Текст книги "В огне желания"

Они посетили Бартона Стивенса, адвоката, рекомендованного им Крисом Бенлерманом. Присцилла, считая, что повторное бегство окончательно подкосит Стюарта, старалась не усугублять его тяжелого душевного состояния. Во всяком случае, она не хотела оставлять его в ложном положении обманутого мужа. «Как только выправят бумаги, – думала она, – их тотчас отправят Стюарту, и он обретет заслуженную свободу».

Брендон между тем продолжал вести расследование, обещавшее ему совсем иной род свободы. Пару раз он уходил ночью и на все расспросы отвечал, что Присцилле лучше не знать подробностей. Ей известно главное: он следит за шайкой грабителей и убийц.

– Опасно одно то, что ты осведомлена об этом, Присцилла, – отвечал он на все просьбы рассказать немного больше.

– Но что же здесь опасного? Это ты уходишь навстречу опасности, а я остаюсь и тревожусь, не зная, где ты и что с тобой. Пойми, мне было бы легче, если бы…

– Нет, не было бы!

И на этом разговор обычно кончался, потому что Брендон склонялся к ее губам и долгий поцелуй заставлял ее забыть все тревоги. Потом он уходил, оставляя ее на несколько часов. И так было каждый вечер. Разумеется, эти часы Присцилла проводила не в одиночестве, а со Сью Элис и детьми: читала девочкам, играла с Мэтью в солдатики. Она брала детей на прогулку, устраивала с ними чаепития по всем правилам, помогала наряжать кукол. Неудивительно, что скоро обращение «мисс Уиллз» стало казаться им слишком официальным и его сменило другое – «тетя Присцилла», против чего она не возражала, напротив, даже радовалась этому.

Иногда к играм присоединялся Брендон, и Присцилла удивлялась тому, как свободно и легко общается он с детьми. Когда однажды она высказала это вслух, он улыбнулся:

– Это нетрудно, нужно только вспомнить, какого отношения тебе хотелось в детстве от взрослых.

– Дети любят тебя, Брен.

– Не в пример меньше, чем тебя. От тебя они в полном восторге.

Присцилла радостно засмеялась. Впервые в жизни она чувствовала себя женой и почти матерью и еще раз убедилась в том, что более всего желает этого, а не роскоши светской жизни.

Обычно она и Брендон проводили время вместе. Он отлучался только по вечерам, да еще пару раз поднимался с первыми лучами солнца и вместе с Крисом отправлялся на плантацию.

– Я подумываю заняться хлопководством, – признался он однажды. – И лучше всего поучиться этому у Криса. Он в этом деле эксперт.

– Значит, нам придется купить рабов?

– Какой странный вывод! – удивился Брендон. – Техас не Юг, милая, туда со всех концов света съезжаются иммигранты, чтобы сначала работать на других, а потом, если повезет, завести собственное хозяйство. Немцы, ирландцы, французы – беднота, готовая взяться за любую работу. Мы наймем столько рабочих рук, сколько понадобится.

О большем она не смела и мечтать.

Во вторник Присцилле захотелось выйти на пикник, и Брендон сразу загорелся этой идеей. Он успел приметить уединенное местечко, где никто не мог наткнуться на них даже случайно, а тем более узнать их.

Добравшись туда, они поели холодной курятины и долго сидели, привалившись к стволу дуба, на расстеленном одеяле, угощаясь свежей клубникой из корзинки. Потом Присцилла осторожно задала вопрос, который давно уже вертелся у нее на языке.

Глава 17

В кустах стрекотали цикады, с небольшого холма они видели Миссисипи во всей ее величавой красе. Брендон привлек Присциллу к себе, поймал выбившийся из прически локон и пощекотал им ее щеку.

Она отстранилась и окинула его взглядом. Ей нравилось в его облике все: и открытая на груди белая рубаха, и узкие штаны, и непринужденная поза. Сегодня Брендон оставил дома свою широкополую шляпу, и бриз свободно играл его темными волосами. Прислонившись к стволу дуба, он смотрел вдаль.

– Мы с тобой о многом успели поговорить, – начала Присцилла. – И о Техасе, и о будущем ранчо, поверили друг другу свои надежды и мечты. Каждый из нас припомнил, как жил прежде, рассказал о друзьях и знакомых… но мы никогда не касались одной темы…

Она скорее ощутила, чем заметила, как внутренне напрягся Брендон. Присцилла ожидала этого и не отступилась.

– Знаю, это для тебя болезненная тема, но порой признание человеку, который тебя поймет, приносит большое облегчение. Может, расскажешь все же, что случилось во время войны и так гнетет тебя?

– Ты права, облегчить душу порой необходимо, – ответил Брендон, – и я собирался сделать это несколько раз. Только не был уверен… что-то словно удерживало меня.

– Попытайся! Кто знает, не поможет ли это тебе примириться с прошлым?

Он кивнул, но отвел взгляд, и лицо его омрачила тень. Брендон стал каким-то чужим, отстраненным, словно видел перед собой не реку, а нечто иное – неприятное и тревожное.

– Отчасти Том Кемден посвятил тебя в события тех дней, – наконец начал Брендон. – Мы сражались с мексиканцами на Юкатане, и они, заманив нас в ловушку, заперли на утесе, который был в радиусе их пушечных выстрелов. Потом мне удалось подавить огневую точку, но мушкетная пуля попала в руку. Одной рукой мне трудно было защищаться, тем более что я угодил в настоящее змеиное гнездо. А что случилось потом, вспоминать очень тягостно. Нас, целую колонну пленных, гнали через почти непроходимые заросли, как скот. Жуки размером с ладонь садились на связанных солдат и ползали по ним, оставляя укусы, похожие на язвы. Жара стояла адская, влажная и удушливая. Представь себе болото в Джорджии в разгар лета – так вот, это было раз в десять хуже. Нас не кормили, а пить давали ровно столько, чтобы мы могли двигаться.

В тюрьме (если можно назвать тюрьмой развалины поселения древних майя, кишащие всякой нечистью) стало и того хуже. Из-за затхлой воды половина пленных заболела дизентерией в первые же дни. Я потерял много крови еще по дороге туда, а уж о перевязке и мечтать не приходилось. Рана загноилась. Я уже решил, что останусь без руки… и, по правде сказать, мне было все равно… но потом мне помог Алехандро Мендес.

Брендон умолк и молчал так долго, что Присцилла не выдержала и попросила его продолжать.

– Мендес был федералистом, то есть одним из бунтовщиков, которых мы, техасцы, поддерживали в борьбе. Нас связывали общие устремления, тогда как центристы еще со времени битвы при Аламо пытались лишить Республику Техас с трудом обретенной независимости. Разумеется, техасцы всемерно помогали федералистам и надеялись общими усилиями свалить центристское правительство.

– Значит, Мендес был заключенным, как и ты?

– Он получил серьезное ранение, и это обрекло его на медленную и мучительную смерть. Но он был прирожденный лидер. Если бы ты только видела его, Присцилла! Он обладал редкой смелостью и уверенностью в себе. Мендес организовывал пленных, приободрял их, порой заставлял смеяться, и кое-кто из них выжил только благодаря ему. Он немного знал медицину и ухаживал за ранеными, сколько ему позволяли силы. Он помог и мне: промыл рану и предотвратил заражение с помощью одного из известных ему растений, найденных там же, в развалинах. Так мы стали друзьями. При сложившихся обстоятельствах дружба наша окрепла быстро. Алехандро был самым старшим из пленных, и мы относились к нему как к отцу.

Снова наступило продолжительное молчание. Брендон смотрел на реку, по которой медленно дрейфовала вниз по течению большая баржа. С такого расстояния она казалась игрушечной. Пароходный свисток раздался где-то далеко и слабым эхом долетел до холма.

– Так прошло несколько месяцев… несколько месяцев в мексиканском аду. Наконец в Техасе стало известно местонахождение военнопленных, и туда послали спасательный отряд. Однако центристы имели свои источники информации, и скоро наши тюремщики засуетились. Они хотели узнать, когда и как предпримут попытку вызволить нас. Начались избиения и пытки. Никто из пленных ничего не знал, но нам не верили. Несколько человек замучили до смерти… другим тоже досталось…

Присцилла вгляделась ему в лицо и угадала, что Брендон тоже получил свою долю мучений. Сама того не замечая, она накрыла своей его руку, опирающуюся о землю.

– Поняв, что избиениями и пытками ничего не добиться, мексиканцы перешли к расстрелам, надеясь, что страх за жизнь, свою или товарищей, развяжет кому-нибудь язык. – Голос его дрогнул. – Убивали по человеку в день.

– Это ужасно!

– Еще ужаснее, что перед этим мы тянули жребий. К тому моменту как короткая соломинка попалась мне, было уже расстреляно пятнадцать человек. И знаешь, я обрадовался! Честное слово. Я смертельно устал от этого подобия жизни, от голода, жажды, боли и сознания того, что товарищи один за другим умирают и ты бессилен это изменить… одним словом, на рассвете за мной должны были прийти.

Он попытался продолжать, но не мог. Присцилла прокляла ту минуту, когда затеяла этот разговор.

– Не продолжай, – тихо попросила она. – Все это в прошлом, и если тебе так больно…

– Нет! – резко возразил он. – Я расскажу все, раз уж начал. Кроме того, я не хочу, чтобы ты ломала голову, гадая, что же все-таки случилось. Ты должна все узнать… даже если потом станешь презирать меня.

Боже милостивый, зачем она открыла ящик Пандоры?

– Но, Брендон…

– Ночью, когда все, кто мог, спали, ко мне подполз Алехандро. Вернее, он двигался на четвереньках, потому что у него уже не было сил подняться. Он сказал: «Позволь мне пойти вместо тебя! Мне осталось жить считанные дни, а у тебя впереди вся жизнь». По крайней мере я не сразу ухватился за его предложение – очевидно, во мне вес же оставалась унция совести.

– Брендон, перестань!

– Я сказал, что в жизни не слышал ничего более безумного, спросил, за кого он меня принимает. Я хотел бежать от этого искушения и начал пробираться в другой угол грязного помещения, кишащего вшами. Если бы я ушел тогда, то разделил бы участь тех пятнадцати, но он не отставал от меня, а все полз за мной и все говорил, говорил. Я слышал его громкое дыхание, оно казалось мне скрежетом, громоподобным скрежетом под полуразрушенным сводом. И я не выдержал, я начал слушать.

Он умолк, вспоминая.

«Ты должен согласиться, Брендон. Я прошу об этом как об одолжении».

«Зачем тебе это, Алехандро? Не сегодня, так завтра настанет мой черед».

«Каждый прожитый день – дар судьбы. Если ты согласишься, то проживешь хотя бы еще один день, а я умру достойно, как солдат, а не сгнию от раны. Но даже не это главное… Главное, что судьба порой придерживает про запас сюрпризы. Кто знает, как все обернется?»

– Алехандро просил меня позволить ему умереть достойно, как солдату на поле боя. В тот момент… не знаю, не могу сказать… должно быть, я очень хотел поверить ему, потому что его слова показались исполненными смысла. Вероятно, в глубине души я хотел жить… – Сделав над собой усилие, Брендон встретился с Присциллой взглядом. – И я совершил этот низкий поступок. Я позволил ему пойти вместо меня. Поскольку мексиканцы не знали, кто вытянул жребий, они, как обычно, взяли стоявшего у двери, вывели его под лучи восходящего солнца и расстреляли. Я слышал звук мушкетных выстрелов и никогда его не забуду. Казалось, пули входят не в его плоть, а в мою.

Присцилла потянулась к нему, но он отстранился.

– А теперь скажи, кем надо быть, чтобы поступить так?

– Но почему ты так мучаешься, Брендон? Ведь этот человек и в самом деле умирал. Он погиб смертью солдата..?

– Ты не понимаешь! – крикнул он. – Даже если Алехандро был прав, если чувствовал, что помощь близка, это ничего не меняет! На другой день мой брат и его люди совершили прорыв и вызволили нас. Старик мог бы дожить до этого. Что такое я по сравнению с ним? Он был великий человек, а я… я ординарный. И потом, какая разница, был он прав или нет. Этот поступок важен больше всего для меня, для меня самого! Как мне уважать себя после этого?

Присцилла прижалась к нему и обвила его шею руками. Она положила его голову себе на плечо, чтобы он не видел слез, тихо струящихся из ее глаз.

– Мой дорогой, в этом мире нет ничего случайного, – говорила она, поглаживая его по волосам. – Думаю, Алехандро Мендес обладал даром провидца. Он знал, что ты еще обретешь смысл жизни, многое сумеешь, узнаешь и увидишь. Он подарил тебе целую жизнь. Ты не имеешь права растрачивать этот дар, предаваясь сожалениям, раскаяниям и бесплодным мучениям из-за того, что уже нельзя изменить. Тем самым ты обесцениваешь его жертву. Он бы не одобрил тебя. Если бы Алехандро видел… он был бы куда счастливее, видя, что и ты счастлив.

– Ты говоришь это для утешения или на самом деле веришь?

– Человек вправе пожелать смерти достойной, если жить ему не суждено. Можно сказать, что и он получил подарок. Его участь – смерть, милосердная и достойная, твоя – долгая жизнь. Так было угодно Богу, Брендон.

– Мне казалось, Бог никогда меня не простит.

– Он давно уже простил тебя. Бог милосерден, это сам человек чаще всего не в силах себя простить.

Присцилла заметила, напряжение мало-помалу оставляет его, словно в душе прорвался давний нарыв.

– Мендес был бы счастлив познакомиться с тобой, Присцилла. – Брендон со слабой улыбкой взял ее лицо в свои ладони. – Но никто и никогда не мог бы так радоваться тому, что ты есть, как никудышный Брендон Траск.

Он поцеловал ее мягко и так осторожно, словно она могла растаять от первого же прикосновения губ.

Присцилла ответила на поцелуй. Ей хотелось целовать его, ласкать, сжимать в объятиях, чтобы окончательно вытеснить, навсегда стереть боль, которую Брендон носил в себе долгие годы. Она высвободилась и начала покрывать поцелуями его глаза, щеки, губы. И когда ее горячий рот прижался к его губам, словно невидимое пламя вспыхнуло в обоих.

Никогда, сколько бы ни прожила Присцилла, она не сможет прикоснуться к нему, не испытав этого всепоглощающего жара в крови! Присцилла ощутила, что поцелуй Брендона уже не ласков, а неистов. Он торопливо расстегнул лиф платья (как странно, что именно сегодня она надела свое единственное с застежкой спереди!) и начал ласкать ее грудь.

– Дорогая, ты понимаешь, как нужна мне именно сейчас… скажи…

Она угадала: он хотел убедиться, что грехи отпущены не только на словах и его прошлое не возвело между ними глухую стену непонимания и отчуждения. И Присцилла всей душой желала убедить его в этом. Она не противилась, когда Брендон опрокинул ее на одеяло, хотя место, где они расположились, было закрыто лишь редким кустарником. Брендон высоко поднял ей юбки, расстегнул штаны и нашел отверстие в ее панталонах. Он вошел в нее на этот раз без малейшего промедления, с такой силой, что у нее вырвался счастливый крик.

Это было безумие, неистовство, совсем не похожее на взаимную нежность, с которой они обычно предавались любви. У них вырывались сдавленные стоны и крики, и Присцилла испытала восторг от неописуемой сладости разрядки.

А Брендон… Брендону показалось, что после содроганий экстаза он стал легким-легким, почти невесомым, словно с него свалился тяжелый груз, о котором он не знал.

Когда все кончилось, они еще долго лежали, удовлетворенные и еще более близкие друг другу, чем прежде. Каждый из них ощущал, что с прошлым покончено, а будущее обрело определенные очертания, приблизилось и стало доступнее.

По мнению Присциллы, Бог, конечно, спас Брендону жизнь, желая, чтобы они встретились, я значит, их брак был заключен на небесах задолго до того, как сама она начала помышлять о браке.

* * *

Они вернулись в «Эвергрин», когда солнце уже клонилось к закату. Дети ждали их у дверей. Присцилла украдкой оглядела помятый подол своего платья и слегка покраснела, руки ее непроизвольно метнулись к растрепанным волосам.

Брендон, заметив это, только усмехнулся. Он присел перед детьми, беседуя с ними. Глядя на эту милую сцену, она в который уже раз подумала, что из него выйдет чудесный отец.

– Дети, у меня к вам важное поручение, – сказал он совершенно серьезно. – Я должен ненадолго отлучиться по делам и беспокоюсь, что тетя Присцилла заскучает. Развлечете ее?

– Конечно, дядя Брендон, – заверил Мэт, преисполненный гордости. – Мы собирались поиграть в солдатики, и тетя Присцилла будет у нас капитаном драгун. Мама купила мне сегодня еще пять, в других мундирах. Хотите посмотреть?

– Как только появится время, то есть когда я вернусь. Мы разыграем сражение при Сен-Джакинто, в котором техасцы сражались как львы.

Мэт кивнул с таким энтузиазмом, что его тщательно зачесанные белокурые волосы упали на глаза.

Присцилле Брендон пообещал управиться поскорее. Они вошли в дом, и он сразу направился к шкафчику с огнестрельным оружием, где теперь хранились его винтовка и оба револьвера. Шкафчик всегда был тщательно заперт.

Дети позвали Присциллу, и та вышла, чтобы выяснить, в чем дело. Брендон сунул руку глубоко в верхний ящик стола, где лежал за стопкой бумаг ключ от шкафчика. Обычно он выходил вечерами со своим «паттерсоном» тридцать шестого калибра, к которому больше привык. Вот и на этот раз он проверил револьвер, сунул его в карман брюк и надел просторную рабочую куртку, хорошо маскирующую оружие.

– А ты не можешь сказать точнее, когда вернешься? – умоляюще опросила Присцилла, провожая его.

– Точнее, прости, не могу. Это займет час-другой, не больше.

Брендон подошел к плетеному диванчику на веранде, на котором она сидела, занимаясь починкой кукольного платья, наклонился и поцеловал ее.

– Будь осторожен! – крикнула она, когда он спускался с крыльца.

– Само собой.

Он быстро оглянулся, и что-то мелькнуло в пронзительно-голубых глазах – что-то очень похожее на не вполне удовлетворенную физическую жажду. Проводив его взглядом, Присцилла улыбнулась. Не только Стюарт Эган, но и Брендон Траск… да и она сама ощущала нечто подобное.

Брендон вразвалку шагал по Силвер-стрит туда, где эта жалкая улочка с претенциозным названием пересекалась с Ройял-стрит. «Серебряная», «Королевская»… – как тут не усмехнуться! Направляясь к «Плоскодонке» Калеба Мак-Лири, он, как никогда, чувствовал легкость на душе. Сегодня впервые ему казалось, что все образуется. Сумел же он примириться с прошлым, которое так долго мучило его. В словах Присциллы есть смысл… во всяком случае, оглядываясь на тот ужасный день, Брендон теперь верил, что принял не самое подлое и низкое решение. Прекратив бичевать себя, он понял, что старик не пережил бы побега, ибо был для этого слишком слаб. Ему не удалось бы десятки ярдов протискиваться по едва расчищенному ходу. Он погиб бы сам и осложнил побег другим.

Но тем более, Брендон чувствовал себя обязанным сделать так, чтобы жертва, принесенная Алехандро Мендесом, не оказалась напрасной. Он должен расплатиться за нее чем только мог.

В таком настроении он толкнул двойные створки при входе в кабак, очевидно, перекочевавшие сюда из какого-нибудь салуна. Но до салуна, даже самого жалкого, «Плоскодонке» было далеко. В этом низком сарае, продымленном и прокопченном, не смолкали взрывы пьяного смеха, порой совершенно перекрывая аккорды гитары, которую держала в руках потасканная девица в нижних юбках и корсете. От двери Брендон оглядел веселящийся сброд, но не заметил ни одного из тех, кого ему следовало избегать. По углам резались в карты и поминутно ссорились, у незатейливой стойки, сколоченной из неструганых досок, пили и тоже ссорились.

Он бесцеремонно протолкался сквозь толпу, заслужив несколько забористых проклятий, и хлопнулся на расшатанный табурет – единственное свободное место. Рядом навалился брюхом на стойку здоровяк с бочкообразной грудью и черной бородой, сильно тронутой сединой.

– Эй, бармен, шевелись! Не помирать же мне тут от жажды! Двойное виски! – Брендон покосился на опустевший стакан соседа, хмыкнул и добавил: – И налей моему приятелю.

– Кого мне благодарить? – пробасил здоровяк.

– Джека Авери, – небрежно бросил Брендон на том же грубом сленге, на котором говорило большинство обитателей Нижнего Натчеза.

Бородач схватил его руку и потряс.

– А я Марлин, Бутс Марлин. Откуда тебя занесло сюда, приятель? С верховий или с низовий?

Брендон ответил не сразу, еще раз украдкой окинув взглядом свой наряд и надеясь, что он вполне соответствует обстановке. На нем была самая ветхая рубаха и самые поношенные штаны, на голову он водрузил шляпу, найденную Крисом на чердаке.

– Последнее время ошивался в Новом Орлеане. А ты?

– Болтаюсь в этом вшивом городишке вот уже два года. Раньше-то я был лодочником, гонял баржи вниз по реке, а потом по большой дороге тащился назад, забредая в каждый кабак. Скажу тебе, приятель, была это не жизнь, а малина. – Бутс ухмыльнулся и погладил бороду.

– Чего ж ты от нее отказался?

– Дураку ясно, чего ради отказываются от хорошей жизни. Ежели есть надежда на лучшую.

– Ух ты! – оживился Брендон и шумно отхлебнул из своего стакана. – Это бы по мне. Может, возьмешь в долю?

– А кто ты мне такой? – еще шире расплылся бородач. – Новая моя работенка не каждому по нутру.

– Много ты про мое нутро знаешь!

Бутс только хмыкнул.

– Ладно, не тяни кота за хвост, выкладывай!

Бывший лодочник потянулся толстой, потемневшей от грязи рукой куда-то за спину и вытянул нож с тяжеленной рукояткой и узким лезвием, из тех, что в просторечии называли «арканзасской зубочисткой». Однако такого длинного Брендон еще не видывал. Нож вонзился в неструганое дерево стойки так близко от его руки, что это чуть не стоило ему мизинца.

– Тяжелая штука, зато надежная, – бросил Бутс. Брендон не мешкая выхватил из кармана свой «паттерсон» и ткнул дулом под подбородок бородача, в самую гущу черных с проседью зарослей. Для верности он как следует прижал к нему оружие.

– Черта с два я буду таскать с собой такую тяжесть, как «зубочистка», когда кто-то уже придумал револьвер.

– Ладно, пошутили и хватит, – проворчал Бутс, отводя дуло. – Нервный ты, я вижу, приятель.

Но он улыбнулся уже теплее. Брендон вытащил нож и подал бородачу, а когда тот спрятал его, убрал свой револьвер.

– Проехали, приятель, – бросил он.

– Выпивку мне и моему другу! – рявкнул Бутс, и бармен бросился выполнять распоряжение.

Лодочник заметно расслабился. Желая закрепить благоприятное впечатление, Брендон залпом проглотил налитую порцию. Дешевое, едва очищенное виски обожгло горло, но он давно научился не показывать этого.

– Вот что я скажу тебе, приятель. Я, как, похоже, и ты, устал болтаться вверх и вниз по реке. Картежничать – не самое скучное занятие, но и от него устаешь. Если твоя новая работенка и впрямь сулит хороший барыш, я последую за тобой хоть на край света.

– Хм… – Бутс несколько раз смерил его взглядом, словно прикидывая, стоит ли с таким связываться, потом опрокинул в заросшую пещеру рта свое виски. – Допустим, решу я взять тебя в долю… где тебя найти?

– А меня не надо искать. Я сам тебя найду, если нутром почую, что мне подфартило.

Он ловко толкнул стакан, и тот скользнул по стойке в самые руки бармену. Схватив его, бармен одобрительно крякнул. Брендон поглубже надвинул на лоб свое подобие шляпы и зашагал к двери, ни разу не оглянувшись.

Налетел ветер из гавани Нижнего Натчеза, где стояли рыбацкие лодки и сохли сети. Потянуло гниющими рыбьими потрохами, но удовлетворенный Брендон даже не поморщился. Он нутром чуял, что расследование движется в правильном направлении. Только бы удача сопутствовала ему еще немного…

Внезапно хорошее настроение иссякло, словно порыв ледяного ветра задул внутренний огонь. Инстинкт игрока подсказывал Брендону, что удача рано или поздно отворачивается, и чем больше она сопутствует тебе, тем неожиданнее покидает.

– Дети, может, погуляем? Правда, становится прохладно, и мне придется захватить шаль.

Троица юных Бенлерманом с готовностью приняла предложение. Присцилла вышла из особняка через заднюю дверь, направилась во флигель и отыскала в платяном шкафу красивую голубую шаль. Как и весь ее гардероб, это был подарок Сью Элис.

Дети ждали ее на веранде, и она снова подумала о том, что Мэт – вылитый отец, а девочки чудо как хороши в своих одинаковых платьицах и накрахмаленных кружевных передничках. Они были почти неотличимы, но Пейшенс чуть обогнала сестру ростом.

– Ну, какие у вас предложения?

– Сначала проверим, как поживает Герберт, – быстро предложила Чарити.

– Но прежде я покажу своих новых оловянных солдатиков, – непререкаемым тоном возразил Мэт. – Они в саду. Выследили вражеский дозор и теперь конвоируют его в штаб.

Присцилла подумала, что мальчики слишком рано учатся играть в войну, и, возможно, именно поэтому, вырастая, стремятся порой развязать войну настоящую. Но девочки как будто не возражали против небольшой дозы здоровой агрессии, потому что схватили Присциллу за руки и повлекли в сад, где под большой яблоней происходили маневры и войны Мэта. Вчетвером они перестроили боевой порядок драгун, потом проверили, как поживают Герберт и другие домашние животные Бенлерманом. Все это время дети наперебой рассказывали Присцилле о главных событиях своих маленьких жизней.

Она слушала и время от времени энергично кивала, хотя и не могла сосредоточиться на детских рассказах. Мысли снова и снова возвращались к Брендону. Где он сейчас, думала она с тревогой, чем занят?

Почему не хочет признаться ей во всем?

Присцилла вспомнила о том, что случилось во время пикника. Однажды она уже мучилась сомнениями и догадками, но Брендон все же открыл ей душу. Значит, со временем она узнает все.

Однако Бог знает почему, тревога ее возрастала по мере того, как день клонился к вечеру. Солнце опускалось к линии горизонта очень медленно. Присцилла едва замечала окружающее, и когда близнецы, которым наскучила чинная прогулка, попросили разрешения наперегонки броситься к дому, она кивнула с отсутствующим видом. Сама она не спеша направилась туда же с Мэтью, ибо его рассказы были еще не исчерпаны.

Выстрел раздался, когда они медленно огибали угол особняка. Громкий звук прорезал вечернюю тишину. Казалось, по воздуху прокатилось многократное эхо. Присцилла остановилась как вкопанная, не зная, откуда ждать опасности, но потом сообразила, что звук донесся из дома. Осознав это, она едва не упала в обморок от ужасного предчувствия. Подняв повыше юбки, Присцилла бросилась в дом, прыгая через две ступеньки.

Она толчком распахнула тяжелую створку дубовых дверей, пробежала через вестибюль и, ведомая интуицией, ворвалась в парадную гостиную. От того, что представилось ее взору, Присцилла похолодела. Шкафчик с оружием, всегда тщательно запертый был открыт. В нескольких шагах от него стояла белая как мел Пейшенс и смотрела на сестру, лежащую у ее ног. В двух шагах от девочки валялся на ковре запасной револьвер Брендона.

Присцилла перевела взгляд с выдвинутого верхнего ящика стола на открытые дверцы шкафчика, потом увидела красное пятно, расползшееся по передничку Чарити. «Смерть, – подумала она, – кровь и смерть». Вместо того чтобы сразу броситься к раненому ребенку, она зашаталась и схватилась за притолоку. Рассудок напрасно кричал: «Сделай же что-нибудь!» Присцилла словно впала в ступор, и стены вдруг поползли на нес. Комната казалась крохотной, едва освещенной, в углах заклубилась тьма. Заполняя все, она готова была поглотить Присциллу. Наконец в поле зрения не осталось ничего, кроме маленького тела на пропитанном кровью ковре.

– Что за чертовщина?.. – послышалось за спиной. Краем глаза Присцилла заметила знакомую фигуру, приостановившуюся в дверях рядом с ней.

– Господи! – Бросившись вперед, Брендон крикнул: – Не стой так, принеси что-нибудь, любую тряпку, нужно остановить кровотечение.

Присцилла прекрасно слышала эти слова, но не двинулась с места. Тогда Брендон повернулся к дрожащей, мертвенно-бледной Пейшенс:

– Твоя мама сейчас в цветнике. Беги, скажи ей, что Чарити ранена. Пусть пошлет за доктором.

Девочка сорвалась с места и в мгновение ока была за порогом. Должно быть, первый шок сменился отчаянием, потому что она залилась слезами. Присцилла же так и не шевельнулась.

– Да что с тобой, черт возьми! Нужно перетянуть рану! Это был, без сомнения, голос Брендона, но она уже не могла понять, откуда он доносится. Комната совершенно изменилась и выглядела искаженной, скомканной, словно мятый рисунок. Стены отдалялись, тогда как пятно крови, напротив, близилось, подползало к Присцилле. Кровь была теперь не только на полу, но и на стенах, занавесках – абсолютно на всем. И эти кровавые стены смыкались, словно собираясь раздавить ее.

– Присцилла! Дьявольщина, шевелись же!

Она понимала, что от нее чего-то хотят, что нужно, необходимо это сделать, но ручеек крови все приближался, а голос таял и уже казался едва слышным. Присцилла видела Брендона, губы его беспрерывно шевелились, но в ее сознание не проникало ни звука. И все другие звуки померкли, стали глухими и тошнотворно растянутыми, они вибрировали и повторялись. А потом Брендон исчез. На его месте оказался кто-то другой… мужчина… ее отец. Смертельно раненный. Прикрытый по пояс окровавленной простыней, он распростерся на широкой кровати со смешными медными шишечками па спинке. Незнакомая женщина, совершенно обнаженная, обнимала его за шею. Она была мертва.

«Не надо, мама! Не надо, мама! Мне страшно!»

«Беги, Присцилла! Беги куда глаза глядят и никогда не возвращайся!»

Мать стояла у ночного столика, опустив руку и все еще сжимая револьвер. Глаза ее были пустыми. Потом она подошла к двери, перед которой стояла Присцилла, и закрыла ее с таким видом, словно на пороге никого не было.

«Мама!»

Из-за двери раздался еще один, последний выстрел. Он был глуше и тише, но Присцилла подпрыгнула от неожиданности и страха. Потом наступила тишина. Чуть выждав, она в полном смятении повернула ручку и с трудом приоткрыла тяжелую дверь. Мать лежала на полу перед кроватью, неподвижная и окровавленная, как отец и та женщина, что обнимала отца.

И Присцилла бросилась прочь…

Она поступила так и на этот раз.

Присцилле казалось, что ее окликают снова и снова, но она боялась оглянуться. Не все ли равно, кто ее окликает? Нужно бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться.

Так велела ей мать. Так она и поступила.

Бежать предстояло долго: пока не прекратится ужасная боль в душе, пока не очистится сознание, заполненное кровавым туманом, пока все не подернется милосердной дымкой забвения и не исчезнут навсегда страшные образы отца с развороченной выстрелом грудной клеткой и женщины, обнимающей его мертвой рукой. Пока она не забудет о матери, которая лежала в луже крови на полу перед кроватью.

Присцилла бежала и бежала, хотя в боку у нее кололо, ноги подкашивались и не хватало воздуха. Заколки одна за другой выпали, волосы рассыпались по плечам, словно у безумной. Ветви вцеплялись в них, хлестали по лицу, рвали платье, но она не останавливалась. Дважды Присцилла падала, но поднималась, будто подстегиваемая невидимым кнутом, и снова устремлялась вперед.