Текст книги "От Стамбула до Парижа"

Глава пятая

Четырнадцать лет назад. Февраль

– Где ты, Лиз? Если я не доберусь до Гайд-парка к двум, чтобы послушать выступления, мне конец. Уже полпервого!

Я сбросила вызов. Последняя палочка зарядки на телефоне бойко замигала мне. Прелесть. Я уже третье голосовое сообщение ей оставляю!

Позади меня выходили толпы людей со станции метро «Чаринг-Кросс». Голос Джона Леннона вещал из громкоговорителя, упрашивая проходящих дать миру шанс. Впереди плыли сотни и тысячи плакатов, за которыми угадывалась статуя Карла I на коне на Трафальгарской площади. Сразу бросалось в глаза то, что не было ни красных двухэтажных автобусов, ни черных такси. Улицы отдали людям.

Я закусила внутреннюю сторону щеки и проверила часы. Пятнадцать минут. Я устала ждать Лиз пятнадцать минут назад, и с тех пор продвинулась не больше, чем на сто метров. Если мои подсчеты верны, то мне понадобится пять часов, чтобы пройти два с половиной километра до Гайд-парка. О нет.

Грудь сдавило. Я потерла колючую шерсть джемпера, что мама связала и подарила мне на Рождество.

Эбби, у тебя нет причины паниковать, попыталась я себя успокоить.

Сверху пролетел вертолет, и по огромной толпе, которая еще увеличилась в размерах, пронесся гул. К нему добавился еще и свист; группа людей справа от меня двинулась вперед, и я шагнула к ним.

– Ай! – взвизгнула я, когда кто-то тяжелый отдавил мне ногу.

– Pardon, – сказал кто-то в ту же секунду, в которую я пробурчала «извините». – Вы в порядке?

Заметный акцент прорезал февральскую прохладу; я подняла голову, сама удивленная своим внезапным интересом.

Высокий мужчина с темными волосами – сверху они были длинные и волнистые, а по бокам более короткие – поднял руки в извиняющемся жесте. Он беспокойно хмурился. На оливковой коже намечалась щетина, губы были слегка приоткрыты.

Я поняла, что открыто пялюсь на него, пока он ждет ответа.

– Да, все нормально, – сказала я, хотя мой мизинчик пульсировал от боли. Кто-то пихнул меня сзади, но толпа удержала на месте. – Мы так медленно двигаемся, что одной ноги хватит.

Мужчина вопросительно посмотрел на меня и наклонил голову, пряча подбородок в поднятый воротник своей темно-серой куртки. Ветер трепал его волосы.

Не успела я объяснить ему, что это был сарказм, как нахлынула новая волна протеста «Not in Our Name»[2]2
  Антивоенные протесты нулевых годов.


[Закрыть]. Мужчина отвернулся, поднял руку и тоже стал выкрикивать слова.

Я хотела присоединиться, но из груди вырвались только хрипы. Я достала ингалятор из кармана куртки. Три раза встряхнуть, один раз нажать… Пшик получился жалким – лекарство закончилось. Дерьмо. Мне казалось, я заменила баллончик на прошлой неделе… Я положила его обратно в карман. Пальцы коснулись записки, которую получила от своего куратора. Перечитывать ее незачем: четыре слова насмерть въелись в мой мозг. «Можно было и лучше».

Сердце забилось быстрее, конечности закололо на кончиках пальцев. Я вдохнула холодный воздух, пытаясь наполнить легкие кислородом, но это едва ли помогло.

Очередная волна подтолкнула сзади, и меня прижало к женщине спереди. Голова закружилась. Только не это… Мне сейчас не до приступа. Я увидела постер со словами «не оставляй надежду» и понадеялась, что это хороший знак.

В голову вдруг пришла четкая мысль. План действий из шести шагов. Надо только вспомнить его, и я смогу побороть приступ. Мама написала его для меня, когда мне было семь. Как-то раз она даже прикрепила его мне на школьный рюкзак. Сейчас он лежит в чемодане, который папа мне подарил в первый день обучения в университете два с половиной года назад. Мы серьезно поговорили, и я пообещала ему, что буду прилежно учиться. Это обещание я никогда не нарушу.

Но теперь… Я не могу вспомнить ни одного пункта. Я достала ингалятор, надеясь, что смогу вытряхнуть из него хоть какие-то остатки лекарства. Кто-то толкнул меня, и ингалятор упал на землю. Черт. Я наклонилась, чтобы осмотреть землю под ногами, но повсюду были одни ботинки да угги.

– Разрешите, пропустите, – сказала я, но мои слова затерялись в шуме толпы. Я вдохнула воздух ртом, чувствуя, как сужаются дыхательные пути.

Люди вокруг закачались. Где мой… Почему все кружится?

Темнота. Невесомость. Голоса говорили сначала на иностранном языке, потом перешли на знакомый английский. Я попыталась сделать вдох и не смогла; на меня надели кислородную маску. Тут же стало возможно дышать, меня охватило облегчение.

Я заставила себя открыть глаза. Изображения приобрели очертания: на меня смотрела сотрудница полиции со сверкающим полицейским значком «EIIR»[3]3
  Elizabeth II Regina – королева Елизавета Вторая.


[Закрыть] на шлеме. Парамедик регулировал трубку, что крепилась к аппарату. Позади них толпилась еще группа людей.

– Дышите глубже, – сказал парамедик.

Устройство шипело и хрипело, пока я вдыхала лекарство. Дыхание нормализовалось.

– Можете назвать свое имя? – наконец спросил парамедик.

– Эбигейл, – ответила я приглушенно. Маску окутало паром.

– У вас что-нибудь болит, Эбигейл?

Я подвигала ногами, что покоились на подлокотнике скамейки. Голова лежала на чем-то мягком и сером, а вот в нижнюю часть спины впивались деревянные балки. Помимо этого чувствовала я себя нормально. Я покачала головой.

– Вы нас неплохо напугали, – сказала полицейская. – Хорошо, что молодой человек вас подхватил.

Из толпы выступил высокий мужчина. На нем была черная футболка, джинсы, и выглядел он так, словно вышел из рекламы Levi из девяностых – рельефные плечи, накачанные руки… Стоп. Это же он мне ногу отдавил. Подушка под моей головой – это, наверное, его куртка. Стоп, он меня поймал? Я закатила глаза. Мы что, разыграли сцену из какой-нибудь дурацкой романтической комедии? Задний план размывается, фокус остается на незадачливой девице и обворожительном герое, который ее спасает.

Мужчина присел на корточки рядом со скамьей; солнечный свет пробился через облака, из-за чего у него словно нимб появился. Он выглядел еще более встревоженным, чем до этого.

– Ты уронила, – он протянул мне раскрытую ладонь с ингалятором. Он ухватился за подлокотник скамьи, чтобы не упасть, и я заметила, что из-под рукава у него выглядывает шрам: под десять сантиметров, с еле заметным следом от швов, розовый на фоне его оливковой кожи.

– Спасибо, – сказала я, забирая ингалятор. Между нами в буквальном смысле пробежала искра: соскочила с кончиков моих пальцев и коснулась его ладони. Мужчина улыбнулся, от чего у него на щеках появились ямочки, и отошел.

Парамедик наклонился ко мне, чтобы снять маску и помочь мне сесть. Он взял меня за запястье и посмотрел на свои часы, а я не отрывала взгляда от мужчины в черной футболке. Он следил за разворачивающейся сценой.

– Хм-м, – пробормотал парамедик. – Пульс у вас довольно высокий.

Я посмотрела на свои ботинки и крепче сжала ингалятор в руке.

– Вы астматик? – парамедик надел на мою руку тонометр и стал его надувать.

– Да, но сейчас все хорошо. У меня закружилась голова, а лекарство закончилось. Я запаниковала, – я застучала зубами от холода.

Мужчина в черной футболке взял куртку со скамейки, но не надел ее, а накинул мне на плечи. Как будто зажигалкой щелкнули – мне тут же стало тепло.

– Спасибо, – поблагодарила я его, укутываясь плотнее. Учуяв своеобразное сочетание цитруса и специй, я непроизвольно вдохнула запах от куртки.

Парамедик, понаблюдав за мной со вскинутой бровью, снял тонометр.

– Жизненные показатели в норме, но вам, Эбигейл, лучше идти домой, – он начал собирать свою сумку.

– Я не могу, – запротестовала я. – Мне нужно в Гайд-парк.

– Вам нельзя перенапрягаться, – он кивнул на мужчину в черной футболке. – Сходите в кафе, попейте чаю с тортиком со своим парнем, а потом уже отправляйтесь на шествие.

– Мой па… – я посмотрела на него, чувствуя, как горят мои щеки.

Мужчина даже не шевельнулся. Может, он не понял, что имелось в виду?

– Он не мой парень, – пробурчала я, заелозив на скамейке.

– Он ее рыцарь в сияющих доспехах, – хмыкнула полицейская, подтолкнув парамедика плечом. Они оба рассмеялись, а я подняла воротник куртки, стараясь не смотреть на мужчину.

Парамедик закинул сумку на плечо и вздохнул.

– Но если серьезно, с обмороками не шутят.

Это я знала. Мама постоянно мне об этом напоминала с тех пор, как я упала в обморок, хотя это случилось один-единственный раз.

– Может, у вас клаустрофобия на открытом пространстве, – продолжил он.

– Клаустрофобия?

– Вполне возможно. Это не очень частое явление, но такая клаустрофобия может вызывать астму. Поэтому, – сказал он, поправляя сумку, – вовремя меняйте ингалятор и повидайтесь со своим врачом, проверьте здоровье. Хорошо?

Он улыбнулся мне и повернулся к толпе. Полицейская наклонила голову:

– Берегите себя.

– Постараюсь, – ответила я.

Она ушла, и толпа постепенно разошлась.

Позади маршировали протестующие с символами мира на щеках и плакатами в руках. Звучала песня The Beatles «All You Need Is Love». Я натянула воротник повыше. И что теперь?

Надо добраться до Гайд-парка без всяких приключений. Если не получится, отличной оценки мне не видать. Мой куратор сказал, что набросок моей диссертации – а это двадцать процентов моего итогового экзамена – на лучшую оценку не тянет. Нужно послушать выступления других, чтобы почерпнуть вдохновение. Видимо, он решил, что мои цитаты не очень уместны. Но как мне теперь туда идти, если здесь столько протестующих (хотя был слушок, что такое количество людей просто не пропустят), а мой ингалятор закончился?

– Пойдем за чашечкой чая?

Я повернулась к единственному человеку, что остался стоять у скамейки. К мужчине в черной футболке.

– Что, прости?

– Доктор посоветовал выпить чашку чая.

Я улыбнулась. Он решил, что парамедик всерьез прописал мне чай.

– Ты не обязан.

– Но я хочу, – искренне и мягко заверил меня он. – Хочу убедиться, что ты в порядке.

– Это очень мило с твоей стороны, но…

Ну вот. Опять это «но». Карточка «выйти из тюрьмы». Но что? Мама сказала бы не разговаривать с незнакомцами, папа бы напомнил, что у меня на носу дедлайн диссертации. Эми, моя старшая сестра, выдала бы, что здесь и думать нечего. Мол, он безумно красив, соглашайся и потрахайся хорошенько.

– Да все нормально. Я могу о себе позаботиться.

Мужчина кивнул:

– Я понимаю.

И не сдвинулся с места. Он сложил ладони вместе и подышал в них, растер между собой.

– Ой, прости! – Я стянула его куртку со своих плеч. – Спасибо за куртку.

– Rica ederim, – ответил он.

Наши пальцы на мгновение соприкоснулись, и по ним снова пробежала искра. Мы оба вздрогнули и посмотрели друг на друга. Мужчина улыбнулся шире, ямочки на щеках стали глубже. Ну прямо из рекламы вышел, по-другому и не скажешь. Но в его облике мне виделась тень застенчивости, робости, словно он посмеялся бы над идеей украсить обложку мужского журнала.

Он повел плечами, что скрывались под курткой, повернулся к толпе протестующих и пошел к ней. В голове вдруг снова образовалась легкость; неужели опять приступ? Но чувство было другим, более глубоким. На подкорке сознания зазвучал голос Лиз: почему ты его отпустила?

Не глупи, сказала бы я ей. Мне сейчас не до парней: через два дня сдавать диссертацию, через три месяца – итоговый экзамен. И вообще он просто был учтив, вот и все.

Да ладно тебе, Эбс, живем один раз! Тебе завтра двадцать один исполняется! Чашечка чая никому не повредит.

Я закусила внутреннюю часть щеки, посмотрела на часы и подскочила так, что заболели колени.

– Подожди! – выкрикнула я.

Но мужчина уже растворился в толпе.

Глава шестая

Я пробивалась через толпу, на этот раз держась поближе к бордюру и то и дело вставая на цыпочки, чтобы осмотреться. Мне нужна серая куртка, и ничего больше. Пожалуйста! Черт. Да тут почти у всех темно-серые куртки!

Дура. Чем я только думала? Зачем я преследую парня, что спас меня и одарил обворожительной улыбкой? Нет, все не так. Я преследую его, чтобы нормально поблагодарить за то, что он поймал меня и вызвал доктора. Просто хочу быть вежливой, убедила я себя.

Стоп. Что это вон там?

Не обращая внимания на неодобрительные взгляды, я проталкивалась в центр толпы. Сердце гулко билось в груди. Я попыталась обойти коляску с орущим ребенком, что хотел выбраться, но потеряла равновесие и полетела на ближайшего человека. Тот меня поймал, но слово «спасибо» так и застряло у меня в горле, когда я встретилась взглядом с уже знакомыми глазами.

Мимо нас люди словно проносились на полной скорости, а время вокруг нас будто замедлилось. Ох. Я закрепляю за собой роль взбалмошной девицы из романтической комедии, а он – красивого незнакомца, что ее спасает.

Он поставил меня на ноги и отпустил.

– Нам надо перестать так встречаться, – сказала я, но мои слова заглушило скандирование протестующих.

Мужчина выжидающе на меня посмотрел. В нас врезались люди; после очередного толчка в спину я уткнулась в грудь незнакомцу. Облачка пара из наших ртов смешались между собой.

– Эм-м, да, я бы не отказалась от чая, – сказала я.

Мужчина был в замешательстве. Я заправила прядки отросшей челки за уши.

– В смысле, я передумала. Чай – это замечательно. Как доктор прописал. Не хочу упасть в обморок, пока иду домой, ингалятор-то пустой.

Я нервно хихикнула. Вот уж не думала, что найду в приступе астмы что-то смешное. Но я выжила, хотя мама всегда твердила, что приступ я не переживу. Спорить не буду, ситуация была страшная.

– Есть милое кафе на Вильерс-стрит. Ты как? Я твоя должница, – я наклонила голову, и пряди челки снова упали мне на лицо. – С меня чашка чая за… э‑э… двойное спасение.

– Хорошо, – усмехнулся он, от чего у него появились легкие ямочки.

Мы проскользнули через небольшой промежуток между ограждениями и вернулись на Чаринг-Кросс. Идти против толпы казалось неправильным, но во мне бурлило предвкушение: мне будто дали черный холст и разрешили мазать по нему любыми красками. Раньше я никогда такого не ощущала.

Мы повернули на Вильерс-стрит – узенькую, мощеную улицу, недоступную машинам и грузовикам. С обеих сторон магазины заполнили любители шопинга по выходным, воздух отяжелел от запаха жареного лука из ближайшего ларька с хот-догами. На протест, выходя со станции метро «Набережная», подтягивались еще сотни и сотни людей.

– Кстати, я Эбби, – сказала я, краем глаза глянув на мужчину и тут же опустив взгляд на свои ботинки.

– Озгюр, – он протянул мне руку, и я пожала ее. Ладонь у него была крепкая и твердая; по пальцам растеклось тепло.

– Ты из Лондона, Озгюр? – спросила я, с трудом выговаривая его имя.

– Нет, я из Стамбула, район Бешикташ.

– Ты – турок? – Я чуть не впечатала ладонь в свой лоб от собственной тупости. – В смысле, да, ты – турок. Это утверждение, а не вопрос.

– Да, я турок. А ты… англичанка?

– Наполовину. Мой отец из Уэльса, но еще в молодости он переехал в Уэст-Мидлендс, – я подняла воротник пальто повыше. – Ты здесь отдыхаешь?

– Отучиваюсь год в Университетском колледже, чтобы получить магистра. У них курс связан с моим университетом. Еще я изучаю интенсивный английский.

– У тебя прекрасный английский!

Озгюр просиял и улыбнулся шире некуда. Ямочки на щеках стали такими большими, что в них поместилось бы по монете в один фунт.

– Спасибо, ты очень добра. Но мне кажется, нужно больше практиковаться.

Пусть на тебе и практикуется, зазвучали в голове слова Лиз не без двусмысленного оттенка. Я покраснела.

– Можно просто Оз. Так меня зовут все английские друзья, – сказал он и открыл передо мной дверь в кафе.

Оз захотел сам пойти за напитками и моих возражений не слушал. Я пошла к креслу у окна и стянула куртку. Через пару минут Оз вернулся с подносом, на котором стояла чашка чая, кружка кофе и тарелка с имбирным печеньем в форме сердца. Покрыто оно было розовой глазурью.

– Это тебе, – он указал на печенье.

– Спасибо, – мои щеки покрылись густым румянцем. Я так и не научилась это контролировать: краснею каждый раз, когда мне стыдно или я смущаюсь. В школе меня за это часто дразнили – оттенок моих щек почти не отличается от цвета моих волос.

Оз снял куртку и сел.

– У моей сестры тоже астма. Врач говорил, что имбирь помогает при приступах. В кафе было только это.

– А, понятно, – я почувствовала себя дурой за то, что решила, что печенье значило что-то другое.

Я вдруг вспомнила, какой сегодня день, – до этого все мои мысли занимала диссертация. Лиз упрашивала сходить с ней на танцы в честь Дня святого Валентина сегодня вечером, но я сказала, что у меня нет времени. Все мои планы на день рождения отложились до следующей субботы.

Я отломила кусочек печенья.

– Я и не знала, что имбирь на такое способен, – пока я жевала, пряности щекотали мне язык. – Я обычно в обмороки не падаю, но спасибо, что поймал.

– Rica ederim, – Оз сделал глоток черного кофе.

– Что это значит? Ты сказал мне это еще у скамейки.

– Переводится как «пожалуйста». Я иногда забываю, на каком языке говорю.

– А на скольких ты говоришь?

– На четырех.

– Четырех?

– Не в совершенстве. Лучше всего я знаю турецкий и английский, а когда получал степень, учил арабский и французский.

– Ого, – прошептала я, придавливая чайный пакетик ложкой и добавляя немного молока.

Оз поставил кружку на стол и откинулся на спинку кресла.

– Ты тоже учишься?

– Да, в Королевском колледже Лондона. Изучаю PPE.

– Что это?

– Философия, политика и экономика.

– Будешь работать на государство?

Я качаю головой. Рот набит печеньем.

– Пойду в юридическую школу, – сказала я, прикрывшись рукой.

– Хочешь быть юристом?

– Адвокатом какой-нибудь организации, – кивнула я. – Хорошая работа, великолепная карьерная лестница, – отчеканила я слова, заученные с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. – А ты?

Я подула на чай.

– Чем хочешь заниматься после получения магистра?

Он задумался, подался вперед, баюкая чашку в руках.

– Мне нравится путешествовать по Англии и жить здесь. Завораживает, – в глазах мелькнула искра. Он взял чашку со стола; под ярким светом кофейни шрам был еще заметнее. – Хочу больше путешествовать.

– А ты всегда по субботам ходишь и спасаешь падающих дев? – спросила я, подняв бровь.

Улыбка Оза стала шире.

– Hayir. Нет. Обычно я хожу с друзьями в кино, чтобы улучшить английский. Есть небольшой кинотеатр на Лестер-сквер под названием «Принц Чарльз», в котором крутят классику. Там даже ночью фильмы идут.

– Правда? Никогда о нем не слышала. – Ночью я стараюсь не уходить далеко от своего жилья на Стамфорд-стрит – это где-то в двадцати минутах от нас по мосту Ватерлоо – или от университетского кампуса. С Лиз ладно, еще безопаснее – чем больше, тем лучше. Неподалеку от нашего общежития есть кинотеатр «Одеон». – И какой у тебя любимый фильм?

Оз на секунду задумался.

– «Бешеный бык».

– Фильм про боксеров с Де Ниро в главной роли?

– Там не только про бокс, еще про человеческий дух и любовь.

Я поперхнулась чаем.

– Любовь?

– Про разрушительную любовь.

– Тяжелый фильм, наверное.

– История мрачная, но актеры что надо. А ты другие фильмы смотришь?

– «Перед рассветом» – мой любимый.

– Не смотрел.

– Он давно вышел.

– О чем он?

– Хм-м… Наверное, о том, как человек готов рисковать. В поезде американец встретил француженку. Он убедил девушку сойти в Вене, прежде чем отправляться в Париж. Они прекрасно провели день, и он уехал обратно в Америку, – я сделала глоток чая.

– Это весь сюжет?

– Вроде того. Они согласились встретиться через шесть месяцев в Вене.

– И что, встретились?

– В конце фильма мы об этом не узнаем, но я смотрела продолжение, – я поиграла бровями.

– Придется посмотреть.

– Обязательно. Прекрасный фильм. Сюжета не так много, но есть насыщенные диалоги и прекрасные виды. У персонажей такая связь, это просто невероятно. – Мыслями я перенеслась в Париж, где и проходило действие второй части.

– Ты бы так смогла?

Кружка замерла у моих губ.

– Что?

– Смогла бы сойти с поезда в Вене с кем-то, кого ты только что встретила?

– Нет, – решительно сказала я.

– Почему?

– Начнем с того, что я в принципе не стала бы путешествовать по Европе в одиночку и на поезде. Вена, конечно, это здорово, но Париж? Его архитектура, музеи, еда… – Я сделала глубокий вдох, словно передо мной поставили тарелку со свежеиспеченным круассаном. – Я бы не стала отказываться от возможности провести лишний день в Париже.

– Ты там никогда не была?

Я поправила легинсы, чтобы дырочку на колене было почти незаметно.

– Нет. Каждое лето я езжу на побережье Уэльса со своей семьей. А ты?

Оз кивнул.

– Там именно так красиво, как ты себе и представляешь.

– Моя лучшая подруга Лиз упрашивает меня поехать с ней в путешествие этим летом. Шесть городов за десять дней.

Оз заелозил в кресле.

– Это же прекрасно.

– Вроде того, но… – я поправила рукава. – Я посмотрела цены… Один билет на поезд стоит пару сотен фунтов, а там еще и хостелы, еда, мелкие расходы… Дорого получается. И вообще мне надо работать все лето, чтобы хватило денег на юридическую школу и жилье.

– Сколько ответственности в таком юном возрасте.

Такое может сказануть кто-нибудь вроде моего дедушки.

– Yani, я хотел сказать, что мне очень жаль, что тебе приходится делать такой выбор. Мир ведь тебя ждет.

Его что, наняли Turkish Airlines, чтобы он делал им рекламу?

– Я уверена, что мир никуда от меня не убежит и я успею попутешествовать, когда найду работу. – Я поджала губы и опустила взгляд на чашку.

– Tabii ki, конечно. У тебя свои… э‑э… приоритеты. Но если вдруг передумаешь, имей в виду, что приключения тоже насыщены опытом и знанием. Можно посмотреть мир, познать чужую культуру, как живут в других странах… Даже если ты ограничена в средствах, что-нибудь придумать можно.

Я теребила пальцами катышек шерсти, что был у меня на рукаве. Пару недель назад я была на ярмарке профессий, и оказалось, что после университета открывается очень много возможностей, о которых я даже не думала. Признаюсь, некоторые меня даже увлекли.

– Стамбул, наверное, очень красив, – сказала я после недолгой паузы. – Что-то вроде Европы и Азии в одном флаконе, да?

– Да. Безумный город. Можно за день исследовать два разных континента.

– И жаркое солнце есть?

– Да. Летнее солнце очень жарит. А еще у города богатая культура – он отражает империи, которые когда-то им правили. Но я никогда не бывал в Вене, хотя хотел бы.

– И я. В фильме там очень красиво. Надо бы пересмотреть, освежить воспоминания. Правда, моя сестра сломала диск.

– Раздражающие сестры? Понимаю.

– Вот-вот. Это еще не самое худшее. Как-то раз, когда мне было восемь и мы играли в прятки, она заперла меня в сарае на четыре часа.

Он закусил нижнюю губу, чтобы не расхохотаться.

– Uf ya. Жестоко.

– Травма на всю жизнь, – заверила я его, положа руку на сердце. Оз испустил громкий смешок; его лицо просветлело, ямочки стали глубже. Я поняла, что пялюсь на них.

– А твоя сестра? – Я отвела взгляд. – Назови худшую ее проделку.

Оз задумался.

– Порвала мои футбольные карточки и спустила их в унитаз. Мне было десять.

Я прижала пальцы к приоткрывшемуся от удивления рту.

– Да-да, знаю, безумие, – сказал он.

– И что сделала твоя мама?

Он цокнул языком и мотнул головой.

– Ей было все равно. Кажется, она забрала у сестры велосипед на один день.

– А папа? Он был строже?

Оз посмотрел в окно.

– Он умер, когда я был маленьким, – он стиснул челюсть, пальцы машинально прикрыли шрам и потерли его, будто пытаясь стереть плохие воспоминания.

– Извини, – прошептала я.

Бариста опустошал фильтр из-под эспрессо, люди вокруг негромко переговаривались между собой, французский певец нежно напевал из аудиосистемы.

– Я буду скучать по Лондону, – произнес Оз.

– Почему? Куда ты?

– Я улетаю завтра.

– Улетаешь? – переспросила я немного слишком громко. – Э‑э, в смысле, как жаль.

Оз повернулся ко мне и наклонил голову.

– Очень жаль. Завтра в семь я вылетаю из Хитроу и отправляюсь в Стамбул. Мой рюкзак в камере хранения на станции «Мраморная арка». Сегодня в шесть я иду на прощальную вечеринку с друзьями в ливанский ресторан на Эджвар-роуд. Ночь проведу в аэропорту, – он залпом осушил чашку кофе и поставил ее на стол. – А сейчас мне нужно вернуться на шествие.

– Оу. – Я поставила чашку на блюдце, от чего чай внутри заплескался.

– Идем со мной, – он произнес это так тихо, что я не сразу поняла, что он сказал.

– Что?

– Идем со мной на шествие. Ты выпила чай и съела печенье. Тебе лучше?

Я кивнула.

– Да. Но мне нужно возвращаться домой и работать над диссертацией.

– В воскресенье?

– Мне сдавать ее в понедельник.

– О чем она?

– О том, безупречная ли у Великобритании демократия.

– Интересно.

– Мне нужно было послушать выступления в Гайд-парке, чтобы черпнуть вдохновения для цитат, но сейчас я уже не успею. И мне еще много материала нужно прочитать.

– И откуда ты возьмешь цитаты?

Я пожала плечами.

– Без понятия. Пойду на шествие и поспрашиваю людей: что они думают? – Я издала невеселый смешок.

– Да, – оживленно подтвердил Оз. – Там ведь самые разные личности с разным опытом и убеждениями. Спросим, почему они пришли на шествие, верят ли в то, что слова людей убедят правительство в их правоте. А потом ты придешь ко мне на вечеринку, опросишь моих друзей.

– Ты предлагаешь подойти к незнакомым людям и спросить их мнение о демократии? – Я рассмеялась.

– А почему нет? – спросил он.

Девушка, что сидела за соседним столиком, откашлялась и стиснула в руках книгу.

– Ну… – Я наклонилась ближе к нему и понизила голос. – Мы так не делаем.

Оз улыбнулся.

– Какие же британцы закрытые.

– Не зря про нас существует такой стереотип.

– Но ты не такая, – он положил руки на колени. – Ты не боишься заговорить с незнакомцем. Я в тебя верю. Ты сможешь подойти к людям на шествии и спросить, верят ли они в то, что изменят курс истории. И мои друзья будут рады поговорить с тобой, сравнить их правительство.

Я села на краешек кресла.

– Извини, это все замечательно звучит, но я, наверное, не смогу. У меня очень мало времени.

– Ты же не завалишь диссертацию?

– Нет, но…

– И у тебя еще есть завтра? Однажды тебя спросят, что ты делала в этот великий исторический день. И что ты ответишь?

Ну да, из его уст-то все просто звучит, словно я и впрямь могу вернуться с ним на шествие, а потом пойти на вечеринку. Но мой куратор дал мне очень расплывчатые исправления – он так и не сказал, какие конкретно аргументы мне нужно подправить. А я провела недели, нет, месяцы над этой диссертацией. Обидно. И вообще завтра у меня день рождения. Вдруг за мной так и закрепится прозвище «Эбби, у которой нет личной жизни».

– Не всегда можно найти ответы в книгах, – добавил Оз с поддразнивающим выражением лица.

Его глаза встретились с моими. Я точно знала, какие у меня приоритеты, но его карамельные глаза так и затягивали меня.

Я так и слышу, что бы сказала Лиз: горячий красавчик предлагает тебе оторваться от рутины и сделать что-то новое? Вперед! Еще и кулаком потрясла бы для острастки. Сестра бы не согласилась: она считает, что стоит вступать только в длительные отношения, которые приведут к бриллианту на пальце, шествию к алтарю и медовому месяцу в Солихалле. Если это всего на пару часов, то и утруждаться не стоит. Но что думаю я сама?

Оз встал, убрал со стола тарелку и чашки и надел куртку.

– Так ты со мной?