Электронная библиотека » Кэтрин Уэбб » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Незаконнорожденная"


  • Текст добавлен: 17 августа 2016, 16:40


Автор книги: Кэтрин Уэбб


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Пташка по очереди выдвигала ящики стола, вороша их содержимое. Бумаги, журналы, счета, расписки, военные донесения. Небольшие вещицы вроде увеличительных стекол и пинцетов и какие-то другие штуковины, назначения которых она не понимала. Один ящик был наполнен маленькими металлическими детальками – винтиками, зубчатыми колесиками, болтами, крошечными веретенцами. Когда Пташка его открывала, он забренчал, словно сундук с монетами; она нахмурилась и замерла, прислушиваясь, не раздаются ли на лестнице какие-нибудь звуки, свидетельствующие о приближении Джонатана. Сердце у нее колотилось, и его удары отдавались в ушах, напоминая звуки шагов. Тем не менее она продолжала поиски, пока не исследовала содержимое ящиков полностью, но не обнаружила ни шкатулки из розового дерева, ни связки писем. Чертыхнувшись, Пташка перешла к полкам, заставленным книгами и странными приборами, а также стеклянными банками с разными заспиртованными диковинами, которые так пугали Доркас.

Джонатан приобрел их несколько лет назад. В то время он пристрастился ходить в больницу на вскрытие человеческих трупов – несмотря на то, что его мать называла это мерзостью, – и водил дружбу с одним из докторов, которых она присылала его осматривать. Тот заинтересовал Джонатана своими темными теориями относительно вскрытия черепа живых пациентов. Тогда-то и начали появляться эти сосуды, наполненные спиртом, в каждом из которых плавало что-то непонятное. Двухголовый поросенок, белесый и весь сморщенный. Нечто серое, изборожденное извилинами и состоящее из двух половин, соединенных перемычкой; эта штука казалась Пташке похожей на огромный гриб, один из тех, которые иногда вырастали на заливных лугах поблизости от Батгемптона. В одной из банок было заключено крошечное существо, которое походило бы на ребенка, если б не огромная голова на тщедушном тельце и не темные тени вместо глаз по обе стороны от прозрачного носика. Когда девушка принялась шарить за банками, жидкость в них заплескалась, и по ее коже побежали мурашки. Ей не хотелось думать о том, откуда взялось все, что находится в банках, и как оно будет пахнуть, если открыть крышки.

Потом, прямо у нее под ногами, раздался легко узнаваемый звук хлопнувшей двери гостиной, за которым последовало цоканье каблуков по каменному полу вестибюля. В отчаянии Пташка вернулась к столу и принялась рыться в лежащей на нем куче разрозненных бумаг и всякого мусора. Там оказался скальпель, и она уколола палец о его острие, оставив на лезвии капельку крови. Затем Пташка услышала стук сапог, ступающих по ступеням на лестнице. И тут она увидела этот листок. Письмо, только одно. Незапечатанное, мятое, с надорванными краями. Пташка сунула его в карман и опрометью бросилась в спальню, и когда Джонатан Аллейн вошел в кабинет, она уже взбивала стеганое пуховое одеяло. Пташка затаила дыхание. У двери он остановился, словно пытаясь определить, что в комнате изменилось, затем повернул голову в сторону окон с их открытыми ставнями и поднятыми рамами. Пташка ожидала, что Джонатан рявкнет, чтобы она все закрыла, но, к ее удивлению, он медленно подошел к изогнутому окну эркера и остановился перед ним, глядя прямо перед собой, на дождливое осеннее небо.

Пташка собрала немытые тарелки и бокалы, пустые бутылки, грязную одежду. Вылила нечистоты из ночного горшка, подмела пол и протерла мебель, вставила в канделябры новые свечи, положила в камин дрова и разожгла огонь. И все это время она ощущала в кармане юбки письмо, которое грозило зашелестеть и таким образом выдать ее с головой. Мучительно хотелось поскорее уйти и прочесть его, спрятавшись в каком-нибудь укромном уголке. Закончив с уборкой, Пташка уже собиралась выскользнуть на лестницу, но помедлила, остановившись у двери. Ее снедало любопытство, почти такое же сильное, как желание прочитать украденное письмо. Пташка тихонько подошла к Джонатану и встала позади него. Он так и стоял, не двигаясь, перед открытым окном, опустив руки.

– Сэр? Вы хотите, чтобы я закрыла ставни? – спросила она.

Джонатан не ответил. Пташка зашла сбоку и всмотрелась в его лицо. Глаза были закрыты, и он дышал так медленно и глубоко, словно спал. Но разве можно спать стоя? Пташка не была в этом уверена. Влажный ветер, проникавший через окно, шевелил его волосы и грязные концы шейного платка. Пахло влажной травой, сырым камнем и грибами – короче, глубокой английской осенью. Было холодно, и кожа на ее руках покрылась мурашками, но лицо Джонатана оставалось безмятежным. Пташка тут же вспомнила о десятке способов разбудить его, разозлить, вывести из себя. Но она не прибегла ни к одному из них: ей надо было прочитать письмо, причем тайно, чтобы никто не помешал. Поэтому Пташка тихо выскользнула из комнаты и пошла вниз, в угольный погреб.

* * *

Когда дверь парадного крыльца дома Аллейнов захлопнулась, вышедшая на улицу Рейчел вздрогнула и набрала полную грудь свежего холодного воздуха. Было слышно блеяние далеких овец на выгоне позади Полумесяца и монотонное бренчание колокольчика на баране-вожаке, увлекающем за собой стадо. Если закрыть глаза, то могло почудиться, что она находится где-то за городом – например, вблизи Хартфорд-Холла, в дальнем конце длинной и прямой как стрела дубовой аллеи, проходящей через весь парк. На мгновение ей захотелось оказаться там и отправиться на прогулку – такую беззаботную, словно ее не ждут ни старая жизнь в Хартфорде, ни новая в Бате, в качестве миссис Уикс. Эта мысль ее озадачила. Она открыла глаза и оказалась в реальности, с тяжелым чувством в груди. Ее вторая встреча с Джонатаном Аллейном выбила ее из колеи почти так же, как и первая. Правда, сейчас обошлось без насилия и без риска для жизни, но результат оказался еще менее приятным: если в прошлый раз она уходила уверенная, что никогда больше не вернется, то теперь ее попросили приходить сюда регулярно. В горле было сухо, словно в него напихали старых газет. В голове ощущалась странная легкость, и мысли отказывались подчиняться. Войти в дом у нее за спиной было все равно что оказаться вне времени и пространства, все равно как войти в мир, где привычные правила больше не действовали и могло произойти все, что угодно. Это было так изнуряюще. Чтобы удержать равновесие, она положила руку на перила и принялась наконец спускаться по ступеням.

Ее взгляд привлекло какое-то движение внизу, в маленьком дворике. Она опустила глаза и увидела ту самую рыжеволосую служанку, идущую от угольного погреба к черному ходу.

– Эй, постой! – позвала ее Рейчел.

Девушка замерла и с виноватым видом оглянулась через плечо. Увидев Рейчел, она широко распахнула ресницы.

– Что вы… – начала незнакомка, но затем закрыла рот и двинулась вперед, явно намереваясь уйти.

– Подожди! – крикнула Рейчел. Она наклонилась через перила, чтобы лучше разглядеть девушку, и теперь окончательно уверилась, что та, несомненно, побывала в «Голове мавра» в день ее свадьбы. – Я должна тебя поблагодарить, – сказала она.

При этих словах девушка повернулась к ней.

– Поблагодарить меня, мадам? – спросила она.

– Да. Ведь это ты… заставила мистера Аллейна меня отпустить, когда я впервые встретилась с ним на прошлой неделе. Разве нет?

Вид у служанки был смущенный, и она поколебалась, прежде чем ответить.

– Ага, я, мадам.

– Так, значит, ты за нами подсматривала? И подслушивала? – продолжила Рейчел, но не получила ответа. – Но это не важно. Я рада, что ты это делала. И что была там. Спасибо за помощь.

– Всегда готова к услугам, мадам, – небрежно бросила девушка и повернулась, снова намереваясь уйти.

– Погоди… не тебя ли я видела в «Голове мавра»? Несколько недель назад, в день, когда я вышла замуж? Разве не ты подала нам вино?

Служанка отвернулась с очень сердитым видом, и Рейчел поняла, что не обманулась.

– Вы, верно, ошиблись, миссис Уикс, – сказала девушка мрачно.

Рейчел не стала добиваться признания. Она была достаточно уверена, что не обозналась, хотя и не могла объяснить, почему это для нее так важно.

– Не скажешь ли, как тебя зовут?

И снова служанка колебалась, прежде чем ответить.

– Пташка, – сказала она и добавила: – Мне нужно идти, мадам. У меня здесь много работы.

– Ладно, еще раз благодарю, Пташка! – крикнула Рейчел вслед девушке, когда та уже исчезла за дверью.

«Она назвала меня миссис Уикс. Значит, она тоже хорошо знает, кто я».


Ричарда она застала в винном погребе на Эббигейт-стрит. С наступлением осени муж поставил посреди него небольшую жаровню, в которой постоянно горели угли, чтобы вино хранилось при не слишком низкой температуре. В помещении, помимо обычного запаха заплесневелого дерева и опилок, слегка пахло золой и дымом. Это было до странности спокойное место, хотя и недостаточно освещенное. Ричард занимался тем, что переливал белое вино из бочонка в ведро. От его содержимого исходил острый уксусный запах, от которого Ричард морщил нос. В скудном свете, едва проникающем через окно, его волосы тускло поблескивали. Он закатал рукава, и было видно, что кожа на его руках гладкая и загорелая. Рейчел немного понаблюдала за ним, завороженная его плавными движениями и мягким, рассеянным выражением лица. Похоже, она теперь видела в нем нечто такое, за что его действительно можно было полюбить. Рейчел сделала долгий, медленный вдох и попыталась раздуть этот маленький огонек.

– Ну, как дела, мистер Уикс? – приветствовала она мужа.

Ричард поднял голову и с улыбкой посмотрел на жену.

– Что-то не так, моя дорогая?

– Все хорошо. Я только хотела рассказать о недавнем посещении Лэнсдаунского Полумесяца.

– Вот как? – отозвался Ричард и добавил к вылитому из бочонка вину молока. Затем он бросил в него горсть соли, горсть рисовых зерен и начал размешивать получившуюся смесь длинной палкой. Рейчел смотрела как зачарованная.

– Что ты делаешь с этим вином? – спросила она.

– Оно испортилось, – скривился Ричард. – Вся эта партия испанского вина на вкус похожа на лошадиную мочу. Такая обработка пойдет ему на пользу. Еще несколько дней, и это пойло можно будет продавать.

– А разве молоко не свернется? Скажи, если оно скиснет, разве вино не станет еще хуже? – спросила она.

Ричард покачал головой:

– Оно отстоится. Сама потом увидишь. А теперь расскажи о визите к Аллейнам.

В погребе было тихо, слышался лишь плеск вина и негромкое постукивание палки. Рейчел присела на угол одного из стеллажей и принялась носком туфли чертить на покрывающих пол опилках какой-то узор.

– На этот раз мистер Джонатан Аллейн спустился в гостиную, чтобы поговорить с матерью и со мной, – сказала она.

– Правда? Это хорошо, да, хорошо. Значит, он не так уж тяжело болен?

– Возможно, так и есть. Или болен, но не все время. Однако он сильно хромает.

Рейчел не сказала, что он выглядит как ходячий мертвец, напоминая покойника и бледностью кожи, и ее нездоровым оттенком, а еще тем, что его глаза блестят, точно стеклянные, и кожа туго обтягивает кости рук и скулы на лице. Она не сказала, что его вид заставил ее содрогнуться.

– И что он сообщил на этот раз?

– Он извинился за… дурное поведение во время нашей последней встречи. Сказал, что в тот день страдал от невыносимой головной боли и что время для знакомства было выбрано неудачно.

В тот момент Джонатан Аллейн холодно глянул на мать, и, несмотря на всю мягкость высказанного упрека, в его глазах блеснул гнев – застарелый и глубоко запрятанный. Когда же он снова посмотрел на Рейчел, на его лице промелькнуло… что-то. Что-то такое, чего она не ожидала увидеть и в чем не была уверена. Легкий намек на неловкость, почти робость. Он заявил, что плохо помнит, о чем они разговаривали в тот день, и что потом у него на лбу появился синяк – он забыл, каким образом, – но перед его глазами до сих пор стоит картина, как она в спешке убегает из комнаты. При этом его лицо исказила судорога, и рот скривился от досады.

– А что было дальше? Что сказала миссис Аллейн? – спросил Ричард, все еще работая палкой.

Воздух в подвале постепенно насыщался странным и неприятным запахом вина, смешанного с молоком.

– Как долго нужно мешать эту бурду? – поинтересовалась Рейчел.

– Полчаса или больше, чтобы как следует схватилось. Ну, так что там с миссис Аллейн.

– Ее чрезвычайно утешило, что сын спустился в гостиную и стал пить с нами чай. – Рейчел не стала говорить, что радость миссис Аллейн, увы, казалась хрупкой и в любой момент грозила обернуться нервическим приступом, c увещеваниями и мольбами о прощении. – Мы беседовали о том, что каждого из нас увлекает. Я, например, рассказала о своей любви к поэзии и чтению… Мистер Аллейн согласился, что для страждущей души чтение способно и впрямь оказаться целебным бальзамом. Он также объявил о своем интересе к философии и выразил сожаление, что в последнее время не может много читать.

– Вот как? И почему?

– Это заставляет его слишком сильно напрягать зрение, отчего головные боли у него возвращаются. Он находит, что может сконцентрироваться лишь для чтения одной страницы печатного текста.

Она замолчала, вспомнив, как в доме Аллейнов во время такой же паузы в разговоре Джозефине пришла в голову неожиданная мысль, похожая на робкий лучик надежды. «А не смогли бы вы… – начала она, и Рейчел тотчас поняла, что ей сейчас предложат. – А не смогли бы вы, миссис Уикс, приходить и читать моему сыну? Время от времени? У вас приятный голос и четкая дикция…» Лицо миссис Аллейн просияло, а Джонатан выглядел обескураженным. Рейчел сглотнула, но мать с сыном смотрели на нее такими умоляющими глазами, что готовые вырваться слова отказа замерли у нее на губах. Какое-то мгновение она не могла прийти в себя от удивления, вызванного тем, что столь знатная семья так скоро приняла ее в свой ближний круг. Ее, жену виноторговца. Однако затем, моргнув, миссис Аллейн добавила: «Конечно, миссис Уикс, вы получите вознаграждение за потраченное время». Так, значит, все-таки наемная служащая – гувернантка, приставленная к взрослому человеку, компаньонка для инвалида. Рейчел увидела в этом знак неуважения, даже ощутила нечто вроде обиды. Ей словно грубо указали на ее место: она им не ровня и от нее нельзя ожидать, что она станет дарить им свое время бесплатно, из чувства дружбы.

– Короче, меня попросили приходить, чтобы читать ему вслух. Иногда… Миссис Аллейн обещала мне платить за потраченное время. Но я подумала… подумала, что, наверное, лучше от этого отказаться.

– Отказаться выполнить ее просьбу?

– Отказаться от денег, мистер Уикс. Я полагаю, никто не сможет подняться высоко по общественной лестнице, если начнет с того, что станет прислуживать тем, кто стоит на ней выше, – сказала Рейчел. – Лучше не получать платы и тем самым проявлять милосердие. Лучше быть… другом… а не находиться в услужении.

Какое-то время тишину в погребе нарушали только плеск вина и постукивание палки.

– В том, что ты говоришь, Рейчел, есть доля правды, – произнес наконец Ричард. – Но… то, что тебя приглашают одну, а не нас обоих, и не один раз, а постоянно, уже говорит о том, как в этом доме нас воспринимают. Ясное дело, все это время миссис Аллейн собиралась тебя нанять, чтобы ты помогала ее сыну. Если бы это было обычное приглашение в гости, то почему меня не позвали вместе с тобой?

Рейчел ничего не ответила. Она не предполагала, что Ричард так трезво оценивает их положение. Видимо, при всей его готовности карабкаться наверх, он тем не менее не допускал, что Аллейны могут быть ему ровней.

– Да и по правде сказать… дополнительный доход нам тоже не помешает, – добавил он.

– Вот как? Но я думала, твои дела…

– Они идут в гору, но растут и наши… издержки.

– Какие издержки, мистер Уикс? – осторожно спросила Рейчел.

Ричард отвернулся. Он нахмурился, и было видно, что ему неловко об этом говорить.

– Лишние домашние расходы, которые нам приходится нести… еда, твои новые наряды, и… вообще всякая всячина, – пробормотал он, стараясь не встречаться с ней взглядом.

«А еще деньги, которые ты тратишь на выпивку и карты», – подумала Рейчел, почувствовав, как ее лицо заливает румянец от злости, что муж винит в нехватке денег лишь ее одну.

– Ну что ж, тогда, пожалуй, мне следует согласиться. Я не хочу пробивать брешь в твоих финансах, дорогой.

Она встала, разгладила сзади юбку и направилась к лестнице.

– Рейчел, – позвал ее Ричард.

Она обернулась, ожидая, что он извинится или выразит благодарность.

– Не забудь сказать мне, сколько она намерена тебе платить, когда об этом узнаешь.


Рейчел набрала воды в чайник, поднялась на кухню, где поставила его на плиту быстрым, сердитым движением. Ей было понятно, что жена работающего человека должна получать плату за услуги, оказываемые богатому семейству, но, по правде сказать, она так хотела навсегда распрощаться с необходимостью зарабатывать деньги. Ее мечтой было целиком посвятить себя обязанностям жены, не больше и не меньше. На самом деле Рейчел злилась не столько на мужа, сколько на себя – как она могла оказаться такой наивной и решить, будто ее пригласят в гости как равную, хотя ни о каком равенстве и речи быть не может? А еще ей было страшно. Когда Рейчел начинала думать о том, что ей придется снова войти в комнаты Джонатана Аллейна и остаться с ним наедине, ее сердце билось учащенно, а мысли путались. Слишком свежим было воспоминание о руках, сдавивших ее шею, об их железной хватке. Она не была уверена в том, что сможет заставить себя это сделать, несмотря на то что во время их второй встречи он вел себя спокойнее. Кроме того, когда они, мать и сын, смотрели на нее, то видели совсем другую женщину, ее зеркальное отражение. Точно ли им нужно чтение, а не лицо пропавшей Элис? Под пристальным взглядом Джонатана Рейчел чувствовала себя неуверенно и не знала, как ей себя вести и что говорить. Ей представлялось, будто все ею сказанное звучит лживо, чудилось, будто ей есть что скрывать, хотя это было вовсе не так. Ничто больше не казалось ей простым и естественным, даже дыхание. Воздух комом вставал у нее в горле, превращая Рейчел в бессловесное существо. «Он любил Элис Беквит, у которой было такое же лицо, как у меня. И он может мне о ней рассказать». Именно это обстоятельство, больше чем какое-либо другое, и побуждало ее вернуться.

Рейчел заварила чай, а затем подошла к окну и стала смотреть на город. На севере, на холме, виднелся Лэнсдаунский Полумесяц. Она даже могла разглядеть эркер на фасаде дома Аллейнов и указать, где находятся окна комнаты Джонатана. Он же, напротив, не сумел бы разглядеть дом Уиксов на Эббигейт-стрит – его было практически невозможно отыскать среди нагромождения зданий старого Бата. Как точно это отражает их место в жизни, думала Рейчел. Аллейны – аристократы, но живут на отшибе. Они на виду, но одиноки. А вот она с мужем является частью того человеческого моря, которое затопило речную долину в самом сердце города. Рейчел не верилось, что мужчина способен столько времени оплакивать измену любимой – в течение двенадцати долгих лет. И действительно ли утрата Элис была истинной причиной нездоровья Джонатана Аллейна?

Помимо воли в памяти Рейчел всплыл образ рыжеволосой служанки со странным птичьим именем. «Она ко мне обратилась как к миссис Уикс, а стало быть, меня знает, и это именно ее я видела в таверне во время нашего свадебного пира». Рейчел сперва тщетно пыталась сообразить, почему это так ее тревожит, но потом вспомнила: ту девушку столь же поразила ее внешность, как миссис Аллейн и Джонатана. «Взглянув на меня, она тоже увидела Элис. Она хорошо ее знала». Рейчел безумно захотелось выведать у нее все о девушке, на которую она так похожа и которая навлекла на себя позор, бросив любимого. Похожая на эхо далекого голоса тень, блуждавшая где-то на задворках сознания Рейчел с тех пор, как та впервые услышала имя Элис, теперь обрела более отчетливые очертания и казалась живой. Рейчел ощущала ее присутствие, ей стало казаться, что иногда она мельком подмечала ее краешком глаза, как это случается с отражениями в зеркалах, но всякий раз Рейчел боялась обернуться и посмотреть, потому что знала: видение тут же исчезнет, а ей так хотелось, чтобы оно было рядом. Чтобы она была где-то рядом. Неужели такое возможно?

* * *

11 января 1809 г., Корунья[48]48
  Корунья (точнее, Ла-Корунья или А-Корунья) – крупный город и порт на северо-западе Испании, в Галисии. В 1809 г. был оккупирован французской армией Наполеона и освобожден английской армией генерала Джона Мура.


[Закрыть]
, Испания.

Моя дорогая Элис!

Сам не знаю, что тебе написать, моя любимая. Впрочем, я, по правде сказать, насилу могу это делать. От холода пальцы так закоченели, что я едва вожу по бумаге пером. Мы наконец добрались до побережья и находимся в Корунье, но кораблей здесь нет. Предполагалось, что они будут нас ждать, но вместо них мы видим лишь морской горизонт. Он невообразимо широк, и это особенно впечатляет после того, как мы столько времени провели на марше, глядя лишь себе под ноги. Французы преследуют нас по пятам. Возможно, нам предстоит с ними драться здесь – и это притом что мы уже много недель голодаем и замерзли едва не до смерти. На сердце у меня тяжело, моя любимая, и только мысль о тебе заставляет его биться по-прежнему. Сулейман мертв. Храброе, доблестное и благородное создание. Ох, как это меня печалит! Не могу даже помыслить о том, чтобы описать тебе то, как он погиб, – скажу лишь, что это было ужасной, страшной несправедливостью, поскольку он проделал с нами весь путь через горы, тогда как многие пали или просто отказались идти дальше. Он был самым стойким, самым храбрым существом из всех, кого я знал, и у меня не было более верного друга, чем он, – помимо, разумеется, тебя, дорогая Элис.

Признаюсь, я малодушно пал духом. Но в конце концов мы все же добрались до берега, хотя в течение нескольких недель казалось, что этого не случится. Солдаты в ужасном состоянии. Они исхудали, истощены, изнурены болезнями и обморожены. Во время марша через горы мы теряли их тысячами. Я был свидетелем… Нет, нельзя описывать то, что мне довелось увидеть, потому что я не хочу причинять тебе боль. Но я видел и делал такие вещи, воспоминания о которых станут преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Да, я делал страшные вещи, моя дорогая. Я совершил то, о чем никогда не смогу тебе рассказать. На моем сердце лежит пятно стыда; боюсь, ты это почувствуешь и перестанешь меня любить. А тогда я умру, Элис. Непременно умру. Страх не отпускает меня. Страх, что я тебя не достоин. И это даже не страх, а уверенность. Но я больше не хочу об этом писать и лишь надеюсь, что ты сможешь меня простить. Ты самая нежная, самая лучшая из всех, кого я знаю. Сможешь ли ты простить того, кто оказался слабее тебя? Того, кто согрешил? Испанцы называют нас «карачо». Это слово означает что-то плохое. Оно бранное. И эту кличку мы заслужили. Надеюсь, мне удастся переправить тебе это письмо. Я страстно желаю тебя увидеть или хотя бы получить от тебя несколько слов.

Преданный тебе,

Джонатан Аллейн.


Постскриптум, 13 января. Корабли все-таки прибыли, Элис. Так что часть пути это письмо проплывет вместе со мной. Я отправлю его после высадки. Кажется, мы направляемся в Брайтон. Если все сложится хорошо, наше морское путешествие продлится две недели. До скорой встречи. Когда я написал эти слова, душа моя возликовала.


Маленький листок, на котором было написано письмо, выглядел мятым и грязным, словно побывал в руках кузнеца. Убористые строчки, заползающие на поля, написанные неразборчивым почерком Джонатана, едва можно было прочесть. В нижнем правом углу остался отпечаток пальца, измазанного в чем-то красновато-коричневом, и Пташка постаралась его не касаться, когда взяла письмо в руки. Конечно, это послание следовало положить обратно на стол как можно скорее. Лучше всего тем же вечером, когда она понесет Джонатану поднос с ужином. Если бы мистер Аллейн заметил, что оно пропало, или догадался, что она его взяла, он мог ее выгнать со службы, невзирая на давнее знакомство. Тогда бы она ничего не добилась, да и податься ей было бы некуда. А ведь когда она увидела дату, которой было помечено письмо, руки у нее затряслись и в горле пересохло.

«Наше морское путешествие продлится две недели», – написал он тринадцатого января. А Элис пропала восьмого февраля 1809 года. Именно тогда для Пташки оборвалась счастливая пора ее жизни и началась нескончаемая череда невыносимо долгих, тяжелых дней. Еще утром восьмого февраля все казалось таким, каким должно быть. А потом последовали унижения, страх, горе и злость. Иными словами, жизнь превратилась в сплошной ад. Восьмого февраля 1809 года. А на следующее утро у ворот фермы появился Джонатан. Невменяемый, мрачный, он казался призраком прежнего юноши, живым мертвецом. В его диких глазах блуждал странный огонь, они источали ярость, отчаяние, чувство вины. «Прекрасное алиби – требовать встречи с девушкой, которую ты убил». На рассвете восьмого февраля Элис ушла из дома одна. Явно на свидание с Джонатаном. Пташка это знала, она была уверена в этом не меньше, чем в том, что у нее над головой небо, а под ногами земля. Элис ушла встречать Джонатана и не смогла вынести его почерневшей души либо рассказа о тех ужасных поступках, о которых он упоминал в письме и которых стыдился. За это он ее убил. Пташка закрыла глаза, чувствуя, как в ней поднимается волна ненависти и горького разочарования, терпеть которые нет никакой возможности. Само по себе письмо не рассказало ей ничего нового и вины Джонатана доказать не могло. Стиснув зубы, она сунула его в карман.

Сулейман. Это имя говорило ей о многом. Она даже помнила, как услышала его впервые, а затем произнесла несколько раз, стремясь поскорее заучить. Немногие слова из ее словаря имели столь ясное происхождение. Сулейманом звали коня Джонатана. Она впервые его увидела и услышала эту кличку в один из последних летних дней 1807 года, то есть за год до того, как Джонатан отправился в Португалию сражаться с французами. Она вспомнила, как сидела с Элис на луговой траве у реки, считая шмелей и синекрылых стрекоз с узкими тельцами, похожими на покрытые голубой эмалью штопальные иглы. Затем они услышали, как завздыхали коровы, встревоженные топотом приближающейся лошади, скачущей легким галопом. Джонатан улыбнулся им и натянул поводья, чтобы остановиться, отчего его конь резко выдохнул через трепещущие ноздри. Пташка вскочила на ноги и попятилась, а конь заржал и поднялся на дыбы, словно тоже испугавшись. Элис просияла от восхищения. Она бесстрашно подошла к коню и успокаивающе погладила его по холке. Шея животного выгнулась дугой, и под шкурой, сияющей, как полированное дерево, рельефно проступили мышцы и жилы.

– Спокойно, дружок. Это всего-навсего Пташка, и она тебя не обидит, – пробормотала Элис, а затем воскликнула: – О Джонатан! Какой он великолепный! Как его зовут?

– Его имя Сулейман, – отозвался Джонатан, и они разом рассмеялись.

– Чего тут забавного? – сердитым голосом спросила Пташка, которая злилась на себя за то, что испугалась лошади.

– Сулейман Великолепный[49]49
  Сулейман Великолепный (1494–1566) – десятый султан Османской империи, правивший с 1520 г., халиф с 1538 г.


[Закрыть]
, – проговорила Элис таким тоном, словно это объясняло все.

Пташка нахмурилась. Джонатан спешился и принялся излагать Элис родословную Сулеймана, так что Пташка заскучала, перестала слушать и подошла ближе к коню – так близко, как только осмелилась. Он не был похож на крестьянскую лошадку или на одного из тех приземистых тяжеловозов, которые, грузно ступая, каждый день тянули огромные баржи неподалеку от их фермы. Он отличался даже от той серой кобылы, на которой Джонатан ездил до сих пор. Сулейман был ярко-гнедым, имбирно-коричневого окраса, а ноги и нос – глянцево-черными. Грива и аккуратно подрезанный хвост, который имел в длину не более шести дюймов[50]50
  Шесть дюймов – 15,24 см.


[Закрыть]
, тоже были черными. Сулейман резкими движениями бил хвостом направо и налево, пытаясь достать до боков и отогнать мух; и то, что ему это не удавалось, заставляло его нервничать еще сильнее. Пташка робко протянула руку и коснулась пальцами его носа, который на ощупь оказался похожим на замшу. Она ощутила на своей руке его теплое влажное дыхание. Пташка посмотрела ему прямо в глаза, и его взгляд поразил ее.

– Можно я на нем прокачусь? – спросила она, перебив Джонатана.

– Вообще-то… я не думаю, что это разумная идея, Пташка. Он очень норовистый и сильный, – ответил тот и показал свои руки. Они были все в мозолях и ссадинах, так сильно ему приходилось порой натягивать поводья.

– О, пожалуйста! Прошу, разрешите! Только здесь, по этому лугу. Я пущу его шагом… Обещаю, что не упаду.

Джонатан продолжал возражать, утверждая, что Пташка может расшибиться, но Элис удалось его переубедить. Когда Джонатан подсаживал Пташку в седло и ей пришлось задрать юбки, показав им свои длинные панталоны, Элис зарделась.

– Ты для этого уже слишком взрослая, Пташка, – сказала Элис. – Впредь для верховой езды тебе понадобится дамское седло, на котором сидят боком.

Джонатан осторожно потянул за повод, и Сулейман лязгнул зубами, пытаясь ухватиться ими за уздечку, чтобы та не ограничивала его свободы. А еще его, казалось, озадачил чересчур маленький вес наездницы, и он плясал из стороны в сторону, бросая через плечо вопросительные взгляды, словно желая узнать, в чем дело. С бешено бьющимся сердцем Пташка запустила пальцы в его жесткую гриву и вцепилась в нее. Из-под копыт поднимался ароматный запах свежей земли и раздавленной копытами травы. Любое движение Сулеймана заставляло Пташку раскачиваться в седле, и она с трудом удерживала равновесие, но за те несколько небесных секунд, которые всадница ухитрилась просидеть верхом на великолепном коне, она успела полюбить и его самого, и Джонатана – за то, что тот позволил ей прокатиться на своей лошади. В конце концов Сулейману надоело ходить небольшими кругами. Он потерял терпение, взвился и перешел на галоп. Пташка негромко вскрикнула, сползла на сторону и с глухим стуком упала в высокую траву. Элис бросилась к ней, но Пташка уже стояла на ногах и радостно смеялась.

– Вы научите меня ездить верхом, мистер Аллейн? – спросила она, задыхаясь. – Научите? Ну пожалуйста, пожалуйста!

Джонатан посмотрел на улыбающуюся Элис.

– Не вижу причины, по которой этого нельзя сделать, – ответил он, и Пташка полюбила его еще больше. – Но сейчас мы займемся кое-чем другим. Сегодня у нас пикник.

Он полез в седельную сумку и вынул оттуда завернутый в материю большой пирог с мясом и бутылку пива.

Перекусив, они легли бок о бок на траву. Солнечный свет слепил глаза. Вокруг всех предметов, которые их окружали, появился сверкающий ореол, мешавший различать даже лица. Об их выражении можно было судить лишь по смеху и словам, едва угадывающимся улыбкам. Они находились в том месте, где река, протекая между лугов, изгибалась большой ленивой дугой, образуя тихую заводь с усеянным речной галькой небольшим пляжем. Пташка лежала на спине, сдувая невесомые семена с пушистых шариков одуванчика, и смотрела, как они уплывают в небесную синеву. Элис и Джонатан читали сонеты, по очереди и без конца. Их голоса были приглушенными, они словно обменивались тайными посланиями, понятными им одним; и плавный ритм слов убаюкивал Пташку. Когда же наступила тишина, Пташка повернула голову и увидела Джонатана. Он смотрел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 3.6 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации