаю: завтра днем я пойду на прогулку, если, конечно, будет подходящая погода, но при одном условии – если ты пойдешь со мной.

– Я? Но зачем?

– Ты сказала, что тоже боишься выходить. И если уж я рискую стать посмешищем всего города, то уж, естественно, предпочту делать это не одному, а в компании. Тебе нужен свежий воздух не меньше, чем мне, если не больше.

Опал колебалась. Он молча ждал, скрестив руки на груди и наблюдая за ней.

– Хорошо. – Вид у ней был совершенно испуганный. Она была просто в панике. – Но ты же будешь со мной?

– Да, рядом. – Он непроизвольно протянул руку, и Опал доверчиво пожала ее.

– Может быть, я смогу сделать это… если ты будешь рядом.

На следующий день они пошли на прогулку, и, к своему удивлению, обнаружили, что это было совсем не так страшно, как казалось. После этого они ощутили неповторимое чувство свободы и покоя. Алан собирался продолжить прогулки до конца января.

– У меня есть еще одно предложение, – сказал Алан, когда однажды они с Опал сидели в гостиной. Он качал на коленях Роберта, заставляя малыша визжать от удовольствия, а Опал шила сыну новую распашонку.

Опал подняла на него наполовину встревоженный, наполовину заинтригованный взгляд.

– Я собираюсь пойти в воскресенье на обед к тетушке Мод.

Опал уставилась на него.

– Правда? Вместе с Миллисент? Ну что ж, это просто замечательно!

Он пожал плечами.

– Не знаю, насколько это замечательно, но я подумал, что давно уже пора появиться у родственников. Действительно, чего бояться? Они что, съедят меня? А так все же новые встречи, впечатления… Уже интересно.

Опал улыбнулась.

– Я рада. – Она помолчала, а ее улыбка сменилась озабоченным выражением. – А что ты говорил о каком-то предложении? Какое это имеет отношение ко мне?

– Я хочу, чтобы ты с Робертом пошла с нами.

– Что? – на ее лице был написан ужас. – О, нет! Мы не можем! Роберт и я… Я хочу сказать, что Роберт и я не принадлежим к вашей семье. Они подумают, это настоящая наглость!

– Глупости! Обещаю, никто не скажет против тебя ни слова.

– Они могут и не сказать – из-за тебя и Миллисент, но наверняка подумают. Всем станет очень интересно, с какой стати вы привели прислугу на семейный обед. И это нормально…

– Ты не просто прислуга! – Алан ненавидел, когда сама Опал или кто-нибудь другой называл ее «прислугой». – Ты – наш друг. И ты им понравишься – я говорю о семье. Все будут рады видеть Роберта. Да наша родня просто помешана на детях!

Опал все еще выглядела испуганной и неуверенной.

– Пожалуйста… нет! Я не могу пойти. Я буду очень скованной. Они знают обо мне и… и о том, как я попала к вам, о ребенке. В общем, все. Я не смогу этого вынести.

– Они уже все забыли, – Алан говорил необычайно уверенно, но знал, что это – ложь. Сам-то он понимал, что если дело касается сплетен и слухов, у его семьи, как и у всего Эмметсвилла, память огромная, как слон. Но еще он знал, что самый лучший способ заставить злые языки замолчать, а сплетни – умолкнуть – это познакомить Опал с семьей, и тогда все своими глазами увидят, какая она. Тогда большинство слухов и разговоров потихоньку сойдут на нет, а потом и прекратятся вообще. Привести же Опал под его с Миллисент крылом было лучшей возможностью представить ее.

– Кроме того, – добавил он, – если там появлюсь я, все будут заняты только этим, и у них просто не будет времени обратить на тебя внимание. Я принадлежу к сильнейшей ветви нашего семейного клана. А Коннолли далеко не такие любопытные, как Хэйзы, и у них нет своей тетушки Ораделли. Опал хихикнула.

– Я слышала, что Миллисент рассказывала о ней.

– Будь уверена, Милли говорила правду. Тетя Ораделли может святого довести до убийства. – Он заглянул в глаза Опал. – Скажи, что пойдешь со мной! Я и с места не двинусь без тебя. Опал, ты придаешь мне силы.

– Я согласна.

Опал уступила Алану, потому что не могла ни в чем отказать ему, особенно, если он просил ее так, как сейчас – особо подчеркивая, что нуждается в ее помощи и поддержке. Но по мере того, как приблажалось воскресенье, она все больше и больше жалела о своем решении.

Она страшилась предстоящей встречи с огромной, известной своими аристократизмом и манерами семьей Алана. Несомненно, все буду воротить от нее носы. Алан чудесный человек и считает всех остальных такими же добрыми и чуткими, как он. Но Опал знала, что это далеко не так. Возможно, в присутствии Миллисент и Алана никто не скажет ей ничего обидного, но она представляла, о чем они будут думать. Если Алан вот так открыто явится с ней на семейный обед, то родственники, несомненно, решат, что это не случайно. Что он испытывает к ней намного большее, чем жалость и сочувствие к попавшей в беду служанке. Чего доброго, они обвинят ее в том, что она, пользуясь инвалидностью Алана, пытается завладеть им.

Бывали минуты, когда Опал сама думала, будто она интересна Алану несколько больше, чем просто друг. Опал готова была поклясться, что в день, когда она стригла его, он чувствовал к ней настоящее физическое влечение. В конце концов, мужчина не может скрыть некоторых очевидных свидетельств его возбуждения. Она надеялась, что не ошиблась, и ждала от Алана других доказательств его страсти, но проходили месяцы, а их отношения оставались прежними. И она смирилась с тем, что Алан тогда испытал одно только желание и никаких других чувств, а так как в целом он продолжал относиться к ней спокойно и сдержано, и был наствящим джентльменом, то не смог воспользоваться подходящей ситуацией.

В первый раЗ Опал наяву убедилась, что Алан действительно поступает достойно и порядочно. Она знала, что принадлежит к другому кругу, и никогда не надеялась, что он полюбит ее, не говоря уж о том, чтобы когда-нибудь стать его женой. Но она бы с радостью согласилась лечь с ним в постель. Если ее жаждущее любви сердце не найдет счастья и утешения, пусть будет удовлетворена сжигающая ее изнутри страсть.

Неожиданная сила этой страсти удивила саму Опал. Она бы согласилась стать любовницей Алана, если бы он пожелал, просто потому, что ей хотелось отдать ему все, что было в ее силах. Опал испытала бы радость и гордость, если бы смогла сделать для него что-то приятное. Но она совершенно не ожидала, что в ней разгорится такое жаркое пламя охватывающего все ее тело желание – почувствовать губы Алена на своих, когда она касалась его. После того, что сделал с ней Джонсон, Опал думала, что никогда в жизни не захочет физической близости ни с одним из мужчин. Но Алан совсем не походил на известных ей мужчин; он не был грубым и пугающим. Он оказался хорошим, добрым человеком, и в атмосфере спокойствия и безопасности его дома. Опал снова почувствовала себя женщиной, познала любовь и желание.

Она страстно мечтала, чтобы Алан испытал к ней то же самое, пусть на короткое время. Ей хотелось почувствовать его объятия, его поцелуи, биение его сердца; ей хотелось ощутить его в себе, быть заполненой его страстью. Но Опал не обладала ни уверенностью, ни самонадеянностью, чтобы завязывать с Аланом интрижку, бросая долгие взгляды и пуская в ход «случайные» прикосновения. Она могла только желать, надеяться и страдать все ночи напролет, ночи, в которых не было его.

Обед в кругу его многочисленной семьи оказался не таким тяжелым испытанием, как ожидала Опал. И хотя иногда она наталкивалась на изучающие взгляды, никто ничего не сказал по поводу ее присутствия, а некоторые женщины даже поиграли с Робертом. Но главной причиной, почему она осталась в тени, явилось шумное оживление по поводу появления Алана. Все были так удивлены и обрадованы его присутствием, что поинтересоваться ею просто не хватило времени. Родственники мгновенно окружили его, восклицая, как это чудесно – видеть его, и делая бесконечные комплименты его внешнему виду и здоровью. Алан бы немедленно стеснён от Опал и Миллисент и начал болтать с многочисленной родней. Оказавшись одна, без Алана рядом. Опал испытала страх и неуверенность. Она старалась ни на шаг не отходить от Миллисент. К счастью, Милли отправилась помогать на кухне, где Опал чувствовала себя намного уютнее, и первую половину для она провела там, помогая готовить и разносить блюда. Только так она ощущала себя хоть немного приобщенной к этой семье, члены которой казались такими блистательными, красивыми, умными, великолепно одетыми. Она прекрасно понимала, что ни в чем не может сравниться с ними.

Самого застолья Опал боялась больше всего. Подумать только, чтобы прислуга сидела с ними за одним столом… Опал была уверена, что никто этого не одобрит. Хотя в то же время было бы странно, если бы она одна сидела и обедала на кухне.

Опал не знала, куда идти или что делать, и у нее отлегло от сердца, когда Миллисент твердо взяла ее за руку и посадила рядом с собой и Аланом.

Алан улыбнулся ей.

– Где ты была? Я не видел тебя с тех пор, как мы пришли. – Он казался довольным, даже веселым.

– Тебе понравилась встреча с семьей, – сказала она, – я так рада!

– Все прошло лучше, чем я ожидал, – признался он. – Но ты не должна была исчезать!

– Нет, – возразила Опал, улыбаясь и качая головой. – Я не отношусь к твоей семье. Им хотелось побыть с тобой. Я бы только мешала.

– Опал вместе со мной помогала на кухне, – вставила Миллисент.

– Ты не должна позволять им эксплуатировать тебя на кухне! Эта семейка может работой свести в могилу кого угодно, правда, Милли?

– Да, это точно, – Миллисент искоса взглянула на Опал, – но, мне кажется. Опал была не против?

– Нет, что ты, совсем нет! Я с удовольствием помогала.

– Это хорошо. Но не смей сегодня после застолья удаляться на кухню мыть посуду! Ты останешься со мной, и я тебя со всеми познакомлю.

От подобной перспективы Опал чуть не упала в обморок, но Алан, обычно такой чуткий, сейчас даже не обратил внимания на ее состояние. Когда все встали из-за стола, он настоял, чтобы Опал пошла с ним и провела время в обществе его кузин, и следующие несколько часов она чувствовала себя неловко, пытаясь поддерживать разговор. Один из кузенов Алана был так добр, что немного поболтал с Опал, и она слегка расслабилась, благодарная ему за легкое, приятное общение и непрекращающийся поток шуток.

И все-таки, когда он смогла уйти на кухню и в еще большей степени – когда пришло время раходиться, она почувствовала огромное облегчение. Опал знала: она чужая и для Хэйзов, и для Конноли, как бы ни были добры к ней Алан и Миллисент.

Ночью разразилась гроза, и Алан проснулся от ударов грома. Сердце бешено колотилось. В первую минуту он не мог ничего понять. Но потом, услышав тяжелые раскаты за окном, сообразил, что это гроза.

Странно. Гроза зимой была исключительной редкостью, чаще ее можно было наблюдать весной и летом. Алан даже не мог припомнить, когда в последний раз слышал гром.

Гром раздался снова, и наверху послышался тоненький плач ребенка. Гроза разбудила Роберта.

Алан сел на кровати, а потом при помощи веревки оказался в своем кресле. За последние несколько месяцев он научился это делать почти автоматически. Сняв кресло с тормоза, он подъехал к окну и отодвинул тяжелые шторы. Для этого времени года небо было необычным светлым и похожим на желтовато-дымные летние облака, предвещающие наступление града. Где-то за клубящимися занавесями туч блистала молния, освещая на мгновение небо, а потом через несколько секунд вновь рокотал гром.

Алан снова услышал плач ребенка, а через несколько минут – звуки легких шагов на лестнице. Он выехал в коридор. Опал спускалась на кухню. Увидев его, она вздрогнула, но потом вздохнула с облегчением.

– Алан! Ты напугал меня!

– Извини. Я не хотел…

– Тебя разбудил малыш? – На руках у нее был Роберт, и она равномерно покачивала его, пытаясь убаюкать. Роберт сонно морщился и пищал. – Извини…

– Нет, не малыш, а гром! А уже потом я услышал, что заплакал Роберт. Гроза, наверное, напугала его?

– Да, он проснулся из-за этих ударов. – Она все качала и баюкала его, но было очевидно, что он вовсе не собирается сейчас спать. Мальчика явно что-то беспокоило.

– Боюсь, он голоден! Я его кормила, но он, по-моему, не наелся. Так что проснулся не только из-за грозы. Явно хочет есть… Вчера вечером он заснул и не дождался, пока я приготовлю молочную смесь.

Роберт был упитанным, быстро растущим малышом, и Опал уже начала по утрам и вечерам понемногу подкармливать его смесью.

– Так ты приготовь ему сейчас! Тогда он, скорее всего, сразу заснет. Давай я подержу его, пока ты сделаешь все необходимое.

– Правда? – Опал благодарно улыбнулась. – Знаешь, а то с ним на руках все делать вдвое сложнее. Но сейчас слишком поздно, тебе, наверное, хочется спать, тем более гроза помешала…

– Нет проблем.

Оиал передала малыша Алаиу. Роберт вначале раскричался, но, почувствовав знакомые руки, притих – груди у Алана.

Алан поехал вслед за Опал на кухню, где она быстро зажгла керосиновую лампу, включила плиту и поставила кипятить воду. Было довольно холодно, и она немного дрожала. Она не успела ничего накинуть поверх ночной рубашки, когда второпях вскочила с постели, разбуженная плачем Роберта.

В свете лампы Алан видел очертания ее фигуры, а когда Опал повернулась, он обратил внимание на ее соски, выделявшиеся на мягкой фланелевой ткани рубашки. Несомненно, ее грудь реагировала на холод. Алан снова почувствовал, что его переполняет желание. Он наблюдал за Опал – как она двигается по кухне, наполняет ковш водой, ставит его кипятить, отмеряет нужное количество муки. Ее движения были быстрыми, экономными, и в то же время плавными. В Опал всегда, что бы она ни делала, чувствовалась женственность и изящество. Ее тяжелая грудь немного вздрагивала при ходьбе. У Алана пересохло во рту, и стало жарко, несмотря на холод в кухне.

Он почувствовал себя виноватым. Нельзя так жадно смотреть на нее. Он часто наблюдал за тем, как она работает, но никогда не испытывал ничего подобного. Такой жажды женщины. И уж наверняка он не должен сейчас…

Алан резко повернул свое кресло и выехал из кухни. Он направился к себе в комнату, где схватил со спинки кровати пиджак, и вернулся к Опал.

– Вот, – смущенно сказал он. – Накинь это. Ты, должно быть, замерзла.

Опал, оторвавшись от работы, удивленно посмотрела на него. Лицо ее смягчилось.

– Спасибо тебе. – Она подошла к нему, взяла пиджак и накинула на плечи. – Я немного замерзла, но не хотела подниматься наверх за шалью. – Она улыбнулась ему. – Ты очень хороший.

От ее благодарности его слегка покоробило. Знала бы Опал, о чем он думает, когда смотрит на нее. Отъехав от нее подальше на приличное расстояние, он стал укачивать Роберта. Но никак не мог заставить себя оторвать взгляд от ее подрагивающей груди. Он пытался остановить разыгравшееся воображение: вот рука скользит по мягкому изгибу ее бедер и вниз, по ногам…

Алан закусил нижнюю губу, сдерживая стон. Ну зачем он сам себя мучает, думая о запретных и невозможных для него вещах? Да и потом, просто непорядочно представлять Опал, такую нежную, чуткую и добрую, в своих нечистых помыслах; разве можно так низко и пошло думать о ней? Нет сомнения. Опал была бы в ужасе, догадайся, что он о ней думает. Но он становился невластен над своими мыслями, когда рядом была Опал.

– А вот и я! – весело сказала она, возвращая его в реальный мир и отрывая от тайных темных фантазий. Она быстро подошла к столу и взяла маленькую бутылочку. – Иди ко мне, моя крошка, – нежно заговорила она, забирая Роберта от Алана. – Давай-ка посмотрим, что у нас тут есть…

Она села на стул, привычно удобно положив Роберта на изгиб руки, и дала ему бутылочку. Алан слушал, как она ласково разговаривает и что-то напевает сыну. Опал была такой милой, что у него защемило сердце.