Текст книги "Великолепная Гилли Хопкинс"

«НИКОГДА» И ДРУГИЕ НЕВЫПОЛНЕННЫЕ ОБЕЩАНИЯ

От страха у Гилли переворачивалось все внутри; страх неотступно преследовал ее, как вонь от дохлой рыбы. Что ни говори, это ее письмо заставило Кортни обратиться к своей матери после тринадцатилетнего молчания. Что же было в этом ее письме? Она никак не могла вспомнить. А письмо Кортни, в свою очередь, заставило маленькую леди из Вирджинии поехать и разыскать Гилли.

Что же теперь будет? Вот уж не думала она, что все так обернется. Гилли воображала, что Кортни явится собственной персоной, как ослепительная королева, и потребует назад свою давно потерянную принцессу. В ее мечтах не оставалось места ни для неуклюжей старомодной леди с южным акцентом, ни для босоногой толстой женщины в полосатой пижаме, ни для старого слепого негра, который читает наизусть стихи и спит с открытым ртом, ни для странного трогательного малыша, который говорит «бабах» и до сих пор мочится в постель.

Но она сама заварила эту кашу. Как жена Синей Бороды, она приоткрыла запретную дверь в потайную комнату, и теперь придется туда заглянуть.

Наступил субботний вечер, индейка оказалась, наконец, на кухонном столе; и они вчетвером радостно уселись вокруг – ни мисс Эллис, ни маленькая леди из Вирджинии не давали о себе знать. Троттер и Уильям Эрнест были все еще бледные как мел, а мистер Рэндолф – просто пепельный, но они уже начали поправляться и с удовольствием жевали холодное сухое мясо.

– Позвольте заметить, мисс Гилли, вы единственный человек из всех известных мне людей, который может соперничать в кулинарных талантах с миссис Троттер.

Гилли понимала, что это откровенная лесть, пусть с добрыми намерениями.

– А пюре получилось с комками, – сказала она, разминая вилкой картошку в своей тарелке.

– А у меня – никаких комков, – преданно прошептал Уильям Эрнест.

– Пюре замечательное, Гилли, детка. Тебе, наверное, попался единственный комочек из всей кастрюли. Как сбитые сливки. Не помню, когда я пробовала такое… – Троттер замолчала и откинула голову, будто пыталась вспомнить, когда же это было. – Кажется, я не пробовала такой вкусной картошки с тех пор, как в последний раз заболел Мэлвин. – Она выпалила эти слова, и лицо ее просияло.

Гилли невольно вспыхнула. Все это вранье. Но все равно – приятно.

– Гилли, детка… – Троттер остановилась, рука с вилкой застыла в воздухе, – что это за женщина к нам приходила? Что ей было нужно?

На этот раз пришлось врать Гилли.

– Кажется, хотела пригласить нас в свою церковь. Не успела я еще сказать, что мы правоверные баптисты, и тут вы все с криком посыпались сверху, как с того света… До смерти напугали ее.

– И я тоже? – спросил Уильям Эрнест.

– Ты – больше всех, Уильям Эрнест. Стоишь бледный, худющий, и канючишь: «Гиил-лии, Гилл-лии»… Со страху она чуть не проглотила свои вставные зубы.

– Да что ты?

– Стану я врать!

– Бабах! – сказал Уильям Эрнест.

– А потом я грохнулась и, будто бульдозер, чуть не придавила нашу бедную Гилли, – фыркнула Троттер. – Она вскочила и к двери. Решила, наверно, что и ей достанется на орехи.

– Что ты сделала? – переспросил Уильям Эрнест.

– Свалилась прямо на Гилли. И никак не могла подняться с пола.

– А я проснулся от страшного шума, – усмехнулся мистер Рэндолф, – и бросился со всех ног сюда…

– И только услыхали слабый писк: «Слезьте с меня, Троттер! Слезьте с меня!» – повторяла Троттер сквозь взрывы хохота.

– И ты слезла?

– Да ты что, детка? Это было не так-то просто. Я задыхалась, я отдувалась…

– И дом разлетелся на кусочки! – Уильям Эрнест стукнул кулаком по столу, и все расхохотались до слез, выкрикивая сквозь взрывы хохота: «Слезьте с меня!», «Не раздавите меня!».

«Слезьте с меня!» – Гилли не помнила, чтобы она так говорила. Но разве дело в этом? Так здорово, что все поправились, смеются до слез и собрались вместе за одним столом. И потом – они так развеселились, что и думать забыли про ту маленькую седую леди.

Наступил понедельник, и праздники остались позади. Гилли, вооружившись объяснительной запиской, которая была как награда за храбрость в бою, вместе с Уильямом Эрнестом, бледным, но веселым, отправилась в школу. Мистер Рэндолф возвратился к себе, и Троттер, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дух, стала наводить в доме порядок. И, как потом выяснилось, в начале десятого утра, когда мисс Эллис подошла к своему столу, на нем уже лежала записка с просьбой позвонить миссис Рутерфорд Хопкинс в округ Лудоун, штат Вирджиния.

После уроков Гилли дожидалась Уильяма Эрнеста возле его класса – мальчик еще не совсем оправился, ему нельзя было драться с ребятами, она знала – при ней его никто и пальцем не тронет.

Агнес Стоукс торчала рядом – надеялась заманить Гилли в магазин. Но Гилли хотела проводить Уильяма Эрнеста до самого дома.

– Хочешь, зайдем ко мне и разыграем кого-нибудь по телефону, будем громко сопеть в трубку.

– Отстань, Агнес. Не валяй дурака. Глупо это.

– Нет, не глупо. Человека можно жутко напугать, я сама слышала, как с перепугу орут на другом конце провода.

– Это глупо, Агнес. Понимаешь? Глупо, глупо, глупо.

– Ты всегда говоришь так, если не сама придумала.

– Точно. Я глупостей не придумываю.

– Ну пойдем, Гилли, давай сообразим что-нибудь. Мы с тобой уже давно ничего не вытворяли.

– У меня в семье все болели.

Агнес ухмыльнулась.

– В какой такой семье? Все знают…

– Мой брат, – Уильям Эрнест гордо поднял голову, – моя мама и мой… дядя.

– Гилли Хопкинс. Ты что, спятила?

Гилли резко повернулась, она поджала губы, скривила рот, точь-в-точь как киноактер Хэмфри Богарт, и подошла к Агнес вплотную.

– Ты что, нарываешься на скандал, дорогуша?

Агнес отступила.

– Давай не будем… – сказала она, отступая еще дальше.

Уильям Эрнест прижался к Гилли, она невольно задевала его во время ходьбы.

– Хочешь, я отлуплю ее? – шепотом сказал он.

– Не мешало бы, – ответила Гилли, – но лучше не связываться. Это будет нечестно. Ты – против этой замухрышки.

Троттер дожидалась их у входа. Дверь распахнулась прежде, чем они подошли к крыльцу. У Гилли похолодело внутри. По напряженной улыбке и съежившейся фигуре Троттер она догадалась – дело плохо.

И точно. На коричневом стуле в гостиной восседала мисс Эллис. На этот раз женщины не ругались, они просто дожидались ее. Сердце у Гилли упало, как холостая ракета. Она тут же села на диван и обхватила себя руками, чтобы не дрожать.

Неожиданно заговорила мисс Эллис. Голос у нее был звонкий, фальшивый, как телевизионная реклама слабительного.

– Так вот, Гилли, у меня есть для тебя довольно неожиданная новость.

Гилли обхватила себя еще крепче. В ее жизни слово «новость» никогда не предвещало ничего, кроме сообщения о переезде на новое место.

– Твоя мать…

– Мама приезжает? – она сразу же пожалела об этой вспышке. Брови мисс Эллис полезли вверх, что обычно случалось у нее при упоминании слова «мама».

– Нет. – Брови продолжали дергаться. – Твоя мама находится в Калифорнии. Но твоя бабушка…

– А я тут при чем?

– Сегодня утром она звонила в нашу контору, а потом приехала на машине из самой Вирджинии, чтобы поговорить со мной.

Гилли украдкой взглянула на Троттер, та сидела на другом конце дивана и гладила Уильяма Эрнеста по спине. Ее рука была у него под курткой, а глазки – маленькие, как у медведя на индейском тотеме.

– Она и твоя мать, – брови мисс Эллис снова поползли вверх, – хотят, чтобы ты переехала к бабушке.

– К кому?

– К твоей бабушке. Насовсем.

Мисс Эллис словно раскачивала последнее слово перед носом Гилли, как будто ожидая, что та вскочит на задние лапки, сделает стойку и начнет плясать.

Гилли распрямилась. За кого они ее принимают?

– Я не хочу жить с ней, – сказала она.

– Но, Гилли, с тех пор как ты научилась говорить, ты постоянно твердишь…

– Я никогда не говорила, что хочу жить с ней! Я говорила, я хочу жить с мамой. Она не моя мама. Я даже совсем не знаю ее!

– Но свою мать ты тоже не знаешь.

– Нет, знаю! Я помню ее! Не говорите за меня, что я помню и чего не помню!

Лицо мисс Эллис вдруг стало усталым.

– Да хранит Господь обездоленных детей хиппи, – сказала она.

– Я прекрасно помню ее.

– Так вот, – мисс Эллис наклонилась вперед, ее миловидное лицо стало напряженным и жестким, – твоя мать хочет, чтобы ты переехала к бабушке. Я говорила с ней по телефону.

– Разве она не сказала, что хочет, чтобы я переехала к ней в Калифорнию, как она написала мне?

– Нет, она сказала, что хочет, чтобы ты переехала к твоей бабушке.

– Но они не могут заставить меня сделать это.

Мягко:

– Могут, Гилли, могут.

Ей показалось, что рушатся стены; она с отчаянием озиралась вокруг в поисках спасения. Глаза ее остановились на Троттер.

– Троттер не позволит им забрать меня. Правда, Троттер?

Троттер втянула голову в плечи, но продолжала с каменным лицом смотреть на мисс Эллис и растирать спину Уильяма Эрнеста.

– Троттер! Посмотри на меня! Ты же сказала, что никогда не отдашь меня. Я же сама слышала. – Гилли стала кричать: – «Никогда! Никогда! Никогда»! Это же твои слова! – она вскочила, затопала ногами и продолжала кричать.

Женщины безмолвно следили за ней, как будто она находилась за стеклянной перегородкой, и они не могли приблизиться к ней.

Это сделал Уильям Эрнест. Он выскользнул из-под большой руки Троттер и бросился к Гилли. Мальчик схватил ее за полу куртки и стал дергать до тех пор, пока Гилли не замолчала и не остановилась. За толстыми стеклами очков она увидела маленькие близорукие глаза, полные слез.

– Не плачь, Гилли.

– Я и не плачу, – она вырвала куртку из его рук. – Я кричу.

Мальчик остолбенел. Его руки были подняты вверх, словно он все еще держал полу куртки.

– Вот так, малыш, – она схватила его за руки, – не беспокойся. Все будет в порядке.

Она вздохнула и села на диван. Он сел рядом, совсем близко, она почувствовала его тепло. Это придало ей сил, и она опять вызывающе подняла голову.

Мисс Эллис смотрела на них, как любитель птиц на невиданную породу. И тут Троттер – Гилли видела, гримаса боли исказила ее окаменевшее лицо, – вздрогнула и, словно цирковой слон, с трудом поднялась с дивана.

– Объясните ребенку, как все будет, – сказала она. – Пошли, Уильям Эрнест, детка, – она протянула к нему большую руку, – тут мы ничем не можем помочь. – И когда он замешкался, она наклонилась и нежно заставила его подняться на ноги. Они закрыли за собой дверь, и Гилли осталась одна, застывшая, одинокая.

– Ты, кажется, о многом думаешь теперь по-другому.

– Ну и что из этого?

– Ты же сама заварила эту кашу. Верно?

Гилли молчала. Не все ли равно.

– Интересно, зачем ты отправила это дурацкое письмо?

– Вам этого не понять.

– На этот раз ты права. Не понимаю. Зачем понадобилось такой умной девочке рыть себе яму? Ты же могла оставаться здесь, сколько захочешь. Они в тебе души не чают. – Мисс Эллис откинула назад свои белокурые волосы. – Но дело сделано. Завтра утром твоя бабушка приедет в мою контору. Я заеду за тобой около девяти утра.

– Завтра?

– Гилли, поверь, это к лучшему. В таких случаях нечего тянуть.

– А школа… Значит, я не успею даже попрощаться с красивой строгой мисс Харрис и глупой маленькой Агнес?

– Твои документы перешлют потом. – Мисс Эллис поднялась и стала застегивать пальто. – Должна признаться, несколько недель назад, когда ты удрала, я подумала: «Ну вот, начинается все сначала». Но я была неправа, Гилли. В этом доме ты вела себя хорошо. Я очень довольна тобой.

– Тогда разрешите мне остаться.

Никогда еще Галадриэль Хопкинс никого так не умоляла.

– Не могу, – ответила мисс Эллис, – теперь это от меня не зависит.

РАССТАВАНИЕ

В этот вечер Троттер запекла к ужину курицу. Она получилась такой поджаристой, что хрустела во рту. Электрическим миксером Троттер сбила вкуснейшее картофельное пюре. Мистера Рэндолфа ждала его любимая зеленая фасоль с кусочками ветчины, а для Гилли и Уильяма Эрнеста был приготовлен фруктовый салат с маленькими кусочками зефира. Кухню наполнял кисло-сладкий аромат вишневого пирога; но никому из четверых, сидящих за столом, не хотелось ни есть, ни разговаривать.

Плакал только Уильям Эрнест – большие безмолвные слезы скапливались в уголках оправы его очков и медленно стекали по щекам. Мистер Рэндолф, казавшийся еще меньше и тоньше обычного, сидел, слегка наклонившись вперед, и застенчиво улыбался, как будто собирался что-то сказать, но не решался. Троттер дышала так, как будто только что поднялась по лестнице. Она то и дело переставляла на столе тарелки, словно собиралась подкладывать добавку. Но вся эта суета была ни к чему – к еде никто не притрагивался.

Гилли не отрывала глаз от Троттер – пыталась понять, что сказала ей мисс Эллис. Знает ли она, что во время праздников к ним в дом приезжала ее бабушка? Знает ли Троттер – хоть бы не знала – об ее идиотском письме? Гилли все еще не могла вспомнить, что же именно она написала в нем. Назвала ли она Уильяма Эрнеста умственно отсталым? Она сгорала от стыда. Голова отказывалась работать. Господи, только бы Троттер не узнала обо всем! Я же совсем не хотела обижать их. Я просто хотела…

Чего же она хотела? Дома? Но Троттер старалась, чтобы она чувствовала себя здесь дома. Уверенности? Но Троттер пыталась внушить ей и это. Нет, ей хотелось того, что Троттер была не в силах ей дать. Она не хотела оставаться так называемым приемным ребенком. Она хотела быть обыкновенным ребенком. Принадлежать кому-то по праву и самой иметь на кого-то право. Быть лебедем, а не гадким утенком, явиться Золушкой в обеих туфельках, стать, наконец, самой собой – Галадриэль Хопкинс.

Но для нее теперь не оставалось ничего, кроме расставания.

– Ну-ка, принимайтесь за ужин, а не то я… – Троттер остановилась в поисках настоящей угрозы. Она глубоко вздохнула – …буду прыгать на столе и квохтать как индюшка.

– Правда? – Уильям Эрнест снял очки и вытер их о штаны, чтобы было лучше видно.

Напряженная улыбка мистера Рэндолфа сменилась нервной усмешкой. Гилли попыталась проглотить комок, застрявший в горле, и с хрустом отгрызла кусок от куриной ноги.

– Так-то лучше! – Троттер вытерла краем передника свое лоснящееся лицо. – Сегодня мы должны веселиться, а вы сидите будто на похоронах.

Она повернулась к мистеру Рэндолфу и почти крикнула:

– Знаете, мистер Рэндолф, ее семья родом из Вирджинии, округ Лудоун.

– О, это прекрасные места, мисс Гилли, прекрасные места. Родина вирджинских лошадей.

– А… там есть лошади, Гилли?

– Не знаю, Уильям Эрнест. – Трудно было представить себе маленькую неуклюжую леди верхом на лошади, а там, кто знает?

– А я могу их увидеть?

– Конечно, если они у меня там есть.

Гилли поймала предостерегающий взгляд Троттер – та метнула его поверх головы мальчика, – но Гилли притворилась, что не заметила.

– Я же еду не на край света, черт побери. В любую минуту ты можешь забраться в автобус и махнуть ко мне в гости.

Троттер покачала головой и положила руку на плечо Уильяма Эрнеста.

– Когда человек уезжает, детка, ему надо обвыкнуть на новом месте, притерпеться, – сказала она. – И бывает лучше спервоначала не мешать ему.

«Если ты хочешь сказать этим „никогда“, Троттер, так и говори. Неужели так оно и будет? Неужели я никогда больше не увижу всех вас? Неужели ты позволишь им схватить меня и уволочь? Не бросай меня, Троттер. Оставь мне хоть каплю надежды! Ну да ладно, придумаю что-нибудь».

– Я напишу тебе, Уильям Эрнест. И почтальон принесет письмо. Оно будет адресовано тебе.

– Мне? – переспросил он.

– Только тебе. – Она воинственно посмотрела на Троттер, но та сделала вид, что занята – передвинула на столе миску с салатом и поставила на ее место блюдо с мясом.

После ужина Гилли принялась за уроки, хотя знала, что делать это бесполезно: мисс Харрис никогда не увидит аккуратно выведенных цифр – доказательство, что Гилли Хопкинс хорошо усвоила метрическую систему. Покончив с домашним заданием, Гилли собралась было позвонить Агнес, но что она скажет ей – «до свиданья»? Да она никогда толком не сказала ей «здравствуй». Бедная Агнес. Что из нее получится, в конце концов? Провалится ли она от злости в тартарары, или чей-нибудь волшебный поцелуй превратит ее в принцессу? Увы, Агнес, к сожалению, в мире так мало тех, кто захочет поцеловать лягушку.

Нет, не станет она звонить. Может, когда-нибудь напишет Агнес письмо.

Уильям Эрнест проводил мистера Рэндолфа домой и возвратился с «Оксфордской антологией английской поэзии» – прощальный подарок Гилли от мистера Рэндолфа.

– Гилли, детка, да ты понимаешь, что это за подарок?

– Можно догадаться.

– Будто оторвал от сердца и отдал тебе.

Гилли провела пальцем по коричневой сморщенной коже книжного переплета – кожа была почти такая же, как у самого мистера Рэндолфа, но сравнение показалось ей слишком грубым, и она промолчала.

Гилли дождалась, когда Троттер, отдуваясь, поднялась по лестнице вместе с Уильямом Эрнестом – мальчику пора было укладываться, – открыла антологию и стала искать знакомое стихотворение:

Рожденье наше – только лишь забвенье.

Душа, что нам дана на срок земной,

До своего на свете пробужденья

Живет в обители иной…

Но не в бессильной немоте,

Не в первозданной наготе,

А в ореоле славы мы идем…

От мест святых, где был наш дом.

Стихи по-прежнему были совершенно непонятны. Если рожденье – это забвенье, то что ж тогда смерть? Но не в том дело. Ей нравилось само звучание слов, волшебство сменяющихся звуков:

…Но не в бессильной немоте,

Не в первозданной наготе…

Кто мог подумать, что эти простые слова могут расплескаться в такое море света? И ее любимое «И в ореоле славы мы идем…». Возникало ли это чудо из-за звучания слов или из-за неясной картины, которая, как комета, промелькнула в ее воображении?

«От мест святых, где был наш дом». Картина расплывалась. Может, этот дом и есть святое место?..

Ночью она проснулась и попыталась вспомнить сон, который ее разбудил. Сон был печальный, иначе почему же сердце, – точно комок плохо размятого картофеля? Ей приснилась Кортни. Кортни приехала за ней, но когда увидела ее, отвернулась и сказала грустно: «Никогда, никогда, никогда». Но это был голос Троттер. Гилли уткнулась в подушку и тихонько заплакала, почему и о ком – не знала. Может, из-за всей этой свистопляски, с которой она так старалась совладать, но не сумела.

А потом появилась Троттер, села на кровати и наклонилась к Гилли, пружины под ее тяжестью затрещали, распущенные волосы ее спутались с волосами Гилли.

– У тебя все в порядке, детка?

Гилли повернулась к этой громадине, пахнущей молоком и детской присыпкой. В темноте она не могла различить лица Троттер.

– Ага, – всхлипнула она. – В порядке.

Троттер подняла край своей пижамной кофты и осторожно вытерла глаза и нос Гилли.

– Я не имею права показывать свои чувства, детка, – сказала она. – Я тебе не родная мать, но, видит Бог, девочка, я так хочу, чтобы тебе хорошо жилось с твоими родными. И все равно… – тут ее зычный голос сорвался, – я просто не переживу, что ты уезжаешь от нас. – Громадное тело содрогнулось от громких рыданий.

Гилли поднялась и, как могла, обхватила громадину Троттер.

– Никуда я от тебя не уеду, – пробормотала она сквозь слезы, – ничего у них не выйдет. Они не могут увезти меня силком. – Троттер мгновенно затихла.

– Нет, детка. Ты должна ехать. Прости, что я ничем не могу помочь тебе.

– Я буду часто приезжать к вам.

Троттер засунула свою большую теплую руку под пижаму Гилли и стала гладить ее по спине, как Уильяма Эрнеста.

– Нет, малышка. Так не получится. Я уж говорила тебе сегодня в ужин. Доставила кого шлюпка на пароход, значит, уж там ему и быть. На двух палубах сразу жить нельзя.

– Я могла бы…

Большая рука, ласково скользившая вверх и вниз по ее спине, остановилась, и Троттер тихо сказала:

– Ты уж, детка, не делай нам всем еще больней.

Может, Гилли и не должна была успокаиваться, но она поддалась власти ласкового ритмичного движения большой руки, под которой хотелось свернуться в комочек, стать крохотным слепым котенком и забыть про весь этот вонючий мир.

Здесь, в тишине, в тепле большой ласковой руки, что снимала всю эту боль, можно было и забыть. И ею наконец овладела дремота. Она легла.

Троттер подвернула одеяло, бережно подоткнула простыню вокруг ее подбородка и ласково погладила.

– Я горжусь тобой, детка, слышишь?

– Ага, – шепнула Гилли и погрузилась в сон.

ДЖЕКСОН, ШТАТ ВИРДЖИНИЯ

Дорога до поселка Джексон в штате Вирджиния на большом старомодном автомобиле миссис Хопкинс заняла немногим больше часа. Но Гилли казалось, будто они ехали сто лет. Раньше каждый переезд на новое место она считала короткой остановкой по дороге, теперь – это был конец пути. До этого она готова была вытерпеть что угодно, ведь она верила: скоро приедет Кортни и заберет ее домой. Теперь пришлось примириться с тем, что Кортни не приедет. Она прислала вместо себя другого человека. Может, Кортни никогда не приедет. Может, она и не хочет приезжать.

Тяжесть придавила Гилли. Почему она должна сидеть в этой старой машине, с этой странной женщиной, которой она ни капельки не нужна, которая взяла ее только из нелепого чувства долга – ведь она могла бы остаться дома с Троттер, Уильямом Эрнестом и мистером Рэндолфом, которым она была по-настоящему нужна, которые, она не смела признаться в этом даже самой себе, любили ее.

И она их любила. Черт побери. Всю жизнь, по крайней мере, с тех пор, как Диксоны уехали во Флориду и бросили ее, она не хотела привязываться ни к кому – кроме Кортни. Она поняла – глупо привязываться к чему-то, что может исчезнуть в любую минуту. Но в Томпсон-Парке она потеряла голову. Она полюбила этих дурацких людей.

– Хочешь, я включу радио?

– Не беспокойтесь.

– Я в современной музыке не разбираюсь, но если это не очень громко, я не против.

«Да отцепись же ты от меня, наконец!»

Некоторое время они ехали молча, потом женщина снова попыталась заговорить с ней.

– Мисс Эллис, кажется, хороший человек.

Гилли пожала плечами:

– Вроде ничего.

– Она думает, я несправедливо отношусь к дому, в который она отдала тебя.

Что-то мрачное и горячее забурлило у Гилли внутри.

– На прошлой неделе они все болели, – сказала она.

– Понимаю.

«Откуда, черт возьми, тебе понять?»

– Мисс Эллис уверяла, что несмотря ни на что, тебе нравилось в этом доме. Но судя по твоему письму…

«Опять это проклятое письмо!»

– Я часто вру, – натянуто сказала Гилли.

– А! – женщина быстро взглянула на нее и снова отвернулась к ветровому стеклу. Она была такая маленькая, казалось, чуть выше баранки руля. Гилли увидела, как маленькие руки вцепились в него.

– А я надеялась, ты так обрадуешься, что я забираю тебя. Жаль…

«Если тебе жаль, разверни эту старую рухлядь и отвези меня обратно».

Но женщина, конечно, этого не сделала.

Дом стоял на окраине поселка. Был он немного больше, чуть старее и заметно чище дома Троттер. Никаких лошадей для Уильяма Эрнеста. Честно говоря, она на это и не надеялась.

– Может, ты хочешь жить в комнате Кортни?

– Все равно. – Но, подойдя к открытой двери, Гилли отшатнулась. В комнате все вокруг было розовым. На кровати под балдахином расставлено множество кукол и игрушечных зверей. Она не могла заставить себя переступить порог этой комнаты.

– Не смущайся, дорогая, дом у нас просторный. Можешь выбирать.

Больше всего ей понравилась комната с койкой под коричневым вельветовым покрывалом, с моделями самолетов, свисавшими с потолка на тонкой проволоке. В металлической корзинке для мусора валялись перчатки для баскетбола и бейсбола; в бейсбольной перчатке был зажат грязный искореженный мяч. Не дожидаясь вопроса, бабушка тихо сказала, что это комната Чедвелла, старшего брата Кортни, летчика, погибшего в дымящихся джунглях Вьетнама. Но, несмотря на это, в комнате Чедвелла было меньше привидений, чем в комнате его сестры.

– Хочешь, я помогу тебе распаковаться?

«Не нужна мне ничья помощь!» – мысленно завопила Гилли. Но ради Троттер она сказала:

– Я справлюсь сама.

Они завтракали в столовой – серебряные приборы с монограммами, сервиз с позолотой, кружевные салфетки.

Хозяйка заметила, что Гилли рассматривает, как накрыт стол.

– Надеюсь, ты не против, если мы немного отпразднуем твой приезд, – сказала она, как бы оправдываясь. – С тех пор как я осталась одна, я обычно обедаю на кухне.

Слово «одна» застряло у Гилли в голове. Она-то знала, что это такое. Но только в Томпсон-Парке она поняла, что значит найти людей и потом потерять их. Она смотрела на застенчиво улыбающуюся женщину, которая потеряла мужа, сына, дочь. Это и есть одиночество.

Во время еды женщина неожиданно разговорилась, будто преодолела робость или заставила себя сделать это.

– Наверно, глупо просить человека рассказать о себе, но мне хотелось, чтоб ты рассказала. Хочу поближе узнать тебя.

«Разве так узнают человека? Неужели ты не понимаешь? Разговор мало чем поможет, надо жить вместе, одной жизнью, общим горем и радостью. Скоро ты узнаешь меня. Узнаешь только то, что я захочу».

– Мисс Эллис говорит, ты очень способная.

– Может быть.

– Ты сразу пойдешь в школу или хочешь сначала как следует устроиться?

– Не знаю. Все равно.

– Боюсь, тебе будет скучно сидеть со мной целый день. Тебе надо подружиться со своими сверстниками. Поблизости здесь наверняка живут хорошие девочки.

"Среди моих друзей никогда не было «хороших девочек».

– Ты чем увлекаешься?

«Да заткнись ты, сделай милость. Твоя доброта доконает меня».

– Не знаю. Чем угодно.

– Если любишь читать, у меня сохранились книги Чедвелла и Кортни. В сарае, кажется, стоит велосипед. Поглядеть, можно ли еще на нем кататься? Хочешь велосипед? Если захочешь, мы найдем деньги и купим тебе новый.

«Да замолчи же ты наконец. Тошнит».

После обеда они перемыли посуду. Гилли вытирала ее, а бабушка продолжала задавать свои бесконечные вопросы. Казалось, не обязательно было отвечать ей. Она продолжала спрашивать, не дожидаясь ответов. Что случилось с этой тихой маленькой леди? Будто кто-то открыл давно бездействующий кран. Надо придумать, как закрыть его. Гилли громко зевнула и потянулась.

– Ты устала, дорогая?

Гилли кивнула.

– В последние дни я не высыпалась. Почти все время на ногах – все болели.

– Прости, дорогая, тебе бы надо отдохнуть, а я так разболталась.

– Не беспокойтесь, все в порядке. Но, если вы не против, я пойду наверх и лягу.

– Конечно, дорогая. Я и сама иногда люблю немного полежать днем.

В тишине комнаты Чедвелла Гилли лежала на койке и смотрела в окно на голубой простор неба. Стоило приподняться – и за окном появлялись поля, убегающие вдаль за холмы, а за холмами – горы, темные, могучие. Она почувствовала облегчение. Интересно, скучал ли Чедвелл по этим родным краям, когда сбрасывал бомбы в джунглях? Почему надо было оставить мирную жизнь и отправиться на войну? Может, его заставили? Может, у него не было выбора? Но ведь у Кортни был выбор. Почему же она ушла? Мать не бросают только потому, что она болтает без умолку. Почему Кортни ушла и даже не оглянулась – и вот только теперь?..

И все-таки она немного беспокоилась обо мне. Написала своей матери, чтобы та приехала и забрала меня. Разве это не значит, что я ей не безразлична?

Гилли поднялась с койки и вынула из-под маек фотографию Кортни.

Что за бред! Теперь она в доме Кортни. Нечего прятать ее в ящике. Она поставила фотографию на комод возле лампы. Может, бабушка позволит купить для нее рамку? Гилли села на койке и посмотрела на снимок. Прелестная улыбающаяся Кортни с безукоризненными зубами и прекрасными волосами.

Но что-то было не так. Лицо Кортни было чужим в этом доме, как и во всех других домах. О, Кортни, почему ты ушла и бросила свою мать? Почему ушла и бросила меня? Гилли вскочила и снова запихнула фотографию под майки, лицом вниз.