Текст книги "Клетка для мятежника"

– А мы согласны? – Голос Годфри упал до шепота. Осберт неожиданно заметил, что они давно уже стоят посередине площади, что снова начал падать снег... Только это не меняло того факта, что Годфри ждет от него ответа, ждет решения: готов ли он раз и навсегда встать на сторону Дугласа.

Только разве мог он... ведь шанс не быть уничтоженным Дугласом у него не больше, чем не быть уничтоженным Нэшем.

Вместо ответа Осберт потер закоченевшие руки.

– Мне очень жаль, Годфри, но необходимость остается все та же: вы должны убедить Брома изменить устав. Я настоятельно советую вам отправиться к нему и добиться согласия.

Годфри открыл рот, чтобы ответить, но полный ярости голос откуда-то сзади рявкнул:

– Предатель! – По камням площади раскатилось грозное эхо.

Пораженный Осберт не успел бы увернуться от удара, который нанес ему один из его собственных охранников, но Годфри успел. Одним молниеносным движением он оттолкнул Осберта, так что тот растянулся на земле. К тому времени, когда проктор поднялся на колени, вокруг сверкала сталь; трое воинов отчаянно рубились, а на земле темнела неподвижная фигура. Осберт подполз к Годфри и осторожно перевернул того на спину. Лицо священника было белым как мел, но через мгновение веки его затрепетали.

Снова раздался яростный вопль, и Осберт поднял глаза. Двое его охранников сражались с третьим воином; это был явно прекрасный боец, только вот откуда он взялся...

– О боги... – выдохнул Годфри, поднимаясь на ноги. Осберт подхватил его, не давая снова упасть. В этот момент один из гильдийцев пошатнулся, получив смертельную рану. Второй стал лихорадочно наносить удары противнику, но спаситель Осберта и Годфри явно превосходил его и умением, и весом. Скоро мертвое тело и этого гильдийца с глухим ударом упало на землю. В наступившей тишине Годфри пробормотал: – Де Массе!

Воин медленно повернулся, потом опустился на одно колено и вытер меч о плащ одного из поверженных врагов.

– Я услышал, как они сговаривались об убийстве, только не мог понять, всерьез или в шутку, и решил на всякий случай пойти следом. – Де Массе поднялся, посмотрел на Осберта, потом перевел взгляд на Годфри. – Советую вам поскорее отправляться к себе, господа. Ночные улицы небезопасны.

С этими словами де Массе коротко поклонился и двинулся обратно к воротам замка.

– Ради Серинлета, с чего бы это ему спасать наши шкуры?

– Не знаю, – пробормотал Годфри, глядя вслед де Массе. – Но догадаться можно... Вы ведь понимаете, что он слышал каждое наше слово?

Осберт сглотнул.

– Я... О, проклятие!

– Вон ваша дверь, Осберт. Входите и начинайте исполнять свои собственные советы. – Годфри двинулся в сторону базилики.

– Что вы собираетесь делать? – крикнул ему вслед Осберт.

– Лечь спать, – ответил Годфри, не оборачиваясь. – Сегодня был долгий и трудный день.

Годфри закрыл дверь своей комнаты, повернул ключ в замке и прислонился спиной к створке, глубоко дыша, чтобы прояснить мысли, – по крайней мере таково было его намерение. На самом же деле это не помогло ни избавиться от страха, ни успокоить тревоги: слишком многое из того, о чем он предпочел бы никогда не вспоминать, снова пришло ему на ум.

Бывали времена, когда церковь нуждалась в таком главе, как Эйден Маккоули. Его мужество, его мудрость и твердость характера были сейчас именно тем, чего ужасно не хватало, и Годфри знал, что он – не тот человек, который смог бы заполнить пустоту.

Однако Маккоули не было в столице. Он скрывался где-то, где Кенрик не мог бы найти и уничтожить его. Где-то, где трудился рядом с Робертом...

Как бы Маккоули поступил на месте Годфри? Практичность Осберта вызывала у Годфри отвращение, но разве сам он не требовал от Брома того же и по тем же причинам?

Вот какова цена высоких принципов...

Взгляд Годфри скользнул по комнате с ее простой мебелью и скромным убранством, намеренно выбранным им для того, чтобы не отвлекать мысли от важных вещей. Наконец, словно направляемый какой-то непонятной силой, он взглянул на свой стол со стопкой книг и бумагой, чернильницей и пером, готовыми служить.

Не задумываясь о том, что делает, Годфри прошел к столу, сел, взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и начал писать письмо Роберту.

К празднику Зимнего Солнцестояния, сказал Кенрик. К середине зимы король намерен собрать со всей страны молодых колдунов и платить им за их искусство золотом и почестями. Чего на самом деле хотел от них Кенрик, Годфри мог только гадать, – но был уверен в одном: цель короля не могла быть благой.

Единственная надежда заключалась в том, что Роберт получит предостережение вовремя и сумеет принять необходимые меры.

Глава 9

Епископ Эйден Маккоули остался стоять па коленях, когда последние ноты «Те деум» вознеслись к крыше часовни Святого Джулиана. Сквозь высоко расположенные закругленные окна лился свет, но умиротворение, разлитое в часовне, рождал теплый розовый оттенок древнего камня стен. В воздухе еще висел слабый запах ладана, и несмотря на зимний холод, здесь епископу было теплее, чем где бы то ни было.

Это тепло было рождено гостеприимством братьев-монахов. Аббат, проявляя почтение, положенное сану Маккоули, уступил ему собственные покои и предоставил в его распоряжение библиотеку и писцов. Для аббата, похоже, не имело значения, что епископ не подданный герцога Фланхара и – если надежды сбудутся – вернется в Люсару. Взамен он попросил только об одном: чтобы Эйден не смущал души монахов рассуждениями о колдовстве; эта тема все еще оставалась болезненной и вызывала споры. До сих пор такую просьбу было нетрудно выполнять.

Конечно, Эйден понимал, что он находится в монастыре Святого Джулиана главным образом по настоянию герцога Фланхара, Гранта Каванаха. Тем не менее Эйден чувствовал себя здесь как дома и каждый день благодарил богов за то, что ему так повезло с местом изгнания.

Эйден проводил взглядом торжественную процессию удаляющихся монахов, полных спокойной веры. Неужели и он когда-то выглядел таким же уверенным в себе? И был таким же высокомерным?

Эйден улыбнулся про себя, поднявшись и поворачиваясь к боковому приделу часовни. Однако достаточно ему было сделать несколько шагов, и улыбка погасла. Своего высокомерия он лишился давно – примерно в то же время, когда повстречал Роберта Дугласа.

До чего же тяжело не представлять себе, как поступить! Эйден долгие часы молился, прося богов о руководстве. Он беседовал и слушал, проводя много времени с беглецами из Люсары, узнавал о их печалях и заботах, различал в их голосах силу и отчаяние, – и все же, даже соединив это все вместе, не мог прийти к ответу.

Чувствуя, что предстоит новый утомительный день, Эйден вышел из часовни. На фоне серого неба четко рисовались крыши монастырских зданий. Камни, которыми был вымощен двор, все еще были покрыты выпавшим накануне снегом. Сегодня снега нападает еще больше...

Спрятав руки в рукава сутаны, Эйден следом за остальными обитателями монастыря направился к трапезной. Внутри приятно пахло свежеиспеченным хлебом. Знакомый низкий голос окликнул Эйдена:

– Доброе утро, святой отец.

Эйден улыбнулся с искренней радостью.

– А, сэр Александер Деверин! Как поживаете? Высокий воин подошел к нему, тоже улыбаясь. Улыбка словно заставила помолодеть лицо с глубокими морщинами и седеющей бородой.

– Прекрасно. А вы, святой отец?

– Готов служить святой церкви. Я не знал точно, когда вас ожидать.

Деверин развел руками.

– Все зависело от погоды. На юге, вокруг Бликстона, все дороги замело. Я целых два дня не мог выехать из замка, иначе добрался бы скорее. Я хотел бы просить вас о милости, если позволите.

– Конечно. – Эйден кивнул в сторону двери. – Давайте пройдемся.

Деверин, сцепив руки за спиной, следом за епископом вышел во двор. Он был ближайшим помощником отца Роберта, научил Роберта почти всему, что тот знал о военном деле, и до сих пор оставался верен дому Дугласов, несмотря на все тяготы последних лет. Эйден часто гадал, чего смог бы добиться Роберт без неоценимой поддержки таких людей. Как и сам Эйден, Деверин был уже немолод, но в глазах его сверкала решимость, а тело, несмотря на шрамы от многих ран, оставалось сильным и ловким.

– Как поживает ваша жена? – начал Эйден. – Удалось вам снова привыкнуть к семейной жизни?

Деверин усмехнулся.

– Матильда замечательная женщина, у нее столько энергии, что она просто сметает меня с ног. Не уверен, что человеку в моем возрасте такое на пользу.

– Ну, об этом нужно было думать, прежде чем вы на ней женились.

– Конечно, нужно было, – снова усмехнулся Деверин. – Как раз Матильды моя просьба к вам и касается. Через несколько недель я перевезу ее с младенцем сюда, в монастырь. В ближайшие месяцы мне, похоже, предстоит отсутствовать, вот я и подумал, не согласитесь ли вы за ними присмотреть. Сын отправится со мной, он уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, а вот о Матильде и малыше я тревожусь. Им еще не приходилось оставаться без меня.

– Конечно, буду рад помочь. – Эйден улыбнулся Деверину, хотя и жалел, что не может обещать этому человеку большего. Гадать о будущем в отсутствие Роберта было делом бесполезным.

Эйден двинулся к калитке, ведущей из монастырского двора в сад, за которым по склону холма раскинулась деревушка. Небольшой дом, отведенный епископу, выходил в этот же сад. Распахнув калитку, Эйден взглянул на небо, надеясь увидеть хоть намек на солнце.

– Кого-нибудь из наших вы уже видели? – Деверин говорил тихо, поглядывая на монахов, перекапывавших грядки поблизости. – Я встретил господина Дэниела: он прибыл вчера поздно ночью.

– А Оуэн?

– Он теперь быстро не ездит. Думаю, доберется к завтрашнему дню.

– Пейн должен приехать к вечеру, но погода такая, что я надеюсь увидеть его раньше: иначе дороги могут стать непроезжими.

– А как насчет Роберта? Известно что-нибудь о том, когда он может вернуться?

– Скоро – это все, что мне известно, – ответил Эйден. – Он держит подробности своих поездок от меня в секрете, так что более точного ответа дать не могу. Вы же знаете, каков он, особенно в последнее время.

– Понятно. – Деверин остановился у ворот, ведущих к деревне. Перед ними раскинулась лужайка, окруженная с восточной стороны огромными дубами, которых зима лишила листвы. За лужайкой теснились дома, на их черепичных крышах лежал снег, из высоких труб тянулись дымки.

– Он хоть что-нибудь вам говорил? – судя по голосу, Деверин не был уверен, что, задавая такой вопрос, не совершает измены.

– Очень мало.

– Я совсем не имею в виду выпытывать секреты, – поспешил заверить Эйдена Деверин, – но... – Он запнулся, явно чем-то встревоженный. – У меня есть сомнения, которые я не смею высказать ему в лицо.

Глаза Эйдена широко раскрылись; Деверин был солдатом, прирожденным воином, однако любил покой и был готов рискнуть жизнью, чтобы дать его своим близким.

– Что за сомнения?

Неужели не только он один чувствует беспокойство?

– Роберт говорил вам что-нибудь насчет своих планов?

– Он пока не объяснял, какой цели хочет достичь. Думаю, что как раз для этого он вас всех сюда и созвал.

В глазах Деверина на мгновение промелькнуло облегчение, но сомнения тут же снова охватили его. Он отвернулся от Эйдена, но тот заметил, каким суровым стал его взгляд и как решительно сжались губы.

– Он переменился.

За этими двумя словами было скрыто так много, что Эйдена снова охватил озноб страха. Он не мог притвориться, будто не понял Деверина.

– Да, он переменился.

– Мне нужно позаботиться о своих людях, но на мессу утром я явлюсь. Прощайте, святой отец. – Деверин поклонился, распахнул ворота и направился к деревне. Он успел сделать три длинных шага, прежде чем у Эйдена против воли вырвался вопрос:

– Если у вас столько сомнений, почему вы здесь? Воин замер, повернулся и снова подошел к Эйдену.

– А вы почему?

– Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?

Широкая улыбка осветила лицо Деверина.

– Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт – единственный, кому это под силу.

Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.

– Все мои сомнения – ничто, – продолжал Деверин, – по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. – С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.

– Да будет так.

К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.

Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.

Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним – в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко – день пути – и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.

Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, – главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей – носить воду из колодца и колоть дрова.

Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.

Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.

Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.

Новые беженцы...

Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.

Как же много народа бежит теперь от тирании!

Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.

– Роберт!

Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.

Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.

После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили – кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, – наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.

Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время – завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.

Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...

А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.

– Пойдемте в дом, – распорядился Эйден. – Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.

– Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.

– И что вы делали в Шан Моссе?

– Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.

– Из-за беженцев?

– Да.

Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях – все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.

Эйден с улыбкой высыпал угли в очаг и проследил, чтобы дрова разгорелись. Потом, укутав Роберта одеялом, он бесшумно вышел. Перед сном ему следовало помолиться, и не только за тех несчастных, кто сейчас спал в кельях и лечебнице.

* * *

Утро оказалось хмурым, тусклый свет еле озарял толсты и слой снега, укрывший поля. Все плоские поверхности стали серо-белыми, лишь кое-где на углах зданий проглядывал мокрый камень. Возвращаясь после утренней службы, Эйден едва не отморозил нос, а воздух из его рта вырывался густыми клубами пара.

Торопливо пройдя к двери своего кабинета, Эйден толкнул створку и замер на месте.

Посреди комнаты стоял голый по пояс Роберт, держа в руках бинт, а монах из лечебницы менял повязку на ране в боку Роберта. Монах приветствовал Эйдена улыбкой, а поднятые брови Роберта стали единственным извинением, которое он собирался адресовать епископу.

Во имя всех богов, почему он ничего не сказал вчера! И как мог сам Эйден не заметить, что Роберт ранен?

– Доброе утро. – Эйден снял и повесил плащ, а потом стал раздувать огонь в камине, чтобы Роберт, по крайней мере, не замерз до смерти. Когда епископ обернулся, он заметил на столе что-то, чего там не было накануне вечером.

– Что это?

– Это вам, – ответил Роберт.

Нахмурившись, Эйден подошел к столу и развернул сверток. В нем оказалась изумительной работы подставка для книги, устойчивая и добротная. На ней обнаружился небольшой мешочек из мягкой кожи. Эйден осторожно развязал его и вытряхнул на ладонь оправленный в серебро диск из полированного стекла.

– Не понимаю... – пробормотал он, поднимая глаза на Роберта. Тот следил за ним с плохо скрытым предвкушением.

– Это вам подарок, – улыбнулся Роберт. – Вам больше не придется щуриться или вытягивать шею, когда вы читаете. Вот и все.

Эйден был растроган. Подставка под книгу была тяжелой, а стекло – хрупким, везти их было нелегким делом.

– Спасибо, – сказал Эйден, чувствуя, как недостаточно слов, чтобы выразить переполняющую его благодарность.

Роберт дождался, пока монах ушел, натянул рубашку и подарил Эйдену одну из своих знаменитых улыбок.

– Я уже собирался идти вас искать. Нам нужно поговорить.

Отказать Роберту Дугласу всегда было трудно. Хотя ему исполнилось сорок три, его энергия и решительность не подверглись действию возраста; выглядел он гораздо моложе своих лет. Он все еще сохранял способность захватить внимание любой группы людей силой своей личности, уверенностью в себе, живой улыбкой и суховатым юмором; кабинет Эйдена был невелик, и стены его, казалось, с трудом сдерживали напор жизненной силы Роберта.

Однако Деверин был прав: за эти восемь лет Роберт действительно переменился.

– Как поживают Мердок и остальные?

– У них все в порядке, они, как обычно, разъехались по своим зимним квартирам.

– При каких обстоятельствах вы были ранены?

– Ерунда, – отмахнулся Роберт, продевая руку в рукав камзола. – Небольшая стычка с людьми Кенрика.

– Вас ранили в тот же бок, что тогда Селар? – Роберт продолжал одеваться и ничего не ответил. – По моим подсчетам, вас в четвертый раз ранили в одно и то же место.

– Такое случается.

– В самом деле? Откуда мне знать... – Эйден постарался скрыть охвативший его страх и не позволить себе причитать, как старая баба. – Может быть, вы... плохо защищаетесь с этой стороны? Или предпочитаете сражаться другой рукой? Должна быть какая-то причина... – Когда Роберт снова ничего не ответил, Эйден молча уставился ему в глаза, так что тот не смог отвести взгляда. – Вы и не думаете облегчать мне разговор.

Роберт развел руками.

– Что вы хотите от меня услышать? Ну, был я ранен. Это не имеет значения.

– Для меня имеет.

С кривой улыбкой Роберт потянулся к очагу и снял с углей медный котелок.

– А для меня – нет. Я ведь жив, верно? И все еще могу сражаться. Какая на самом деле важность, если иногда я получаю раны?

– Не похоже, что мне удастся победить в этом споре.

– Перестаньте тревожиться, епископ, – повернулся к Эйдену Роберт, протягивая кружку с горячим питьем. – Я заварил чай. Пейте. Утро покажется не таким унылым.

Эйден сдался. Когда Роберт уселся за стол, он намеренно переменил тему.

– Вы все нашли? – Накануне, когда Роберт уснул, Эйден отнес в его комнату пришедшие письма. – Там говорится что-нибудь такое, о чем мне следует знать?

– Нет, вы как всегда проделали всю работу великолепно, епископ. – Роберт вытащил стопку писем, взял из нее единственный лист и рассеянно развернул его. – Вы управляете моими финансами не хуже любого гильдийца.

Эйден фыркнул, и Роберт усмехнулся в ответ.

– Считайте это комплиментом, епископ. Похоже, денег хватит нам еще на один год.

Еще один год? Эйден сумел скрыть впечатление, которое произвели на него эти слова. Роберт лишился своих владений в Данлорне и в других местах, но ему удалось сохранить семейное достояние за пределами Люсары. По какой-то причине, которую Эйден никогда не мог себе объяснить, Роберт оставил управление финансами в руках опального епископа, совершенно в этом несведущего. Эйден мог лишь пытаться сохранить то, что имелось изначально; впрочем, по-видимому, для Роберта этого было достаточно.

Но еще один год? Продержится ли столько Люсара? Продержится ли Роберт?

Эйден повернулся к окну; занавеси были отдернуты, чтобы впустить скудный свет. Епископ постарался, чтобы следующий вопрос прозвучал небрежно.

– А остальные письма? Там нет ничего, о чем вы хотели бы мне сообщить?

– Боюсь, ничего особенно интересного, хотя я еще не добрался до конца пачки... Что-то не вижу письма от Патрика.

– Его и нет. Это может просто означать, что Патрик уже в дороге.

– Да, конечно. Остается только надеяться... А это что такое?

Эйден заметил, как нервно вертит в руках Роберт запечатанное письмо.

– Оно пришло два... нет, три дня назад. Я не знаю, от кого оно.

Роберт начал вскрывать печати, потом помедлил, словно не хотел отвлекаться от важного дела. Он спокойно протянул Эйдену лист, который развернул раньше.

– Прочтите.

Эйден, нахмурив брови, начал читать, потом вытаращил глаза, которые отказывались верить тому, что видели: слишком невероятными были новости.

Гильдия... отменяет законы... преследующие колдовство... Должно быть, чья-то неудачная шутка!

– Как я понимаю, – тихо сказал Роберт, – вы ничего еще об этом не слышали?

– Нет! Но вы уверены, что это правда?

– Я снял официальное уведомление со стены резиденции Гильдии.

Эйден еще раз перечитал бумагу. Невозможно – и все же вот оно!

– На первый взгляд кажется полным безумием.

– Как, выдумаете, поведет себя Бром? – поинтересовался Роберт, подходя к камину.

– Весь последний год Бром болеет. – С внезапно охватившим его отвращением Эйден бросил бумагу на стол. – Может быть, он и попытается блефовать, но шансы на то, что он в самом деле воспротивится, весьма невелики. Он или изменит церковный устав, или умрет, и тогда какой-нибудь другой дурак сделает это вместо него. В любом случае...

Эйден умолк, заметив, что Роберт тихо смеется.

– В чем дело?

– Ох, епископ... Прошло столько лет, и я уже думал, что все-таки убедил вас... Если мне и это не удалось, на что еще остается надеяться?

– О чем вы говорите? – Роберт перестал смеяться, вместо веселья Эйден ощутил в нем боль и разочарование. – Я что-то пропустил?

– Очень многое и в то же время ничего, – уклончиво ответил Роберт. – Вы в самом деле испытываете ужас перед тем, что после почти шести столетий такие, как я, больше не считаются проклятием рода человеческого, по крайней мере, с точки зрения Гильдии? Что закон больше не требует уничтожать нас, как паразитов? Сжигать нас живьем? Неужели это в самом деле так ужасно? Если да, то я не понимаю, почему вы в последние восемь лет пишете книги, оправдывающие колдунов. Эйден закряхтел, наконец все поняв.

– А вы, как я понимаю, не видите ничего дурного в том, что древние законы небрежно отбрасываются без соблюдения подобающих процедур и без оглядки на волю народа.

В ответ на эти слова Роберт недоверчиво поднял брови.

– Волю какого народа? Мой народ – салти пазар, колдуны – истребляется, а вы говорите о подобающих процедурах! Да вразумят вас боги, епископ! Куда делось ваше чувство справедливости?

– Не иначе как туда же, куда и ваше! – Эйден прошел к столику в углу и взял кувшин с элем, который был приготовлен к приезду Роберта. Налив две кружки, одну он протянул герцогу. – Дела делаются определенным образом не просто так. Законы, о которых мы говорим – и сотни других, – существуют для того, чтобы защищать людей. Не можете же вы этого не понимать.

– Несомненно. – В голосе Роберта по-прежнему звучала горечь. – Однако Осберт даровал нам то, чего мы добивались многие годы, и вы – упорнее остальных. Такой вот неожиданный подарок. Как вы говорите, Бром сделает то же самое. Так какая разница, если не все формальности соблюдены? Имеет ли это значение? Разве отмена несправедливости хороша не в любой форме?

– Милосердные боги, вы что, внезапно ослепли? – рявкнул Эйден, пытаясь вернуть Роберту здравый смысл. – Вы прекрасно знаете, что люди доверяют церкви и Гильдии как раз из-за существования законов, из-за подобающих процедур, потому что именно они защищают его от выскочек и узурпаторов. Если законы против колдовства можно отменить мановением руки, что вскоре станет со всеми остальными законами? Народ Люсары уже утратил доверие к короне. Скоро он перестанет верить церкви и Гильдии – и что тогда людям останется? Ни опоры, ни надежды... Что они станут усматривать в колдовстве – дар богов, каким вы его считаете?

Роберт мгновение смотрел на Эйдена, потом отвел глаза.

– Я никогда такого не утверждал. Да законы и не защитили людей от Селара. – Он остановился у стола и провел пальцем по листу с гильдийским указом. Вся поза его говорила о твердости и непримиримости. – Вы не можете понять, каково родиться с даром, о котором все говорят как о греховном, когда основополагающие законы требуют наказания за то, над чем вы не властны. – Роберт помолчал, и Эйден заметил в его зеленых глазах вспышку ненависти. – Даже если бы я ни разу не воспользовался своим даром, я все равно был бы осужден, все равно подлежал бы казни. Вы писали свои книги, потому что для вас необходимо разгадать интеллектуальные загадки, устранить дисбаланс в понимании колдовства; вы стремились исправить положение. Для меня же, который видит ситуацию изнутри, отмена дурных законов – радость, независимо от того, что тут наверняка скрыта ловушка. Я столько времени пытаюсь избавить Люсару от гораздо более мелкой тирании с помощью салти, интересы которых некому защитить! Может быть, если бы я обращал больше внимания на эту сторону дела...

Роберт не докончил мысли. Когда он повернулся к Эйдену, на его лице ничего нельзя было прочесть.

– Как видите, подобающие процедуры мало значат для меня и подобных мне. Независимо от причин, подвигнувших Осберта на отмену законов против колдовства, независимо от того, что через полгода власть может вернуться к прежним порядкам, хотя бы какое-то время я не буду всем отвратителен, а мой народ, как бы жестоко история с ним ни обошлась, хоть ненадолго станет действительно свободным. Можете ли вы это понять, епископ?

Эйден мог понять его чувства и был тронут. Ему редко случалось слышать, чтобы Роберт так свободно и так откровенно говорил с кем-нибудь. Он улыбнулся другу и, получив ответную улыбку, с облегчением отхлебнул эля и спросил:

– Что вы имеете в виду, говоря о западне? Взгляд Роберта стал жестким.

– Кенрик или Нэш, по-видимому, приказали Осберту и Брому... Не сомневаюсь, что все затеяно ради того, чтобы выманить салти из укрытий.

Эйден едва не поперхнулся.

– Не следует ли нам послать предостережение в Анклав? – осторожно выбирая слова, сказал он.

– Если я вижу ловушку, то и они увидят.

– И все-таки нужно учитывать, как отнесутся к новостям люди. Всего шестнадцать лет назад колдовство было едва ли больше, чем мифом, так что простой народ, должно быть, совсем запутался.

Роберт рассеянно кивнул, вертя в руках запечатанное письмо, на которое в пылу спора они с Эйденом не обращали внимания. Теперь же он сломал печати и начал читать.

На мгновение Роберт словно окаменел. В зеленых глазах, пока он снова не взял себя в руки, промелькнула прежняя уязвимость.

– Что там? – встревожено спросил Эйден.

Роберт моргнул, и к нему вернулась утраченная на мгновение невозмутимость. Сделав глубокий вдох, он ответил Эйдену, как будто ничто не прерывало их разговор:

– Запутался? Да, наверное. – Он сложил письмо и сунул его за пазуху. Я слышал, Деверин и Пейн уже здесь, а Оуэн должен прибыть сегодня утром. Можете вы предупредить их, чтобы они собрались здесь, никому ничего не говоря? Сегодня днем... Мне... мне нужно немного пройтись.

– Конечно. Они давно ждут такой возможности...

– Как и мы все. – Взгляд Роберта снова сделался отсутствующим, устремленным в пространство за окном. Может быть, он тоже представил себе границу, черту, отделившую одну его жизнь от другой.