Текст книги "Мой продуктивный мозг: Как я проверила на себе лучшие методики саморазвития и что из этого вышло"

Давайте сразу оговоримся: свой вклад в такое сложное явление, как взгляд человека на жизнь, одновременно вносят несколько генов. Но особый интерес представляет серотониновый транспортер – ген, благодаря которому происходит незаметное для нас бессознательное научение и формируются наши подсознательные предубеждения.

Серотониновый транспортер создает белки, очищающие химические вещества, с помощью которых от нейрона к нейрону передаются сообщения. И он же старается потом переработать как можно больше этих белков, чтобы их можно было использовать снова.

У всех есть две копии (аллели) этого гена. Бывают они двух видов: короткие (S-версия) и длинные (L-версия). У гена L-типа есть два подвида, LA и LG – и в них легко запутаться, потому что LG ведет себя почти так же, как гены S-типа.

Это важно, потому что типы S и LG содержат меньше ДНК, а значит, производят меньше транспортных белков. Из-за этого больше серотонина остается между нейронами – а это значит, меньше попадает непосредственно в нейроны, и передается меньше сообщений.

У каждого из нас есть следующие типы серотониновых транспортеров: SS (короткие), SLA (средние), SLG (короткие), LALA (длинные) и LGLG (короткие), причем самые распространенные из них – SL, а наиболее редко встречающиеся – SS (по крайней мере, среди жителей Великобритании, в других странах мира показатели могут отличаться){23}23
  Например, в Китае, Корее и Японии SS-версия серотониновых транспортеров встречается наиболее часто: Noskova T et al., (2008) «Ethnic Differences in the Serotonin Transporter Polymorphism (5-HTTLPR) in Several European Populations», Progress in Neuro-Psychopharmacology and Biological Psychiatry, vol. 32, pp. 1735–1739.


[Закрыть].

Оказывается, если у человека есть хотя бы одна S– или LG-аллель, у него будет более активное, чем у других, миндалевидное тело (часть мозга, отвечающая за выявление опасности){24}24
  Pezawas L. et al., (2005) «5-HTTLPR Polymorphism Impacts Human Cingulate-Amygdala Interactions: a genetic susceptibility mechanism for depression», Nature Neuroscience, vol. 8, pp. 828–838.


[Закрыть]. Кроме того, таким людям чаще свойственны негативные когнитивные искажения, они набирают больше баллов по стандартизированным тестам на тревогу, и риск депрессии у них выше. Другие исследования выявили, что у людей с длинными типами транспортеров чаще встречаются позитивные когнитивные искажения.

Но, хотя и кажется, что на этом можно бы «закрыть дело» о генах волнения, на самом деле все не так просто. Хотя одни исследования выявляют связь между короткими аллелями и тревожным темпераментом, другие обнаруживают прямо противоположное. Лонгитюдное исследование Авессалома Каспи и Терри Моффитт в 2003 году приблизило нас к разгадке этого парадокса. Ученые анализировали не только генетику, но и количество трудностей, выпавших на долю человека. Они обнаружили, что люди с генами коротких типов действительно имели бóльшую склонность к тревоге и депрессии, но проявлялись они, только если обладатели генов переживали хотя бы одно стрессогенное событие (развод, жестокое обращение, смерть любимого человека). Если же жизнь их была спокойной, они реже страдали от депрессий, чем люди с генами длинных типов. Получается, один и тот же ген может быть и «геном волнителя», и «геном воителя» – и зависит это от того, что случится с вами в жизни.

Получается, S-типы делают мозг людей суперпластичным, способным на удивление хорошо усваивать и сохранять данные жизнью уроки. Недостаток такой пластичности? Опыт переживания стрессовых ситуаций с большей вероятностью научит ваш мозг тому, что в жизни много страха и что мир – место в целом опасное. Зато и обратное ваш мозг усвоит быстрее, если дать ему шанс.

Илейн Фокс подтверждает эту догадку. В ее исследованиях у людей с генами коротких типов действительно быстрее развивались не только негативные, но и позитивные искажения: «Если разом случатся несколько неприятностей, у вас быстрее разовьется негативное искажение, и потом оно будет только подкрепляться. Но с таким же успехом, если начать развивать позитивные искажения, люди с этим генотипом вероятнее сформируют позитивный образ мыслей», – рассказала мне Фокс.

Итак, мнения ученых сходятся: люди с коротким типом серотониновых транспортеров более уязвимы для долгосрочных эффектов стресса, но и положительный опыт они тоже усваивают быстро. Учитывая, сколько в моей жизни было тяжелых переживаний (развод родителей, когда мне было пять лет; смерть отца, когда я была тинейджером), я готова поспорить на деньги, что являюсь носителем гена короткого типа. Насчет Джолиона я не так уверена, но думаю, он, скорее всего, супержизнерадостный носитель гена длинного типа. Мы даже шутили: окажись мы оба носителями генов короткого типа, это стало бы комплиментом для его родителей и своего рода пощечиной для моих.

И генетический тест действительно выявил, что он – носитель генов SS-типа, а значит, его мозг быстро учится на жизненном опыте. Когда Джолион рассказывает о своем детстве, кажется, что ему по жизни очень повезло: никаких эмоциональных переворотов, никто из близких не умер, над ним никогда не издевались, он не подвергался жестокому обращению. Благодаря удачному сочетанию генетики и жизненного опыта он сделался невероятно устойчивым к любым взлетам и падениям, любому стрессу. И на жизнь он всегда смотрит оптимистично.

Я же, как оказалось, отношусь к 50 % людей, у которых гены частично короткого и частично среднего типа. По сути это значит, что чувствительность у моего мозга средняя: он не слишком устойчив к воздействиям, но и не самый чуткий на Земле.

Возможно, за меня опять говорит мой негативизм, но, по-моему, хуже просто не придумаешь. Копия гена короткого типа делает меня более склонной к формированию негативных когнитивных искажений в результате стрессов. Копия гена длинного типа делает мой мозг не самым пластичным – а значит, изменить то, что есть на данный момент, тоже окажется нелегко.

Пожалуй, сейчас самое время разобраться в том, что именно происходит в мозге, когда у человека появляются тревожные мысли. Это позволит предположить, что именно изменится, если я достигну поставленных целей. Оказывается, строение нервных цепей в этой области уже довольно подробно изучено – по крайней мере, в той степени, в которой мы вообще понимаем, что такое мысль. Однажды я попросила Герайнта Риза, выдающегося нейробиолога из Университетского колледжа Лондона, объяснить, что должно произойти в мозге, чтобы у нас в сознании появилась мысль. Я думала, что как крупный ученый он даст мне однозначный ответ. Но он сказал: «Мысль – это состояние сознания. Широко распространено мнение, что состояния сознания (содержание наших мыслей) коррелируют с состояниями нервной системы (происходящее в мозге), но как одно преобразовывается в другое, пока точно не известно».

Даже лучшие нейробиологи до сих пор не знают, каким образом активность мозга превращается в осознанные мысли, тревожные или спокойные. Цитата Эйнштейна, которая использована на сайте Герайнта Риза в качестве подзаголовка, по-моему, довольно точно это описывает: «Если бы мы знали, что делаем, это не называлось бы исследованием, не так ли?»

Но кое-что нам все же точно известно: чтобы мы начали бояться какого-либо стимула, должен активизироваться хотя бы один из наших органов чувств. Сенсорная информация постоянно поступает в расположенный в самом центре мозга таламус, который работает как панель управления, коммутатор-ретранслятор между органами чувств, корой головного мозга, миндалевидным телом и гиппокампом (который заведует сохранением информации и ее удалением из памяти).

Если вам встречается стимул, ранее помеченный как «опасный», об этом тут же узнает миндалевидное тело (по сути – охранная сигнализация мозга). Оно и переключает внимание на угрожающий объект и готовит организм к тому, чтобы «бить, бежать или замереть», – запускает быстрое сердцебиение, потеющие ладони и т. п. После об опасности сообщается коре головного мозга (которая отвечает за наше мышление). И лишь теперь ей предстоит придать ситуации смысл и перевести страх на уровень сознания.

Джозеф Леду, нейробиолог из Нью-Йоркского университета, один из первых описал эту нервную цепь – и с тех пор любую тревогу, от панических атак до самого незначительного напряжения, по умолчанию списывают на чрезмерную активность миндалевидного тела. Но мою склонность постоянно переживать она никогда не могла полностью объяснить (по крайней мере, не все присущие мне формы волнения). Скорее всего, именно миндалина ответственна за внезапное напряжение, которое я ощущаю, например, переходя дорогу с сыном. Но когда я о чем-то беспокоюсь – достойно ли выполнена моя работа, или сказала ли я что-то странное, – выброса адреналина в кровь не происходит, и сердце из груди не выскакивает. Такое волнение нарастает медленно, зарождается в мыслях и похоже на самоистязание – но никак не на примитивную, физиологическую реакцию «нужно-срочно-уносить-ноги».

Оказывается, сейчас Леду работает над выделением неуловимых отличий между страхом и тревогой – частично достижения в этой области описаны в его последней книге «Тревожные» (Anxious). Он говорит, что, хотя по происхождению эти эмоции очень близки, они все же отличаются. Отличается и их нейробиологическая основа. Страх – тот самый, с потением ладоней, – это телесная реакция на угрозу, которая имеет место прямо сейчас, возникла буквально у нас перед носом и может убить, если вовремя не отразить удар, не спастись бегством или не спрятаться. Эмоция страха возникает позже, когда включается мышление, которое работает несколько медленнее. С другой стороны, тревога и волнение не так тесно связаны с реальными угрозами – они скорее относятся к неуверенности: «что, если» и «когда» случится беда, и удастся ли с ней справиться.

Эксперименты показали, что повреждения миндалевидного тела вообще не влияют на такую самоистязательную тревогу, потому что за переживание неопределенности ответственно так называемое опорное ядро терминального тяжа (или BNST){25}25
  LeDoux J., (2015) Anxious: the modern mind in the age of anxiety, Oneworld, pp. 105–106.


[Закрыть]. Они с миндалиной черпают информацию из разных источников. Если миндалевидное тело опирается на данные от органов чувств, BNST в основном обращается к областям мозга, связанным с памятью и другими когнитивными процессами. Иными словами, ему намного проще начать истерику из-за того, что существует исключительно у вас в голове.

BNST также управляет режимом гипербдительного мониторинга опасности, когда мы пытаемся следить за тем, что – может быть, кто знает, когда-нибудь – пойдет не так. Правда, благодаря этому режиму мозг действительно может быстрее среагировать, если случится что-то плохое. То есть, когда я схожу с ума от мысли, что мой сын может оказаться слишком близко от опасной дороги, даже когда он спокойно спит, завернувшись в одеяло, – я вроде как увеличиваю вероятность среагировать быстрее, если что-то плохое действительно случится. Но при этом я трачу много энергии на переживания о ситуациях, которые могут никогда не произойти и с которыми в любом случае наверняка справилось бы мое быстродействующее миндалевидное тело.

Миндалевидное тело и BNST связаны с одними и теми же областями мозга – в первую очередь с префронтальной корой, которая в итоге и принимает решение, успокоиться нам или переживать еще сильнее. Субъективное ощущение тревоги или спокойствия зависит от того, какая часть нервной цепи на текущий момент наиболее активна. Электрические импульсы циркулируют между ними постоянно, и в зависимости от того, кто кричит громче, будет изменяться наше субъективное ощущение: ситуация под контролем – или нет.

Раз уж я хочу научиться управлять своим волнением, мне нужно либо уменьшить количество угроз (реальных или выдуманных), которые запускают работу миндалевидного тела и BNST, либо эффективнее использовать думающую часть мозга, чтобы научиться выбираться из тревожной ловушки. Хотя эффективнее всего, конечно, работать на оба фронта.

Научиться лучше контролировать работу префронтальной коры? Где-то мы это уже слышали. Но Илейн Фокс права: прежде чем браться за префронтальную кору, нужно разобраться с другой задачей – с подсознательными искажениями восприятия, которые загружают кору лишней работой.

Я изучила разработки когнитивных психологов в этой сфере и поняла, что на сегодня существует три возможных подхода к решению моей задачи. Первое – с помощью определенных упражнений исправить свои когнитивные искажения, научив мою систему внимания искать в окружении позитивные, а не негативные образы. Чаще всего для этого используется упражнение со сменяющими друг друга лицами. Бóльшая часть из них злые, и лишь одно радостное – на него и нужно как можно быстрее нажать{26}26
  Вы можете опробовать версию теста, которую Илейн Фокс использует в своих исследованиях, – для этого перейдите на сайт Болдуинской лаборатории социального познания: http://baldwinlab.mcgill.ca/labmaterials/materials_BBC.html.


[Закрыть].

Авторы этого упражнения, исследователи из Болдуинской лаборатории социального знания Университета Макгилла, так объясняют его суть: «Каждый раз, когда по правилам игры вы отвлекаетесь от хмурых лиц, чтобы найти улыбающееся, доброжелательное лицо, вы формируете мыслительную привычку. После сотни подходов привычка может превратиться в автоматизм… обобщение мыслительных автоматизмов распространяется за пределы визуального восприятия и позволяет освободиться не только от привычки замечать хмурые лица, но и от других вредных мыслей и переживаний…»

Второй подход представлен группой упражнений, связанных с работой префронтальной коры (части мозга, которая расположена над бровями и контролирует автоматические импульсы). Речь тоже идет о корректировке когнитивных искажений, но уже на стадии негативной интерпретации происходящего. Такие упражнения строятся следующим образом. Вы слушаете аудиозапись выдуманной ситуации и выносите вердикт: кончится все хорошо или нет. (Балл вы получите, только если радостно ответите: «Да, все будет хорошо!») Если человека снова и снова подталкивать рассуждать позитивно, тоже сформируется мыслительная привычка. А со временем постепенно изменятся и соответствующие нервные цепи, сеть кровяных сосудов и т. п.

Третий подход – пройти тренинг оперативной памяти. Если не брать во внимание все противоречия по поводу того, реально ли вообще изменить что-то развитием оперативной памяти (что поделать, если ученые все еще не определились), можно довериться нескольким исследованиям, показавшим, что тревога действительно снижалась в результате подобных тренингов. Их воздействие обосновывается тем, что увеличение ресурса оперативной памяти дает человеку больше пространства для мыслительного маневрирования – ему проще уговорить себя выбраться из ямы волнений и тревоги. Конечно, можно получить и обратный результат, если и дополнительный ресурс потратить на волнение обо всем, что может пойти не так.

И, конечно же, есть медитация – метод, над освоением которого я до сих пор усиленно тружусь. Если честно, я очень надеюсь, что медитация не окажется панацеей, ответом на все мои вопросы о мозге. Просто я в самом деле сомневаюсь, что мне удастся долго поддерживать в себе привычку тихо сидеть на месте.

Так уж вышло, что впервые попробовать когнитивную тренировку мозга мне выпало не в оксфордской группе Илейн Фокс, а в Гентском университете в Бельгии, где нейробиолог Эрнст Костер занимался теми же вопросами, что и Фокс. Пока я ждала, когда же Фокс мне ответит, – и беспокоилась, что мне не о чем писать, – я черкнула пару строк Костеру, чтобы узнать, не захочет ли он мне помочь.

Через несколько дней мы уже разговаривали по Skype, и он развеял все мои тревоги. Да, он сможет прислать мне ссылки на онлайн-тренинги, которые они используют в своих исследованиях, и с удовольствием оценит уровень моей тревоги до и после занятий. Неужели все настолько просто и мне даже не придется вставать с дивана? А вот и нет. Костер рассказал про эксперименты с использованием технологий отслеживания движения глаз. Их начали проводить в его лаборатории совсем недавно. Они позволяют оценить искажения внимания через отслеживание перемещений взгляда еще до того, как вы успеваете что-либо осознать. По-видимому, Костеру с коллегами удалось достичь интересных результатов в этом исследовании, но поучаствовать в нем можно только напрямую из их лаборатории – то есть мне придется ехать в Гент. Я заинтригована: в Бельгии мне еще не доводилось побывать…

Костер пообещал уточнить расписание лаборатории и дать мне знать, когда они смогут принять меня. Через несколько дней я уже еду на поезде Eurostar в Бельгию: Костер обещал – и перезвонил. Я ожидала, что меня пригласят где-то через месяц или около того, но мне на редкость повезло, и в лаборатории нашлось свободное время буквально через два дня. Так что, написали мне, если бы я смогла быстро добраться в Гент – Костер с удовольствием подверг бы меня всевозможным испытаниям.

Времени оставалось совсем мало. Но я запросто забронировала билеты, отель, нашла няню и человека, который присмотрит за собакой, упаковала чемоданы – и все это со сверхзвуковой скоростью, словно в доказательство моей способности спокойно делать все, что нужно, когда на прокрастинацию и волнения попросту нет времени. Я прибыла на место поздно вечером и тут же решила, что не буду блуждать по улицам в поисках сюжетов для книги. А вдруг я забронировала отель в неблагополучном районе? Ведь он довольно дешевый… Короче говоря, я доверилась активизировавшейся системе обнаружения потенциальных угроз и отказалась от возможности насладиться холодным бельгийским пивом. Поднялась к себе в номер – и прямиком в постель.

На следующее утро Йонас Эверерт, один из аспирантов Костера, встретил меня у отеля и по гентским подворотням (они производят то еще впечатление – не зря я отказалась от вечерней прогулки) привел к университету. Он галантно разместил мою сумку на багажнике своего велосипеда, и всю дорогу мы обсуждали разнообразные технологии изменения мозга, в том числе и медитацию. Эверерт рассказал об интересных результатах нейровизуализационных исследований мозга буддийских монахов. Оказывается, из-за постоянных медитаций активность миндалевидного тела у них снижается настолько, что для современной жизни ее просто недостаточно – монахи не смогли бы справиться с уровнем стресса и угроз, который многие из нас переносят без проблем. Мне бы не хотелось заходить так далеко, но привнести в жизнь чуть больше дзена было бы хорошо. И все же я рада, что удалось собрать еще одно мнение в копилку «за и против» медитации. Ведь если послушать, что о ней обычно говорят, может сложиться впечатление, что медитация – панацея ото всех бед.

Йонас привел меня в офис Эрнста – этот кабинет не сильно отличался от других научных офисов, в которых мне довелось побывать: простая белая комната, от пола до потолка заваленная стопками бумаги. Пока Йонас ушел, чтобы раздобыть нам всем по кружечке кофе, Эрнст поприветствовал меня и заранее извинился за то, что напиток будет ужасным. Он с интересом слушал, как я, запинаясь, пыталась объяснить, чего хочу добиться от собственного мозга. Я не могла избавиться от мысли, что все эти исследователи считают мою идею бесплодной и вежливо потакают моим прихотям, только чтобы отвлечься от написания заявок на получение грантов. Действительно ли он верит, что мой склонный к волнениям ум всего за несколько недель можно сделать расслабленным и позитивным? Скоро увидим.

Через несколько минут послышался стук в дверь, и в комнате появились двое исследователей из команды Эрнста. Айсе Берна Сари – робкая приветливая девушка с глазами Одри Хепберн и прической Эми Уайнхаус. Она и Альваро Санчез Лопез (который больше соответствует стереотипу ученого) обратили наше внимание, что мне вряд ли удастся целиком пройти программу их тренинга искажений внимания. Дело в том, что в него вошли упражнения на распутывание предложений с эмоциональной нагрузкой – на датском языке (в этой части Бельгии распространен в основном он). Вместо этих упражнений мне предложили пройти программу тренинга оперативной памяти, которую разработала Берна, – посмотреть, повлияют ли они на мои результаты в тестах Альваро. В одном из недавних исследований обнаружилось, что тренинг оперативной памяти помогает исправлять когнитивные искажения испытуемых всего за несколько недель пятидневной тренировки. Забудем про полемику вокруг этой темы – звучит очень интригующе.

Для начала мне нужно было пройти уже знакомые базовые тесты – для этого меня привели в белую комнату, бетонные стены которой украшали малюсенькие окна под самым потолком, наружу и не выглянешь. Почему психологам так нравятся пустые белые комнаты без окон? Неудивительно, что они умудряются найти скрытую тревожность даже у более-менее нормальных людей.

Первый тест – усложненная версия теста на когнитивные искажения, который я уже проходила онлайн. На экране компьютера на короткое время возникает несколько черно-белых лиц. Предварительно Берна говорит, будут эти лица злыми, счастливыми или нейтральными. Если она правильно охарактеризует все лица, мне не нужно делать ничего. Если же одно будет отличаться от остальных, мне нужно нажать пробел.

Оказалось, на удивление неприятно, когда на тебя одновременно смотрят столько лиц. Злые выглядели угрожающе; но еще хуже были нейтральные – их пустой взгляд заставил меня задаться вопросом: о чем же таком они думали, когда их фотографировали. Кстати, это очень показательная реакция, ведь в реальной жизни я тоже предпочла бы, чтобы на меня смотрели как на кусок дерьма, а не такими вот пустыми глазами. По крайней мере, так я буду знать, с кем имею дело. Зато улыбающиеся лица действовали успокаивающе – от их созерцания у меня возникало теплое ощущение, будто я нахожусь в комнате с друзьями, которые любят меня такой, какая я есть. Сознательно я бы, конечно, предпочла смотреть на радостные лица, но, как и в онлайн-версии этого теста, результаты оказались неутешительными: чтобы найти улыбку среди гримас злости, я тратила на сорок миллисекунд больше, чем на то, чтобы найти злодея среди улыбчивых (рис. 8).

Вроде не так уж страшно, подумаешь, 31–40 миллисекунд. Но позже Эрнст сказал мне, что по сравнению с участниками их предыдущих экспериментов это довольно много. В исследовании 2006 года у людей с высокими показателями личностной тревожности негативные когнитивные искажения обычно приводили к задержке в 10–30 миллисекунд, тогда как у менее тревожных испытуемых речь шла о менее чем 10 миллисекундах{27}27
  Koster E.H.W. et al., (2006) «Attention to Threat in Anxiety-prone Individuals: mechanisms underlying attentional bias», Cognitive Therapy and Research, vol. 30, pp. 635–643.


[Закрыть]. Я снова зависла в самом конце шкалы, составленной по результатам волонтеров из предыдущих исследований. Боже мой!

Еще несколько базовых измерений (среди которых попался один особенно неприятный тест, где нужно было сначала рассматривать фотографии больных младенцев и одиноких стариков, а потом думать о позитивной стороне ситуации и после всего этого оценивать, насколько я огорчена), и я наконец вышла прогуляться, чтобы дать отдохнуть глазам. На обратном пути я увидела, как Альваро настраивает оборудование для отслеживания движений глаз, с которым мне предстояло заниматься позже. Я тут же уговорила Альваро дать мне опробовать окулограф. Это оказалось довольно веселым занятием – но вернулась Берна и мягко напомнила, что вообще-то оценка моего исходного состояния еще не закончена и я собиралась только немного отдохнуть. Справедливое замечание. Но в эту комнату с окулографом я обязательно вернусь, как только Берна меня отпустит.

В последний раз я использовала окулограф в психологической лаборатории около десяти лет назад, и он напоминал устройство из «Заводного апельсина» Кубрика: приделанные к шлему гигантские очки с камерами, направленными прямо на глаза испытуемого. Но технологии изменились. Современное оборудование похоже на пару стильных динамиков внизу монитора. Видимо, светящийся элемент направляет в глаза инфракрасное излучение, а спрятанная в экране камера улавливает его отражение в зрачках. Человеческий глаз не видит ИК-излучения, поэтому понять, что аппарат отслеживает мой взгляд, я смогла только благодаря двум белым точкам, которые появились, когда Альваро начал его настраивать: эти точки показывали, как компьютер видел мои зрачки.

Возникло ощущение, словно с экрана за мной следит маленький любознательный робот. Я моргнула – и он моргнул. Я склонила голову – он повторил за мной. Как будто виртуальный питомец – наверняка уже существует мобильное приложение с подобной функцией. Вскоре мы трое уже хихикали; но вот Альваро снова переключился в исследовательский режим: попросил меня сидеть спокойно до тех пор, пока он не закончит с настройкой. Я послушно следила за красной точкой на экране, а окулограф следил за движениями моих глаз.

Сначала Альваро показал мне пробный тест на датском. На экране появляются шесть слов; пять слов из каждой такой группы позволяют составить предложение с определенной эмоциональной окраской. Например, «человек в целом бесполезный я стóящий». В зависимости от вида искажений люди обычно составляют предложения позитивные («Я в целом стóящий человек») или негативные («Я в целом бесполезный человек»). Окулограф отмечает, к каким словам в первую очередь обращаются ваши глаза, – так что, даже если в конечном итоге вы назовете позитивное предложение, компьютер будет знать, что изначально вы рассматривали его негативную версию. Умно! В режиме тренировки окулограф отслеживает движения ваших глаз и в зависимости от них меняется цвет шрифта: зеленым выделяются позитивные слова, а красным – негативные. Ваша задача – в первую очередь смотреть на позитивные слова, избегая красного цвета. По-датски я знала всего две фразы, и обе ругательные, так что пройти этот тест должным образом я, очевидно, была не способна. Тем не менее после того, как на экране возникало несколько примеров заданий, все заулыбались. Оказалось, что даже в иностранном языке мои глаза как магнитом притягивало к словам с негативной эмоциональной окраской. Да уж, со мной все понятно.

После этого Альваро отправил меня в соседнюю комнату, где мне предстояло пройти тренинг оперативной памяти под руководством Берны. Я сделала два подхода по двадцать минут, а потом снова прошла тест с ужасными фотографиями – мой самый нелюбимый, – чтобы посмотреть, появились ли какие-то изменения. Я очень сомневалась, что что-то могло произойти всего за сорок минут, но Берна сказала, что они уже наблюдали подобные подвижки у многих участников их экспериментов, так что это не то чтобы невозможно. Кроме того, люди с изначально самыми сильными искажениями обычно добивались наибольших улучшений после тренинга (рис. 9).

Итак, по окончании довольно утомительного двадцатиминутного тренинга мне снова пришлось рассматривать печальные фотографии. Если на экране появлялось слово «оценка», мне нужно было в течение следующих 30 секунд раздумывать над изображенными мучениями; если «переоценка» – над тем, как все в итоге хорошо закончилось. Например, когда передо мной появлялась фотография младенца в кювезе для недоношенных, я могла сосредоточиться на страданиях ребенка и его родителей, на вероятности того, что он не выживет, – или же представить, как младенец вырастет и станет сильным человеком, ведущим счастливую осмысленную жизнь. До и после таких вот размышлений над каждой картинкой мне нужно было оценить свое самочувствие от 0 (вообще-то все хорошо) до 9 (я крайне несчастна). Этот тест дался мне тяжело. На раздумья над каждой картинкой выделено всего несколько секунд – этого недостаточно для возникновения настоящих эмоций, а система оценки кажется негибкой: кто же не скажет, что его настроение улучшилось после того, как для грустной истории придумали счастливый конец? Все это кажется каким-то наигранным. Тем не менее мне интересно узнать, изменились ли мои результаты после тренировки оперативной памяти.

Оказывается, даже этот очень короткий тренинг изменил мою способность просчитывать различные варианты развития событий (рис. 10). Я даже в кои-то веки показала результат лучше, чем у среднестатистического волонтера.

Предполагается, что тренинги оперативной памяти расширяют место, отведенное в сознании для оценки различных интерпретаций ситуации: действительно ли все так плохо или я просто принимаю ситуацию слишком близко к сердцу?

Я не уверена, что полученные результаты на самом деле отражают изменения в моих мыслительных процессах. Но даже если отнестись к ним скептически (ведь в научных исследованиях не сравнивают индивида со средним; наоборот – обычно подсчитывают среднее исходя из большого количества результатов, показанных разными людьми), все равно можно сказать, что моя способность мыслить позитивно на какое-то время улучшилась. Смогу ли я проходить такой тренинг каждый день? Это ведь довольно скучно… Что ж, скоро узнаем: ведь я пообещала выполнять эти задания в течение трех недель. Отчасти чтобы посмотреть, повлияют ли они на мою тревожность, отчасти чтобы протестировать разрекламированную теорию о том, что тренировка рабочей памяти делает людей в целом умнее.

Через несколько дней после возвращения домой из Гента я сделала небольшой перерыв в тренировках – Илейн ответила на мой e-mail и спросила, не хочу ли я принять участие в тестировании еще одной тренинговой программы в ее оксфордской лаборатории. Илейн проводит серьезное исследование, результаты которого будут опубликованы в научном журнале, и я не хочу искажать их воздействием упражнений из другого исследования. Так что, пока я буду в Оксфорде, гентские задания придется отодвинуть на второй план.

За день до того, как мне нужно было прибыть в лабораторию Илейн, я получила письмо от Алекса Темпл-Маккуна – мне сообщили, во сколько и где нужно быть. Е-mail заканчивался вежливой просьбой «Пожалуйста, приходите вовремя». Мой опыт общения с когнитивными психологами уже достаточно обширен, чтобы задуматься, не хотят ли они с помощью этого приемчика заставить меня волноваться еще до начала эксперимента.

Если так, можно было и не стараться. Мое путешествие в Оксфорд совпало с забастовкой железнодорожников, так что поезд, на который я купила билет, просто отменили. За вечер до того, как мне нужно было оказаться в Оксфорде, уровень моей тревоги просто зашкаливал: я кое-как договорилась с подругой, к которой заброшу сына перед школой, так что вроде бы мне удастся попасть на предыдущий поезд. Той ночью мне снились пустые вокзалы, потом я не могла найти машину, на которой должна приехать на станцию, и всячески металась, пытаясь вовремя туда добраться.

В итоге все кончилось хорошо (несмотря на то что таксист победоносно провозгласил «Приехали!» на Кибл-стрит, хотя я просила довезти меня до Саус-Паркс-роуд, и пришлось еще десять минут идти пешком), и я прибыла в лабораторию ровно в назначенный час, а улыбающийся Алекс встретил меня у двери.

Для начала мне нужно было пройти многочисленные опросники о моем душевном состоянии сегодня (актуальное состояние) и в общем (личностные качества). Заполнять их мне не впервой, и, нужно признать, интереснее это занятие не становится. Потом я выполнила задание, напоминающее тест на оперативную память: разноцветные геометрические фигуры в разных положениях распределены по экрану, и мне нужно запомнить их порядок за долю секунды, что дается мне на их рассмотрение. Я выполнила сразу несколько подходов (можно было взять короткий перерыв, но я не знала, чем его заполнить, – меня снова посадили в бетонную коробку, где атмосфера совсем не располагала к ведению вежливых бесед ни о чем).