Текст книги "Одержимое сердце"

Глава 10

– Вы хотели меня видеть, миледи?

Адриенна подняла голову от книги и улыбнулась.

– Пожалуйста, входите и садитесь, Ариэль. Когда я подчинилась, она закрыла книгу и откинулась на спинку стула.

– Я практикуюсь во французском. Собираюсь за границу, возможно, весной. Вы когда-нибудь были в Париже?

Я покачала головой.

– Какая жалость! – воскликнула она. – Париж весной – это рай. Скажите, вы хотели бы побывать там?

– В Париже? – С минуту я раздумывала. – Откровенно говоря, я никогда особенно не задумывалась об этом. Кроме того, я думаю, что моя поездка в такое место, как Париж, маловероятна.

– А если бы была вероятна?

– Не знаю.

Адриенна отложила книгу, переплела пальцы на коленях, глубоко вздохнула и продолжала:

– Учитывая обстоятельства…

– Обстоятельства? – перебила я. – Какие обстоятельства?

– Теперь маловероятно, что вы вернетесь к своим прежним обязанностям, и я решила, что вы могли принять место моей компаньонки, если, конечно, пожелаете. Я…

– Мэм!

Тесно переплетя пальцы, Адриенна смотрела в сторону, избегая моего взгляда.

– Надеюсь, вы подумаете о моем предложении, Ариэль. Я привыкла к вам и получаю удовольствие от вашего общества. Вы были…

– Вы уже три дня не спрашивали о состоянии брата.

Она внимательно рассматривала свои руки.

– Как я уже говорила…

– Вы избегали всякой возможности обсудить его состояние, – настаивала я.

– Я…

– Разве вам это безразлично?

В эту минуту в комнату вошел Реджинальд. С видимым облегчением Адриенна вопросительно подняла на него глаза.

– Мэм, – обратился он к Адриенне, – приехала леди Форбс.

Я встала, собираясь выйти, но Адриенна удержала меня:

– Пожалуйста, останьтесь. Может быть, вы тогда многое поймете.

В этот момент появилась Клодия Форбс. Это была мощная женщина сорока с небольшим лет. Она поспешила к Адриенне, при этом пришли в движение ее широкие атласные юбки и перья, украшавшие шляпу, а руки потянулись, чтобы заключить хозяйку дома в могучее объятие.

– О, моя дорогая, вы выглядите восхитительно! Изумительно! – воскликнула леди Клодия, потом упала на стул, испустила столь громкий вздох облегчения, что его, вероятно, можно было услышать из соседней комнаты. – На прошлой неделе нам так вас не хватало. Званый вечер у Вэйкфилдов был замечательным! Так жаль, что вас там не было.

Ее крошечные круглые глазки обнаружили меня, и она долго и обстоятельно меня разглядывала.

– Я была неготова к путешествию в Йорк, – послышался усталый голос Адриенны. Потом она, улыбаясь, представила нас друг другу. – Я как раз говорила мисс Рашдон о том, что ей следовало бы принять место моей компаньонки. Вы ведь знаете, Памела меня оставила.

– Я слышала. Она искала место в Брейктоне. Адриенна заметно побледнела.

Я села на стул и стала смотреть из окна на открывающийся вид – потеплело и снег таял. Хотя обрывки разговора двух приятельниц время от времени доносились до меня, я старалась их не слу шать их беседу, предаваясь собственным мыслям.

Прошло три дня с тех пор, как у Ника произошел нервный срыв, и все это время он находился взаперти в своих комнатах, и видеть его было запрещено всем, кроме Тревора. Я знала, что за ним хорошо присматривают. Три раза в день Николасу носили пищу, но каждый раз еду возвращали на кухню нетронутой.

О лорде Уиндхэме заботились, оберегали его покой, но почему же тогда я чувствовала себя так беспокойно? Почем меня не покидало ощущение, что я могла бы ему помочь, если бы мне удалось его увидеть?

Но меня к нему не допускали.

– Думаю, Уолтхэмстоу не будет представлен на скачках в Миддлхэме будущей весной? – услышала я вопрос леди Клодии.

Ее резкий голос вторгся в мои размышления, и я посмотрела на Адриенну. В ее глазах угадывалась тревога.

– Конечно, нет, – продолжала леди Форбс, – как я могла забыть! Ведь все ваши животные погибли во время этого ужасного пожара прошлым летом. Какой ужас! У вас ведь были такие великолепные лошади!

Во взгляде, который Адриенна бросила на меня, сквозило отчаяние. Она едва слышно ответила:

– Да, были…

– Должна признаться, Йорк буквально бурлит плетнями. Однажды вечером во время игры в шарады Мол Херст даже разыграл потрясающую сцену.

Все это было сделано довольно зло.

О! В чем дело?

Наше внимание мгновенно переключилось на дверь, потому что в комнату, нетвердо держась на ножках, вошел Кевин. Я первая вскочила со стула, хотя тотчас же обуздала свой материнский порыв, и позволила Адриенне подхватить его на руки.

Прижимая к себе тельце моего мальчика, Адриенна заметила:

– Би пренебрегает своими обязанностями. Кевин снова остался без присмотра. Я вынуждена буду принять какие-то меры.

Леди Форбс откинулась на стуле.

– Должна выразить вам свое восхищение, моя дорогая. Вы проявляете большую заботу об этом мальчике, учитывая некоторые обстоятельства.

– Учитывая что? – выпрямилась Адриенна. – Скажите, что вы имеете в виду?

– Ну, конечно, то, что он незаконнорожденный.

Я воображала, что уже изучила Адриенну, но это было мое заблуждение. В эту минуту ее поведение резко изменилось – она превратилась прямо-таки в ледяную статую. Обернувшись к своей знакомой, она воскликнула:

– Как вы смеете?

– Я… я…

– Как вы смеете приходить ко мне в дом с вашими мерзкими, гнусными намеками и клеветать на моего брата и это прелестное дитя? Ребенок не причинил вам никакого вреда, он не совершил ни чего дурного, никакого преступления, а вы стараетесь опорочить его невинность! Я прошу вас оставить мой дом! Вы не друг нашей семье, и уж, конечно, не друг мне!

– Что вы, я и не думала…

– Теперь я понимаю, зачем вы явились сюда. Мне следовало бы догадаться сразу. Вы хотите только одного – собирать слухи и разносить их во все углы Йоркшира. Но здесь вы не найдете пищи для сплетен. Мой брат чувствует себя прекрасно и посвящает всего себя любимому занятию. Ребенок, которого вы видите у меня на руках, – плод нежнейшей привязанности. Его родила молодая женщина, настолько любившая моего брата, что пожертвовала ради него своим целомудрием и репутацией, и единственное, что ее толкнуло на это, была любовь. Убирайтесь, я сказала! Убирайтесь!

Ошеломленная леди Форбс даже не стала оправдываться и вышла из комнаты.

Адриенна еще крепче прижала к себе Кевина и коснулась дрожащими губами его лобика.

– Мой дорогой малыш… радость моя… Подняв глаза на меня, она сказала:

– Теперь вы знаете, мисс Рашдон. Еще одна из наших семейных тайн была представлена вам на обозрение и на посмешище. Начинайте же, не стесняйтесь, выносите свой приговор.

– Я?!

Я с нежностью наблюдала за тем, как тетка Кевина бережно прижимает к себе мальчика.

– Нельзя отрицать вашей любви к Кевину, – сказала я. – И ему очень повезло.

– Это мне повезло. Каждый раз, когда я держy его в своих объятиях, я шлю благословение женщине, которая дала ему жизнь. Я молюсь за ее душу и надеюсь, что на небесах ее ждут мир и покой. А несчастный человек, который привез Кевина в наш дом, я до сих пор думаю о его судьбе и о том, удалось ли ему выжить – ведь он был страшно болен.

Я знала о печальной судьбе Джерома, но не собиралась посвящать в это Адриенну.

– Никогда не забуду того вечера, когда этот бедный обреченный человек вошел в наш дом с Кевином, которому было всего несколько дней от роду. Да, это был самый печальный канун Рождества в нашей жизни. Джейн пыталась выгнать их из нашего дома на холод. Когда молодой человек положил Кевина на руки Николаса, я снова уверовала в чудеса.

Я не могла удержаться и спросила:

– А как повел себя ваш брат?

– Он не поверил. Ник сказал, что не знает никакой Мэгги. Он просто этого не помнил. Его болезнь уже начала разрушать его рассудок, и первые признаки проявились уже тогда.

– И все же он принял ребенка как сына. Почему?

– Сначала не хотел этого делать. Я думаю, его убедил инстинкт, он ощутил родственную связь с малышом, хотя и мы с Джимом помогли, как сумели. Видите ли, однажды брат доверился мне и признался, что у него были близкие отношения с той девушкой, хотя он очень старался защитить ее и не выдал ничего, кроме ее имени. И я подозревала, что они собираются пожениться. Действительно, он поехал в Йорк, чтобы аннулировать свою помолвку с Джейн и получить возможность жениться на Мэгги.

– Но он не порвал со своей невестой.

– Произошел несчастный случай. Возле Уэзерби его лошадь провалилась под лед. Было перстом судьбы то, что поблизости оказался Джим и сумел вытащить Ника из ледяной воды.

– И тогда началась его болезнь?

– Когда Ник вернулся, то помнил только свое имя и членов семьи. Он не помнил даже, зачем отправился в Йорк.

Адриенна, казалось, задумалась.

– Я к тому времени уже замечала странности в поведении Ника, но думала, это из-за того, что мать требовала, чтобы он женился на Джейн. Они сильно повздорили. И с тех пор он начал все больше и больше времени проводить в таверне. Возможно, причиной его странностей был алкоголь. Да, он начал меняться уже тогда. А падение с лошади только усугубило его состояние.

Подавшись вперед, я спросила:

– Вы хотите сказать, что он начал терять память еще до падения с лошади?

– Да, я припоминаю несколько случаев, когда он забыл о деловых встречах.

Она наморщила лоб, припоминая:

– Я тогда дразнила его из-за этого, подтрунивала над ним. Ведь у Ника всегда была прекрасная память.

– А других изменений вы не заметили?

– Ник часто жаловался на усталость. И у него начались головные боли.

– Он пытался лечиться? – поинтересовалась я.

– Напротив. Николас никогда не верил в лекарства. Например, никогда не верил в пользу кровопускания и дразнил Тревора, что если тот подойдет к нему со скальпелем, то он его изобьет.

– Тогда скажите мне: с момента пожара и смерти его жены память милорда ухудшилась?

– Безусловно.

– Но у него бывают хорошие, счастливые дни?

– Да, но, как ни странно, именно в эти более благоприятные дни он кажется особенно озабоченным, – после небольшой паузы сказала Адриенна.

– Что значит «благоприятные»?

– Ну, когда его ум достаточно остер.

– Но ведь он ничего не помнит.

– В том-то и дело, что память у него сохранилась, но в ней много пробелов. Однажды он объяснил это. Ник сказал, что это состояние похоже на то, как бывает, когда посмотришь прямо на солнце, а потом отведешь глаза. В течение нескольких секунд образ солнца остается перед глазами, потом исчезает. Когда его ум обостряется, приходят забытые образы, приходят и уходят, но они посещают его так ненадолго, что он не может удержать их в памяти.

– Странно, – сказала я. – Скажите, а когда-нибудь в минуты просветления, хоть на мгновение, вспоминает ли он Мэгги?

– Не могу сказать определенно, – пожала плечами Адриенна. – Он редко говорит долго с кем-либо из нас. И все глубже и глубже погружается в свой странный мир, в свою пучину.

Молча я смотрела, как она поглаживает головку моего спящего сына, и страдала от зависти.

– Отнести его в детскую? – спросила я.

– Нет, я вызову Би…

– Пожалуйста, разрешите мне.

Я поднялась со стула и стояла рядом, протягивая руки:

– Это доставит мне такую радость…

Наши глаза встретились. Мы улыбнулись друг другу. И в эту минуту родилась наша дружба. Взяв на руки ребенка, я направилась к двери.

– Ариэль?

Я остановилась и посмотрела на нее.

– Как Ник?

– Не могу сказать. Я его не видела.

– Ни разу? – удивилась Адриенна. – Неужели таково распоряжение Тревора?

Когда я кивнула, она отвела глаза и посмотрела куда-то мимо меня.

– Значит, началось, – сказала она так тихо, что я едва расслышала ее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что его держат в заточении, конечно. Это то, чего я опасалась больше всего.

– Но ведь вы этого хотели? Она покраснела.

– Не совсем так. Я не питаю к нему ненависти. Неважно, что он сделал. Думаю, Ник никогда не хотел обидеть меня намеренно. Да, я в этом уверена. И, если бы было средство помочь ему, я бы пошла на что угодно.

– Вы понимаете, что говорите?

Адриенна вскочила на ноги с такой энергией, какой я прежде в ней не замечала.

– В таком случае сделайте это, – сказала я ей. – Убедите Тревора разрешить мне присматривать за вашим братом.

Минуты шли, минуты, которые казались мне вечностью. Она смотрела на меня, потом перевела взгляд на ребенка у меня на руках. И, когда ее острый взгляд снова остановился на моем лице, она кивнула.

Адриенна сдержала слово.

– Я хотела бы увидеть Николаса, – объявила она Тревору, стараясь перекричать ребенка, принесенного на прием матерью, щечки малыша пылали от жара.

Я не вступала в их разговор, стараясь выглядеть настолько незаинтересованной, насколько возможно. И тогда я заметила мистера Дикса, сидящего на своем обычном месте возле книжного шкафа. Увидев меня, он улыбнулся.

– Вижу, что кровопускание не помогло, – сказала я ему.

– От него у меня пропал аппетит, – ответил старик.

– Опять болит голова?

– Нет, теперь живот. Дело всегда было в этом, и я не понимаю, как кровопускание могло помочь моему чертову брюху.

Я приложила ладонь к его лбу и спросила как можно равнодушнее:

– Вы видели мистера Брэббса?

– …Он у Мэри Фрэнсис уже два дня, не выходит от нее. Она едва жива. Два дня назад погрузилась в спячку и еще не пришла в себя.

Я приподняла его голову и заглянула ему в глаза:

– А что с Мэри?

– Она потеряла зрение, ноги у нее отнялись и, если вы поймете, что я имею в виду, все остальные органы уже отказывают.

Порфирия . Я велела ему открыть рот и высунуть язык.

– Вы говорите, она внезапно впала в забытье? Он попытался кивнуть.

– Это необычно, – заметила я.

– Как мой язык?

Я с улыбкой покачала головой:

– Ваш язык в отличном состоянии, мистер Дикс – Понизив голос, я добавила: – Но на вашем месте я бы поспешила уйти из этого дома как можно скорее, чтобы Уиндхэм не открыл следующего кувшина с пиявками.

– А как насчет моего живота, девушка?

– У вас глисты, мистер Дикс. Отправляйтесь домой и примите две дозы каломели : одну утром, другую вечером, и продолжайте принимать ее в течение пяти дней.

Когда он соскользнул со своей табуретки, я спросила:

– Док Уиндхэм навещал вашу приятельницу Мэри?

– Да, навещал на прошлой неделе. Он приехал верхом, как только его вызвали.

– Он навещал ее регулярно?

Порфирия – заболевание, заключающееся во врожденном нарушении обмена веществ и связанное с патологическими изменениями нервной и мышечной ткани.

Каломель – препарат ртути, широко использовавшийся в медицинских целях.

– Да, обычно два раза в неделю.

– Она страдала от болей?

– О да, и он давал ей лауданум, чтобы снять боль. – Понизив голос, мистер Дикс добавил: – Может быть, он и не такой хороший врач, как док Брэббс, но у него доброе сердце, и он старается облегчить страдания пациентов.

Отворив дверь, он обмотал шею шарфом, закрыв им уши, и вышел на солнечный свет. Я прошла немного вместе с ним и бросила взгляд на деревья, стоявшие по краю сада. В первый раз после инцидента на кладбище я подумала о той ночи, когда шла по следам в гущу этих деревьев. Слегка потрогав шишку на затылке, полученную при падении, я вернулась в дом.

Ребенок все еще кричал и извивался на коленях матери, когда я подошла к Тревору и Адриенне, и услышала, как он сказал:

– У меня нет времени спорить с тобой, Адриенна. Повторяю тебе ради твоего же блага – держись от него подальше. Встреча с ним только расстроит тебя.

– Это расстроит меня не больше, чем я уже расстроена, – ответила Адриенна. Она бросила взгляд на меня, потом снова обратилась к Тревору: – Я все-таки хотела бы повидать его.

– Тебе не следовало бы оставаться наедине с Ником, Адриенна. Он не отвечает за свои поступки.

– Со мной будет Ариэль. – Она протянула к нему руку: – Пожалуйста, дай мне ключ.

Больной ребенок испустил душераздирающий . Тревор поморщился, покопался в кармане жилета и извлек ключ.

– Если ты заметишь в нем хоть какие-нибудь признаки того, что он становится буйным…

– Тогда мы уйдем.

Она взяла меня за руку, и мы вышли из кабинета. Однако, оказавшись в коридоре, а потом на лестнице, Адриенна уже не производила впечатления отважной и уверенной.

– Боюсь, я не способна на это. Идите к нему одна.

Я решительно протянула руку за ключом.

– О, я этого не вынесу, – пробормотала она, закрывая лицо руками.

– Вы можете остаться в коридоре. Дайте мне ключ, пожалуйста.

– Но что, если он станет буйным?

– Не станет.

– Но…

Я повернулась к ней.

– Он не безумец. Я отказываюсь верить этому. Возможно, он запутался. Возможно, сердит. Может быть, напуган? Почти наверняка напуган. Но я не сомневаюсь в его здравом уме, как в своем собственном. Пожалуйста, дайте мне ключ. И покончим с этим.

Адриенна вложила его мне в руку, с силой нажав на ладонь.

Я подошла к его двери. Моя рука дрожала, не стану этого отрицать. Не стану отрицать и того что много часов я лежала в тишине своей комнаты вспоминая его лицо, когда он принял меня за Джейн. Какая ненависть засверкала в его глазах! Какое отвращение я услышала в его голосе! Человек, который сжимал руками мое горло, едва ли был тем же самым, что занимался со мной любовью, который был со мной так нежен два года назад.

Я повернула ключ и в следующую минуту оказалась в комнате.

Было около полудня, но в этой отрезанной от мира комнате было темно. Прежде чем шагнуть дальше, мне пришлось подождать, пока мои глаза привыкли к темноте. Это была огромная и пышная комната с высоченными потолками, бархатными драпировками и старинными гобеленами на стенах. Между двумя окнами помещалась резная кровать орехового дерева.

Меня окружило странное безмолвие, тишина, полная ожидания. Кровать была пуста, как и стул перед огромным письменным столом. Только повернувшись, я увидела Николаса. Он сидел в тени на неудобном стуле с жесткой прямой спинкой и наблюдал за мной.

Я вглядывалась в его лицо, ища признаки отчаяния или подавленности. Ничего подобного заметно не было. Поэтому я осторожно приблизилась к нему, стараясь разглядеть в тени его лицо.

– Милорд, – прошептала я, – как вы себя чувствуете?

Николас не ответил.

– Он нас не узнает, – сказала за моей спиной Адриенна. – Он даже не слышит нас.

Я заметила, как расширились его глаза при звуках голоса сестры.

– Он нас слышит, – сказала я.

– Не могу видеть его в столь плачевном состоянии. Что нам делать?

– Лучше не говорить об этом в его присутствии. Вы окажете нам большую услугу, если оставите нас вдвоем.

– Но это невозможно. Тревор сказал…

– Я знаю, что сказал Тревор, – парировала я, поворачиваясь к ней. – Адриенна, ему нужно общество, а не одиночество.

– Все-таки лучше и мне остаться.

– Я предпочла бы, чтобы вы ушли.

– Ладно. Очень хорошо.

Она попятилась к двери, все еще глядя на брата.

– Вы позовете меня, если вдруг понадобится? Я закрыла за ней дверь и заперла ее на ключ. Повернувшись лицом к милорду, я глубоко вздохнула, распрямила плечи и снова приблизилась к нему. В его остекленевшем взгляде, устремленном прямо перед собой, словно он пребывал в летаргическом сне, было что-то очень-очень знакомое.

– Ну вот, – сказала я громко, – что проку сидеть взаперти, как какой-нибудь монах-цистерцианец!.

Наклонившись к нему так, что мое лицо оказалось совсем близко, и опираясь на гнутые подлокотники его стула, я спросила:

– Вы слышите меня? Да, я знаю, что слышите. Можете вы встать?

Я потянула его за отвороты халата, пока наконец он не оказался нетвердо стоящим на ногах передо мной. Заставив его обнять меня за плечи, я принялась водить его по комнате. Наконец, придвинув стул к окну, я посадила Ника на стул, раздвинула тяжелые драпировки и впустила в комнату ослепительный дневной свет.

Николас тотчас же поднял руки к лицу, чтобы защитить глаза от света.

– Вот что получается, когда живешь в пещере, – сказала я.

Потом открыла окно, и холодный ветер ударил ему прямо в лицо.

– Это приведет вас в чувство, – обратилась я к нему.

Я открыла все окна, и в комнате стало так холодно, что я забралась в его постель и завернулась в одеяло, закутавшись до самой шеи.

Я заметила, что он несколько раз посмотрел на меня, и сказала:

Цистерцианцы – члены католического монашеского ордена.

– Если вам холодно, милорд, встаньте и закройте окно. Если свет раздражает ваши глаза, задерните шторы.

Но Николас продолжал сидеть на стуле, хотя тело его сотрясалось от дрожи, а губы посинели.

Тем временем я продолжала говорить. Я долго распространялась об обязанностях врача, главным образом потому, что эта тема всегда меня интересовала. Я сказала ему, что однажды работала в больнице – разумеется, я не стала упоминать Оукс, а также почему я попала в это проклятое место, – я рассказала о том, что мне разрешали помогать в работе самым влиятельным и известным докторам, в том числе и из Лондона. Потом с глуповатой улыбкой я похвасталась, что, вне всякого сомнения, могла бы кое-чему научить Брэббса.

Потом заговорила об Уолтхэмстоу, потому что знала, что мы оба любили это место.

– Я люблю эти темные окна и пруды, в которых отражается серое зимнее небо. Я люблю грачей и галок, гнездящихся в соломенных крышах деревенских домов. Я люблю каждую овечку и каждого ягненка, пасущегося на здешних лугах. И, – добавила я совсем тихо, – я люблю вас.

Меня охватила тоска при виде того, как он вздрагивает и смотрит в окно. Выбравшись из кровати, я села на широкий подоконник и подтянула ноги к груди, и так сидела, опираясь подбородком о колени. Воздух был холодным. Солнечный свет отражался от снега, покрывавшего деревья, сверка, в капельках талой воды, падающей с кровли дома.

Сквозь безлиственные ветви дальнего леса о могла видеть Малхэм. А еще ближе я разглядеда Джима с собаками, пробиравшегося под аркой ворот. Потом заметила Полли, спешившую из курят ника с передником, полным свежих яиц. Я снова перевела взгляд на Николаса. Он смотрел на меня.

Не могу описать, что я почувствовала в эту минуту, став объектом его столь пристального изучения, – этот взгляд был нежным, полным желания, взглядом любовника. От него по моему телу распространилось тепло, во мне зародилась боль, столь же сладостная, сколь мучительная, и я с трудом удержалась от слез, изо всех сил прикусив губу. Этот взгляд показал мне, что я не была для него незнакомкой. Право же, не была.

– Лорд Малхэм, – обратилась я к нему и заметила, что мой голос дрожит, – вы чувствуете себя лучше?

Он смотрел на меня, не отводя глаз. Наконец, слегка проведя языком по пересохшим губам, ответил:

– Мне чертовски холодно, дорогая.

Я спрыгнула с подоконника, сорвала покрывало с постели и укутала его колени. Потом, встав на колени рядом с ним, спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Усталым. Долго я спал?

– А вы помните, как уснули?

– Я помню, что пытался проснуться.

– И не могли?

Он покачал головой, и черная прядь упала ему лоб. Я отвела ее со лба Николаса кончиками пальцев.

– Что было последним, что вам запомнилось, милорд?

– Я писал портрет… но что-то не выходило.

Лицо было не таким, как надо. Совсем не получалось. Я был в смятении…

Он закрыл глаза и откинул голову на спинку стула.

– Николас, что вы видели в своих снах.

– Это были кошмары.

– О чем?

В его глазах мелькнула боль.

– Мне снилось, что я снова вижу свою жену. Мне снилось, что я пошел за ней на кладбище и разрыл ее могилу.

– Было что-нибудь еще?

– Кто-то стоял над моей постелью. Голос его стал хриплым и напряженным.

– …И?

– Колокола.

Следующий вопрос тут же сорвался у меня с языка:

– Вы слышали колокольный звон?

– Да, очень тихий, очень-очень тихий. О боже, как болит голова…

Николас потер висок и, повернувшись к окну, попросил:

– Задерните эти чертовы шторы. От света у меня резь в глазах.

Я охотно подчинилась, потом снова повернулась к нему.

– Я замерзаю, – сказал он.

Я заметалась по комнате, захлопывая окна изадергивая шторы. Потом поспешила к камину и начала раздувать огонь, пока не послышался веселый треск горящих дров и благотворное тепло не распространилось по комнате.

Когда я вернулась к нему, глаза его были закрыты, а на губах блуждала улыбка.

– Представьте себе, – послышался его спокойный сонный голос. – Представьте, что я просыпаюсь после всех этих кошмаров и нахожу вас, сидящей на моем подоконнике, как маленький дрожащий воробышек.

– Представляю, – прошептала я, – очень хорошо представляю.