Текст книги "Американский Шерлок Холмс. Зарождение криминалистики в США"

Тем временем новый неподтвержденный слух о якобы тайно доставленном в полицию третьем письме¹³⁰ вызвал жгучий интерес у Джорджа Линна, начинающего репортера «Сан-Франциско экзаминер». Поскольку свежих деталей о расследовании давно не поступало, а многочисленные читатели требовали новостей, редактор отрядил Линна в дом архиепископа в надежде хоть что-нибудь раскопать. Вскоре молодому репортеру начнут завидовать все журналисты страны.

Линн отправился на задание в дешевом маршрутном такси, которые в Сан-Франциско назывались «джитни», и вечером прибыл в резиденцию архиепископа на Фултон-стрит, с северо-западной стороны парка Аламо-сквер¹³¹. Позвонив в дверь, Джордж Линн заметил, что по широким каменным ступеням крыльца поднимается еще один человек. Репортер окинул взглядом одежду незнакомца: в мегаполисе вроде Сан-Франциско странный тропический наряд смотрелся нелепо. Элегантный кремовый костюм из смеси ангорской шерсти и хлопка, дополненный соломенной шляпой, отлично смотрелся бы на раскаленных улицах Палм-Бич¹³², но в Сан-Франциско выглядел неуместно.

Линн с любопытством смотрел, как человек невозмутимо встал рядом, и спустя мгновение дверь в резиденцию распахнулась. Помощник архиепископа недоверчиво оглядел худощавого мужчину в светлом костюме, а Линну коротко кивнул.

– Здесь ли Его Высокопреосвященство? – поинтересовался репортер.

– Заканчивает трапезу. Вы можете подождать в приемной, – ответил помощник.

Незнакомец в экзотическом наряде скользнул внутрь и вслед за Линном и помощником отправился к приемной архиепископа.

– Я этого человека не знаю¹³³, – быстро предупредил Линн, надеясь, что помощник архиепископа выгонит незваного гостя. – Он просто вошел следом и не имеет ко мне отношения.

– Мне тоже нужно увидеть архиепископа, – резким тоном откликнулся мужчина. – Кажется, я знаю, где держат похищенного священника.

* * *

Незнакомца звали Уильям А. Хайтауэр¹³⁴. Пока он говорил, Линн припоминал полученное со слов свидетелей описание похитителя отца Хеслина: «невысокий смуглый мужчина, вероятно, иностранец». Репортер пригляделся к мужчине и решил, что вряд ли перед ним тот самый злодей: ростом под метр восемьдесят, худощавый, кожа далеко не смуглая и почти лысая голова. Урожденный техасец, Хайтауэр вырос на хлопковой плантации, где с юности работал в поле. Его тягучий южный выговор ничем не напоминал иностранный акцент. Слушая Хайтауэра, Линн понемногу успокаивался. Несмотря на явно эмоциональную натуру, техасец не был похитителем. Заметив, что репортер разглядывает его светлый костюм, Хайтауэр заулыбался: «Я прямиком из Солт-Лейк-Сити. Там сейчас настоящее пекло».

Наконец, в приемной появился архиепископ. Он сообщил Линну, что новостей нет: третьей записки от похитителя так и не поступало. Тогда репортер представил Хайтауэра, и техасец поведал свою невероятную историю. Главными героями рассказа оказались танцовщица из бара по имени Долли Мейсон и бутлегер-иностранец, который хвастал, будто зарыл некий груз возле пляжа Салада-Бич в тридцати километрах южнее Сан-Франциско. В конце Хайтауэр добавил еще одну тревожную подробность: Долли говорила ему, что иностранец недолюбливал католиков¹³⁵.

С сомнением выслушав историю, архиепископ счел ее полной ахинеей. Сыщики больше недели носились по ложным следам, а эта байка про танцовщицу и подпольного торговца спиртным едва ли имела отношение к поискам отца Хеслина. Архиепископ отказывался верить, что священник мертв; в голове Его Высокопреосвященства мелькнула мысль, уж не рехнулся ли техасец. Впрочем, несмотря на солидное вознаграждение в 8000 долларов и тщательные поиски, ничего нового обнаружить не удавалось.

«Если подойдете завтра к десяти утра, я предоставлю вам пару полицейских», – все-таки пообещал архиепископ. Глаза Джорджа Линна расширились от изумления. Может, Хайтауэр и псих, но репортер уже понял, что из этого может выйти отличная статья. Когда они с техасцем покинули резиденцию архиепископа, Линн снова поймал маршрутное такси и пригласил Хайтауэра проехаться с ним за компанию, благо ехать было недалеко. Мужчины отправились прямиком в редакцию «Сан-Франциско экзаминер».

«Он может рассказать, где тело отца Хеслина», – шепнул Линн заведующему отделом городских новостей. Хайтауэра и Линна мгновенно препроводили в отдельный кабинет, и там техасец еще раз передал свою странную беседу с Долли Мейсон, состоявшуюся несколькими днями ранее. По словам танцовщицы, у одного человека имелся тайный склад контрабандного алкоголя – вполне обычное дело для 1920-х¹³⁶. В годы сухого закона существовала масса возможностей добыть алкоголь, и не только в подпольных барах. Некоторые просили своего доктора выписать рецепт на медицинский виски, дистилляцией которого тогда занимались фармацевты – в том числе и юный Оскар, когда работал в аптеке Такомы. Медицинский алкоголь оказался столь прибыльным делом, что сеть аптек «Уолгринс» в течение 1920-х смогла увеличить количество филиалов с двадцати до пятисот с лишним. А те, кому не повезло или не хватало денег на рецепт, обращались к многочисленным дельцам, которые с удовольствием снабжали их спиртным. Контрабандное спиртное считалось особенно ценным товаром. Следовательно, предположение подружки Хайтауэра Долли Мейсон, что один ее знакомый, очень неприятный тип, жаждал сохранить в секрете свой погреб в Салада-Бич, выглядело вполне правдоподобно. Но при чем тут отец Хеслин?

Хайтауэр наслаждался вниманием и для большего эффекта тянул с развязкой истории.

– В воскресенье я решил пройтись до Салада-Бич, – медленно проговорил техасец. – Я запомнил, что там должен быть рекламный щит, один из тех, на котором старатель жарит на костре блины.

Джордж Линн чуть не вскочил со стула. Блины! Сердце забилось в бешеном ритме. Репортер вспомнил о довольно странной версии, выдвинутой одним из почерковедов, о которых он упоминал в статьях, – криминалистом Оскаром Генрихом из Беркли. Кажется, он что-то говорил о выпечке. Линн решил проверить Хайтауэра, но нужно было соблюдать осторожность.

– Кстати! – внезапно перебил он. – Едва не забыл спросить, чем вы зарабатываете на жизнь?

Хайтауэр, разозленный грубостью репортера, смерил его ледяным взглядом. Линн заранее знал ответ, но хотел услышать его из уст техасца.

– Не все ли равно, кем я работаю? – холодно проговорил Хайтауэр. – Если уж вы так интересуетесь, я шеф-кондитер.

* * *

В свете фар полицейских машин изображение на огромном щите казалось призрачным. Конструкция с рекламой блинной муки «Альберс Милл» располагалась на обочине шоссе Оушен-шор над пляжем Салада-Бич. На плакате был нарисован пожилой старатель с подкрученными вверх усами, который подбрасывал блин над костром, разведенным посреди прерий¹³⁷. Все в точности соответствовало описанию Хайтауэра. Рекламный щит тонул в облаках густого тумана, поднимавшегося от теплого тихоокеанского побережья. Начальник полиции Дэниел О’Брайен стоял на краю обочины, за которой начинался обрыв: под ногами влажно поблескивало черное полотно дороги. Примерно в одиннадцать часов вечера семеро мужчин внимательно всматривались вниз – туда, где над песчаным пляжем плавала белая пелена тумана, а волны с грохотом бились о скалистый берег. Задание полицейским предстояло жутковатое – словно стая вампиров, они охотились в тумане на человека.

Несколькими неделями ранее немецкая производственная компания начала съемки того, что станет классикой хоррор-фильмов в истории кино: «Носферату, симфония ужаса». Граф Орлок, костлявое существо с острыми ушами, подстерегающее своих жертв в зам– ке в Трансильвании, стал первым вампиром в кино. Мучительное ожидание нового нападения Орлока навсегда врезалось зрителям в память. Похожее лихорадочное предвкушение ощущалось и среди группы мужчин, устремившихся вниз, к побережью Тихого океана. Они спускались по каменистому склону вслед за подозреваемым в убийстве – великолепная готическая сцена.

Уильям Хайтауэр, Джордж Линн и полицейские, спотыкаясь о камни, шли по узкой тропинке, вьющейся по склону утеса. Ориентироваться в густом тумане было сложно, и мужчинам пришлось зажигать спички, чтобы хоть как-то осветить себе путь. Они спустились меж камней к подножию утеса. Под оглушительный грохот волн мужчины взялись за лопаты и мотыги. Кого-то отправили за фонарями на ближайшую артишоковую ферму. Линн фотографировал с безопасного расстояния. Зловещая ночь соответствовала страшной миссии – полицейские собирались выкапывать труп.

За несколько часов до этого Хайтауэр сообщил Джорджу Линну (а затем и полицейским), будто нашел место, где закопан некий груз.

– Вот что я подумал: а вдруг там пропавший священник? – обратился техасец к служителям закона. – И грунт как раз рыхлый. По-моему, стоит копнуть. Согласны?

Медленно продвигаясь в ночи по каменистой тропе, сыщики не знали, что именно они надеются обнаружить. Убийство всеми любимого священника было кощунством, на которое мог решиться лишь отъявленный злодей-безбожник. В то же время, если тело отца Хеслина все-таки найдется, его родные перестанут жить ложной надеждой. Ни один из вариантов не обрадовал бы американцев – новости по делу о пропавшем священнике регулярно печатались в национальных изданиях.

Внезапно Хайтауэр присел на корточки и, сунув руки в песок, вытащил оттуда кусочек черной материи. По словам техасца, этот ориентир он оставил несколькими днями раньше.

– Все верно! Здесь! – воскликнул Хайтауэр.

Джордж Линн и один из полицейских осторожно вонзили лопаты в песок, будто расхитители гробниц из девятнадцатого века, надеющиеся на большой куш. Техасец тоже схватил лопату и стал неистово копать, швыряя песок через плечо. Сильвио Ландини, констебль Колмы, шагнул назад.

– Если тело там, вы уж полегче с лопатой, – предупредил он Хайтауэра. – Не хватало еще задеть лицо¹³⁸.

– Не волнуйтесь! – отозвался техасец. – Я копаю со стороны ног.

Остальные переглянулись. Начальник полиции настороженно пододвинулся к яростно копающему Хайтауэру. Внезапно Линн замер – его лопата уперлась в какой-то предмет. Репортер медленно приподнял его из песка.

– Рука! – воскликнул начальник полиции.

Вскоре они вытащили на поверхность тяжелое тело, завернутое во влажную черную ткань. Светящийся от гордости Хайтауэр стоял у ног трупа. Сомнений не оставалось – тело принадлежало отцу Патрику Хеслину. На нем было то самое облачение священнослужителя, в котором он уехал из дома восемь дней назад. Кости залитого кровью черепа с одной стороны вогнуты внутрь, а с другой попросту отсутствовали. Послали за коронером.

– Забавная штука жизнь, – глядя на тело отца Хеслина, тихо сказал Хайтауэр начальнику полиции.

– А ну-ка, пошли! – рявкнул О’Брайен и потащил техасца вверх к патрульной машине.

Джордж Линн молча смотрел на тело священника, лежащее посреди зеленых пучков чертовой травы. Неяркий луч фонаря падал на небольшое изображение Христа.

Глава 4
Первопроходец: дело о кондитерском шрифте. Часть 2

Сколько раз я говорил: нужно отмести все невозможное, и тогда, что бы ни осталось, даже самое невероятное, и есть истина.

Артур Конан Дойл.

Знак четырех. 1890 год

«Готовьтесь!»¹³⁹ – сообщил заведующий городскими новостями Уильям Хайнс владельцу газеты «Сан-Франциско экзаминер». Когда поздно ночью Джордж Линн вернулся с пляжа Салада-Бич, опытный Хайнс понял, что жуткое убийство священника станет настоящей сенсацией – эксклюзивным материалом их газеты. Начальник полиции Сан-Франциско провел ночь в редакции издания, а еще несколько офицеров оцепили здание снаружи, чтобы туда не просочились репортеры из других газет. Полиция заключила с «Экзаминером» сделку: Джордж Линн передаст Хайтауэра стражам закона в обмен на эксклюзивное право публикации истории. Журналисты не спали всю ночь, и наутро «Сан-Франциско экзаминер» продавалась тысячами экземпляров.

Через три дня, после неимоверного количества допросов в тюрьме, полиция произвела формальное задержание Уильяма Хайтауэра за убийство отца Патрика Хеслина, и тут же пришел в движение механизм уголовного судопроизводства. Нелепый рассказ Хайтауэра о бутлегере-иностранце, который признался «ночной бабочке» Долли Мейсон, не вызвал у следователей доверия. Тем не менее они развернули масштабные поиски этой женщины. Техасец не сомневался, что Долли подтвердит историю и его тут же оправдают.

«Странно же меня отблагодарили за то, что я раскрыл для вас дело!»¹⁴⁰– жаловался сыщикам Хайтауэр.

Заключение коронера о смерти отца Хеслина вышло пугающим: священник скончался от ударов тупым предметом, после чего преступник, стоя над телом убитого, выстрелил ему в затылок из оружия сорок пятого калибра.

Полицейские собрали с места захоронения тела стреляные гильзы, белый шнур и окровавленные куски дерева. Найденные предметы составляли фрагмент сложнейшей мозаики – загадки, решить которую полицейским Сан-Франциско было не под силу. Следователи быстро сообразили, что убийство отца Хеслина нельзя раскрыть лишь силами экспертов-почерковедов с ограниченным опытом в криминалистике. Начальник полиции распорядился, чтобы окровавленную древесину и шнур доставили лично Оскару Генриху в его лабораторию в Беркли.

Обыскав комнату Хайтауэра, которую тот снимал в дешевом пансионе в районе Мишн в Сан-Франциско, офицеры обнаружили еще несколько улик: куски окровавленного брезента, винтовку и газетные вырезки с объявлениями о награде. Кроме того, нашлось нечто, озадачившее даже опытных сыщиков – самодельное оружие, которое полицейские прозвали «адской машиной». Конструкция представляла собой деревянную раму с десятью короткими стволами, в каждый из которых был вставлен патрон. Стоило потянуть за шнур, и из стволов вылетали разом все десять пуль. Эдакий архаичный пулемет.

«Следуйте вдоль шнура», – говорилось в первой записке с требованием выкупа. Сыщики немедленно заподозрили связь между десятиствольным оружием и сбивчивыми указаниями похитителя. Один из офицеров вытащил из-под кровати Хайтауэра тяжелую брезентовую палатку с огромной надписью «ТУБЕРКУЛЕЗ», запас патронов сорок пятого калибра, пулемет, противогаз и несколько стихов, очевидно, сочиненных техасцем.

Полицейские пытались нащупать очертания общего замысла, понять мотив преступления. Но «добыча» оказалась лишь странным набором предметов, принадлежавших, судя по всему, душевнобольному человеку. Следователей одолевали сомнения, так как Хайтауэр не очень подходил под описание похитителя – «невысокого смуглого иностранца». Техасец, которого держали под стражей в тюрьме Сан-Франциско, категорически отрицал причастность к убийству. И настаивал, что Долли Мейсон подтвердит его слова, если только полиция ее найдет.

Несмотря на открывшиеся обстоятельства, в деле против Уильяма Хайтауэра ощущался явный дефицит судебных улик. Обвинители пришли к единому мнению, что предметы, найденные в грязном клоповнике, не могут служить доказательством для осуждения за убийство.

* * *

Тринадцатого августа, спустя одиннадцать дней после исчезновения отца Хеслина, архиепископ Эдвард Ханна отслужил в соборе Святой Марии панихиду, в которой благословил священника и удостоил его самой высокой похвалы. С колокольни раздавался траурный звон.

– Отец Хеслин принес высочайшую жертву, – произнес толпе собравшихся архиепископ Ханна. – Он проявил самую сильную любовь, на какую способен человек. О такой кончине следует молиться каждому священнику!¹⁴¹

Пока верующие Калифорнии чествовали память отца Хеслина, Оскар Генрих изучал улики, твердо намереваясь распутать это дело. Вскоре криминалиста снова вызвали в Сан-Франциско, и Оскар не без удовольствия увидел в глазах полицейских растерянность. Он не сомневался, что станет их спасителем.

– Где-то кроется ключ к пониманию логики действий убийцы, – пояснил он сыщикам. – Что было при Хайтауэре на момент ареста?

Один из офицеров раскрыл папку. Выложив на стол небольшой складной нож с темной рукояткой, он уверил Оскара, что никакой информации из этого предмета добыть не удастся, так как полицейские уже внимательно его осмотрели. Однако криминалист был иного мнения.

Вернувшись в лабораторию в Беркли, Оскар устроился на своем деревянном стуле и поместил рукоятку ножа под микроскоп. Настроил резкость и приник к окуляру – а вот и они, несколько крупинок песка! Он увеличил изображение, сделал свет ярче и сфотографировал то, что виднелось в окуляре. Пересев к другому микроскопу – одному из тех, что стояли вдоль длинного деревянного стола, – Оскар взглянул на свои заметки о крупинках песка, обнаруженных им внутри шляпы из комнаты Уильяма Хайтауэра. Затем внимательно осмотрел стальное лезвие ножа.

«У основания лезвия отмечается небольшой след от вещества, которое по форме и размеру соответствует песчинкам, обнаруженным на шляпе»¹⁴², – записал Оскар. Песчинки на шляпе Хайтауэра, скорее всего, попали туда с места захоронения отца Хеслина, – это была уже серьезная косвенная улика.

– А теперь я займусь остальными предметами: найденной в комнате палаткой, древесиной с пляжа и так далее¹⁴³, – сообщил Оскар полицейским.

Он развернул палатку с надписью «ТУБЕРКУЛЕЗ» и внимательно пригляделся к печатным буквам. По версии следователей, Хайтауэр специально сделал такую надпись, чтобы любопытные не заглядывали внутрь палатки.

«Форма написания букв на палатке соответствует почерку на послании похитителя, – заключил Оскар. – Однако манера письма, как и материал, на котором нанесены буквы, очень отличаются от документа с требованием выкупа. Поэтому дальнейшее сравнение считаю нецелесообразным».

С выводом Оскара согласились бы лишь немногие эксперты-почерковеды: сравнение написания букв не всегда давало надежный результат. Ученый собирался представить неоспоримые улики против Хайтауэра, но в то же время категорически не желал способствовать осуждению невиновного.

Несколько недель криминалист исследовал предметы при помощи огромного количества тестов: с использованием микроскопа, фотоаппаратов и химикатов. Наконец, он договорился о встрече в Сан-Франциско с полицейскими и окружным прокурором. Обвинитель что-то записывал в блокноте, а Оскар тем временем разложил на столе большие фотографии с крупными изображениями камней. Прокурор и начальник полиции удивленно переглянулись.

– Обратите внимание на песчинки, – объяснил криминалист. – Когда я поместил рукоятку ножа Хайтауэра под микроскоп, там обнаружился едва заметный след от песка. Всего-то несколько крупинок: три-четыре, не больше. Но и этого было для меня достаточно.

На палатке Оскар также нашел песчинки, которые занесло сильным прибрежным ветром. Все образцы песка выглядели одинаково, даже под микроскопом. Понимая, что полиции требуется неопровержимое доказательство, ученый решился на беспрецедентный шаг. Он провел исследование, которому научился, работая инженером-химиком санитарного надзора Такомы, – благодаря этой новаторской методике в судебной геологии преступления стали расследоваться иначе.

Оскар подверг песчинки, взятые с лезвия ножа и с палатки, петрографическому анализу¹⁴⁴ – микроскопическому исследованию, помогающему установить структуру горной породы по составляющим ее частицам различных минералов. Для определения минералов и горных пород в составе песчинок эксперты-петрографы, как и Оскар, используют особый оптический микроскоп со специальными призмами, принцип действия которого основан на свойствах поляризованного света[22]22
  Поляризованный свет – в отличие от естественного света, распространяющегося хаотично, поляризованные световые волны упорядочены, то есть распространяются в одном направлении.


[Закрыть].

Когда Оскар включил свет, разные элементы в составе песчинок с ножа окрасились в контрастные цвета. Он записал каждый элемент и сравнил с подобным из образца, добытого с палатки. Совпадение оказалось полным. Теперь косвенная улика обрела вес.

До сего момента петрографический тест еще нигде в мире не применялся для анализа песка в ходе уголовного расследования. Идея Оскара стала гениальной находкой, которой и по сей день с успехом пользуются в криминалистической экспертизе. Это было одно из многих нововведений ученого, разработанных им в ответ на нужды быстро развивающейся криминалистики.

Первое упоминание судебной геологии (если не брать в расчет «Этюд в багровых тонах», роман о Шерлоке Холмсе 1887 года) принадлежит немецкому криминалисту Гансу Гроссу[23]23
    Ганс Густав Адольф Гросс (1847–1915) – австрийский юрист и ученый-криминалист, один из основоположников науки криминалистики.


[Закрыть] и датируется 1893 годом¹⁴⁵. В своем «Руководстве для судебных следователей» Гросс отмечал, что изучение частиц почвы с обуви подозреваемого может пригодиться для установления факта его присутствия на месте преступления.

В 1904 году другой немецкий криминалист, Георг Попп[24]24
    Георг Попп (1861–1943) – немецкий криминалист, специалист в области судебной химии и токсикологии.


[Закрыть], впервые при помощи геологии раскрыл убийство – удушение швеи во Франкфурте. Он поместил вещество с найденного на месте преступления носового платка под микроскоп. Обнаруженные крупинки угля и частицы минералов стали вещественным доказательством вины подозреваемого – рабочего завода по газификации угля. Работа Георга Поппа стала судебным прецедентом, благодаря которому в европейской криминалистике начал формироваться собственный подход к трасологической экспертизе.

В 1910 году французский ученый Эдмон Локар[25]25
  Эдмон Локар (1877–1966) – французский криминалист, который сформулировал основной принцип судебной медицины, ставший известным как «локаровский принцип обмена».


[Закрыть] сформулировал один из ключевых принципов криминалистики, известный как «локаровский принцип обмена»¹⁴⁶: «Каждый контакт оставляет след». Убийца, не осознавая того, одни следы унесет с места преступления, а другие оставит. И Локар с успехом находил эти улики.

В 1921 году Оскар Генрих при помощи геологии сумел подкрепить обвинение против Уильяма Хайтауэра. Петрографический анализ показал, что состав песчинок с лезвия ножа из кармана техасца и с палатки, найденной под его кроватью, соответствовал структуре песка на месте захоронения священника. Современные эксперты по судебной геологии чтят Оскара, который первым «расширил применение геологических, петрографических исследований в криминалистике, включив в них анализ песка, почвы, красок и пигментов». Выдающееся достижение Оскара, его новаторство, вошло в историю криминалистики.

Оскар также доказал, что шнуры, найденные на пляже и в комнате Хайтауэра, были сделаны из тех же волокон. И все-таки следователи сомневались: достаточно ли этих доказательств, чтобы убийца оказался на виселице?

К началу сентября прокурор собрал все необходимые материалы по делу против Уильяма Хайтауэра, однако оставалась еще пара неясных деталей. А что, если второй мужчина все-таки существовал – тот самый «невысокий смуглый иностранец»? А вдруг Долли Мейсон – не выдумка?

* * *

Освещавшие расследование репортеры смаковали чудаковатое поведение техасца и в особенности абсурдную историю о некой женщине, которая якобы рассказала ему об иностранце, рьяно ненавидящем католиков. Вскоре странности Хайтауэра стали объектом пристального внимания и на суде. Техасец твердил, что просто хотел помочь полиции и потому показал, где закопано тело священника. Иначе отца Хеслина никогда бы не нашли. Хайтауэр явно не страдал от осознания собственной вины и не собирался ни в чем каяться. Напротив, он тщетно убеждал следователей, что не тронул бы священника и пальцем. Все, с кем беседовал техасец, сошлись в едином мнении: Хайтауэр искренне считает себя невиновным. Почему при наличии такого количества улик он не желает признаться в преступлении? Ответы крылись в биографии техасца.

Годом ранее Хайтауэр написал кредитору, у которого одалживал капитал для организации производства цукатов. Он горько жаловался на недавний развод, расстроенные финансы и пошатнувшееся из-за прогоревшего бизнеса душевное здоровье: «Пять лет на грани банкротства и последовавший развод так меня доконали физически и душевно, что я отчаянно нуждался в отдыхе и смене обстановки»¹⁴⁷.

Безусловно, Хайтауэр страдал от длительного психического расстройства – судя по всему, это была шизофрения, – однако его адвокаты не ссылались на невменяемость подсудимого. Судья мог бы отправить его в психиатрическую лечебницу – все же лучше, чем виселица. Хотя, может, и нет.

В 1920-е о психозах знали еще очень мало, адекватного лечения шизофрении не существовало¹⁴⁸. Уровень смертности в перегруженных больницах для душевнобольных в пять раз превышал аналогичный показатель по населению в целом. В то время не имеющим должной квалификации врачам в качестве лечебных мер позволялось использовать любые препараты, хирургические вмешательства и даже заточение в камере. Психиатрия еще не изучалась в университетах. Хайтауэр, несомненно, страдал от душевного расстройства, но угодил не в лечебницу, а на скамью подсудимых, и впереди замаячила виселица.

Осенью 1921 года, несмотря на блестящие профессиональные успехи, Оскар Генрих старался сохранить собственное душевное равновесие и не поддаваться нарастающей панике. Он никогда не сомневался в своих знаниях и умственных способностях. К сожалению, по-прежнему оставалась проблемой финансовая нестабильность. Впрочем, несмотря на сложности с деньгами, Оскар арендовал новый офис в Сан-Франциско, в доме 25 по Калифорния-стрит – долгожданное расширение процветающего бизнеса. Пока выдающийся криминалист раскрывал уголовные преступления, у него на фоне постоянного стресса развилась нервная диспепсия.

«Если мне предстоит выступление в суде, к которому следовало бы готовиться три дня, а в моем распоряжении лишь сутки, лучше вообще не есть: напряжение в ходе работы парализует любые пищеварительные процессы»¹⁴⁹, – признавался он Кайзеру.

Тревожность Оскара переросла в манию: он проводил сутки напролет без сна, запершись в домашней лаборатории. Исследовал улики и строчил отчеты с бешеной скоростью. А назойливые звонки от конкурентов изводили Оскара больше, чем неугомонные сыновья, громко игравшие прямо над его лабораторией. Узнав, что пожилой почерковед Карл Айзеншиммель неожиданно созвал пресс-конференцию, на которой хвастался ролью «главного эксперта» в деле Хайтауэра, Оскар был вне себя от ярости. Ведь на самом деле, кроме пары замечаний о записке похитителя, Айзен– шиммель ничего не внес в материалы обвинения.

«Он бахвалился перед газетчиками, будто единолично отвечает за анализ почерка в расследовании, – жаловался Оскар Кайзеру. – Старик явно боится, что репортеры могут упомянуть и мое имя»¹⁵⁰.

Оскар глубоко переживал, что его держат за неопытного юнца, особенно в сравнении со старшими коллегами: «Если бы не чрезвычайный интерес к этому расследованию, я бы отказался работать, – писал он Кайзеру. – Стараюсь лишний раз с ним не пересекаться и надеюсь, что это его последнее появление в серьезном деле»¹⁵¹.

* * *

Почувствовав, как резиновые шланги туго затягиваются вокруг груди, Уильям Хайтауэр занервничал. Тело напряглось, пульс участился. За два месяца до начала следствия по делу о пропавшем священнике прокурор округа Сан-Матео[26]26
  Сан-Матео – округ в штате Калифорния.


[Закрыть] принял необычное решение, которое изменило подход к допросу подозреваемых в Америке. Метод был революционный – для таких целей машина еще ни разу не использовалась, – однако следователи хотели получить четкие и ясные ответы. Требовалось расставить все точки над «i».

День выдался для Уильяма Хайтауэра нелегкий, причем еще до того, как начались испытания на жуткой машине. Пока обвинители готовили заключительные доводы, внезапно, к всеобщему изумлению, объявилась героиня рассказа Хайтауэра, которую считали плодом больной фантазии техасца.

В начале октября в здание суда вошла эффектная кареглазая брюнетка под руку со своим новоиспеченным мужем. «Дорис Ширли», – представилась она. Молодая женщина оказалась реальным человеком, а не игрой воспаленного воображения Хайтауэра. Правда, на этом хорошие новости для подсудимого заканчивались. Ширли заявила, что не имеет никакого отношения к убийству священника. И опровергла слова Хайтауэра о том, будто в ночь похищения каталась с ним на машине. Около одиннадцати ночи Ширли готовилась лечь спать в комнате, которую делила с техасцем, когда тот, наконец-то, вернулся. Она полностью перечеркнула алиби Хайтауэра, нанеся непоправимый удар его защите. И тем не менее техасец души не чаял в хорошенькой Дорис Ширли. «Какая разница, что она говорит, – отозвался Хайтауэр, узнав, что Ширли опровергла его показания. – Даже если выйдет замуж за другого, я все равно ее люблю. Может, она просто позабыла»¹⁵².

Полицейские составили психологический портрет Хайтауэра, и результат получился ошеломляющий. Перед ними либо гениальный преступник, либо невинная жертва чудовищного невезения, либо все же преступник, но душевно больной. Оскар считал, что есть только один способ выяснить, правду ли говорит Хайтауэр, – проверка на «аппарате». В на– дежде на сенсационный материал оплатить расходы вызвались газеты. Оскар позвонил своему другу, начальнику полиции Беркли, Августу Фольмеру. Следствию требовался новый инструмент, и Фольмер мог его достать.

В камере на втором этаже Хайтауэр только-только сомкнул глаза после мучительного дня. Около полуночи его неожиданно разбудил охранник и повел вниз. В просторном кабинете возле стены стояли Фольмер и окружной прокурор. Навстречу пришедшим шагнул высокий красивый незнакомец в модном костюме. Это был Джон Ларсон[27]27
  Джон Огастес Ларсон (1892–1965) – офицер американской полиции в Беркли, создавший прообраз современного полиграфа.


[Закрыть], молодой офицер полиции Беркли¹⁵³. Несмотря на юные годы, Ларсон пользовался большим уважением: он стал первым американским полицейским, получившим ученую степень доктора наук в области физиологии – дисциплины, изучающей законы функционирования живого организма. В своей дипломной работе Ларсон развил теорию о том, как отпечатки пальцев могут выдавать в человеке преступные наклонности.

Двадцативосьмилетнего полицейского – мыслящего, эрудированного, с хорошим багажом медицинских знаний – привлекали передовые технологии криминалистики. В ближайший час Джон Ларсон получит еще один повод для гордости – он впервые применит в расследовании собственное изобретение, полиграф¹⁵⁴. И первым испытуемым на аппарате станет душевно надломленный Уильям Хайтауэр.

Ларсон разделил тестирование на три этапа. Сначала шли контрольные вопросы: имя, возраст, место проживания. Это позволяло определить нормальные показатели кровяного давления и дыхания испытуемого. Во время второго этапа регистрировалась реакция на самые простые вопросы вроде любимого блюда или имени домашнего питомца. А дальше начинались самые волнующие вопросы об убийстве священника.

Начальнику Ларсона, главе полицейского управления Беркли Августу Фольмеру, представился шанс войти в историю. Кроме того, результаты испытания подкрепили экспертное заключение Оскара против Уильяма Хайтауэра. Оскар был благодарен Фольмеру за внедрение передовых изобретений, способствующих развитию криминалистики. Окружающие не раз задевали ранимое самолюбие ученого, но Фольмер – никогда. Оскар предвидел, что аппарат Ларсона изменит систему правосудия, и с радостью присоединился к первому испытанию.