Текст книги "Одержимое сердце"

Глава 14

Следующие пять дней я молила Господа о том, чтобы в день свадьбы была хорошая погода. Во вторник небо на рассвете было ясным, но скоро землю окутал густой туман, так что из своего окна я едва различала вершины деревьев. Прижавшись лбом к ледяному оконному стеклу, я вслушивалась в отдаленный собачий лай, мысленно рисуя свое будущее в качестве леди Малхэм.

Слуги, за исключением Матильды, теперь переменились ко мне. Они мгновенно умолкали, как только я входила в комнату. Они с интересом разглядывали меня, поднимали брови и сжимали губы в знак неодобрения моих отношений с Уиндхэмами. Когда им стало известно о тканях, подаренных мне Николасом, Полли вскользь заметила, что все это прежде принадлежало леди Джейн и что со дня ее смерти ткани хранились в одной из комнат старого крыла. Она взяла за правило показывать, как боится за меня, и частенько приговаривала:

– Знаете, мисс, плохая примета носить то, что принадлежало покойнику. Готова поклясться, что это до добра не доведет…

Вспоминая эти мрачные пророчества, я отвернулась от окна и уставилась на свой свадебный наряд. Теперь я уже думала, что, возможно, доктор Брэббс прав. Может быть, глупо было с моей стороны верить в невиновность Уиндхэма, как и в его вменяемость. Но не было способа узнать это, если бы я не могла следить за ним и вникать во все обстоятельства его жизни. И я страшилась этого больше всего. Если я ошибаюсь, вполне вероятно, что я окажусь еще одной леди Малхэм на фамильном кладбище.

Вскоре после восьми я уже была в доме доктора Брэббса.

– Не понимаю, почему ты не поехала в Бернсалл вместе с женихом, – сказал доктор.

Не обращая внимания на его язвительный тон, я спросила:

– Что вы думаете о моем подвенечном платье?

– Оно зеленое, хотя, по моим понятиям, невеста должна быть в белом. Правда, учитывая все обстоятельства…

– Не болтайте лишнего, доктор Брэббс! – одернула я. – Вы говорите с будущей леди Малхэм.

Это его рассердило, и он ощетинился. Я продолжала:

– Мы с Николасом решили, что наш совместный отъезд только возбудит подозрения. Слуги уже шушукаются, и я вполне уверена, что и Адриенна, и Тревор догадываются о нашей близости.

– Близости? Это так теперь называется? Я отвернулась.

– Не понимаю, за что вы его так ненавидите. Я не помню, чтобы прежде вы питали к Уиндхэму столь враждебные чувства.

– Да, это было так до тех пор, пока он не обесчестил девственницу.,.

– Но ведь это вы отправили меня в Оукс, а не Николас… Вы, доктор Брэббс!

– Тебя туда поместил твой дядя, – ответил он с горячностью. – Я ничего не мог поделать против его воли.

Я слышала, как он шаркал по комнате, натыкаясь на мебель, будто внезапно потерял зрение.

– Доктор Брэббс, – сказала я, – успокойтесь и подумайте. Причина, по которой вы якобы ненавидите Николаса, смехотворна, абсурдна. Если бы я действительно умерла родами, ваш гнев был бы оправдан. Но вы видите, я все еще жива и…

– Ненадолго, – огрызнулся он.

Схватив плащ, он резким движением набросил его на плечи.

– Я никогда не поверю, что Николас безумен! – Терпение мое пришло к концу, и я, потеряв надежду убедить его, набросилась на доктора: – Как врач, вы должны понимать, в чем его несчастье. Вначале потеря памяти была вызвана каким-то физическим или эмоциональным потрясением, каким-то приступом истерии. Это способ, к которому прибегает мозг, чтобы отгородиться от грозящего ему стресса, способного ему повредить.

– Черт возьми! – поморщился доктор. – Ты снова учишь меня моему ремеслу?

Торопливо подойдя к полкам с медицинской литературой, стоявшим вдоль стен, я вытащила один том и бросила его на письменный стол.

– Посмотрите сами и убедитесь. Там все написано черным по белому и понятно каждому, даже непрофессионалу.

Он покачал головой:

– Я сожалею о том дне, когда научил тебя читать, Мэгги.

– Не уходите от темы, доктор, – сказала я, стуча кулаком по книге.

Брэббс, сгорбившись, застегивал плащ. Его седые брови сошлись над переносицей, и по выражению лица я поняла, что слова мои достигли цели.

– Подумайте, доктор Брэббс, Николас не совсем потерял память. Он знает, кто он, знает свою семью и все, что было с ним раньше. То, что он не может вспомнить, относится к моментам, связанным со стрессом: ночь, когда умерла его жена, и Мэгги. Мозг заблокирован и остается таким, когда он пытается что-то вспомнить об этом, потому что и то и другое – мучительные воспоминания. А такое состояние может вызвать внезапно галлюцинаторные образы, и все это, накладываясь одно на другое, создает у окружающих впечатление его невменяемости.

Он скосил на меня глаза и сказал:

– Может быть. Не стану спорить с такой ученой леди. Но остатки здравого смысла в этой хорошенькой головке ведь говорят, что, возможно, все обстоит и не так? Ты не хочешь мне сказать, что могут существовать и другие причины для его всем очевидного заболевания?

Я снова подошла к камину и отважилась высказать самые сокровенные мысли, понизив голос до шепота:

– Давайте на минуту совсем забудем о Николасе, док. Представим, что вас вызвали к больному, страдающему от головных болей и приступов депрессии. Члены его семьи говорят вам, что временами он становится буйным, склонным к насилию, что у него часто меняется настроение, что он спит больше обычного, страдает от кошмаров, галлюцинаций. Каков в таком случае будет ваш диагноз?

Он отвернулся, не желая отвечать.

– Доктор Брэббс! – обратилась я к нему умоляющим тоном.

– Ты собираешься замуж за этого негодяя или нет? – отозвался он. – Если еще не раздумала, нам лучше отправиться в путь. Скоро пойдет снег, и мы можем опоздать.

Маленькая церквушка, серые стены которой были еле различимы в тумане, примостилась на склоне холма, обращенного к деревне Бернсалл. Пока экипаж доктора, дребезжа, одолевал подъездную дорожку, я заметила очертания часовни, вырисовывавшиеся в сером тумане.

Остановив экипаж возле видавшей виды каменной стены, окружавшей церковный двор, доктор Брэббс поторопился обойти кабриолет, чтобы помочь мне выйти. В сгустившемся тумане я с трудом различала его расстроенное лицо. Он проникновенно сказал:

– Мэгги, ты ведь знаешь, еще есть время. Мы можем повернуть обратно в Малхэм, если хочешь.

– Нет, – ответила я.

Он распахнул передо мной калитку. Ее ржавые петли скрипнули, оскорбляя своим звуком спокойное уединение священного места, где мы оказались. Брэббс держал меня за руку, пока мы шли по вымощенной булыжником дорожке. Я обратила внимание на серые, покосившиеся надгробные камни на кладбище, соседствовавшем с церковью, неясно выступавшие из тумана. Среди могильных холмиков паслись несколько овец, находя под снегом скудную, пожухлую траву. Я могла различить звон колокольчика на шее одного из животных, удалившегося от остальных.

Центральные двери часовни были слегка приоткрыты. Мы вошли.

Было тихо, очень тихо. Потом я уловила какое-то движение у алтаря. Оно повторилось еще и еще раз. Наконец я различила фигуру священника, двинувшегося нам навстречу. Его белый стихарь, надетый поверх черной сутаны, имел какой-то призрачный вид, а широкие рукава волнообразно заколыхались, когда он сделал какое-то движение руками.

– Мисс Рашдон? – шепотом спросил он. Возможно, мне только показалось, что он говорил шепотом. У меня в ушах гудело от тишины.

– Да, – ответила я.

Потом мой взгляд отыскал Ника. Он вместе с Джимом стоял возле алтаря – лицо его было бледным, черные волосы растрепаны, словно он долго бродил под порывами ветра. Слегка присев в реверансе, я сказала:

– Милорд, прошу прощения за опоздание. У нас произошла неприятность с колесом…

Он направился к нам, двигаясь порывисто и стремительно. Когда Николас приблизился, я заметила, что взгляд его устремлен не на меня, а прикован к Брэббсу. Его серые глаза были лишены какого-либо выражения, и он внимательно разглядывал доктора, потом зубы его обнажились в злобной усмешке, и он процедил:

– Убирайтесь!

Я почувствовала, как тело доктора напряглось. Выступив вперед, я сказала:

– Но, милорд…

Он отстранил меня и теперь смотрел прямо в лицо доктора Брэббса.

– Вы, чертов мерзавец, что вы здесь делаете?

– Прошу вас, сэр, – вступил в разговор священник. – Вспомните, где вы находитесь, лорд Малхэм.

– Я задал вам вопрос, – продолжал Ник.

– Я здесь, чтобы отдать девушку в жены Сатане, – ответил доктор.

Ник поднял руку и ударил Брэббса по щеке. Я бросилась вперед и повисла у него на руке.

– Прекратите! – крикнула я. – Что вы делаете? Его пронзительные глаза обратились к моему отчаянному лицу.

– Кем он вам приходится?

– Он мой друг, мой единственный друг на свете. Если вы обидите его, то обидите и меня. Он никогда ничем не обидел вас…

– Вот как? Он является ко мне домой и обвиняет меня в убийстве, говорит, что я убил Мэгги, не говоря уж о моей жене, а вы утверждаете, что он не причинил мне вреда? Он угрожал забрать у меня сына, Ариэль!

Я перевела взгляд на Брэббса.

– Это правда? – спросила я.

– Да, это правда, – ответил Брэббс, потирая щеку. – Правда, и, если обстоятельства позволят, я повторю то же самое.

– Успокойтесь, – священник встал между ними. – Не забывайте, что это храм Божий, джентльмены. Вспомните, милорд, зачем вы здесь. Это день вашей свадьбы, сэр. И он должен быть счастливым для нас всех.

Он приблизился к Нику и взял его за руку:

– Пожалуйста, ваша светлость, ради вашей будущей жены.

Николас бросил на доктора последний испепеляющий взгляд, потом повернулся ко мне. Сделав над собой усилие и попытавшись выглядеть спокойной, я взяла его за руку и вместе с ним прошла через неф. Сомнение молнией пронзило меня при виде внезапного приступа агрессивности, который Николас только что продемонстрировал нам всем, при звуке ярости в его голосе, обращенном к Брэббсу. Я и теперь чувствовала сдерживаемый гнев в его напряженных под моей ладонью мускулах руки. Сколько он выпил перед тем, как приехать сюда?

Добравшись до алтаря, Николас повернулся ко мне. С минуту он возился с застежкой моего плаща, потом снял его с плеч и бросил на переднюю скамейку. Потом он отступил на шаг и оглядел мое платье.

– Мило, – сказал он. – Очень мило. Потом, заглянув мне в глаза, Николас добавил с кривой улыбкой, приподнявшей один угол рта:

– Но ты должна попытаться улыбнуться, моя любовь. Ведь это день твоей свадьбы, разве не так?

Внезапно я почувствовала, что горло мое сдавило. Я попыталась заговорить, но не смогла. Почувствовала, что сердце мое упало куда-то глубоко вниз, будто в темноте я внезапно оказалась на краю утеса и теперь летела куда-то в бездонную глубину, на дно преисподней. И в этот момент у меня возникло такое ощущение, будто я и вправду смотрела в глаза самого Сатаны.

Руки милорда медленно поднялись к застежке его собственного плаща. Джим подошел к нему сзади и взял его. Я почувствовала, что мне стало трудно дышать, потому что никогда прежде я не видела его таким красивым и элегантным. Его сюртук был богатого оливково-зеленого бархата с вышитыми черным шелком лилиями. Его атласные бриджи совпадали по цвету с сюртуком. Под сюртуком была белая батистовая рубашка, топорщившаяся на груди кружевами. Из-под манжет сюртука выступали такие же кружева, как те, что украшали грудь. Теперь мое платье показалось мне слишком простым, слишком обыденным, и внезапно меня окатила волна смущения и унижения.

Я вспомнила, как Брэббс предостерегал меня, напоминая, что я не ровня такому аристократу, как Уиндхэм. Никогда еще я не чувствовала этого столь остро, как теперь.

Николас взял мою руку в свою – сильную и теплую – и медленно поднес к губам. И я почувствовала, что этот поцелуй растопил лед, моя скованность пропала, и я улыбнулась.

– Продолжим, милорд? – услышала я свой собственный голос, и, к моему облегчению, он звучал уверенно и твердо.

– Непременно, – ответил он. Притянув меня ближе к себе, Николас повернулся к священнику.

– Начнем? – спросил тот.

Я подняла глаза на Николаса и увидела, как он кивнул.

Священник стоял перед нами с Библией в руках, на одной из страниц которой лежало тоненькое золотое колечко. Его звучный голос эхом отдавался от стен святилища, когда он произносил слова молитвы. Я слушала внимательно, повторяя каждый раз «аминь» вслед за священником.

Когда он закончил читать молитву, я почувствовала, что в церкви стало холоднее. Внезапно налетевший ветер взметнул сутану священника, под его порывом затрепетала моя юбка, всколыхнулись тонкие завитки волос, обрамлявшие лицо. Преподобный сделал паузу и оглядел неф, прежде чем спросить:

– Если кто-нибудь знает причину, почему этот мужчина и эта женщина не могут быть соединены в законном браке, пусть скажет об этом сейчас.

Я увидела, как Николас повернул голову к Брэббсу, и затаила дыхание.

Пальцы преподобного нервно теребили кольцо, лежавшее на Библии.

Шли секунды, казавшиеся мне долгими, как часы. Брэббс переминался с ноги на ногу, и уголком глаза я видела тонкую струйку пара, вырвавшуюся из его рта, когда он перевел дух.

– Очень хорошо, – сказал священник. Я с облегчением закрыла глаза.

После того как мы повторили свои брачные клятвы, Николас надел мне на палец кольцо и, пока священник произносил заветные слова: «Властью, данной мне от имени Господа Бога, объявляю вас мужем и женой!», он смотрел мне в глаза.

Осторожно закрыв священную книгу, преподобный улыбнулся моему мужу и добавил:

– Милорд, можете поцеловать свою жену. Кончиком холодного пальца Ник приподнял мою голову за подбородок. Он коснулся губами уголка моего рта, потом отстранился.

Предстояло подписать кое-какие документы… К тому времени, когда мы были готовы покинуть церковь, падал легкий снег. Мы стояли на ступеньках, ожидая кареты Уиндхэма. В нее была запряжена пара угольно-черных лошадей с лебедиными, красиво выгнутыми шеями, перебирающих тонкими ногами и нетерпеливо цокающих копытами. Черная карета остановилась у ступеней церкви.

Мой муж стоял рядом со мной. Облака, низко нависшие над нашими головами, бросали тень на лицо Николаса, и глаза его казались холоднее и темнее по контрасту с белой поверхностью холмов и долин, видных отсюда. Он натянул кожаные перчатки, потом посмотрел на меня.

– Леди Малхэм, – сказал он, – теперь вы можете распрощаться со своим другом.

Сердце мое отчаянно забилось, когда я повернулась к доктору Брэббсу. Вдруг мне показалось, что он выглядит старше, глаза его были печальнее, чем когда-либо прежде.

– Будь счастлива, – сказал он, но прежде, чем Брэббс успел обнять меня, Николас положил мне на плечо руку в перчатке и повлек меня за собой.

Сквозь туман и снег я видела открытую дверцу кареты. Милорд взял меня за руку и поддерживал, пока я, подхватив юбки, поднималась на подножку кареты.

Откинувшись на кожаные подушки, я бросила последний взгляд из открытой дверцы, прежде чем она захлопнулась. Я увидела Брэббса и Джима, направлявшихся к кабриолету доктора.

– Джим не поедет с нами, милорд?

– Нет, – последовал лаконичный ответ. Щелкнул кнут, и карета мягко покатила по заснеженной дороге. Я откинулась на спинку сиденья. Николас устроился напротив в расслабленной позе, слегка покачиваясь в такт движению экипажа.

– Итак, – сказал он, нарушая молчание, – что это значит – чувствовать себя леди Малхэм?

Я смотрела ему в лицо, рассчитывая увидеть признаки иронии, веселья, юмора, поддразнивания, но там этого и в помине не было. Вместо этого я встретила взгляд мрачных серых глаз и увидела глубокую складку между изогнутыми черными бровями.

– Я думаю, сэр, это потрясающее ощущение.

– Мне кажется, вам пора прекратить говорить со мной в этом угодливом тоне. Помните, мы теперь равны.

– Да, сэр, я хочу сказать, милорд, то есть да, Николас.

Я прикусила губу и подумала: мне предстоит нелегкий труд.

Взглянув снова в его ледяные глаза, я спросила:

– Сэр, я чем-то вызвала ваше неудовольствие?

– Что вы хотите этим сказать? Я выгляжу недовольным?

– Да, кажетесь. Похоже, что вас не радует наша свадьба. Вы сердитесь из-за Брэббса?

– Мне хотелось бы знать, что вас связывает с этим человеком.

– Он всего лишь друг. Давний друг семьи.

– Он мне не нравится.

– Мне жаль.

– Не хочу, чтобы вы продолжали с ним видеться, – упрямо сказал Николас.

У меня упало сердце.

– Но… но он мой друг. Я люблю Брэббса, как…

Внезапно в глазах его вспыхнул огонь. Он не дал мне договорить. Я видела, как дергается мускул у него на щеке, когда Николас сказал:

– Как моя жена, Ариэль, вы должны меня слушаться. Если я решу потащить вас, отбивающуюся и кричащую, на утес над бухтой и велю прыгнуть вниз, вы это сделаете. Вы меня понимаете?

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Я едва смогла сдержать приступ бешеного гнева.

– Нет, не понимаю! Да, вы мой муж, но не господин, если вы и в самом деле считаете меня равной себе. Если быть вашей женой означает день за днем жить под властью тирана, вы можете повернуть назад в Бернсалл. Мы расторгнем наш брак до того, как оба пожалеем об этом шаге.

Я сделала движение в сторону двери.

– Сядь! – приказал он.

Я снова попыталась дотянуться до двери.

Он схватил меня за руку и толкнул на сиденье.

Шум колес экипажа и стук копыт производили какой-то странный, жутковатый призрачный звук, отдававшийся эхом от стены тумана, клубившегося вокруг нас. Николас не двигался и даже, кажется, не мигал, и, должно быть, обдумывал мои слова. Потом, глубоко вздохнув, он снова расслабленно развалился на сиденье и расстегнул сюртук.

– Тебе нравится кольцо? – спросил он. Голос его был все еще напряженным, но ледяной тон сменился обычным.

Мои же нервы все еще были на взводе. Инстинктивно я сжала пальцы правой руки, так что они прикрыли обручальное кольцо.

– Да, нравится, – ответила я резко. Угол его рта чуть приподнялся:

– Оно принадлежало моей бабке с материнской стороны. Я вижу, оно тебе велико.

– Немного. – Я покрутила его – оно свободно болталось на пальце.

– Я распоряжусь, чтобы его переделали по твоему размеру. Если, конечно, ты не настаиваешь, чтобы мы вернулись в Бернсалл, чтобы аннулировать наш брак. Если ты действительно этого хочешь, я не стану препятствовать.

Я не ответила. В эту минуту я сама не знала, чего хочу.

Николас смотрел в окно, погруженный в свои мысли. Его красивое лицо было частично скрыто тенью, подбородок, рот и нос едва видны, но высокие скулы были освещены скудным дневным светом, а глаза казались темными и серьезными. Я оцепенела от изумления, когда он принялся тихо, но глубоким и мелодичным голосом декламировать:

Я думал, ты, моя любовь, Как лунный свет в долине, Я думал, ты бела, как снег, На грозовой вершине. Я думал ты, как светоч дня, Из бездны смотришь на меня, Как путеводная звезда, Что светит мне всегда.

Он заглянул мне в глаза и улыбнулся:

– Это старая ирландская любовная песня.

– Знаю.

– Я почему-то так и думал, что ты отчасти ирландка.

– Да, – подтвердила я, – моя мать была из Ирландии.

– Об этом нетрудно догадаться. Тебя выдают глаза и волосы… Иди сюда, Ариэль. Иди сюда, я не причиню тебе зла.

Я не двинулась с места, и он сжал губы и помрачнел.

– Ладно, мне жаль, что я ударил твоего друга. Тебя это примиряет со мной?

– Отчасти.

Николас переплел свои длинные сильные пальцы, откинул голову на кожаную подушку и стал смотреть на потолок кареты.

– Признаю, что моя реакция была слишком бурной, потому что твоим другом оказался Брэббс. Но иногда, Ариэль, я не властен над своими поступками. Мне жаль. Ты ведь знала это до того, как согласилась выйти за меня замуж. Я предупреждал тебя.

Я продолжала смотреть на свое обручальное кольцо, тускло поблескивающее во мраке кареты, потом прошептала:

– Да, ты предупреждал меня.

Он поднял голову, и волна темных волос упала ему на лоб до самых глаз.

– Жалеешь? – спросил он.

– По правде говоря, я мечтала о дне своей свадьбы и представляла его совсем другим.

Внезапно Николас подался ко мне и заключил мое лицо в ладони.

– Я заставил тебя плакать, – сказал он с горечью. – Прости, дорогая…

Подвинувшись ко мне, он обнял меня рукой за талию и посадил себе на колени. Он продолжал держать меня за подбородок и хмурился.

– Мне жаль, что я обидел тебя. Неужели ты думаешь, что я причинил тебе боль намеренно? Ну? Ответь мне, черт возьми, и перестань дрожать, как воробышек со сломанным крылышком в когтях у кошки.

Он нежно отклонил мою голову назад, и мое сердце снова заныло сладкой болью, томлением любви. Склонив голову, Николас легонько коснулся поцелуем моих губ один раз, потом еще, потом завладел моими губами полностью. Прижимаясь к нему, я чувствовала, что тело мое расплавляется, я покорно раскрыла навстречу ему губы, позволяя его языку вторгнуться в мой рот. Он сжал меня с такой силой, что я с трудом могла вздохнуть.

Мой муж! Я молча повторяла эти слова, и это приводило меня в экстаз, слова эти будили во мне большую страсть, чем его поцелуи. Я дрожала, но теперь уже не от страха, а от предвкушения.

Продолжая держать меня за плечи, он поднял голову и заглянул мне в глаза.

– Знаешь, – начал он, и голос его был глухим от желания, – что, когда мы недавно занимались любовью, для меня это было как первый раз в жизни. Боже мой, с тех пор я не переставал желать тебя. Я желаю тебя и теперь.

Я почувствовала его руку на своей спине, расстегивавшую корсаж моего платья. Он спустил платье с моих плеч и груди, потом совсем сорвал его с меня, полностью обнажив мои груди, и теперь ласкал их.

Он нежно потирал мои соски, и я закрыла глаза, чувствуя, как восприимчивая плоть отзывается на ласку, набухает и твердеет, отвечая желанием на желание.

– Милорд, – сумела наконец выдавить я, – вы думаете, это разумно?

– И разумно, и необходимо, – пробормотал он, – крайне необходимо.

Николас зарылся лицом в мою грудь, губы его отыскали отвердевший сосок, и он принялся медленно, круговыми движениями ласкать его. Незаметно для меня он изменил мою позу так, что я оказалась сидящей верхом у него на коленях. Николас раздвинул ноги, и я почувствовала, что его потребность во мне именно сейчас велика, – рука его скользнула мне под юбку, и он принялся ласкать меня.

Сначала я попыталась освободиться, но магическое движение его пальцев оказало свое действие, и я, сама того не желая, прижалась к нему сильнее, и бедра мои ритмически задвигались, отвечая на его ласки. Рассудок мне изменил, оттесненный бурно нараставшим во мне желанием.

– Теперь это ваш супружеский долг, леди Малхэм, – сказал Николас и, поймав мою руку, прижал к своему паху.

Мои пальцы принялись расстегивать пуговицы на его панталонах одну за другой, и когда я освободила его от них, приподнялась на коленях и, приняв по возможности удобное положение, двинулась ему навстречу и приняла его. Его руки вцепились в мое платье и волосы. Продолжая зарываться лицом в мою грудь, он сильно задвигался, и его порывистый вздох был глухим, как и низкий горловой звук, похожий на рычание. Потом руки его оказались под бархатной юбкой моего свадебного платья. Николас охватил пальцами мои ягодицы и с силой прижал меня к себе, заставляя меня двигаться вверх и вниз, пока оба мы естественно не достигли уже знакомого нам ритма.

Я ощущала его в себе твердым, как сталь, и нежным, как бархат, он наполнял меня, и каждое движение его бедер приводило меня в экстаз, доводило почти до безумия, пока я не потеряла всякое представление о реальности, забыла о приличиях и отдалась наслаждению полностью, неосознанно стараясь так же дать наслаждение ему.

Наше напряжение нарастало. И с каждым его движением внутри моего тела я чувствовала приближение к вершине наслаждения. Это было похоже на муку, на пытку, нараставшую, и он, должно быть, чувствовал то же, пока голова его не опустилась на подушку сиденья, и я заметила, что глаза его были закрыты, а лицо неподвижно, и на нем была запечатлена такая же мука, как, вероятно, и на моем.

Мои руки цеплялись за его волосы, мои пальцы комкали тонкий батист его рубашки, я рвала ее в клочья ногтями, стонала и бурно двигалась, пока мы оба одновременно не пересекли заветную границу. Волны наслаждения омывали нас, мы по спирали поднимались вверх и вверх, до самых звезд, и каждый из нас испустил крик, и наконец мы оба, обессиленные, опустошенные, полностью истощившие свои силы, остались лежать в объятиях друг друга, и еще долго их не размыкали.

Какое-то время мы продолжали обнимать друг друга, удовлетворенные только близостью друг к другу, только тем, что мы держали друг друга в объятиях, и еще не в силах были отстраниться один от другого. Здесь мы находились в одиночестве, отделенные от безумия внешнего мира. Здесь, внутри кареты, царило только безумие нашей любви друг к другу, столь сильной, что она походила на отчаяние. Голова моя покоилась на плече моего мужа, его сильные руки обвивали меня, я закрыла глаза, позволив себе отдаться мерному покачиванию экипажа, умерявшему мое лихорадочное состояние.

Возможно, мы оба задремали. Когда я открыла глаза, то обнаружила, что Николас уже оправил на мне платье и застегнул пуговицы корсажа. Вдыхая мужественный запах его тела, я подняла голову и встретилась с ним взглядом. Сначала взгляд его показался мне суровым, и сердце мое забилось от страха. Потом губы его сложились в улыбку, и глубоким, низким, мягким, как бархат, голосом он сказал:

– А знаешь, мы не поедем назад в Бернсалл, чтобы расторгнуть наш брак.

– Знаю.

– Ты моя.

– Да.

– На радость и горе.

– Клянусь!

– Ты все еще любишь меня?

– Люблю!

– Тогда скажи это еще раз и повторяй как можно чаще.

– Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить, – пообещала я серьезно.

Николас приподнял мое лицо обеими руками. Глаза его сверкали и буквально пожирали меня.

– Поклянись в этом.

– Клянусь!

Карета остановилась. Мы услышали, как кучер спрыгнул на землю.

Николас с силой сжал мою руку и сказал:

– Мы дома.