Текст книги "Красота и ужас. Правдивая история итальянского Возрождения"

Однако многие итальянцы живо интересовались и Америкой, и колонизацией Африки. Историк Паоло Джовио, опираясь на записки Пигафетты о путешествии Магеллана и Петера Мартира, написал главу о Новом Свете в «Истории моего времени» (1530)[279]279
  Markey, 38.


[Закрыть]. К этому времени информация об открытиях и разнообразные комментарии уже появились в разнообразных исторических трудах. Писал об этом в «Истории Италии» и Гвиччардини, и его точка зрения перекликается с более поздней критикой лас Касаса:

«Португальцы, испанцы, и особенно Колумб, зачинатель самого удивительного и опасного плавания, достойны вечной хвалы за их умение, старания, рвение, предприимчивость и труды, благодаря которым наш век стал свидетелем столь великих и необычных свершений. Но их деятельность выглядела бы еще более достойной, если бы эти труды и опасности были перенесены ими не из непомерной жажды золота и богатств, а из желания приобрести для себя и для других новые знания или распространить христианскую религию, хотя впоследствии так и получилось, ибо многие жители новых земель были обращены в нашу веру»[280]280
  Guicciardini 1763, vol. 3, 310–11; Markey, 8.


[Закрыть].

Другие итальянцы, в том числе Пьетро Бембо, опасались экономических последствий этих открытий и изменений в торговой сфере – несмотря на то что венецианские печатники получали солидные прибыли от издания книг о Новом Свете[281]281
  Markey, 8–9.


[Закрыть].

Несмотря на всю критику испанцев, книги итальянцев о Новом Свете все же оправдывают определенные стороны этих завоеваний. Папский посол при испанском дворе и впоследствии епископ Санто-Доминго (ныне столица Доминиканской республики), Алессандро Джеральдини, сурово критиковал отношение испанцев к индейцам, но к африканцам его отношение было совершенно иным, что явствует из его рассказа о путешествии вдоль побережья Западной Африки. Папе Льву X он писал:

«Мне была ненавистна мысль о путешествии в царство Гамбия из-за дикости местного народа, и я полностью обошел языческие берега Гвинеи, где люди живут без веры: там братья и другие родственники, совершая отвратительное предательство, продают друг друга чужестранным торговцам из самых отдаленных краев»[282]282
  Italian Reports 2002, 117; см. также Вступление, 6.


[Закрыть].

Прошел лишь год после первого трансатлантического работоргового плавания из Западной Африки в Америку. Хотя Джеральдини осуждал рабство в Новом Свете, работорговлю чернокожими африканцами он спокойно оправдывал. То же отношение было свойственно и другим итальянцам. Джулио Ланди оставил описание острова Мадейра. Его записки, основанные на личных наблюдениях, были напечатаны в середине 30-х годов XVI века. В них он писал, что чернокожие жители Мадейры отличаются «тупостью разума»[283]283
  Landi, 41.


[Закрыть]. Никколо Макиавелли рассуждал о колонизации в «Государе». Такой метод он считал более удобным для овладения новыми территориями, чем дорогостоящая отправка войск и содержание их на новом месте:

«Колонии не требуют больших издержек, устройство и содержание их почти ничего не стоят государю, и разоряют они лишь тех жителей, чьи поля и жилища отходят новым поселенцам, то есть горстку людей, которые, обеднев и рассеявшись по стране, никак не смогут повредить государю; все же прочие останутся в стороне и поэтому скоро успокоятся да, кроме того, побоятся, оказав непослушание, разделить участь разоренных соседей».

Серебряные рудники Нового Света приносили огромную прибыль, и это давало людям повод оправдывать (и легитимизировать) развитие колоний и порабощение американских народов и африканцев.

Итальянцы вошли в новый мир исследований и эксплуатации индивидуально, хотя предприниматели эти опирались на давнюю инфраструктуру международных торговых связей. Колумб, Веспуччи и Кэбот тоже относились к этой категории. Они использовали богатейшее наследие итальянских мореплавателей: первые нормы морского права были разработаны в Амальфи в XI–XII веках. Две крупные республики Италии – Венеция и Генуя – жили морской торговлей. Своим процветанием Италия была обязана стратегически выгодным положением в центре Средиземноморья. С другой стороны, итальянские государства не финансировали дальние морские путешествия. Гораздо больше подобные предприятия интересовали крупные европейские державы и, в частности, Испанию. Империи стремились к территориальной и торговой экспансии, а идеология христианизации оправдывала любые завоевания. (А больше всего испанцы и португальцы хотели избавиться от итальянцев и османов.) Венеция продолжала заниматься старыми торговыми путями на Восток. Даже если какие-то итальянские государства решились бы финансировать дальние путешествия, это не удалось бы: деньги были нужны на войну. И все же именно Италия поставляла деньги, людей, историю порабощения, идеи по управлению колониями, подходы к пониманию покоренных земель. А папа римский даровал колониальным проектам религиозную легитимизацию своими буллами и толкованием канонического закона.

Глава VIII. Папы, государи и республики

Итальянцы критиковали испанцев не только за нечистоплотные действия в Новом Свете. Неприязнь была связана еще и с недавно умершим папой Александром VI. Через несколько недель после смерти папы маркиз Мантуи Франческо Гонзага писал своей жене Изабелле д’Эсте, что Александр заключил договор с дьяволом. «Многие, – писал Франческо, – в момент его смерти видели вокруг него семь бесов. Когда он испустил дух, тело его вскипело, а изо рта повалила пена, словно из котла на огне». Подобные слухи распространяли сторонники Савонаролы. Попутно говорили, что Александр в действительности был обращенным евреем – на сленге того времени marrano (другой смысл этого слова «свинья»). Такие слухи пошли уже в 1493 году, когда папа позволил евреям, бежавшим из Испании, поселиться в Италии. Его сына Чезаре открыто называли «еврейским псом»[284]284
  Hillgarth, 119, 122; Kamen, 402, n. 13 – автор скептически относится к такому толкованию термина marrano и считает, что в виду имелся тот, кто искажает (mars) христианскую веру.


[Закрыть]. На этих историях впоследствии выросла «Черная легенда»[285]285
  Черная легенда – негативный миф о человеконенавистнической сущности испанской инквизиции и испанского завоевания Америки. Возник в XVI веке как британский ответ Испании – самой могущественной державе тех лет.


[Закрыть] Испании, использованная протестантами, которые указывали на нехристианское происхождение многих испанцев, чем и объясняли их отсталость, суеверность и жестокость. В Италии, которая на себе ощутила присутствие испанских войск, эти мифы быстро пустили корни.

Преемник Александра, папа Юлий II, лишь подогревал слухи. Из апартаментов Борджиа он перебрался в папский дворец, расположенный выше. Папскому церемониймейстеру Париде Грасси Юлий сказал, что «не хочет ежечасно видеть облик своего предшественника, которого называл marrano, обрезанным евреем»[286]286
  La Malfa, 130.


[Закрыть]. В дневнике Грасси записал, что сам не верит слухам, тем не менее нежелание Юлия жить в окружении «худшей памяти» о Борджиа стало всем известно. Со временем истории о прегрешениях Борджиа нашли самое широкое распространение. В 30-е годы XVI века Мартин Лютер подхватил миф о том, что Александр был обращенным евреем, «который ни во что не верил», и подкрепил свои слова пикантными деталями об обнаженных служанках папы. В 1550 году итальянский протестант Франческо Негри из Бассано напечатал труд, в котором описывал договор Александра с дьяволом. В 1558 году английский изгнанник-протестант Джон Бейл переработал итальянский комментарий о Борджиа, добавив туда истории о проститутках и мальчиках, убрав все хорошее, что говорилось о Чезаре, и присовокупив грязную историю о том, как кардинал Валенсии Педро Мендоса «женился» на одном из сыновей Борджиа[287]287
  Hillgarth 1996, 120.


[Закрыть].

Легко понять, почему почитатели Савонаролы и протестанты распускали грязные слухи о Борджиа. Более того, по мере усиления испанского влияния в Италии, папство Борджиа рассматривали как начало нежелательного вмешательства испанцев в дела многих итальянских государств. Несмотря на то что Родриго Борджиа провел в Испании лишь раннее детство, в Италии всех Борджиа всегда считали сомнительными чужаками. Избранный папой в 1503 году Юлий II принадлежал к семейству делла Ровере, родственникам папы Сикста IV. Семейное имя Юлий использовал для пропаганды: в итальянском языке rovere означает «дуб». Это дерево стало повсеместно использоваться как символ папства. На гербе Юлия красовался золотой дуб, символизирующий силу и власть – и перспективу нового «золотого века»[288]288
  Rospocher, 44–45.


[Закрыть]. У Юлия, как и у его предшественника, была незаконнорожденная дочь, но (по-видимому, осознавая, какую роль сыграло чрезмерное возвышение Лукреции) он выдал ее замуж за одного из римских баронов Орсини. Феличе делла Ровере никогда не привлекала к себе внимания и держалась в тени.

Как и у Борджиа, у папы Юлия были военные амбиции, но, если Александр VI больше думал о благе для семьи, Юлий стремился расширить территории, принадлежавшие Церкви, и установить контроль над непокорными городами, в том числе над Болоньей. Репутация «главного защитника церковного достоинства и свобод» завоевала ему значительную поддержку в Риме, несмотря на то что новый папа был «печально известен очень сложной натурой»[289]289
  Guicciardini 1969, 172.


[Закрыть]. Образ клирика-воина сегодня может показаться нам странным, но у него есть давняя и богатая история, начиная с воинских монашеских орденов (например, тамплиеров). Папы активно занимались делами военными, в том числе и крестовыми походами. И даже любые миротворческие действия папского престола чаще всего служили оправданием для очередного военного вмешательства.

Среди первых проблем, с которыми столкнулся Юлий, было решение о признании испанской победы в Неаполе и передаче королевства под власть Фердинанда Арагонского. Папе нужно было одновременно не оскорбить испанцев, но и не вызвать чувства мести у французов. Особенно остро этот вопрос встал в 1505 году в день святых Петра и Павла, когда папы обычно принимали в дар от правителя Неаполя белого коня. Больше всех тревожился церемониймейстер Юлия – он ожидал «ужасного скандала» при дворе, если с дарами одновременно прибудут и испанский, и французский послы. Несмотря на расставленную у дверей стражу, испанский посол (которого церемониймейстер называет «самым докучливым человеком на свете, лишенным скромности и красноречия») сумел доставить своего жеребца, а потом попытался подстеречь папу на лестнице. Юлий разумно решил принять двух коней, не отдавая предпочтения ни одной из сторон[290]290
  Shaw 1993, 219–220. Burchard vol. 2, 487.


[Закрыть].

Правление Юлия стало апогеем папской секуляризации[291]291
  Rospocher, 17.


[Закрыть]. Он активно расширял и объединял папские владения, которые тянулись от Рима через Болонью (за этот город Юлию пришлось сражаться дважды) до Равенны на Адриатическом побережье Италии. Военные действия нужно было оправдывать. В центре всех конфликтов его понтификата лежал вопрос, что делает войну справедливой и законной. Папа использовал не только символы своего фамильного имени, Джулиано делла Ровере. Избранное им имя Юлий явно намекало на Юлия Цезаря. Папа охотно проводил параллели между завоеваниями Цезаря в Галлии и собственным конфликтом с французами. Многие этого не одобряли, в частности, голландский гуманист Эразм Роттердамский и Париде Грасси. Историки спорят, действительно ли Юлий видел в себе нового Цезаря, но образ этот широко использовался в его пропаганде. Когда Юлию было выгодно, он пользовался риторикой миротворца (как и его преемник Лев Х), хотя чаще всего его мир достигался силой оружия[292]292
  Rospocher, 93–111.


[Закрыть].

Если говорить о понтификате Александра VI и Юлия II, можно сказать, что они постепенно превратили кардиналов не в сенаторов при папе, а в папских придворных[293]293
  DeSilva.


[Закрыть], а сами стали государями, более всего озабоченными (как Людовик XII или Фердинанд Арагонский) расширением своих территориальных владений. Конечно, нельзя сказать, что Юлий был занят исключительно собственным воинским имиджем и завоеваниями. В последний год его понтификата Латеранский собор обсуждал ряд важных церковных реформ. Юлий II начал серьезно перестраивать собор Святого Петра – не в последнюю очередь потому, что старинное здание того и гляди могло рухнуть. Поначалу планы были довольно скромными и сводились к реставрации и ремонту отдельных частей зданий. Лишь через сто лет было принято решение снести старую базилику целиком[294]294
  Kempers.


[Закрыть]. Главное художественное достижение Юлия II – заказ Микеланджело росписей потолка Сикстинской капеллы. Рука Бога, протянутая Адаму, стала культовым символом на века. Первые деньги на осуществление этого проекта Микеланджело получил в 1508 году. Он пригласил помощников из Флоренции и приступил к работе (утверждение, что это было единственное достижение маэстро, явно беспочвенно)[295]295
  Hirst, vol. 1, 85–94.


[Закрыть]. Юлий также заказал Микеланджело скульптуры для своей гробницы в Сан-Пьетро-ин-Винколи. Художественные интересы папы были разнообразны: он коллекционировал античную скульптуру – именно он приобрел знаменитую скульптурную группу «Лаокоон», изображающую троянского жреца и его сыновей, пожираемых вышедшими из моря змеями. Скульптура была обнаружена при раскопках на Эсквилинском холме Рима в 1506 году и украсила новые сады в Бельведере Ватикана. Как многие папы, Юлий всячески способствовал строительству в родном городе (Савоне). Впрочем, мы не можем с уверенностью утверждать, что он сознательно стремился восстановить славу Древнего Рима. Не знаем мы и того, принадлежали ли эти инициативы ему или его архитекторам[296]296
  Shaw 1993, 204–207 – автор скептически относится к параллелям между Юлием и Цезарем.


[Закрыть].

Если говорить о войне, то главным достижением Юлия в продолжающихся войнах стало установление контроля над Перуджей и Болоньей. Оба города играли важную роль в Папской области. Перуджа находилась на границе с Флоренцией, Болонья севернее, рядом с небольшими государствами долины По, Феррара и Мантуя. Правители Перуджи и Болоньи отличались независимостью (это были не герцоги и маркизы, а видные граждане, как Медичи во Флоренции). В Перудже правили Бальони, в Болонье – Бентивольо. За несколько десятилетий в Болонье сложилось элегантное придворное общество. Однако в контексте Итальянских войн независимость этих городов всем мешала: они заключали собственные соглашения по обеспечению армий и доставке припасов, минуя Юлия, а это вредило папству, у которого и без того было немало проблем в сфере обороны и военного лидерства[297]297
  Shaw 1993, 147–148.


[Закрыть].

Вот в таких условиях 26 апреля 1506 года Юлий организовал собственную военную экспедицию на север, возглавив папский двор в процессии из тысяч людей и лошадей. Такая явная угроза заставила Джанпаоло Бальони заключить сделку с папой еще до его приближения к стенам Перуджи. Бальони согласился с назначенным папой правителем. Позже Макиавелли замечал, что если бы Бальони воспользовался возможностью и убил папу (положившись на соглашение, Юлий вошел бы в Перуджу безоружным), то заслужил бы «бессмертную славу». Но Бальони не смог проявить такого «великолепного хитроумия», а кардинал Антонио Феррери, занявший пост правителя, быстро заменил всех ставленников Бальони в городском совете своими людьми[298]298
  Machiavelli 1989, vol. 1, 255 (Discourses I. xxvii).


[Закрыть].

Перуджа оказалась под папским контролем. Оставалась Болонья, где Джованни Бентивольо, недовольный стремлением Юлия ограничить военные договоры его сыновей, попытался пойти на переговоры, но тщетно: Юлий твердо решил, что власть в городе должна принадлежать только ему. Юлий готовился к штурму города еще в пути. Он обеспечил себе поддержку Флоренции (в этих переговорах вновь участвовал Макиавелли) и французов[299]299
  Shaw 1993, 150–153.


[Закрыть]. В начале октября папа начал переговоры с послами Болоньи, но проявил полную несговорчивость. Он подготовил буллы об интердикте городу и отлучении от Церкви Джованни Бентивольо. В конце концов атаковать город не пришлось. Оборона обходилась слишком дорого, и жители Болоньи взбунтовались. Под давлением французов Джованни с сыновьями покинули города, а Юлий мог считать себя освободителем Болоньи от тирании[300]300
  Shaw 1993, Ch. 5, особенно 157–161.


[Закрыть].

Но дальнейшие действия папы Юлия натолкнулись на серьезное противодействие. В 1510 году Юлий отлучил от Церкви герцога Феррары Альфонсо д’Эсте, когда тот отказался подчиниться власти папы (права д’Эсте на Феррару были закреплены браком Альфонсо и Лукреции Борджиа, но Юлий не намеревался соблюдать договоренности предшественника). Впоследствии Юлий рассорился с бывшими союзниками, французами, которые поддержали Альфонсо. После неудачной попытки захватить занятую французами Геную он расположился в Болонье. В январе 1511 года Юлий сумел подчинить себе Мирандолу (около 30 миль от Феррары и чуть дальше от Болоньи), но на пути к Ферраре оказался французский лагерь. Начались мирные переговоры с участием нескольких союзных государств, но они ни к чему не привели. В мае жители Болоньи взбунтовались против папского правителя, и к власти вернулся Бентивольо. Юлий обвинил в потере Болоньи кардинала Алидози (папского легата в городе) и собственного племянника, герцога Урбинского Франческо Мария делла Ровере, главнокомандующего папской армией. Когда Алидози направлялся на аудиенцию к папе, Франческо Мария сбросил его с мула и нанес смертельный удар кинжалом[301]301
  Shaw 1993, 277–278; Mallett and Shaw, 100–101.


[Закрыть]. «Возможно, кардинал не заслуживал такой участи в силу своего звания, – писал Гвиччардини, – но он заслужил самую суровую кару своими бесчисленными и тяжкими пороками»[302]302
  Guicciardini 1763, vol. 5, 299.


[Закрыть].

Кровавые реалии войны нашли метафорическое отражение в пропаганде с обеих сторон. Жители Болоньи обвиняли Юлия в гомосексуализме (скорее всего, это была метафора военной несостоятельности). Про папского легата написали сатирическую поэму, в которой называли его убийцей, тираном и вором, а кроме того, сравнивали с турком, евреем и разнообразными дикими зверями. Созданную Микеланджело девятифутовую бронзовую статую папы стащили с фасада церкви (учитывая вес статуи, история о том, что головой играли словно мячом, кажется маловероятной). Чтобы усилить степень оскорбления, Альфонсо д’Эсте приказал переплавить статую на пушку. Пушке он дал имя «Ла Джулия» – феминитив от имени папы вновь подвергал сомнению его мужественность[303]303
  Shaw 1993, 300; Hirst, vol. 1, 83 and 106; Avery, 76–79.


[Закрыть]. Противники Юлия в Ферраре обрушились на жестокие наказания, налагаемые папским режимом за бунтарские речи в Болонье[304]304
  Rospocher, 222.


[Закрыть]. Феррарская пропаганда сравнивала сторонников папы с евреями, а Юлий обвинял своих противников в том, что они помогают Османской империи. В папской пропаганде венецианских сенаторов изображали в «мавританских» одеждах, а болонские противники Юлия называли папскую армию «маврами, сарацинами и турками». Юлий утверждал, что он освободил Италию от иностранного владычества, и идею эту отстаивал не только в просвещенных дискуссиях, но и на площадях. В 1512 году он отлучил от Церкви французского короля Людовика XII, и карнавальная процессия 1513 года в Риме открывалась изображением Italia Liberata, то есть Италии Освобожденной. Но в действительности в Италии шла война, и, как указывал Франческо Гвиччардини, французскому и испанскому владычеству ничто не угрожало[305]305
  Rospocher, 141–170.


[Закрыть].

Людовик XII развернул собственную пропагандистскую кампанию. Ранее представлявший себя современным Цезарем и эксплуатировавший образ античного триумфа, после отлучения Людовик пересмотрел свою стратегию. Кроме того, и население уже начало роптать из-за безумных военных расходов. Теперь французский король избрал себе новый образ – «скромного солдата-христианина». Официальная кампания по продвижению этого образа сопровождалась массой популярных памфлетов, куртуазных стихов и даже представлений уличных театров. Все это оправдывало войну против папы, основанную на принципе самообороны. Повсюду заявляли, что Юлий недостоин папского престола[306]306
  Rospocher, 274, 281–287.


[Закрыть]. А тем временем в Англии новый король Генрих VIII решил поддержать Юлия в борьбе против французов. (В 30-е годы Генрих окончательно порвал с Римом, после чего английские тексты в поддержку папства исчезли, а печатники начали переводить и печатать пропагандистские тексты против Юлия своих французских врагов.) Самым знаменитым текстом против Юлия стал очень резкий диалог неизвестного автора Julius Exclusus («Юлий, отлученный от небес»), в котором умерший понтифик прибывает к вратам рая, но святой Петр не впускает его – ни «роскошный венец», ни сопровождающая папу армия, воняющая «борделями, выпивкой и порохом», не помогают[307]307
  Erasmus 1974–2011, vol. 27, 168–169.


[Закрыть]. Памфлет был написан в 1514 году (по всей видимости, известным католическим реформатором Эразмом Роттердамским)[308]308
  Атрибуция приводится в Collected Works, хотя она не является общепринятой. См. вступление Майкла Дж. Хита к его переводу в Erasmus 1974–2011, vol. 27, 156–167.


[Закрыть] и напечатан в 1517-м. Он и определил негативный образ Юлия, закрепившийся в новом религиозном климате.

В борьбе с французами папа был не одинок. В январе 1512 года восстание против французского правления вспыхнуло в Брешии, в шестидесяти милях к востоку от Милана. Возглавил его местный дворянин при поддержке венецианской армии (Брешиа подчинялась Венеции с 1426 года). Вслед за Брешией восстали соседние провинции и город Бергамо. В ответ французы быстро отвели войска от Болоньи. Ночью с 18 на 19 февраля французская армия под командованием Гастона де Фуа неожиданно атаковала Бергамо. По подземному ходу французы проникли в замок, расположенный высоко над городом. В «Малой хронике» (Chronichetta), впервые напечатанной в 1555 году и впоследствии переработанной, Бернардино Валлабио сухо описывает, что произошло далее:

«19 февраля они ринулись из замка в город, чтобы сразиться с венецианской армией, и получили доблестный отпор, но тем временем половина стратиотов, которые были на венецианской стороне, открыли ворота Сан-Надзаро, чтобы сбежать, и через эти ворота ворвалась французская кавалерия и окружила венецианскую армию. С обеих сторон погибло более 13 тысяч человек. Венецианский проведитор, мессер Андреа Гритти, был схвачен и отправлен во Францию. Город был разграблен, многих граждан взяли в плен и удерживали ради выкупа»[309]309
  Le cronache bresciane, vol. 2, 172. Об этом и другом разграблении см. Bowd.


[Закрыть].

Хронист Санудо отмечал рассказы о жестокостях французов, поступавшие в Венецию, но предпочитал не вдаваться в детали: «Французы совершали деяния ужасные и невыносимые для слуха»[310]310
  Sanuto 1969–1970, vol. 13, col. 509.


[Закрыть]. Это была значительная победа французов, но успех оказался отравленной чашей, поскольку трофеи были так велики, что многие французские солдаты решили отправиться с добычей домой. Людовик XII стремился закрепить свои победы, нанеся решительный удар испанцам (скорее всего, он торопился, зная о желании Генриха VIII вторгнуться на север Франции). Не прошло и двух месяцев, как в Пасху 11 апреля 1512 года в сражении при Равенне французы свою возможность использовали. Французов поддерживал герцог Феррары Альфонсо д’Эсте. Кроме того, на руку французам сыграли раздоры между государствами Священной Лиги. (В лиге союзниками Папской области были Венеция, Испания, Священная Римская империя и Англия, но командующий папской армией, Франческо Мария делла Ровере, отказывался подчиняться приказам испанского командующего Рамона де Кардоны.) Французы превосходили противника и численностью, и качеством вооружения. На гравюрах того времени мы видим массы пикинеров, зловещие пушки на переднем плане. Неудивительно, что в одном из самых кровопролитных сражений Итальянских войн французы одержали победу. «Цвет армии был жестоко погублен артиллерией»[311]311
  Гравюра в Hale 1990, 141; Giovio 2013, 123.


[Закрыть]. Гвиччардини так описывал сражение при Равенне: «Плачевное зрелище сопровождалось ужасными криками, и повсеместно можно было видеть, как на землю падают солдаты и кони и в воздух взлетают оторванные головы и руки»[312]312
  Guicciardini 1763, vol. 5, 420.


[Закрыть]. По разным оценкам, потери исчислялись до 10 до 20 тысяч человек, причем большая часть погибших приходилась на армию Лиги. Среди погибших французов (несомненно, к радости жителей Брешии) оказался Гастон де Фуа. (Впоследствии Брешиа оказалась в руках испанцев, а в 1516 году вновь перешла под правление Венеции.)

Итальянские войны являлись преимущественно конфликтом между Испанией и Францией за господство на Апеннинском полуострове. Но они же давали массу возможностей для смены режимов в отдельных городах-государствах. В сражении при Равенне в плен попал папский легат, кардинал Джованни де Медичи, а также несколько видных испанских военачальников, в том числе маркиз Пескары, Фернандо Франческо д’Авалос, супруга которого, Виттория Колонна, написала печальное стихотворение о его пленении[313]313
  Mallett and Shaw, 108.


[Закрыть]. Впрочем, кардинала Медичи было освободили, после чего он переключился на семейные дела – возвращение Флоренции под правление Медичи. (Жителям Равенны повезло меньше: город жестоко разграбили побежденные, «их жестокость подогревалась злобой из-за потерь, которые они понесли в сражении»[314]314
  Guicciardini 1763, vol. 5, 430.


[Закрыть].) Сложность этих войн прекрасно показывает тот факт, что, пока Юлий пытался восстановить контроль над Болоньей, кардинал при поддержке испанских армий планировал нападение на Флоренцию, чтобы после восемнадцати лет изгнания вернуть семье Медичи власть над городом. Медичи и их союзники в Риме собрали необходимые средства и постепенно вербовали себе друзей и в республике[315]315
  Baker, 59–61.


[Закрыть]. В этот период Медичи не собирались становиться князьями Флоренции. «Первыми гражданами» – да, но республиканская риторика давала им возможность вести более сложные дипломатические и политические игры, при этом всю вину перекладывая на других членов правительства – князьям же приходилось за все отвечать лично.

Союз с испанцами был для Медичи чем-то новым. Исторически Флоренция всегда имела торговые связи с Францией. Король Людовик XI в 1465 году даровал Пьеро Медичи право на королевскую лилию на гербе – явное свидетельство крепости отношений (впоследствии лилия широко использовалась в качестве символа Флоренции)[316]316
  Maddox, 25.


[Закрыть]. Но в Италии боролись две крупные европейские державы, и правители (а также потенциальные правители) не всегда могли позволить себе придерживаться традиций. Медичи пообещали испанцам стабильный, дружественный режим во Флоренции. И действительно, в последующие годы флорентийская «свобода» стала совсем не такой, как раньше: теперь это была не свобода жителей от тирании, а свобода города от прямого иностранного правления, достигнутая путем дипломатических переговоров и союзов с европейскими монархами[317]317
  Baker, 232.


[Закрыть].

Попытавшись вступить в переговоры с республиканским правительством Флоренции (и, предсказуемо, ничего не добившись), кардинал Медичи, его брат Джулиано и испанская армия под командованием Рамона де Кардоны спустились с холмов Муджелло, неся такой «страх и ужас», что местные жители в страхе бежали. Некоторые (в том числе и флорентийцы) укрылись в городке Прато, расположенном в четырнадцати милях к северо-западу. Испанцы последовали за ними. 28 августа 1512 года началось наступление на город – испанцами явно двигало желание отомстить за поражение у Равенны несколькими месяцами раньше[318]318
  Guicciardini 1969, 261–263, cited in Sherer, 152.


[Закрыть]. Якопо Модести описал ужасную судьбу города: испанцы разбили крепостные стены пушками, а затем ворвались в город как «бешеные псы». Флорентийские солдаты, которые пытались бежать из города, оказывались в полной власти кавалерии. Враги «без малейшей жалости» рыскали по городу, «убивая женщин, мужчин больших и малых, старых и юных, священников, и монахов, и всех людей». Испанцы насиловали женщин и даже детей. Жителей пытали, чтобы узнать, где они хранят свои ценности. Одна из пыток заключалась в том, что с пяток жертвы сдирали кожу, а затем засыпали раны солью и заливали уксусом. Трупы громоздились даже в церквях – более двухсот убитых в приходской церкви и сорок в Сан-Доменико. Солдаты разграбили церковь, унеся деньги, драгоценности и церковные украшения. И Божий промысел не мешал мародерам, хотя были и другие истории: когда один солдат попытался украсть серебряный венец с мраморной статуи Мадонны в церкви Ла Чинтола, фигура младенца Христа воздела руки, а из глаз статуи потекли слезы. Солдаты мгновенно раскаялись, вернули украденные ценности и убили мародера[319]319
  Modesty 237–242; известия из Флоренции, см. Cerretani 278.


[Закрыть]. Разграбление продолжалось три недели: узнав о произошедшем, 5 сентября 1512 года Микеланджело написал брату письмо, советуя ему с семьей покинуть Флоренцию, бросив имущество, и укрыться в безопасном месте[320]320
  Michelangelo Buonarroti 1980, 210.


[Закрыть]. Неудивительно, что правительство Флоренции предпочло сдаться. Новые правители тут же появились, чтобы утвердить свою власть. Макиавелли отстранили, началось расследование его действий по управлению городскими финансами. За участие в заговоре против Медичи он был арестован, брошен в тюрьму и подвергнут пытками, но влиятельные друзья добились его освобождения[321]321
  Black 2013, 75–79.


[Закрыть].

Пока Юлий II и кардинал Джованни Медичи занимались упрочением своей власти в Болонье и Флоренции, другие итальянские государства боролись против новоявленных и весьма честолюбивых правителей. Европейцам были хорошо знакомы странности итальянского республиканского правления. Описывая ацтекский город Тласкалан, испанский конкистадор Эрнан Кортес сравнивал систему управления с Венецией, Генуей и Пизой[322]322
  Grafton, 87.


[Закрыть]. Итальянские республики вовсе не были демократическими в современном смысле слова: существовали строгие ограничения на то, кто мог обладать властью, хотя ограничения для элиты могли меняться и менялись в соответствии с политическими обстоятельствами – то список становился узким и даже закрытым, то значительно расширялся.

Генуя, расположенная за западном побережье Италии, была родным городом Колумба. Как и Венеция (оба города были равны по значению и влиянию), Генуя была городом мореплавателей и торговцев, хотя и не располагала таким значительным влиянием на Востоке. В конце XV века Генуя лишилась многих своих владений, уступив их османам: Фокея, Лесбос, Фамагуста, Кипр, Каффа… До 1566 года сохранился только Хиос, остров в Эгейском море близ берегов Анатолии, ныне часть Греции. Объемы торговли Генуи с Востоком составляли лишь четверть от венецианских. Венеция обеспечивала государственную защиту своим кораблям, Генуя же этого не делала. В конце XV века генуэзская экономика все более зависела от промышленности[323]323
  Epstein 1996, 273–274.


[Закрыть], хотя, как мы уже говорили, многие генуэзцы отправлялись искать счастья на испанской и португальской службе. В первые годы войн Генуя оказалась под контролем французов, которые правили городом с 1499 по 1512 год (за исключением краткого периода республиканского правления в 1507 году после восстания). Испанцы захватили Геную в 1512 году, но французы не сдались, отвоевали город обратно и удерживали его с 1515 по 1522 год, а затем испанцы окончательно разграбили город. Однако спустя несколько лет (когда срок договора с французами истек, да и военная удача от них отвернулась) фактический правитель города Андреа Дориа нашел себе нового союзника, императора Священной Римской империи Карла V (король Испании Карл I). Дориа был выдающимся адмиралом своего поколения: «несравненный и дальновидный наблюдатель моря и облаков […] всегда сильный и успешный во всех своих походах и сражениях»[324]324
  Giovio 2013, 171.


[Закрыть]. Хотя при Дориа Генуя стала более аристократической республикой, чем раньше, эта система не была закрытой, и многие семьи могли достичь знатности и заняться государственной службой, несмотря на ограниченность возможностей[325]325
  Epstein 1996, 312–315.


[Закрыть]. С этого момента независимость Генуи стала неразрывно связана с Испанией. И не только Генуи. Впрочем, состояния, полученные генуэзскими банкирами на службе Испании, были достаточно убедительным утешением.

Расположенная западнее Флоренции Лукка тоже сохранила независимость, несмотря на вторжение французской армии. Как и Генуя, Лукка прошла путь к более узкому и аристократическому правящему совету. Республика возникла в 1430 году. Основой процветания города было производство шелка – сырье поставляли генуэзские купцы, которые занимались снабжением многих итальянских государств, а шелка покупали многие, в том числе и французские короли. Лукка располагалась на главной дороге из Парижа в Рим, Виа Франсижена, и здесь всегда останавливались путешественники, торговцы и паломники[326]326
  Bratchel, 293, 159, 134 (citing Vale, 223), 210.


[Закрыть]. Многие купцы из Лукки, как Джованни Арнольфини, добились успеха за рубежом. Так, Бенедетто Буонвизи обосновался в Лондоне. Его семейство несколько десятилетий занималось торговлей тканями и квасцами. У Буонвизи были значительные интересы в Италии, они обеспечивали банковские услуги английской короне[327]327
  Bratchel, 191–192; см. также статью о Микеле Луццати в DBI.


[Закрыть]. Члены семьи Буонвизи жили в Кросби-Холл близ Бишопсгейта, но позже перебрались на Чейн-Уок в Челси. Члены другого купеческого семейства из Лукки, Джильи, на рубеже XV–XVI веков занимали посты епископов английской епархии Вустера. Они жили в другом месте, но получали доходы от епархии и были дипломатическими агентами английской короны в Риме[328]328
  Clough 2003.


[Закрыть]. Знакомства среди папской курии, в силу ее международной роли, были ценным активом итальянцев, живущих за рубежом. Лукка сохраняла независимость до 1799 года, на два года дольше, чем Венеция.