Текст книги "Клетка для мятежника"

Глава 8

К тому времени, когда Годфри добрался до епископского дворца, снега выпало столько, что на каждой горизонтальной поверхности он лежал белой подушкой. Серое небо нависло так низко, что казалось обрушившейся на людей крышей. Годфри осторожно, боясь поскользнуться, поднялся по лестнице на второй этаж и беспрепятственно двинулся по галерее. В переполненной приемной его встретил Френсис, тут же увлекший его к выходящему во двор окну, подальше от суетящихся слуг и встревоженных церковников.

– Что случилось? – спросил Годфри. – Он при смерти?

– Доктора такого не говорят, – устало ответил Френсис. – Все-таки нужно, чтобы вы вправили ему мозги. Вас Бром послушает. Он... он думает, что его отравили.

– В самом деле? – Трудно было представить себе, чтобы кто-нибудь стал возиться с ядом. Здоровье Брома и так уже несколько лет ухудшалось, хотя никто, конечно, не мог бы сказать, сколько он еще протянет.

– Ну, ему и в самом деле никак не становится лучше... только я ведь не врач. Он убедил себя, что кто-то пытается его убить.

Годфри посмотрел на закрытую дверь спальни.

– Виновник – кто-нибудь, кого мы знаем?

Френсис нетерпеливо потряс головой, так что капюшон сутаны чуть не соскользнул.

– Послушайте меня, Годфри. Он решил, что умирает, и пытается позаботиться о преемнике. Поэтому-то он и хочет вас видеть.

Годфри посмотрел в лицо стоящему перед ним священнику.

– Чего вы от меня хотите?

– Вы должны решать сами, в зависимости от того, что вам диктует совесть, брат мой, – зловещим тоном процедил Френсис. – Но что бы вы ни делали, позаботьтесь об одном: чтобы он согласился на изменение церковных законов.

Пораженный, Годфри сделал шаг назад.

– Что? Но я думал, что вы решительно против...

– Не имеет никакого значения, против я или не против. Важно только то, выживет ли церковь. В первый раз в жизни я согласен с этой жабой Осбертом. Он был прав, когда без колебаний подчинился. Как вы думаете, много ли внимания Кенрик сейчас обращает на Брома? Не удивился бы, если бы оказалось, что он и в самом деле его отравил, – чтобы припугнуть.

Годфри медленно втянул воздух, стараясь уменьшить охватившее его напряжение. Бывали дни, когда он просто мечтал оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно, только не здесь.

– Он вас ждет.

– Не сомневаюсь, – сухо ответил Годфри, не слушал того, что мог еще сказать ему Френсис. Брат архидьякон может сколько угодно давать ему благие советы, но в конце концов убеждать Брома предстоит ему, Годфри.

Едва ли не первым из дел, которое собственными руками совершил Осберт, вернувшись в Марсэй после битвы при Шан Моссе, было опустошение прежнего кабинета Вогна. Часть мебели и бумаги по его приказу перенесли в более просторную комнату дальше по коридору. Окна нового кабинета выходили на королевский замок и на площадь перед базиликой.

Осберт испытывал потребность в каком-то видимом символе того, что он как проктор не собирается идти по стопам Вогна, определяя политику Гильдии.

Теперь кабинет производил впечатление порядка и покоя, не говоря уже об удобстве, чего не ценил любивший показуху Вогн. Осберт сам объяснил мастерам, каким должен быть стоящий посреди комнаты овальный стол, – ему хотелось, чтобы стол как можно меньше напоминал тот, за которым собирался королевский совет.

Нет, Осберт ни в чем не собирался подражать Вогну. Он не повторит его ошибок, не наделает таких же глупостей.

Только не наделает ли он множества других, своих собственных...

С приближением вечера Осберт приказал разжечь огонь в обоих каминах в разных концах комнаты, а увидев, что начинается снегопад, плотно задернул занавеси на окнах. Слишком уж угнетали его мысли о том, сколько еще месяцев ненастья ожидает его, прежде чем он рискнет высунуть нос наружу без пятнадцати шерстяных одежек, защищающих его от внешнего мира.

Была и еще одна причина для того, чтобы разобрать бумаги Вогна собственными руками... Некоторые обнаруженные документы шокировали Осберта, другие вовсе не удивили. И все-таки ему не удалось найти того, что он искал, – что ж, находясь в одиночестве, Осберт мог не стараться скрыть облегчение от любопытных глаз.

Вогн признался под влиянием средства, которое Осберт подмешал к его вину, что тайная библиотека Гильдии, содержащая книги, написанные еще во времена Империи, спрятана там, где никто не станет искать и где никто никогда ее не найдет. Осберт был чрезвычайно рад уверенности, что эти книги наверняка не хранятся в каком-нибудь тайнике в здании его резиденции, а значит, Нэш никогда не сможет заполучить их и воспользоваться мерзкими колдовскими знаниями для своих темных делишек.

Осберт рассеянно прислушивался к шелесту бумаг. Лайл вернулся, и проктор немедленно засадил его за работу. Теперь оставалось только ждать, пока агент дочитает все до конца и сообщит ему свое мнение. Никому другому Осберт доверять не мог.

– Управишься за час?

Лайл поднял глаза на Осберта.

– Нет, господин. Тут есть некоторые бумаги, которые мне хотелось бы перечитать еще раз, чтобы удостовериться: я все понял правильно. Всего, наверное, уйдет часа два.

Осберт кивнул. Скоро ему предстояло отправиться на королевскую аудиенцию.

– Попалось тебе уже что-нибудь интересное?

Лайл взглянул на кипу писем, полученных проктором от гильдийцев со всей страны за последние две недели.

– Насколько я могу судить, письма пришли от трех разных групп гильдийцев. Первые выражают огорчение тем, что вы произвели такие важные перемены в обычаях Гильдии без соблюдения принятых процедур и не посоветовавшись с братьями. Хотя они уважают ваше мнение, они все-таки полагают, что с ними обошлись без достаточного почтения и ожидают извинений.

– Насколько я могу судить, именно таково содержание большинства писем, которые я получаю.

– Вторая группа, – продолжал Лайл, – в ужасе от того, что вы совершили. Они не только оскорблены тем, что вы с ними не посоветовались, но и сделали бы все, что в их силах, чтобы вас остановить, будь у них такая возможность. Они больше не доверяют вам как проктору и намекают, что если вы попробуете предпринять еще какие-то решительные шаги, то встретитесь с сильнейшим противодействием. Я назвал бы авторов этих писем источником неприятностей.

– Согласен. – Осберт решил, что поступил правильно, поинтересовавшись мнением Лайла. Тот был солдатом, не понаслышке знакомым с разведкой, обманными маневрами, сбором информации. Если кто-нибудь и мог заметить серьезную угрозу, то это был именно Лайл.

– Последнюю группу я назвал бы фанатиками. Это те, кто участвовал в битве, видел колдовство собственными глазами и полагает, что наказание за него не только не должно быть отменено, а еще и в десять раз усилено. Все они торопятся, должен я заметить, уверить вас, что не верят, будто король – колдун...

– Хотя сам он открыто это признает, – сухо перебил его Осберт.

– Они пытаются отвести от себя обвинения в измене. Тем не менее на вас они обрушивают проклятия и требуют, чтобы вы или восстановили прежние законы, или подали в отставку. Многие из таких писем не подписаны. Человек, который не желает нести ответственность за собственные слова, вдвойне опасен. Вы были правы, что забеспокоились.

Еще бы не забеспокоиться! И так уже за последние пять-шесть лет все время возникали волнения, по большей части в далеких городах и селениях. Каждый раз за ними так или иначе стоял Дуглас, а солдатам Гильдии приходилось наводить порядок. А теперь эти раскольники в самой Гильдии... Многим кажется, что Гильдия сдалась, что силы тьмы и зла – колдовство – наконец торжествуют полную победу.

Главные неприятности еще впереди, в этом нет сомнения. Придется послать приказ во все гарнизоны гильдийцев, чтобы выставлялась дополнительная охрана – ведь новости пока еще в полной мере не оказали воздействия, а тогда...

Осберт поджал губы, накидывая на плечи плащ, лежавший на кресле. Снова повернувшись к Лайлу, он спросил:

– Как ты думаешь, эти люди стали бы писать такие письма, если бы проктором все еще оставался Вогн?

– Сомневаюсь, чтобы Вогн пошел на изменение законов.

– Хорошо, согласен. А все-таки?

Лайл оперся локтями о стол и переплел пальцы.

– Вогн управлял братьями в основном при помощи страха. Мало кто не дрожал перед ним. В отношении вас такого же страха они не испытывают.

– Держи все, что узнал, в секрете. Мне совсем ни к чему, чтобы все в Гильдии узнали о расколе. Я вернусь через два часа.

* * *

Стоило Годфри перешагнуть порог спальни Брома, и на него, как всегда, обрушилось зловоние. Большую часть комнаты занимала огромная кровать. Четыре резных столбика поддерживали полог из великолепного алого бархата, пол был скрыт под зелеными, синими, золотистыми коврами. В огромном камине жарко пылали дрова, занавеси на окнах, отгораживая унылый сумеречный свет, были плотно задернуты. Над столом, заваленным баночками мазей, бинтами, склянками с разнообразными снадобьями склонились двое докторов. Неподвижное тело Брома казалось еще более громоздким из-за многочисленных одеял.

Годфри постарался взять себя в руки.

– Вы посылали за мной, ваше преосвященство? Маленькие красные глазки взглянули на него, рука слабым жестом велела докторам отойти подальше.

– Годфри? Подойдите...

Стараясь дышать только ртом, Годфри приблизился к кровати. Годы невоздержанности лишили Брома природного здоровья. Уже почти два года он не покидал дворца и шесть месяцев не поднимался с постели. Дыхание со свистом вырывалось из груди Брома, пока тот с трудом поворачивался к Годфри; тот заметил черные раны, покрывавшие ноги епископа.

Только вот был ли он отравлен? Отравлен чем-то, кроме собственной прожорливости? А может быть, болезнь уже достигла мозга, затуманив сознание призрачными образами?

– Годфри, вы должны поговорить с этими лекарями. – Несмотря на болезнь, голос Брома сохранил властность. Этот человек добился высокого положения не благодаря благочестию или талантам, а только угождая королю Селару, и вот уже четырнадцать лет наслаждался роскошью, управляя церковью, которая никогда не хотела видеть его своим главой. И все эти годы Эйден Маккоули, законно избранный епископ, считался бунтовщиком и изгнанником и должен был опасаться за свою жизнь.

Маккоули никогда так не посрамил бы своего сана. С другой стороны, если бы ему оказалось позволено сохранить его, он теперь наверняка был бы уже мертв – казнен за вызов, брошенный королю.

Как, впрочем, может случиться и с Бромом. Кто мог бы подумать, что у толстяка вдруг появится мужество?

– Ваше преосвященство, ваши врачи весьма искусны, они – самые лучшие в столице. Я уверен, что они делают все, что могут, чтобы облегчить ваши страдания.

– Отошлите их, Годфри!

Подавив вздох, Годфри кивнул врачам. Он дождался, пока дверь за ними закрылась, и только тогда снова повернулся к Брому.

– Умоляю вас, ваше преосвященство, не волнуйтесь. Вам нужен отдых.

– Годфри, вы единственный, кому я могу доверять.

– Ваше преосвященство...

– Сядьте. Да сядьте же!

Годфри придвинул кресло к постели и сел. Как получалось, что подобные обязанности всегда выпадали ему? Может быть, на нем лежит проклятие? Или таково наказание, посланное богами, за ту двойную жизнь, которую он вел?

– Годфри, – выдохнул Бром, пытаясь повернуться; его болезненно-серая плоть всколыхнулась вокруг подбородка, как недопеченное тесто. – Кенрик требует, чтобы я подписал бумаги не позже конца месяца. Я оттягивал сколько мог, но, боюсь, дольше ждать он не станет. Я...

Бром умолк. Ему все-таки удалось приподняться. Теперь он сидел, опираясь на подушки; так ему лучше было видно лицо Годфри. Бром прокашлялся и промокнул губы кружевным платком. Казалось, у него уже давно заготовлен перечень того, что он должен сказать.

– Вы должны понять: король решил изменить саму структуру церкви. Он уничтожит нас всех! Проктор Осберт уже поддался нажиму и внес изменения в законы Гильдии, но я, боюсь, не могу сделать того же.

Годфри разрывался между двумя желаниями. Как священник он жаждал воспрепятствовать Кенрику в столь несвоевременных церковных реформах, но как человек, как патриот Люсары надеялся на помощь именно со стороны колдунов. Пусть Бром уступит – может быть, это хоть немного поможет Роберту.

– Ваше преосвященство, если вы уверены, что не желаете...

Маленькие глазки, почти погребенные в складках жира, метнулись в его сторону. Красные пятна превращали лицо Брома в зрелище, которым можно было бы пугать детей.

– Вы слышали новости из Шан Мосса? Насчет отшельника?

– Да, ваше преосвященство. – Годфри с трудом подавил вздох. От духоты у него начинала болеть голова.

– Тогда вы должны понимать, что Минея скоро явится нам, может быть, даже уже явилась. Когда она обнаружит себя, мы будем готовы сражаться с ней рядом, готовы еще раз выступить против зла, которым является колдовство. Когда-то это было святым долгом Гильдии, теперь стало нашим. – Бром протянул руку и вцепился в рукав Годфри. – Мы должны быть готовы ее встретить, Годфри. Вы... вы должны быть к этому готовы!

Годфри понял, как одержим этой мыслью Бром.

– Что вы хотите, чтобы я сделал? На лбу Брома прорезалась морщина.

– До меня дошли слухи о злодеянии. Я уверен, что Кенрик травит меня. Если я не представлю ему желаемого до конца месяца, он разделается со мной окончательно, а потом поставит на мое место человека, который выполнит его желание. Годфри, я хочу, чтобы этим человеком стали вы.

Годфри окаменел. Несколько ужасных секунд он был не в силах дышать, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться. Потом Бром дернул его за рукав, заставив взглянуть на усеянную кольцами руку, на которой начали открываться новые нарывы.

Епископ? Он, Годфри?

О милосердная Минея, что угодно, только не это!

– Вы должны согласиться, Годфри! Вы должны составить новые законы. Вам хватит ума и хитрости провести Кенрика и его приятелей-колдунов. Напишите церковный устав так, чтобы он не оскорблял богов и легко мог быть повернут в нужную сторону. Уступите Кенрику в мелочах, а остальное замаскируйте так, чтобы, когда придет день, церковь могла выступить против зла во всей своей славе.

– Ваше преосвященство, вы сами должны изменить законы! – Годфри наклонился к Брому, приняв наконец решение. – Вы оказали необходимое сопротивление, гораздо большее, чем сумел Осберт. Боги поймут. Я готов всеми силами помогать вам, но пусть подпишет новый устав ваша рука. Пусть Кенрик увидит, что вы нужны ему живым. – Чего больше боялся Годфри: опасности для жизни епископа или перспективы оказаться на его месте? Что он за священник, если задает себе подобный вопрос?

Бром усмехнулся, закрыл глаза и откинулся на подушки.

– Я покойник, убьет меня Кенрик или нет. Однако муки совести отнимают у меня последние силы. Я... виноват... перед своим предшественником. Я хочу искупить свою вину, прежде чем предстану перед небесным судом. Я не могу выполнить желание Кенрика.

Годфри чуть вслух не выругался, услышав такое. Бром, оказавшись на смертном одре, вознамерился позаботиться о своей бессмертной душе и не колеблясь обрекал на адские мучения Годфри, лишь бы самому не испачкать руки.

Все именно так, как и можно было ожидать от этого человека. Нет, Бром не обрел внезапного мужества; он был просто раскаявшимся трусом.

Годфри окажет любую помощь, но никогда, пока жив Маккоули, епископом не станет, как бы этого ни хотел Бром. Сан епископа имеет гораздо более глубокий смысл, чем доступно пониманию этого человека. Годфри не имел никакого желания осквернить святость долга главы церкви только потому, что Брому не хватает мужества.

Да и недостоин он...

– Обещайте мне, Годфри... Поклянитесь, что займете мое место, когда меня не станет. Я уже заготовил послание, чтобы сообщить нашим братьям: на этот раз выборов преемника не будет. Я назначаю им вас. Вам остается только дать мне слово, и я смогу умереть со спокойной душой. Так принесете вы клятву?

Годфри зажмурился от внутренней боли. Ах, к чему его принуждают... Все это так ужасно неправильно! Он не создан для того, чтобы стать епископом. Он слишком эгоистичен, слишком воинственно настроен, чтобы взять на себя такую ответственность. Ему и так приходится нелегко: заботы о собственной душе требуют много сил; как же он сможет взять на себя заботу о душах всех жителей Люсары?

Нужно было отправиться с Робертом, пока была такая возможность, трудиться руку об руку с Маккоули ради освобождения страны. Вместо этого ему приходится быть лицемером и вот теперь влезать в шкуру, носить которую у него нет ни малейшего желания.

И более того: ужасная правда заключается в том, что если он откажется, обязательно найдется кто-нибудь, кто согласится. По крайней мере, став епископом, он сможет в какой-то степени направлять события. Именно его рука, а не рука нового только о себе заботящегося Брома, напишет церковный устав.

При условии, конечно, что Кенрик одобрит назначение.

– Ну? Проклятие, Годфри, так дадите вы мне обещание? С глубоким отвращением Годфри вздохнул:

– Да, ваше преосвященство, я обещаю.

После этих слов Бром отпустил его, и Годфри, испытывая облечение хотя бы от того, что может теперь покинуть эту комнату, вышел в приемную. Оказалось, что там его ждет Френсис. Прежде чем Годфри смог что-нибудь ему сказать, Френсис с мрачным видом подал ему плащ.

– Боюсь, что тяготы сегодняшнего дня для вас еще не закончены. За вами прислал Кенрик. Он требует вас к себе немедленно.

На этот раз Годфри оказалось совсем не трудно сдержать проклятие. Походило на то, что его бесполезные сожаления только раздражали богов, и вот теперь ему предстояло держать ответ. Он затянул завязки плаща и двинулся к выходу с галереи. Френсис пристроился рядом.

– Ну? Расскажете вы мне, что у вас было с Бромом?

– Он не желает менять законы, – без всякого предисловия сообщил Годфри. – Он думает, что умирает. Бром решил не поступаться своей репутацией и оставить неприятное дело своему преемнику. Такое решение, конечно, равноценно самоубийству.

– Ох, да помогут нам все святые! – простонал Френсис. – И кто станет его преемником?

Годфри не замедлил шага. Он просто переставлял ноги, твердо решив, что доживет до конца этого дня, не потеряв ни терпение, ни рассудок.

– Я.

У выхода из епископского дворца его ждал эскорт – дзое воинов с пиками в ливрее Кенрика. Самого их присутствия было достаточно, чтобы заставить Годфри стиснуть зубы.

Этот вечер ему следовало бы посвятить исповеди, а потом всю ночь молиться на коленях. Нужно было признаться в каждой несправедливой, эгоистичной, грязной и трусливой мысли. Как, во имя Серинлета, можно называть себя священником, думая и поступая так, как сегодня думал и поступал он?

Годфри чувствовал стыд. Пока он быстрым шагом, сопровождаемый с обеих сторон посланцами Кенрика, шел к замку, лицо его горело.

Он вошел в замок и пересек двор; слуги провели его в длинную галерею, выходящую на реку. Обычно отсюда открывался вид на скользящие по воде лодки, освещенные разноцветными фонариками: суета не прекращалась круглые сутки. Однако теперь торговцы опасались ночных путешествий и предпочитали закончить все сделки еще днем, чтобы засветло добраться до селений ниже по течению, где было более безопасно, чем в Марсэе.

Годфри хотел бы присоединиться к ним: в замке стало тоже небезопасно. Ему хотелось бы оказаться где-то, где его жизнь не зависела бы от не к месту сказанного слова, от неверно истолкованного взгляда. Где-то, где люди, которых он любил и которым верил, не считались бы бунтовщиками и изменниками. Где сами его мысли не были бы осквернены секретами, которые он был вынужден хранить, и где вина за это не терзала бы его сердце.

Быть священником оказалось гораздо труднее, чем он когда-нибудь мог себе представить.

– Пойдемте, святой отец, – поторопил его слуга. – Вы задержались. Король проявляет нетерпение.

Какие-то остатки непокорства помешали Годфри ускорить шаги. Он не позволил себе поступиться достоинством священника, хотя в душе его больше и не ощущал. Он проходил мимо столов, за которыми молодые придворные играли в кости; их окружали смеющиеся красотки, думающие только о развлечениях и ничуть не обеспокоенные будущим страны. Старшие и умудренные царедворцы, которые могли бы внести в придворную жизнь более серьезную ноту, были или казнены, или изгнаны – или слишком боялись появляться в королевском замке.

– Архидьякон! – Голос короля вонзился в сознание Годфри, как меч, рассекающий плоть. – Я послал за вами час назад. Почему вы заставляете меня ждать?

Годфри стиснул руки, чтобы не позволить им дрожать. Кенрик стоял, повернувшись спиной к пылающему в камине огню, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Рядом с ним находился Осберт, за бесстрастностью которого явно крылся еле сдерживаемый страх.

– Простите меня, сир, – низко поклонился Годфри, стараясь продемонстрировать раскаяние. – Меня вызвал епископ, чтобы дать мне распоряжения.

Глаза Кенрика сузились; казалось, эта информация заставила его пересмотреть какой-то тонкий расчет.

– Распоряжения, касающиеся изменения церковных законов, я надеюсь?

На мгновение у Годфри перехватило горло, так что он не сразу сумел ответить. Но тут краем глаза он заметил, как сжались руки Осберта, и откуда-то к нему пришла сила для того, чтобы одновременно солгать и сказать правду, предать Брома и сдержать данное ему слово.

– Да, сир.

– И что?

– Возникли трудности, сир.

– Трудности меня не интересуют.

– Конечно, сир. Однако его преосвященство так болен...

– Значит, как я понимаю, – Кенрик теперь смотрел на Годфри, как выпустивший когти коршун, готовый схватить жертву, – епископ слишком слаб, чтобы сделать необходимые изменения в уставе?

Если Кенрик узнает, что ответа от Брома не последует, епископа можно считать мертвецом. Бром мог надеяться только на то, что Годфри сумеет выторговать ему хоть немного времени.

– Мне кажется, болезнь еще несколько недель не позволит ему выполнить такую работу. При нем его врачи, и они рекомендуют ему покой.

– О, я могу обеспечить ему очень долгий покой, если он этого желает! – Кенрик рванулся вперед, его ярость и нетерпение, казалось, так и хлынули на бархатный ковер у его ног. Громкий голос короля разнесся по всему залу, заставив придворных обернуться с одинаковым выражением страха на лицах.

Годфри ждал, стараясь дышать ровно.

– Он намеренно нарушает мою волю! Посмеете ли вы отрицать это, архидьякон? – Кенрик бросил на Годфри испепеляющий взгляд. – Можете сообщить вашему епископу, что если я через неделю не получу желаемого, я велю схватить его как изменника. Посмотрим, долго ли он проживет со своей болезнью, если я кину его в ту же темницу, где его предшественник гнил два года! Сомневаюсь, чтобы в стране нашлись желающие вызволять его вонючую тушу, как вызволили Маккоули!

Годфри поднял руки, словно читая молитву.

– Простите меня, сир, но даже если он начнет работу сегодня же ночью, потребуется больше недели, чтобы сделать такие изменения в уставе, которые были бы законны.

– Прекрасно, – бросил Кенрик; его гнев не погас, а был лишь на время укрощен. – Сколько же времени нужно на самом деле?

Сглотнув, Годфри ответил:

– На сами изменения потребуется не меньше двух недель. Чтобы они обрели силу закона, нужно, чтобы новый устав был получен каждой церковью и каждым монастырем в Люсаре, с указанием точной даты, когда он вводится в действие.

– И что же получается?

– Самый ранний срок – с праздника Зимнего Солнцестояния, сир. – Годфри ничего не мог с собой поделать. Хотя последние слова он выговорил с трудом, какая-то часть его души возрадовалась этой капитуляции. Может быть, он все-таки хотел, чтобы ответственность лежала не на нем? Или надеялся, что его принудят действовать, и тогда совесть не будет его мучить?

А может быть, душа его радовалась тому, что он согласился исправить несправедливость, против которой никто не смел восстать на протяжении пяти столетий?

Кенрик думал только о собственных целях.

– Прекрасно. Пусть будет с праздника Зимнего Солнцестояния – но уж тут никаких отговорок. Осберт, когда послания Брома будут рассылаться, я хочу, чтобы вы присовокупили к ним собственное письмо.

– Какое письмо, сир?

Король помолчал; его взгляд устремился в пространство, а по изуродованному шрамом лицу скользнула легкая улыбка.

– Бы напишете от моего имени, что, раз колдовство больше не запрещено законом, я буду рад приветствовать при своем дворе любого, мужчину или женщину, кто обладает такими талантами.

– Что!

Годфри вытаращил глаза, но Кенрик ничего не замечал – ни того, как сдавленно прозвучал голос проктора, ни того, как смертельно побледнел Осберт.

– Вложите в письмо побольше искренности, – продолжал Кенрик, знаком подзывая пажа, чтобы тот налил ему вина. – Я хочу, чтобы всем было ясно: любой колдун, который пожелает поступить ко мне на службу, получит щедрое вознаграждение. В чем дело, Осберт?

– Сир... я... – Осберт дышал, как рыба, вытащенная из воды, и был не в силах издавать членораздельные звуки.

Кенрик взял кубок и стал пить вино, уверенный: Осберт быстро справится с шоком, это всего лишь мимолетное неудобство.

– Взгляните на свои карты, проктор. Отправляйтесь к себе и достаньте карты золотого века Империи. В те времена каждый князек, каждый правитель, каждый проктор Гильдии имел собственного колдуна. Мы все жили в согласии, и я не вижу причин, почему бы нам не жить так же теперь, – тем более что я, как никто, в силах этого добиться. Или вы хотите лишить меня возможности сделать Люсару столь же великой, какой была Империя?

Лицо Осберта можно было бы принять за вырезанное из дерева.

– Нет, сир. Конечно, нет.

– Прекрасно. Вы напишете письмо и представите его мне завтра к вечеру. Мы разошлем копии с теми же гонцами, что будут развозить новый церковный устав Брома по всем городам страны. Тогда никто не сможет сказать, что я приглашаю колдунов ко двору без благословения церкви. А вам, архидьякон, я поручаю позаботиться о том, чтобы епископ выполнил мои распоряжения. Все свободны.

Осберт поклонился и попятился, потом вышел из зала так поспешно, что только на лестнице заметил, что все это время задерживал дыхание. Лишь достигнув нижней ступеньки, он повернулся в Годфри и выдохнул:

– Потроха Серинлета!

Годфри откликнулся не сразу. Он оглянулся на галерею, откуда они только что вышли, и двинулся прочь. Выражение его лица, напряженные плечи ясно говорили о том, что терпение его на исходе, – что совершенно противоречило тому, как вел себя Годфри в присутствии Кенрика. Осберт знал, что неприятностей не избежать, но королевский замок был неподходящим местом для того, чтобы это обсуждать.

Радуясь возможности оказаться на свежем воздухе, Осберт молча вышел следом за Годфри во двор, где его ожидал собственный эскорт. К тому времени, когда проктор и архидьякон достаточно удалились от зданий, гильдийцы надежно окружили их, и только тогда Осберт снова заговорил:

– Бром все еще отказывается внести изменения в устав?

– Вы спрашиваете меня о Броме, когда сами только что получили приказание предать самый священный долг Гильдии? – с отвращением проговорил Годфри.

– А что вы предлагаете мне сделать, чтобы этому помешать?

– Ха! Вы говорите так, будто совсем не хотите помешать, – и мы оба знаем, что это неправда.

– Если я не предоставлю ему того, что он хочет, он просто найдет другого, который все сделает.

– И вы можете спрашивать о Броме, как будто вас заботит его судьба! – бросил Годфри.

Осберт махнул рукой в сторону Закатной башни, черным силуэтом вырисовывавшейся на ночном небе.

– Посмотрите вокруг, Годфри. Вон там, наверху, в железных клетках останки порядочных людей, схваченных без всякой причины. Не думаете ли вы, что мне хочется увидеть, как других постигнет та же судьба? – Голос Осберта понизился до шепота. – Так он отказывается внести изменения, да?

– Верно, – ответил Годфри; лицо его было сурово.

– И как вы собираетесь обойти это препятствие?

– Почему вы спрашиваете? У вас есть какие-нибудь предложения?

– Простите меня, вы совершенно правы. Церковные дела есть церковные дела. Но мне любопытно... И еще, как мне помнится, много лет назад советник Гильдии оказался в беде; тогда осмотрительный священник очень помог ему, все внимательно выслушав. Тот гильдиец хотел бы теперь отплатить услугой за услугу.

Звук, который издал Годфри, больше всего походил на горький смех.

– Насколько я помню, тот советник предпочел не открывать причины своих трудностей священнику.

– Разве с тех пор мы не проделали долгий путь?

– Вы не хуже меня знаете, что случится, если церковный устав не будет изменен к празднику Зимнего Солнцестояния. Вы слышали, что сказал король. И видели...

– Тогда мой совет, если вы пожелаете его принять, таков: сделайте все необходимое, чтобы Бром начал работать сегодня же ночью.

– Что, если мне не удастся его убедить? Что тогда? Осберт подождал, пока они не миновали ворот замка, и только тогда положил руку на плечо Годфри, заставив его остановиться.

– Королевский совет бессилен что-нибудь сделать. Кенрик намеренно устроил все так, чтобы пользоваться абсолютной властью. Апеллировать не к кому. У вас нет выбора. Законы против колдовства должны быть изменены. Не думайте о благополучии Брома – король теперь возложил ответственность на вас.

Годфри бросил на гильдийца странный взгляд. Осберт готов был бы рассмеяться, если бы вся ситуация не наполняла его таким страхом.

– Мне кажется удивительным, что Бром так долго держится.

– Почему? Вы считаете, что гораздо сильнее его, но все равно сдались без борьбы? Как и сегодня, с этим письмом?

– Чего вы от меня хотели бы? Чтобы я пожертвовал жизнью ради принципа?

– Как бы вы поступили, если бы Вогн был все еще жив и возглавлял Гильдию, как Бром – церковь? Вы же помните, с какой яростью он воспринимал все, связанное с колдовством. Даже под угрозой немилости Кенрика он отказался бы изменить законы и бросил бы вызов королю. Так что если бы Вогн был жив...

– Мы не можем быть уверены, что он мертв. Он просто исчез, вы же помните.

– Но если бы Вогн был здесь и попросил у вас совета, что вы ему сказали бы? Вы ненавидели его. Так позволили бы вы ему погибнуть или посоветовали сдаться?

– Я сказал бы ему, что следует изменить законы. Как и вы сказали Брому.

– Вы же не знаете, что я посоветовал ему именно это.

– Не знаю? – Осберт резко втянул воздух. – Так же, как не знаю, что вы втайне надеетесь: в один прекрасный день Изгнанник выступит с армией против Кенрика, уничтожит Нэша и навсегда избавит нас от этой проблемы? – Осберт помолчал, глядя на Годфри; выражение лица священника изменилось почти неуловимо, никто другой ничего не заметил бы. Потом проктор продолжал: – Я получил вчера донесение о том, что один из обозов с зерном, направлявшийся в Майенну, попал в засаду недалеко от Шан Мосса и буквально испарился. Я могу только заключить, что к этому приложил руку Изгнанник, однако сообщить Кенрику о своих подозрениях я не смею. Мы всю жизнь можем прождать, пока Роберт Дуглас соберется что-нибудь предпринять. Мне неизвестно, ни что он планирует, ни как скоро начнет действовать. Одно могу вам сказать: народ его поддержит. Проклятие, он же всегда его поддерживал... Что я действительно хотел бы знать – это почему он так чертовски долго тянет? Мы с вами снова и снова попадаем в ужасное положение... и в конце концов начинаем спорить о том, в чем на самом деле согласны.