Текст книги "Спасая Амели"

Не удостоился особого внимания даже сенсационный материал о Якове Гольдмане, семидесятишестилетнем владельце небольшого книжного магазинчика – достопримечательности Берлина, старой как мир. Отряды штурмовиков вытащили старика с женой из постели (Гольдманы жили тут же, над магазинчиком) и вышвырнули обоих на улицу. Когда охваченную ужасом пожилую пару ударами дубинок заставили замолчать, молодчики разбили окна магазина – двухэтажного здания, почти музея – и подожгли.

Джейсон покачал головой. Даже несмотря на жесткую нацистскую цензуру, в Нью-Йорк просачивалось достаточно информации, чтобы вызвать в стране возмущение. Где его «христианский народ», скажите на милость? Разве не должны они помогать нуждающимся и угнетенным?

Через два часа, когда статья на первую полосу была готова, а в проявочной царила такая стерильная чистота, что Питерсон ее не узнáет, Джейсон сидел в одиночестве в редакции, рассматривая снимки.

Он все прочел, но переварить полученную информацию оказалось непросто. Журналист был уверен, что Рейчел не знала многого об отце, как не знала и о роли, которую сыграла приемная мать в ее воспитании. Что уж говорить о настоящей семье Рейчел.

«Это настоящая сенсация! И не только история Рейчел. В каждом личном деле проглядывает истинное лицо чудовищ, которые манипулируют судьбами людей. Но могу ли я это напечатать? И если напечатаю, как это отразится на несчастных? – Джейсон глубоко вздохнул, потер переносицу. – В любое другое время, в любом другом месте это стало бы разгромным материалом – поставило бы плохих людей на колени. Но опубликовать это здесь и сейчас… все равно что подписать несчастным смертный приговор… И себе тоже. Не один журналист уже забил тревогу и исчез. Мне нужна идея… нужна идея!»

Джейсон сложил снимки, спрятал их в конверт. Потом положил негативы в отдельный конверт поменьше и прилепил его липкой лентой ко дну верхнего выдвижного ящика справа. Выключил свет – в темноте лучше думалось.

«Пришло время, мисс Крамер, перестать волноваться об отце-ученом – он того не стоит. Совершенно очевидно, что вы были для него лишь подопытным кроликом. Ужасно то, что, с ним или без него, добрые немецкие врачи взялись за дело.

Взялись за дело.

Но если я расскажу вам правду, если покажу эти документы, усидите ли вы на месте? А если нет? Если броситесь в Обераммергау, чтобы встретиться со своей давно потерянной семьей? Накличете беду на них – а в конечном счете и на Амели, и на меня, на всех тех, кто помогал вас прятать».

Джейсон прикрыл глаза. Он и сам только что ступил на опасную дорогу…

17

Длинный день уже близился к вечеру, когда курат Бауэр остановился у дверей класса, чтобы послушать, как поют дети после уроков на занятиях хора. Фрау Гартман знала какой-то секрет: ей было известно, как сделать так, чтобы детские голоса гармонично слились и звучали, как хор ангелов.

Курат даже не удосужился принести себе стул из другого кабинета. Он просто присел на корточки, прислонившись спиной и затылком к прохладной штукатурке. Закрыл глаза и позволил хору голосов унести его в небеса, подальше от бед и тревог прихожан.

– Курат, – окликнул его кто-то шепотом.

Священник вздрогнул – шепот казался таким близким, что дыхание щекотало его волосы. Но курат Бауэр не открывал глаз. Он узнал этот голос.

– А почему ты не на уроке, Генрих? Фрау Гартман уже начала занятие.

– Знаю, – прошептал Генрих.

Курат продолжал сидеть с закрытыми глазами, но почувствовал, как мальчишка опустился рядом с ним на пол.

– Я должен покаяться. – Генрих продолжал шептать, но в его голосе слышалась решимость.

Курат Бауэр открыл глаза.

– Покаяться? Но ты еще ни разу не был у исповеди. И не будешь исповедоваться, пока в следующем году не пройдешь конфирмацию.

– Но, отче, я согрешил…

– Не сомневаюсь. – Курат Бауэр впервые улыбнулся.

– Я не отдам его назад, – заявил Генрих.

– Свой грех?

– Нет, младенца.

– Кого? – Курат Бауэр окончательно очнулся и насторожился.

– Младенца Иисуса… я не отдам его назад.

– Ты имеешь в виду фигурку, которую вырезал герр Гартман для сценки «Рождество Христово»? – За последние полгода курат отобрал у него фигурок младенца Иисуса больше, чем у всех своих прихожан вместе взятых за все годы своей службы.

– Да, курат… красть – это грех. И я понимаю, что брать чужое – неправильно.

– Да, неправильно. А еще более грешно красть младенца Иисуса, Генрих. Фрау Гартман так добра к тебе. Почему ты воруешь у Гартманов?

– Потому что герр Гартман лучший мастер резьбы по дереву. И благодаря улыбке… у него очень красивый рот.

– У герра Гартмана? – Курат Бауэр был согласен, что у Фридриха Гартмана теплая улыбка, и улыбается он часто, но какое отношение это имело к краже его работ?

– Нет, у младенца Иисуса. – Генрих всплеснул руками, как будто терпеливо что-то объяснял ребенку.

– Не думаю, что ты сможешь убедить себя в том, будто твои кражи вызывают улыбку у Господа нашего Иисуса, Генрих.

У курата Бауэра разболелась голова. Утром выслушивать просьбы и помогать голодающим семьям, обреченным жить неизвестно где, неизвестно за что, а ближе к вечеру – вникать в откровения драчливого маленького воришки. Даже святому этого не вынести, что уж говорить о таком грешнике, как он. Курату хотелось отодрать мальчишку ремнем.

– Отдай фигурку мне, и я верну ее вместо тебя – и только потому, что ты покаялся. И один-единственный раз! Больше это повториться не должно!

– Не могу. Не хочу. – Генрих отодвинулся от священника. – Я просто покаялся, вот и все.

– Генрих! – Терпение курата истощилось. – Ты должен…

Но не успел он повторить, что же должен сделать Генрих, как мальчишка уже вскочил и побежал по коридору прочь на улицу.

Курат Бауэр устало поднялся. Он считал, что находится в хорошей форме, но где уж ему угнаться за ребенком, который живет в горах? Священник остановился у дверей школы, глядя, как мальчишка перепрыгнул через живую изгородь и припустил дальше по каменистому холму. Курат воздел руки к небу. Он был не стар, не немощен, но отказывался бегать за быстроногим Генрихом Гельфманом по всей деревне. Они с фрау Гартман разберутся с мальчиком в другой раз.

* * *

Лия не успела запереть дверь класса, когда два черных «мерседеса», к которым были прикреплены развевающиеся флаги со свастикой, на полной скорости пронеслись по тихим деревенским улочкам. Явление это было настолько редким для здешних мест, что владельцы магазинов поспешно закрыли двери, а матери завели детей в дом и заперли ставни. Как будто что-то могло остановить СС!

Каким бы тревожным ни было это зрелище, подобное уже случалось раньше – в особенности перед рейдами. Такие же автомобили ездили по улицам Обераммергау на прошлой неделе. Сначала остановились на несколько часов в одном месте, потом в другом – как будто за кем-то наблюдали. А потом исчезли. Почему они вернулись? Лия сочувствовала объекту их внимания. Наверное, на кого-то донесли, что он прячет врагов рейха.

Лия шла не спеша. К ней никто не мог приехать, ее не могли искать. Ей скрывать нечего. Сегодня она пообещала отвести домой пятилетнюю Гретхен Цукерман, потому что ее мама помогала повитухе принимать роды у соседки. До прихода фрау Цукерман старшие братья Гретхен, вернувшись с собрания гитлерюгенда, присмотрят за ней.

Побыть еще несколько минут с детьми – что могло быть приятнее для Лии? Ей понравилось, когда Гретхен вложила маленькую ладошку в ее руку, радуясь тому, что сможет пройтись с учителем. Когда девочка улыбалась, у нее на личике появлялись ямочки. Лию распирало от счастья, когда она чувствовала, как крепкое тельце ребенка двигается в одном ритме с ней, когда они шли, размахивая руками. Счастье, когда тебе так доверяют, и Лия испытывала благодарность за это.

Она заставила себя не задерживаться у ворот Цукерманов, несмотря на соблазн остаться до возвращения матери малышки. В этом не было необходимости; возможно, это даже сочли бы бесцеремонностью. Лия пожала Гретхен ручку на прощанье, улыбнулась, когда малышка помахала ей вслед.

Лия уже практически дошла до дома, когда из-за поворота появились флаги с красно-черной свастикой. Неожиданно машины остановились у бабушкиных ворот. Сердце Лии упало. «Они наверняка ошиблись!»

Но из машины выскочили два человека, облаченных в черное. Они распахнули ворота и широким шагом решительно направились к двери бабушкиного дома, в то время как еще двое достали револьверы и стали обходить здание. У Лии бешено колотилось сердце, когда она торопливо поднималась по холму. Ошибка это или нет, но слабое сердце бабушки может не выдержать такого потрясения.

Еще возле соседского двора Лия услышала, как эсэсовцы отдают приказы, кричат. С одной стороны, страх удерживал ее на месте, с другой, толкал вперед. Женщина ускорила шаг. Словно в замедленной съемке Лия увидела, как бабушка открыла дверь, увидела, как один из солдат оттолкнул пожилую женщину в сторону и ворвался в ее маленький домик. Лия пошла еще быстрее.

– Бабуля! Бабуля! – Женщина распахнула ворота, бросилась в дом, но один из эсэсовцев сбил ее с ног и заломил ей руку за спину.

Как в тумане Лия увидела, что бабушка схватилась за сердце. Эсэсовец закрыл дверь.

18

Джейсон ослабил узел галстука и резко стянул рубашку с галстуком через голову. «На завтра сойдет». Он бросил рубашку и штаны на стул, стоявший у кровати, и упал в постель. Джейсон настолько устал, что не мог ни есть, ни пить. Последние двое суток он провел, интервьюируя оставшихся в Германии иностранных послов. Журналист пытался выяснить их точку зрения – официальную точку зрения их стран и их личное мнение – о том, представляет ли Гитлер угрозу.

Война в Польше продлилась недолго. У поляков не было ни достаточно сильной армии, ни воздушных сил, чтобы дать отпор немецкой военной машине. Когда в Восточную Польшу вошли войска СССР, исход войны был предрешен. Варшава пала за двадцать дней. Зарубежная пресса в Берлине принялась за дело: стали заключать жуткие пари о том, как долго будут ждать за Северным морем друзья-британцы, прежде чем вступят в войну, которую они объявили Германии.

Сентябрь приближался к концу. Однажды утром из зарубежной прессы Джейсон узнал, что доктор Рудольф Крамер находится в критическом состоянии. Журналист невольно сжался, когда представил, каким мучительным допросам подвергали профессора. Джейсон не сомневался: с того момента, как Рейчел попыталась пересечь границу, доктора Крамера обвинили в причастности к ее побегу. Какой бы отец не помог своей дочери избежать жалкого существования с таким мужем, как Шлик?

Однако Рудольф Крамер ничего подобного не совершал, он даже не думал о таком подвиге. Джейсон покачал головой, вспоминая содержание документов. «Отвратительно! Дерьмо! И что будет с Рейчел? – Он был рад, что она сейчас скрывается. – По крайней мере, не нужно ей ничего говорить… пока».

* * *

Фрау Вейшман, любопытная соседка и староста двора, наведалась к фрау Гиммершмидт, когда Рейчел вторую неделю жила на чердаке. Женщина зашла перед обедом, якобы за салом.

Ее заинтересовала дополнительная порция еды в кастрюле фрау Гиммершмидт. Откуда у нее взялся кусок сала, учитывая введение новых продовольственных карточек? Где она его раздобыла?

Когда женщины беседовали, Рейчел подслушивала их разговор, прижав ухо к полу чердака над кухней, и внутри у нее все сжималось. Она слышала, как фрау Гиммершмидт, вероятно, слишком охотно, стала советовать соседке, как более экономно расходовать картофель и что еще можно добавлять в муку, чтобы испечь хлеб.

Даже не видя лиц говоривших, Рейчел понимала: фрау Вейшман бережливость соседки не убедила. Больше – значит больше, разделенное на порции сало лгать не станет.

К тому времени, когда фрау Вейшман ушла, унося с собой подозрения, измотанная расспросами фрау Гиммершмидт решила, что для ее семьи слишком рискованно и дальше прятать Рейчел на чердаке. Перед возвращением детей из школы она прошептала в люк чердака о том, что Рейчел должна найти себе другое место. И немедленно. Потому что она просто уверена: фрау Вейшман что-то подозревает и вскоре тайна откроется.

В полдень дети фрау Гиммершмидт пообедали и снова отправились в школу. Рейчел слышала, как женщина разговаривала со старостой двора: любопытная соседка, разыгрывая из себя великомученицу, пошлепала по лужам к местной больнице – оказывать добровольную помощь. Не прошло и пары минут, как фрау Гиммершмидт распахнула чердачный люк и помогла Рейчел спуститься.

Чтобы выглядеть более тучной, девушка обмоталась тряпками, набила карманы и накинула на себя плащ хозяйки. Затем Рейчел припудрила волосы и, вспомнив театральные хитрости, которым ее научили на занятиях по гриму в Нью-Йоркском университете, состарила с помощью макияжа лицо, использовав то немногое из косметики, что могла предложить ей фрау Гиммершмидт. «Совсем не так я собиралась воспользоваться полученными знаниями», – подумала девушка.

Рейчел понимала, что должна бы испытывать страх. Но ее уже тошнило от сиденья на чердаке, поэтому мысли о том, что сейчас она сможет пройтись по улице, придавали ей сил.

Фрау Гиммершмидт позвонила в редакцию иностранных газет и попросила к телефону Джейсона Янга.

– Ваше белье уже постирано, можно забирать. Прощу прощения, но я решила, что больше не буду брать стирку на дом. У меня много своих дел по хозяйству. Придется вам найти другую прачку. – И, не дожидаясь ответа, она повесила трубку и повернулась к Рейчел. – Простите… – Женщина развела руками. – Но у меня дети. Не знаю, почему за вами охотятся… на вид вы такая милая молодая женщина. – Фрау Гиммершмидт помогла Рейчел надеть плащ. – Вы же не еврейка, нет?

– Нет. – Рейчел вспыхнула, и ей стало стыдно за то, что она покраснела. – А какое это имеет значение?

Фрау Гиммершмидт вздохнула.

– Мне бы хотелось, чтобы это не имело никакого значения.

Рейчел кивнула. Она все понимала. Люди опасались прятать евреев – боялись нацистов: эсэсовцев, «коричневорубашечников», членов гитлерюгенда, старост своих многоквартирных домов и дворов, любопытных соседей, готовых тут же донести на своих давних друзей, а еще быстрее на врагов. Всюду чувствовался запах страха. Рейчел была настолько погружена в себя, настолько слепа, что раньше этого совершенно не замечала. Да ей и не было в том нужды – раньше ее это не касалось.

– Спасибо, что прятали меня все эти дни. Я знаю, как вы рисковали.

Фрау Гиммершмидт прикрыла глаза, потом отодвинула краешек занавески на окне и прошептала:

– Пройдете через двор, повернете налево. Остановка трамвая через квартал, следующая еще через один.

Рейчел замерла в нерешительности, с ужасом осознавая, что ей некуда идти, некому довериться. Но фрау Гиммершмидт отступила и опустила глаза – она умывала руки. Женщина открыла дверь, и Рейчел выскользнула во двор. Имитируя тяжелую поступь своей благодетельницы, она пересекла двор и направилась в соседний квартал.

Ехать на трамвае было опасно, но еще рискованнее было идти по улице.

Девушка молилась о том, чтобы Джейсон понял намеки фрау Гиммершмидт, молилась, чтобы он в очередной раз бросился ее спасать и нашел место, где она могла бы спрятаться, – молилась, пока не вспомнила, что не верит в Бога. Рейчел брела медленно; не стала она спешить и тогда, когда заметила приближающийся трамвай.

Она дошла до середины второго квартала, когда рядом с ней притормозил темно-серый БМВ.

– Вас подвезти, meine Frau[25]25
  Моя фрау (нем.).


[Закрыть]? – За рулем сидела красивая молодая женщина.

– Nein, danke[26]26
  Нет, спасибо (нем.).


[Закрыть]. – Рейчел кивнула на трамвайную остановку.

– Я друг Джейсона, – прошептала женщина и потянулась через сиденье, чтобы открыть дверь.

Рейчел замерла в нерешительности.

– Садитесь, фрау Вагнер. – Женщина говорила по-немецки свободно, но с легким американским акцентом. – Я вас подвезу. Мне совсем нетрудно. Я с радостью заберу его белье у прачки.

Рейчел глубоко вздохнула и села в машину.

– Шейла Грэм, – протянула руку женщина.

Рейчел с благодарностью пожала ее.

– Ничего не говори. Джейсон велел не задавать вопросов.

– Тогда как…

– Мне лучше ничего не знать. Мы время от времени сотрудничаем. – Шейла улыбнулась, и ее автомобиль влился в поток машин. – Позже Джейсон придет ко мне домой. Ты сможешь принять ванну… расслабиться, возможно, даже поспать до его прихода. Насколько я могу судить, эти морщинки не только результат умелого театрального грима.

– Боюсь, вы правы, – вздохнула Рейчел. – Спасибо вам.

Шейла кивнула, переключила передачу.

– Сегодня вечером у меня свидание. И у вас с Джейсоном будет достаточно времени, чтобы поговорить. Не знаю, что с тобой происходит, но чем смогу – помогу. А пока можешь пожить у меня.

Рейчел опустила плечи и кивнула в знак благодарности, изо всех сил стараясь не позволить слезам облегчения заструиться по ее загримированным щекам.

* * *

Еще никогда купание и мытье головы не приносили Рейчел такого наслаждения. Ей казалось, что в этой маленькой ванне она может сидеть целую вечность. Наверное, девушка заснула бы, если бы Шейла не окликнула ее из-за висящего одеяла, служившего импровизированной перегородкой.

– Скоро приедет Джейсон. Ты, вероятно, хочешь выглядеть хорошо к его появлению.

Радуясь тому, что Шейла одолжила ей свою блузку и юбку, Рейчел быстро оделась. Волосы она собрала сзади в тугой конский хвост, надеясь, что, когда они высохнут, у нее на голове не останется завитков.

Девушка как раз заправляла блузку в юбку, когда Шейла пошла открывать дверь. В квартиру вошел Джейсон. Он принес с собой ужин.

– Китайская еда на вынос – по-берлински!

Журналист радостно улыбнулся. В его глазах были облегчение и радость оттого, что он видит Рейчел.

– Моя любимая!

Девушка не смогла сдержать улыбку, растянувшуюся у нее на лице от уха до уха.

Шейла перевела взгляд с Джейсона на Рейчел и засмеялась.

– Я уже ухожу. Не шумите и не открывайте дверь. Свет притушите. Когда я приду, вы услышите, как звякнут ключи в замке.

Рейчел почувствовала, что краснеет.

Лицо Джейсона тоже стало пунцовым, но он быстро нашелся:

– Когда ты вернешься, меня здесь уже не будет.

– Когда будешь уходить, убедись, что тебя никто не видит. Ты же знаешь мою старосту.

Он кивнул, и Рейчел удивилась тому, как легко, как непринужденно они общаются. Наверное, это не первая их общая тайна.

Когда за Шейлой закрылась дверь, Рейчел внезапно смутилась.

– Шейла приготовила кофе. Хочешь кофе?

– Настоящего? Конечно. В наши дни за пределами дорогих ресторанов это большая редкость. Должно быть, у Шейлы остались прежние запасы. А я накрою на стол.

– Отличная идея.

Пока они ели, Рейчел не могла придумать тему для разговора. Она постоянно подносила ко рту салфетку, чтобы убедиться, что не оставила на губах зернышко риса или пятно соуса.

– Довольно вкусно, но совсем не похоже на китайскую еду из американских ресторанов, – заметил Джейсон.

– Да, – согласилась Рейчел. – Но это гораздо лучше, чем когда и на обед, и на ужин у тебя один картофель.

– Да уж… – Журналист мягко улыбнулся. – Такова судьба беглецов.

– Беглецов, – повторила Рейчел упавшим голосом.

Она откинулась на спинку стула и отодвинула тарелку.

– Тяжело было жить на чердаке?

– Да, это не дома. – Девушка поморщилась. Она не хотела показаться неблагодарной. – Впрочем, теперь я не знаю, где мой дом.

О чем еще говорить?

Джейсон достал из куртки большой конверт.

– Это новый паспорт? – с надеждой спросила Рейчел.

– Фотографии. – Он облизал губы, как будто не зная, что сказать дальше. – Я проявил отснятые тобой пленки.

Рейчел почувствовала, как учащенно забилось ее сердце. В груди у нее все сжалось. Что еще было в ее деле? Чего она не знает?

Джейсон подвинул ей конверт через стол. Рейчел затаила дыхание, пытаясь унять дрожь в пальцах, и достала пачку снимков. Пока она, словно стирая годы жизни, читала, прошло минут пять.

– После маминой смерти отец изменился, – призналась она. – Даже по его записям заметно, что он избрал иной путь.

– Может быть, она его сдерживала?

– Или не давала сойти с ума, – произнесла Рейчел и вновь углубилась в чтение. – Сестра? У меня есть сестра?

– Вы однояйцевые близнецы. Этим объясняются поездки в клинику – на осмотр – каждые два года. За вами обеими наблюдали.

Рейчел поняла, что является частью эксперимента, как только увидела папку со своим именем в номере отца, но до сих пор не могла осознать суровую действительность – что отец ее использовал. А теперь, когда узнала о том, что у нее есть сестра-близнец, была не в силах это осмыслить.

– Значит, я… мы… мы были частью долгосрочного эксперимента.

– И есть… вы и сейчас являетесь участниками долгосрочного эксперимента. Именно поэтому немцы решительно настроены не выпускать тебя из Германии. Прочти еще вот это. – Джейсон взял документы, часть из них отложил и придвинул Рейчел еще один снимок. – Это доказывает, что твой отец не собирался позволять тебе покинуть Германию. Это ведь его почерк?

Рейчел кивнула.

– Он подделал твою подпись, намереваясь лишить тебя американского гражданства. Документ вступил в силу в пятницу, в день вашего приезда в Берлин. – Джейсон откинулся на спинку стула, давая девушке возможность осознать услышанное. – Нет документального подтверждения того, что идея сработала, но, по-моему, ты можешь перестать об этом беспокоиться.

«Во что труднее поверить? В то, что отец меня предал, вырастив для науки и собственных исследований? Или в то, что у меня есть сестра?»

– И давно ты это узнал? – спросила Рейчел.

– С тех пор как проявил пленки – через два дня после того, как ты мне их отдала.

– Но ты ни слова мне об этом не сказал… даже не намекнул.

Джейсон покраснел.

– Я боялся, что ты захочешь найти сестру, бросишься к ней сломя голову. В первую очередь тебя будут искать у сестры. Возможно, эсэсовцы уже побывали там, если заподозрили, что ты видела отцовские документы. Или если решили, что он сам тебе все рассказал.

– Отец никогда ничего мне не рассказывал.

– Шлик со своими головорезами этого не знал. Они, должно быть, решили, что тебе что-то известно, что ты что-то выяснила, оттого и сбежала. К тому же ты оставила письмо. Поверь мне, СС используют любую зацепку.

– Но ты все знал и…

– Тебе было безопаснее оставаться там, где ты была, – перебил девушку Джейсон. – Теперь все изменилось, значит, нам придется придумать что-то другое.

– Где моя сестра? Кто она? – Рейчел хотелось знать все.

Джейсон порылся в пачке, достал оттуда снимок.

– Ее зовут Лия Гартман. Чуть больше года назад она вышла замуж. Детей нет. В последних записях указано, что она живет в Обераммергау… Похоже, она провела там всю жизнь.

– Она моя копия! – ахнула Рейчел. – Только… какая-то старомодная… Обераммергау… деревушка, где ставят «Страсти Христовы».

– Тебе и это известно?

– Я была там однажды… в 1934 году. Как раз после того, как к власти пришел Гитлер. Это был особенный год – трехсотлетний юбилей постановки. Отец… – Рейчел запнулась. Ее сердце защемило. Она на секунду прикрыла глаза и продолжила: – Мы с отцом приехали туда в августе… в тот же день, когда там был Гитлер. Отец показал мне фюрера. – Девушка как-то обмякла на стуле. – Но отец никогда не говорил, что у меня есть сестра. И что она живет в Обераммергау. – Рейчел взглянула на Джейсона, как будто ожидая, что он бросит ей спасательный круг. – Наверное, он и сам этого не знал.

– Знал и он, и его жена… с самого начала. – Джейсон посмотрел Рейчел прямо в глаза. – И доктор Крамер, и твоя приемная мать были учеными, Рейчел. Ты была для них объектом эксперимента, как и твоя сестра, хотя не похоже, чтобы твоей настоящей семье было об этом известно.

Рейчел отвернулась, неожиданно почувствовав себя грязной. «Быть настолько никчемной, растоптанной собственным отцом! Но мама… Я искренне полагала, что она меня любит. Теперь я не знаю, во что верить». Девушка сглотнула.

– А тут сказано, кто мои настоящие родители?

– Имя матери указано, но, кажется, информация об отце отсутствует.

– Отсутствует?

– Я имею в виду, что здесь ничего об этом не написано… как будто имя отца неизвестно.

Рейчел вздохнула, чувствуя, как закрывается очередная дверь в ее жизнь. Девушка наклонилась к Джейсону.

– Расскажи мне о моей настоящей маме. Как ее зовут? Она еще жива? – Сердце девушки забилось с надеждой.

– Нет. Мне очень жаль.

Рейчел прикусила губу.

– Но есть еще бабушка, – произнес Джейсон. – Кажется, она жива.

– У меня есть бабушка?

Журналист откинулся на спинку стула и через стол пододвинул Рейчел оставшиеся документы.

– Сама посмотри. Наверное, тебе хочется прочесть это.

– А моя сестра?..

– Как я уже сказал, она жива… и живет в Обераммергау. По всей видимости, у нее не очень легкая жизнь.

– Моя сестра… – Рейчел произнесла эти слова вслух. Два слова, таившие новый для нее мир. – Я хочу ее увидеть. Познакомиться с ней. – Никогда в жизни она не испытывала такого страстного желания.

– Еще одна новость.

– Еще одна?

– Мне сообщили, что Шлик поспешно отправился на юг… в Обераммергау. И вернулся не очень довольный.

Рейчел округлила глаза.

– Не знаю, что это означает, но догадываюсь, что твоей сестре и бабушке пришлось несладко. Расспрашивать об этом я не могу, чтобы не вызвать подозрений. Никогда не знаешь, кому можно полностью доверять, кто будет держать язык за зубами в случае ареста. – Джейсон снова откинулся на спинку стула. От его взгляда не укрылась тревога Рейчел.

Шлик безо всяких колебаний убил свою дочь и жену. Рейчел могла только догадываться, чем обернулась встреча с ним для женщин ее семьи.

19

К тому времени, когда эсэсовцы уехали, дом бабушки был перевернут вверх дном, чуланы разворочены, а в деревянных стенах продолблены дыры – в тех местах, где, по мнению СС, могли быть тайники. Но кого они могли прятать, ни бабушка, ни Лия понятия не имели. На чердаке все разнесли в пух и прах, в подвале опустошили полки: банки с соленьями побросали на пол, пучки сухих трав и цветов расшвыряли в ярости.

Эсэсовцы выкручивали Лии руки. Их начальник, высокий немец, разорвал на ней блузку и облапил, требуя сказать, где же она прячется. Лия только плакала. Еще один эсэсовец угрожал бабушке. Он ударил старушку, отчего та оказалась на полу – у нее на щеке багровела ссадина. Но ни одна из женщин не могла понять, о чем говорят эсэсовцы, чего они хотят.

Прошло целых двадцать минут, прежде чем кошмар прекратился и эсэсовцы укатили восвояси. Они злились, но, по всей видимости, были довольны, что ее здесь не оказалось. И тем не менее их главарь с обезумевшими глазами пригрозил, что прятать ее бесполезно, как и вообще кого бы то ни было. А если она появится, Лия с бабушкой должны отказать ей в приюте и сразу же выдать полиции. Он сунул Лии за пояс юбки свою визитную карточку с именем штурмбаннфюрера Герхарда Шлика и номером телефона, заверив перепуганных женщин, что знает, где ее искать. А если найдет и выяснит, что они ей помогали, они с бабушкой поплатятся за это. Он обязательно вернется.

Как только эсэсовцы ушли, обе женщины какое-то время не двигались с места. Они скрючившись лежали на полу, едва смея дышать, собираясь с силами и мыслями.

Происшедшее было слишком странным, слишком ненормальным, чтобы в него можно было поверить.

Потом Лия уложила бабушку в кровать, обмыла ее щеку, принесла горячего чаю. Они ни словом не обмолвились о вторжении в их дом, об избиении. Да и как описать это словами?

Вернувшись в кухню, Лия подошла к раковине, задернула занавески и стала неистово тереть руки, грудь, все тело. Она изо всех сил старалась привести в порядок разорванную одежду и сдержать слезы. «Фридрих! Фридрих! Ты так мне нужен!»

Лия закуталась в бабушкину шаль и крепко завязала ее на груди. Она придет сюда завтра, поможет бабушке привести в порядок дом, но теперь ей необходимо вернуться к себе – к деревянным фигуркам Фридриха, к теплому одеялу, которым они могли укрываться вдвоем, пока ее мужа не мобилизовали.

Женщина торопливо шагала в темноте домой, оглядываясь через плечо на малейший шорох. Когда она наконец-то дошла до порога, ее сердце упало: входные двери были распахнуты. Вандалы побывали и в ее доме. Райский уголок, который они с Фридрихом так трепетно создавали и берегли, был разрушен: статуэтки, стоявшие в ряд на полках, были сброшены, фарфоровые фигурки и чашки, которые подарила бабушка, – разбиты.

Такого Лия вынести не смогла. Она бросила в сумку свою ночную сорочку, выгнала Мидред, пятнистую кошку, за дверь, закрыла дом и побрела назад – устало потащилась на холм. Завтра она наведет у себя порядок. А сегодня будет спать на своей кровати в доме, в котором выросла. Будет прислушиваться к бабушкиному дыханию и молиться, чтобы Фридрих скорее вернулся домой.

* * *

Почти час Джейсон взывал к разуму Рейчел, отговаривая ее немедленно мчаться в Обераммергау, но она оставалась непреклонна. Журналист утверждал, что нисколько не сомневается: Обераммергау – первое место, где ее будут искать нацисты, возможно, они даже организуют засаду, если не найдут ее сразу. В конце концов он сдался. Джейсон уговорил девушку немного поспать и пообещал, что они поговорят завтра.

Как только за ним захлопнулась дверь, Рейчел пододвинула лампу к кухонному столу. Она впилась глазами в сфотографированные документы, прищурившись, чтобы разобрать написанное. Отогнав противоречивые воспоминания о единственных родителях, которых она знала, Рейчел сосредоточилась на семье, которую никогда не видела и о существовании которой даже не подозревала.

– Лия. Ее зовут Лия.

Рейчел вглядывалась в черты, напоминавшие ее собственные. Но прическа была другая. На лице женщины, запечатленной на фото, не было ни грамма косметики, и что-то в глазах и губах неуловимо отличало ее от Рейчел. Другой была не форма губ, а их изгиб. Рейчел никак не могла понять, в чем именно заключалось отличие, но оно имелось – не было искорки, не хватало уверенности в себе.

Она покачала головой. Возможно, изображение на фотографии искажено. Рейчел узнает обо всем, когда познакомится с сестрой поближе.

– Когда я ее увижу, – прошептала девушка, закрывая глаза. Слова проникали в ее разум, в самое сердце. – Свою сестру.

Рейчел понимала, чем обязана Джейсону. Она доверилась ему во всем: вручила пленки, свою историю, всю жизнь… и Амели. Ради того, чтобы ей помочь, он рисковал работой и репутацией – даже свободой и жизнью. И сейчас она снова просит его помочь: отвезти ее в далекую баварскую деревушку, где ее, скорее всего, уже ищут. Неудивительно, что Джейсон считает эту затею небезопасной. Наверное, он побаивается, что она проговорится, выложит все, что знает, и подставит его под удар.

«Но он не понимает, каково это – быть одной, по крайней мере, в душе – всю свою жизнь. Всегда чувствовать, что какой-то части меня не хватает, а теперь неожиданно узнать, что у меня есть сестра – сестра-близнец… и бабушка…»