Текст книги "Проект «Джейн Остен»"

Глава 4

10 октября

Дом 33 по Хилл-стрит

В гостиной я еще раз перебрала все в уме. Малигатони. Утка с горошком. Кролик, тушенный с луком. Вареная говядина. Свекла.

Пирог с овощами. Рагу с грибами. Салат. Копченый угорь. «Малыш-утопленник».

Сухофрукты. Грецкие орехи. Оливки. Рейнвейн. Кларет. Портвейн для джентльменов.

Чай. Кексы.

Бокалы для вина. Столовое серебро. Скатерть.

Генри Остен. Мистер и миссис Тилсон. Мистер Сеймур. Мистер Джексон, вдовец с двумя дочерями. С последними и мистером Сеймуром мы познакомились за чаем у Генри Остена три дня назад, и я пригласила их к нам на ужин, в очередной раз вспомнив о том длинном столе, обо всех тех стульях. Когда я сообщила миссис Смит, что гостей будет еще больше, она подняла на меня удивленный взгляд, но сказала лишь: «Сделаем, что сможем, мисс». А затем послала сестру за вторым кроликом и еще одним копченым угрем.

– Ты уверен, что я ничего не забыла? – Я расхаживала по комнате, теребя спектронанометр, и поглядывала в окно, еле удерживаясь, чтобы не броситься вниз к миссис Смит за очередной консультацией. Несколько часов назад она выставила меня из кухни – вежливо, но твердо, устав оттого, что я путаюсь у нее под ногами.

– Не забыла, – сказал Лиам, хотя и сам явно нервничал. На нем был новый сюртук, и он то и дело оглядывал себя, будто проверял, ровные ли строчки проложил портной. – Некоторые к экспедициям по Амазонке с меньшей дотошностью готовятся.

В парадную дверь постучали. Я выглянула в окно – внизу стоял экипаж.

Трое Джексонов, двое Тилсонов и мистер Сеймур прибыли раньше Генри Остена. Мы вели светскую беседу в гостиной – во мне все росла тревога о том, не пересохнет ли утка в печи, – и я поразилась, насколько холодно мои гости держатся друг с другом. У меня зародилось подозрение, что ниточкой, связывавшей их всех, являлся сам Генри, что в его отсутствие им, в общем-то, не о чем было разговаривать. Или здесь все так себя вели? Лиам старательно поддерживал беседу, но к тому моменту, когда Генри наконец явился, его опоздание превратилось в главную тему для обсуждений, а моя тревога разрослась от пересушенной утки до судьбы ужина в целом.

Одет он был, как всегда, элегантно, но имел взъерошенный вид и соответствующее настроение.

– Утомительные и неотложные дела в банке. Я молю вас о прощении. – Они с мистером Тилсоном переглянулись, затем Генри повернулся ко мне и поклонился. – Вас в особенности, мисс Рейвенсвуд. – Мы столкнулись взглядами, и я подумала о нашей предыдущей встрече в этой комнате.

– Вам не за что просить прощения, – сказала я и залилась краской, вспомнив, что ровно теми же словами ответила ему и тогда. Судя по тому, как он посмотрел на меня, его посетила та же мысль. – И к чему выделять меня, когда все мы в равной степени волновались за вас?

– Но ведь это вы даете свой первый ужин в Лондоне. Это вы полнитесь тревогами, не омрачит ли что-нибудь безупречно продуманный вечер или великолепный вкус жаркого.

Я невольно улыбнулась.

– Если я и тревожусь, то исключительно о вас. Мы опасались, что вас постигло некое злоключение.

– Именно за это я и каюсь перед вами. Хозяйку и так занимает тысяча забот, и гостям негоже приумножать их количество.

– Вы здесь – это самое главное. – Мне показалось, что его кожа и белки глаз приобрели желтоватый оттенок, но, возможно, дело было в освещении. – С вашим здоровьем все в порядке, сэр? Вы хорошо себя чувствуете?

– Вы – врач в той же мере, что и ваш брат.

– А может, и в большей. Но вы не ответили на мой вопрос.

– У меня все хорошо, благодарю вас, – только и услышала я в ответ, и тут подошло время садиться за стол.

– Вы завели экипаж! Какая радость!

У джентльменов возникла масса вопросов, отвечать на которые я предоставила право Лиаму, а сама принялась изучать лица гостей, пытаясь понять, нравится ли им угощение – я была так взвинчена, что вкуса еды почти не чувствовала, – и достаточно ли проворен и грациозен наш новый лакей Роберт. Под осуждающим взглядом Дженкса, который отвечал за вино, Роберт быстро убрал со стола после первой перемены, а блюда второй расставил именно так, как я и велела; при этом он был высок и хорош собой – Лиам сделал отличный выбор. Края тарелок были чистыми, без брызг, еда – сносной температуры, и вопреки всему она почти не разварилась. И, к счастью, гости беседовали куда непринужденнее, чем до застолья.

Как хозяйка дома я сидела во главе стола, а Лиам – в противоположном его конце. Гости по традиции сами выбрали, где сесть; Генри умудрился занять место справа от меня. Старшая из сестер Джексон, Элеанор, устроилась напротив него, что меня позабавило и в то же время смутило. Зная о том, что в 1820 году она выйдет замуж за Генри Остена, я не могла отделаться от ощущения, что она уже приметила его. Возраст на глаз я в этом веке определяла с большим трудом, но она, похоже, была плюс-минус моей ровесницей или чуть младше – практически старой девой. Привлекательная, с большими темными глазами и красивым профилем, она то и дело украдкой поглядывала на Генри, из-за чего большую часть времени ей приходилось либо переводить свой ледяной взор на меня, либо, отворачиваясь, демонстрировать мне свою изящную шею. Понять, что она из себя представляет, мне так и не удалось: на все свои вопросы я получила максимально краткие ответы. Генри, вид у которого был определенно нездоровый, беседовал со мной, впадая иногда в нехарактерное для него безмолвие под косыми взглядами мисс Джексон.

Я окинула взглядом стол в поисках отдушины. Мистер Сеймур, адвокат и друг Генри, расспрашивал Лиама о юридических формальностях, связанных с освобождением рабов. Ответы Лиама были впечатляюще подробными, но ему никак не удавалось перевести разговор на менее специфическую тему, и с каждым упоминанием рабства лицо миссис Тилсон становилось все более раздраженным и пунцовым. Ее супруг сосредоточился на поглощении еды. Мистер Джексон, человек крупный и добродушный, обсуждал с мистером Тилсоном огораживания[15]15
  Форма ликвидации общинных земель и распорядков в Европе на раннем этапе развития капитализма. С ростом суконной промышленности для выпаса овец – источника шерсти – стало требоваться все больше земель, и феодалы-лорды стали насильно сгонять с участков крестьян. Наибольшего размаха огораживания достигли в Великобритании в XV–XIX веках.


[Закрыть], а младшая мисс Джексон – Генриетта, миниатюрная барышня с рыжими волосами – бросала восхищенные взгляды то на Лиама, то на мистера Сеймура, надеясь, вероятно, выйти за кого-нибудь из них замуж, вот только грузному мистеру Сеймуру было уже хорошо за сорок, а Лиам для этой роли не годился по причинам, постичь которые она бы не сумела. Но до чего ужасно быть здесь женщиной, подумала я, осознав, что и сама я, пусть и прекрасно все понимая, мыслю о них исключительно в привязке к мужчинам – к тем, кому они станут женами или о ком могут только мечтать.

Роберт убрал со стола блюда второй перемены, и вскоре после этого подали орехи, сухофрукты и портвейн. Еще чуть-чуть, и подойдет минута, когда мне нужно будет встать и увести дам наверх, в гостиную. Я поймала взгляд миссис Тилсон – она едва заметно кивнула мне и улыбнулась. Поднявшись, я произнесла: «С вашего позволения. Леди», – и тут же пожалела, что не выбрала фразу пооригинальнее, но дамам хватило и этой.

Я совершила еще одну попытку расколоть мисс Джексон, но та вела себя еще холоднее, чем за ужином, что подтвердило мои подозрения – она видела во мне соперницу. Поскольку я была лишена возможности заверить ее в том, что победа в итоге достанется ей, я сдалась и обратила свое внимание на миссис Тилсон. В окружении одних лишь дам она внезапно стала разговорчива и принялась рассказывать мне о своей подруге-аболиционистке, которой пару дней назад выпала невероятная честь познакомиться с Уильямом Уилберфорсом, прославленным членом парламента и борцом против работорговли.

– Каков он в жизни, ваш мистер Уилберфорс? Как отозвалась о нем ваша подруга – он приятная персона? Или от него исходит дух фанатичности? – спросила я и тут же зажала рот ладонью. Уилберфорс, как и миссис Тилсон, был истово верующим человеком, одним из возрожденных христиан, чья пылкая набожность часто раздражала людей, не столь одержимых религией. Неужели я только что намекнула, что она тоже фанатичка?

Миссис Тилсон лишь благостно возвела глаза к небу.

– Передать не могу, до чего это великий человек. Он так великодушен, так открыт – и в то же время так высокоморален и благочестив. Так, по крайней мере, сказала миссис Сигрейв.

– Быть может, однажды и вам доведется встретиться с ним, мадам.

– О! Я и мечтать о таком не смею.

Через некоторое время со стороны лестницы до нас донеслись голоса, смех и шаги – мужчины. Я сидела спиной к двери, но по взгляду, который мисс Джексон метнула в ту сторону, поняла, что в комнату вошел Генри. Мисс Джексон беседовала с сестрой на некотором отдалении от нас с миссис Тилсон. Подойдет ли он к ней?

Нет – он подошел ко мне.

– Хочу еще раз принести вам извинения за свое опоздание.

– Прошу, не будем больше об этом, я уже давно все забыла. – Я почуяла на себе взгляд мисс Джексон, хотя, возможно, у меня просто шалило воображение; оборачиваться я не стала. – Надеюсь, дела в банке идут хорошо и, что бы там ни приключилось, это не помешает визиту вашей сестры. Она ведь уже вот-вот должна приехать?

– Как любезно с вашей стороны, что вы запомнили. Она скоро прибудет. – Он умолк и улыбнулся мне. – Она не большая любительница наносить визиты – возраст уже не тот, но я обещаю, что мы с ней непременно вас навестим.

– Это я почту за честь нанести ей визит. – Первый визит к незнакомому человеку представлял собой сложную комбинацию условностей; вежливый намек Генри на то, что в обществе я занимала более высокий статус, чем Джейн Остен, показался мне абсурдным. – И что вы имели в виду под словами «возраст уже не тот»? Ваша сестра, несомненно, далека от того, чтобы считаться антиквариатом, сэр, не так ли? Разве она не младше вас?

– Я лишь имел в виду, что ныне она ведет тихий образ жизни и не особенно стремится заводить новые знакомства. Но для вас она сделает исключение, даже не сомневайтесь.

– Мне бы не хотелось, чтобы она поступала против своей воли. – Как-то слишком свободно он распоряжался ее временем, хотя, возможно, я надумала лишнего; в этой теме объективности мне явно недоставало. Надо бы закрыть рот, пока моя одержимость Джейн не стала бросаться в глаза.

– О, не бойтесь, это совсем не в ее духе. Но как поживаете вы сами, мисс Рейвенсвуд? Довелось ли вам побывать еще где-нибудь в Лондоне с момента нашей последней встречи?

– Боюсь, с тех пор я была главным образом занята планированием сегодняшнего ужина.

– Разумеется! Подобные домашние тяготы поглощают целиком, не так ли? Не представляю, как женщины со всем этим управляются; воистину они и есть сильный пол. Без моей верной экономки Бижен я бы оголодал и через пару дней остался без чистых сорочек.

– Уверена, что вы недооцениваете свою находчивость, сэр.

– Ну, разве что немножечко. – Он улыбнулся и задержал на мне взгляд.

Когда за последним из гостей закрылась дверь и мы с Лиамом развернулись к лестнице, я издала утомленный вздох. На ближайшее время ужинов с меня хватит – все прошло успешно, но ценой тому был серьезный стресс. Я надеялась, что повторять этот опыт не придется и этот прием выполнил свою миссию – выказать почтение нашим новым друзьям и продемонстрировать им, что мы знаем, как вести себя в обществе.

– Кажется, все прошло хорошо.

– Без катастроф. – Лиам на ходу развязывал галстук – мы вернулись в гостиную. – Генри Остен от тебя просто не отлипал.

– Это хорошо или плохо? – Я закрыла за нами дверь – даже с высоты двух этажей я слышала плеск воды и звон посуды, которую мыли на кухне.

– Это лучше уточнить у мисс Джексон.

– Значит, ты тоже это заметил. Я уж думала, мне почудилось.

Мы стояли перед камином. Мне было хорошо и спокойно, будто с плеч моих сняли неимоверную тяжесть.

– Такую ты речь там выдал об освобождении рабов – сомневаюсь, что я смогла бы вот так с ходу вспомнить все подробности.

– Как хорошо, что тебе этого делать и не нужно. – Он вытянул руки, хрустнул костяшками и потер глаза, словно избавляясь от копившегося весь вечер напряжения.

– У тебя бывает такое чувство… – Я замолчала.

– Какое?

– Я знаю, что это прозвучит безумно. Иногда мне кажется, что я забываю собственную жизнь, свое прошлое. Как будто все это случилось не со мной. И что мы на самом деле были на Карибах, и приплыли сюда на корабле, и… – Я замолчала. Я собиралась сказать: «…И приходимся друг другу братом и сестрой», но вдруг поняла, что в эту часть легенды не верю. Даже будучи единственным ребенком в семье, я не сомневалась, что своего брата, существуй он на самом деле, я понимала бы куда лучше, чем Лиама, который по-прежнему оставался для меня шкатулкой с секретами.

– У актеров такое постоянно. Даже в обычной жизни, когда ты снимаешь грим, переодеваешься в привычную одежду и время между спектаклями проводишь дома. – Лиам стянул с головы парик, бросил его на каминную полку и поворошил короткие темные волосы. – От этой штуки мне все время кажется, что у меня вши. И что я на двадцать лет отстал от моды.

– После землетрясения в Монголии я волонтерила там девять месяцев. Это была моя самая долгая миссия. И к концу нее моя собственная жизнь начала казаться чем-то нереальным. Но не до такой степени, как сейчас.

– Там ты все равно могла оставаться собой.

– Возможно, дело в этом.

Помолчав, он добавил:

– Когда леди вышли, Генри Остен принялся рекламировать мне инвестиционную схему, связанную с каналом в Корнуолле. Говорит, гарантированная прибыль – двадцать процентов в год.

– Так вот что обсуждают мужчины, когда мы уходим, – дела? Как мило. Не давай ему слишком много.

– Ни в коем случае.

Обзаведясь двойкой красивых гнедых лошадей, конюхом-кучером и подержанным, но элегантным ландо, мы вступили в новый социальный круг – общество людей, которым нечем было заняться, кроме выездов: для удовольствия катались по паркам, с более конкретными целями – по сумасшедшим улицам Лондона. Мы часто ездили за покупками: за одеждой, провизией, писчебумажными принадлежностями, зонтиками от солнца, ридикюлями, веерами, лентами, домашней утварью, – и это занятие сильно меня нервировало, ведь столько всего могло пойти не так. Но от самих поездок в экипаже я получала только удовольствие: в мире, где по умолчанию все передвигались со скоростью пешехода, я находила быстрое перемещение изумительным – рискованность его пугала, но в то же время бодрила.

С прислугой по-прежнему все было сложно. Я с самого начала знала, что для нашего образа жизни требуется больше слуг; Дэшвуды из «Чувства и чувствительности», после переезда в Девоншир вынужденные перебиваться на пятьсот фунтов в год, обходились всего двумя служанками и одним слугой, что сигнализировало о заметном шаге вниз по социальной лестнице.

Да, Том, бывший трубочист, который впервые в жизни стал есть досыта, действительно помогал всюду, где успевал: выполнял кухонные поручения миссис Смит – драил кастрюли, крутил вéртел в жаровне – и всегда был на подхвате у Грейс. Но он был еще мал, и дела у Грейс все равно не заканчивались. Судя по всему, она плохо справлялась с вытиранием пыли – однажды ранним утром я услышала, как Дженкс выговаривает ей за это тихим, но ядовитым голосом. Ящики для угля иногда подолгу стояли пустыми; пару раз она не заправила мне постель, так что я стала делать это сама.

Я решила повысить ее до камеристки и подыскать другую горничную. Мне нравилась Грейс; трудолюбивая и педантичная, она, похоже, была твердо намерена выжать максимум из своей безрадостной жизни: оставшись сиротой в одиннадцать лет, она с тех самых пор ходила в прислугах. Я больше не успевала самостоятельно одеваться, укладывать волосы и следить за порядком в своем растущем гардеробе и в таких деликатных вопросах предпочла бы обратиться за помощью к ней, а не нанимать для этого незнакомого человека. Отсутствие опыта работы камеристкой в ее случае было скорее плюсом: она не станет сравнивать меня с другими, более искушенными леди. Грейс – или Норт, как мне теперь приходилось ее называть, поскольку камеристка заслуживала обращения по фамилии, – предложила в качестве кандидатки на роль горничной свою младшую сестру Дженни. Та прежде служила в бельевой лавке в Чипсайде, где в одиночку выполняла всю работу по хозяйству, и обращались с ней там скверно – так по секрету сообщила мне Норт.

Сестра миссис Смит, Сара, которая пришла нам на помощь во время приготовлений к званому ужину, осталась работать на кухне. Наши новые слуги – лакей Роберт и отвечавший за экипаж и лошадей Уилкокс – привыкли к неуютному сосуществованию с Дженксом. Тот теперь считался старшим лакеем – а в теории вообще дворецким, – но приоритет отдавал своей второстепенной роли камердинера Лиама, отчего на красавчика Роберта свалилась прорва работы по дому. Роберт мне нравился, а вот к Дженксу я питала отвращение, поскольку подозревала, что он подслушивает под дверьми, и была уверена, что он меня недолюбливает. То, как он смотрел, или скорее избегал смотреть, на меня, тон его голоса – все указывало мне на мое место, тогда как с Лиамом он вел себя почтительно и чуть ли не по-холуйски угодливо.

Восемь наемных работников – подобающее количество прислуги для тех, за кого мы себя выдавали, – были целой толпой. Находиться в их окружении было все равно что управлять небольшим бизнесом, где сотрудники никогда не расходятся по домам. И если нам и раньше недоставало приватности, то теперь мы окончательно ее лишились. Чтобы обсудить что-нибудь без опаски быть подслушанными, нам с Лиамом приходилось переговариваться шепотом, отправляться на пешую прогулку или выезжать в экипаже в Гайд-парк или еще дальше, в сторону Хампстед-Хит, где Лондон переходил в пригород. Наш дом больше нам не принадлежал, и я иногда скучала по отсутствию условностей и хаосу тех, казалось, давно ушедших в прошлое дней, когда у нас было всего трое слуг.

Ужин имел успех – так я, по крайней мере, думала, пока Генри Остен не пропал из виду. После званого ужина у себя дома Генри успел пригласить нас на чай, съездить с Лиамом на конный аукцион «Таттерсоллз» и помочь ему с выбором лошадей – и это не считая того примечательного дня, когда он заявился к нам с «Гордостью и предубеждением». Позже он принял от нас приглашение на чай, но затем прислал вежливое письмо с отказом, сославшись на непредвиденные дела в банке, из-за которых ему пришлось покинуть город. В том же письме он пообещал скоро вернуться и навестить нас, но так этого и не сделал.

Зная, что вскоре ему предстоит слечь с загадочной болезнью, которая выведет его из строя на несколько недель, я начала задаваться вопросом, не скосило ли его уже. Или это мы в чем-то оплошали, нарушили какое-то негласное правило вежливости? Спросить совета было не у кого, и нам оставалось только ждать; мы опасались, что нарушим этикет, если заявимся к нему, не дожидаясь обещанного им визита. Разлученная с человеком, с которым мне очень нужно было свидеться, вынужденная уповать на то, что нас все же сведут чьи-то усилия или случай, я напоминала себе кого-то из героинь романов Джейн Остен – возможно, Энн Эллиот[16]16
  Героиня романа «Доводы рассудка» (1816).


[Закрыть]. Мы ходили на чай к Джексонам, выезжали в парк, но с Генри Остеном так ни разу и не столкнулись. Надеясь встретить его на пути с работы домой, я наносила визиты миссис Тилсон настолько поздно, насколько позволяли правила приличий, но Генри не появлялся. Я специально поехала за покупками на Генриетта-стрит возле Ковент-Гардена, где располагался его банк, – без толку.

Мы значительно преуспели за время своего пребывания в 1815 году, но наш прогресс, казалось, остановился, а я ждать не умела совершенно.

Глава 5

16 октября

Дом 33 по Хилл-стрит

Как-то туманным утром, когда о существовании мира за окном можно было только догадываться, в разгар завтрака вошел Дженкс с письмом к нам от Генри Остена.

– Сегодня мы с ним должны были обсудить ту инвестицию, – сказал Лиам, сломав печать. – Надеюсь, он не передумал.

– Погоди. Ты собирался с ним встретиться? Ты мне об этом не говорил.

– Уверен, что говорил.

Я была уверена в обратном. Лиам прочел письмо.

– В банке его не будет. Заболел. – Он протянул мне листок.

Я пробежалась по строкам глазами, надеясь увидеть намек на какой-нибудь симптом, хоть что-то. Но полстраницы красивого почерка и витиеватых фраз сообщали ровно то же, что Лиам описал в двух предложениях.

– Давай все равно его навестим.

– Он же болен.

– Вот поэтому мы к нему и заглянем. – Возможно, дело было в лишней чашке кофе, но я вся вибрировала от нетерпения, от ощущения незавершенности. Ледяная сырость за окном, из-за которой я была вынуждена торчать дома, ситуацию не облегчала. – Ты ведь врач. И его друг. Ты хочешь ему помочь. – Мы вышли из ролей и переговаривались едва слышно, склоняясь друг к другу над столом. – Такие ведь у нас инструкции. Нам нужно к нему съездить.

Лиам поднялся и взглянул на меня.

– Я его, разумеется, навещу. Но не ты.

Я ощутила всплеск раздражения, хотя он был прав. Здесь я не врач, а не врачи не навещают больных знакомых. Все это я знала прекрасно, как знала и то, что говорилось в инструкциях команды проекта об этом этапе миссии.

Раздражало меня то, что о грядущей встрече с Генри я узнала в тот миг, когда пришло письмо, сообщившее об ее отмене. Я столько дней просидела, гадая, куда он запропастился, тогда как Лиам все знал, но ввести меня в курс дела не удосужился. Бывают минуты, когда замкнутость приобретает флер недружелюбия. Проявлялось это не только в его нежелании рассказывать о себе, но и в том, что он, казалось, был готов в любой момент надеть новую личину, как в тот первый вечер у Генри. В том, как он представлялся исконным британцем, хотя не был им. Он актер – или когда-то был им, – и мне, вероятно, стоило бы ожидать от него определенной изворотливости. Но меня это не устраивало: я его коллега и заслуживаю лучшего понимания, что он за человек на самом деле.

– Верно, это я и имела в виду, – наконец сказала я. – Только постарайся подметить все детали. Какого цвета его кожа. Спроси, как у него с аппетитом и перистальтикой. Не ел ли он чего-нибудь необычного. Проверь, нет ли жара. Посчитай пульс.

И здесь, возможно, крылась еще одна проблема. Лиам успешно вжился в роль джентльмена, но сумеет ли он войти в комнату больного и убедительно изобразить врача?

В 1815 году мало что знали о болезнях и устройстве человеческого организма, поэтому для того, чтобы сыграть доктора, достаточно было лишь принять задумчивый вид, почесать подбородок, обронить пару уместных фраз на латыни или греческом – врачи, как джентльмены, получали классическое образование. Нас ознакомили с положением дел в медицине в то время, с учением о соках – остаточным наследием Галена[17]17
  Древнеримский медик и философ (129–216), заложивший основы анатомии и фармакологии.


[Закрыть]. В теории Лиам был отлично подготовлен к этому этапу миссии: ему просто нужно было вести себя как подобает врачу и ждать, пока Генри поправится, поскольку это в конце концов и произойдет.

Знать, что ему будет очень плохо и что я никак не смогу облегчить его страдания, тоже было не очень приятно.

Лиам, с вызывающим спокойствием поедавший ветчину, так мне и не ответил.

– Ты все запомнил? – не выдержала я.

– Запомнил.

– Перечисли еще раз.

Он подлил себе кофе.

– Цвет кожи. Аппетит. Пищеварение. Что он ел. Жар. Пульс.

– И прощупай его живот, если представится возможность. – Врачи, будучи джентльменами, не прикасались к своим пациентам; задействовать руки было сродни ручному труду, не господским делом. Некоторые представители профессии уже начали оспаривать эту идею, но истинная научная революция в медицине по-прежнему находилась в самом зачатке.

Лиам бросил на меня озадаченный взгляд.

– Сомневаюсь, что за сегодня мы достигнем такого уровня доверия.

– Просто держи это в уме.

– И что я должен в животе найти?

– Что-то из ряда вон, – сказала я, подавив стон раздражения. Неужели команде проекта так сложно было подыскать врача с актерским опытом? – Уплотнения. Болезненность. При перкуссии – глухой звук там, где должен быть…

– При перкуссии?

На сей раз стон я сдерживать не стала.

– Иди сюда, покажу. – Я пересекла комнату и улеглась лицом вверх на козетку возле двери. – Подойди и встань на колени. Сюда. Нет. Постой.

Вспомнив, что на мне корсет, сквозь который вряд ли что-то можно нащупать, я встала и знаком велела Лиаму занять мое место; его глаза расширились, но он повиновался. Его синий сюртук распахнулся, открыв моему взору бежевый жилет, надетый поверх белой рубашки, а я присела на край козетки и, наклонившись над ним, положила руки на его поджарый пресс. Было приятно снова побыть врачом, пусть даже недолго.

– Сначала прощупай все легонько – вот так, затем – надавливая чуть сильнее, руки держи вот так. Но на сами руки не смотри. Следи за его лицом. Если надавишь туда, где больно, его лицо об этом скажет. Если такое случится, запомни, что это за место, – потом мне расскажешь.

Вопреки собственной рекомендации я смотрела на руки, но потом подняла взгляд – и заметила золотистые искры в радужках его глаз, оценила ширину его плеч и ощутила слабый аромат лаврового мыла, кофе и ветчины. Он лежал не шевелясь – только грудь чуть поднималась и опадала в такт дыханию – и хранил непроницаемое выражение лица, но я чувствовала – как чувствует любая женщина, – что его внимание было сосредоточено на мне. Занервничав, я отняла руки и быстро встала. Ну и день – чем дальше, тем хуже.

– Хотя вряд ли тебе выпадет шанс такое проделать, – сказала я и подошла к окну.

Комната для завтраков находилась в тыльной части дома, и вид из нее открывался на чахлый садик и задние дворы соседних домов.

– Вряд ли, – эхом откликнулся он и тоже быстро подошел к окну – но я на него не смотрела.

Он что, вообразил, будто я украдкой делаю ему чувственные авансы? Уж поверь, подумала я, такое ты ни с чем не спутаешь.

– Пока что просто собери анамнез. О, и спроси, нет ли у него ночных приливов, одышки, покалывания в конечностях. Нет ли головной боли, слабости, рвоты, не помутилось ли зрение. Нет ли боли при поворотах головы или затрудненного глотания. Не потемнела ли у него моча, не изменился ли вид стула. И зуд! Спроси, нет ли зуда.

– Какую болезнь ты у него подозреваешь? – В голосе Лиама прозвучала такая паника, что я засмеялась.

Тут в комнату вошел Роберт и принялся убирать со стола, и наш разговор на этом закончился.

Настал полдень, и Лиам отправился исполнять свою медицинскую миссию, а я осталась бесцельно слоняться по дому. Я уже провела утреннее совещание с миссис Смит, и Грейс давно уложила мне волосы и помогла с нарядом. На меня свалилась масса свободного времени – безделье плохо сочеталось с беспокойным умом. Стоя у окна в гостиной и глядя на улицу, я думала о бесполезной трате человеческого капитала, к которому теперь могла причислить и себя. Служанка, мать, модистка, швея, домохозяйка, повитуха, торговка рыбой или пивом, трактирщица, шлюха – вот и весь набор возможностей, не считая актрисы или писательницы. Но ведь сопоставимое количество умных, трудолюбивых женщин существовало во все времена: человеческая суть не менялась так быстро. Как они с этим мирились, как в большинстве своем сохраняли рассудок?

Время, проведенное здесь, нисколько не приблизило меня к ответу на этот вопрос. Я взяла шитье и села у окна. Я бы с радостью отдала всю эту работу в руки портных и заплатила им за это, но мне нужно было поддерживать иллюзию, что я та, за кого себя выдаю, и это подразумевало наличие корзинки с рукоделием и нескольких начатых вещей. Благодаря врачебному опыту руки у меня были проворные, но шитье было настолько скучным занятием, что я вечно откладывала его и бралась за книгу. В процессе подготовки мы прочли немало литературы этой эпохи, но, прибыв сюда, обнаружили, что множество романов кануло в историю. Зачастую они были ужасны и заслуживали забвения, но чтение представляли собой занимательное, потому что открывали нам глаза на многие реалии эпохи.

Живя здесь, я сшила две наволочки, четыре нижние юбки и полторы сорочки для Лиама – это была недельная норма для обычной женщины. Я достала незаконченную сорочку; сделать сборку в месте, где рукав стыковался с плечом, было непросто, но вполне мне по силам, если сосредоточиться. Тяжело вздохнув, я продела нитку в иголку и приступила к работе.

Осенью 1815 года Генри Остен, сраженный загадочным недугом, выпал из жизни на несколько недель, из-за чего не смог представлять сестру на переговорах с Джоном Мюрреем, который вскоре должен был издать «Эмму». Вероятно, именно болезнь отвлекла его от дел банка «Остен, Монд и Тилсон» в самый неподходящий момент, когда из-за экономических потрясений, связанных с окончанием войны с Францией, банки лопались по всей Англии.

Обо всем этом я узнала во время подготовки к миссии из писем Джейн Остен, отправленных сестре из дома на Ханс-плейс в середине октября. В одном из них она сообщает о «желчном приступе с лихорадкой», из-за которой Генри вернулся из банка раньше обычного и слег, а затем добавляет: «Он принимает каломель, а потому уже идет на поправку». Каломель – или хлорид ртути – в небольшом количестве оказывает слабительный эффект; в георгианскую эпоху все только и делали, что накачивались ртутью. Каломель не помогла. Письмо продолжается следующим днем – Генри все еще прикован к постели: «Это лихорадка – что-то не так с желчью, но в основном у него жар». Аптекарь к тому моменту уже успел навестить его дважды, сделав ему два кровопускания по двадцать унций каждое – еще одно популярное здесь средство от болезней.

Его болезнь в целом не имела особого значения: в любом случае его ждало выздоровление. Но если мы сумеем войти в его жизнь – Лиам в статусе близкого друга и врача, – то сможем воочию увидеть, как в начале 1816 года у Джейн Остен проявятся симптомы заболевания, которое убьет ее через полтора года. Еще одна важная задача – определить, что это за недуг. Иной мог бы счесть, что несколько столетий спустя это уже несущественно, но безвременная кончина Джейн веками терзала ее биографов и почитателей. Чтобы разгадать эту загадку, команде проекта нужен был врач – так я здесь и оказалась.

Болезнь Генри была для нас входным билетом в семью – вот почему нас отправили сюда в это самое время и в этих самых ролях. Но сумеем ли мы воспользоваться шансом?

Раздался стук, и я вскинулась от неожиданности – оказалось, что наш экипаж прибыл ко входу, а Лиам стоит в дверях.

– Я тут подумал – давай прокатимся, – сказал он мне, подойдя к подножию лестницы.

Я накинула спенсер[18]18
  Спе́нсер – короткий дамский жакет с длинными рукавами.


[Закрыть] и спустилась, а Лиам тем временем отослал Уилкокса в конюшню. Он будет править сам, а значит, мы сможем говорить не таясь. Значит, ему есть что рассказать.

– Ну? – поторопила его я. Мы сидели на месте для кучера и были уже в относительно спокойной части Гайд-парка.