Текст книги "Похороны чародея"

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Последний из клана Драммондов был посвящен в рыцари за доблестную службу и храбрость, проявленную в войне против иностранного завоевателя. Рыцарю были дарованы права на земли вдоль всей границы государства, и он командовал внушительного размера армией. Теперь, когда он стал влиятельным человеком и мог шепнуть нужное словцо самому королю, на его сторону встали и другие рыцари, послабее. Некоторые делали это по расчету, другие – потому что у них просто не было выбора. Но главное, что привлекало знать в ряды сторонников Драммонда, – его вражда с рыцарем Валехором. Очень многим не терпелось свести счеты с этим могущественным человеком, в подчинении которого тоже находилось немало рыцарей.

Король не вмешивался в подобные передряги. Когда один рыцарь убивал другого, он закрывал на это глаза, если только убийца не допустил вопиющего нарушения законов рыцарства и бой был честным. Люди всегда будут ненавидеть друг друга – так уж устроено. И всегда найдется тот, кто пойдет на убийство из зависти, ревности или из мести. Девиз короля применялся по всей стране: Люби всем сердцем. Ненавидь всей душой. Служи богу. Не бойся человека.

Теперь семьи и кланы знали, что Драммонд вернулся и сердце его переполняет злоба. Он будет мстить. Валехор истребил всю его семью во время страшного побоища на Черной пустоши, что граничит со Скалами Сумасшедших. Кровь Драммондов пролилась и напоила торфяники. Это стало расплатой за убиенную невесту, которая сама была из Драммондов и бежала из клана, дабы обвенчаться с ненавистным врагом. Ее зарубили прямо в белом подвенечном платье и оставили лежать в заснеженном лесу. Девушка сжимала бледными пальцами свадебный венок, будто хватаясь за последнее кольцо надежды, и глядела на мир широко раскрытыми удивленными глазами. Наконец переполняющая их любовь угасла.

Оставшийся в живых Драммонд был ее кузеном. Именно он завел девушку в лес, пообещав устроить ей встречу с возлюбленным, чтобы они могли тайно обвенчаться. Возлюбленного звали рыцарь Валехор. Однако вместо этого Драммонд привел сестрицу к братьям, которые поджидали с мечами наготове. Они и зарубили свою единственную сестру как предателя. Те самые братья, что таскали друг друга за волосы в детстве, разозлившись на сестренку, теперь держали в руках смертельное оружие, и непоправимое свершилось.

Впоследствии нашли виноватого. Обвинили не невесту, не братьев и кузенов, забравших у нее жизнь; виновным стал человек, околдовавший девушку своими льстивыми речами. Валехор. Соседский ублюдок, ворующий землю и поджигающий церкви. А если не он сам, так его отец, если не отец – так дед. Все одно. Драммонды страдали веками. Правда, в отместку они тоже поджигали стога и амбары, убивали забредших в их леса крепостных, воровали лошадей и скот. Впрочем, так поступали все граничащие друг с другом кланы. Таков был образ жизни и путь к смерти. Но увести девушку из родного гнезда, из семьи, да не силой, а льстивыми словами и золотыми обещаниями?.. Неслыханно! Разве можно такое стерпеть? Драммонды такого не прощали, они крепко держались за своих.

А теперь… Теперь Драммонд гулял по королевским садам, держа за руку самого короля. Теперь Драммонд смеялся над сальными королевскими шуточками и принимал небрежный поцелуй монарха в щеку, а увитые драгоценностями ножки королевы щекотали его бедра под большим банкетным столом. Теперь Драммонд не спал с грязными кухонными девками; он вкушал прелести утонченных заграничных дам, плененных жен баронов и герцогов. Теперь Драммонд мог взять себе в жены прекрасную принцессу, обвенчаться с ней, делить с ней ложе, распоряжаться ею как своей собственностью. Драммонды заняли видное положение в свете, стали влиятельными фигурами в мировых делах. Теперь Драммонд мог залечь в каком-нибудь лесу и поджидать Валехора с мечами и факелами. Никто не призовет его к ответу перед законом и не выкажет авторитетного недовольства. Теперь, именно теперь бог и все ангелы стоят на стороне Драммонда.

– Вверх, на дубы, держитесь за сучья, – приказал Драммонд. – Они уже приближаются. Через час самое позднее будут здесь. Никого не выпускать живым. Бить беспощадно и хладнокровно. – Драммонд вполголоса обратился к своему лучшему рыцарю: – Он приказал выпороть меня на рыночной площади, с меня кожа клочьями летела… теперь я сниму с него шкуру и сделаю из нее боевое знамя.

Сказано – сделано.

Валехор, утомленный недавней битвой с береговыми налетчиками, неспешно ехал со своими рыцарями и интендантами по узкой лесной тропе. Вдруг раздались крики, и сверху, с деревьев, на всадников стали падать какие-то люди. Наступила полнейшая неразбериха. Кровь текла ручьем, крики наполняли воздух. Валехор бился яростно, не зная имени врага, не понимая, за что он подвергся нападению на своей собственной земле. Он дрался до тех пор, пока все до последнего рыцари не полегли на поле брани и оставаться было уже незачем. Рыцарь понесся прочь на черном лихом скакуне и скрылся в сгущающихся сумерках. Он направился в город, носящий его имя.

Драммонд, вне себя от ярости, ударил ногой распростертое на земле тело.

– Мне не эти трупы нужны. Они просто стояли на пути того единственного, ради кого все это было подстроено. Опять он ускользнул. А ведь почти был в моих руках. В следующий раз состоится настоящее сражение, армия пойдет против армии. И ни один человек не покинет поле боя, пока последний из Валехоров или Драммондов не будет держать в руке сердце врага.

От слова до дела – один шаг.

Затем Драммонд занялся погибшими из числа нападавших и, к своему ужасу, обнаружил среди трупов свою новую суженую. Пламенная принцесса-воительница втайне от Драммонда облачилась в доспехи и отправилась помогать будущему мужу в борьбе с его смертным врагом. Из глазного отверстия ее забрала торчал клинок с личным гербом Валехора на эфесе. Список злодеяний Валехора пополнился еще одним: он беспощадно убил невесту Драммонда.

Драммонд рухнул на землю, обхватил лицо руками и зарыдал, оплакивая ту, кого любил всем сердцем, – темноволосую черноглазую девушку с чужих берегов, которую безжалостно отобрал у него этот ублюдок и сын ублюдка Валехор.

Рано утром над головой пролетела стая крылатых львов. Караванщики запаниковали, опасаясь потерять верблюда, а может, и двух, а может, даже ребенка. Впрочем, львы, не отклоняясь от курса, летели к какой-то своей цели – наверное, на водопой к отдаленному озеру, – и не обратили на людей никакого внимания.

– Передай кукурузный хлеб.

Голгат невозмутимо продолжал трапезу. Он казался всем довольным и, не испытывая ни малейшего неудобства, сидел рядом с хозяевами у костра и потчевался их угощением. Юн и Петра тоже выглядели вполне умиротворенными.

Солдат был озадачен. Интересно, что же произошло прошлой ночью? Или он здесь единственный, кого заботят соображения морали? Может, в этом мире он всем кажется ханжой и недотрогой, педантом, достойным жалости и осмеяния, изгоем, на которого показывают при встрече пальцем?

– Ночью мне снился сон, – сказал он вслух.

Все как один замерли и взглянули на него.

– Мне снилось, что мир… что все в мире перевернулось с ног на голову.

Сотрапезники смотрели на него, тщательно пережевывая пищу.

– Мне снилось, будто мужчины и женщины делают все, что пожелают. В сердечных вопросах не существует различий между добром и злом. Романтической любви нет. Люди просто получают друг от друга удовольствие.

Голгат встал.

– Пора трогаться. Я сниму путы с верблюдов. А ты собирай вещи.

Юн и Петра присыпали песком костер и начали упаковывать кухонные горшки и прочую утварь. Караван зашевелился, собираясь в путь. Вскоре все было готово, и пришло время прощаться.

– Спасибо за гостеприимство.

– Это тебе спасибо, Солдат. И тебе, Голгат, – за компанию. Желаю поскорее отыскать потерянную женушку. Печальная история. Надеюсь, в Гутруме скоро вновь воцарятся порядок и спокойствие. Я слышал, там на деревьях уже места не хватает, и людей вешают как попало.

Две группы странников направились своими дорогами. Солдат и Голгат пошли на запад, а караван продолжил путь на восток. Горячее утреннее солнце начало нелегкое восхождение на небо. Ехали молча. Солдату нестерпимо хотелось расспросить друга о событиях прошлой ночи, но по той же причине, по которой он не смог воспользоваться желающей любви женщиной, он не стал расспрашивать друга о его ночных приключениях. К полудню всадники накинули на головы капюшоны и погрузились каждый в свой собственный мир. А вечером ворошить события прошлой ночи было уже слишком поздно.

Ворон тем временем строил свои собственные планы. Предав Солдата, он страдал гораздо сильнее, чем показывал. Мальчик, заключенный в тело птицы, получил воспитание среди отбросов общества, в мире сточных канав, и потому мыслил не так, как Солдат, и подчинялся другим правилам морали. Все его детство прошло под гнетом закона джунглей: если я не съем, то съедят меня. Предательство в таком мире было делом обычным: ради выживания люди не гнушались ничем. И это понимал каждый уличный мальчишка, каждый сосунок. Честь и верность – привилегия богатых и наделенных властью. Поначалу Ворон думал, что он довольно легко переживет урон своей репутации, сумеет как-то уговорить себя самого, найти оправдание безнравственному поступку, но не тут-то было.

Солдат смотрел на вещи другими глазами, да и Ворон, начавший понемногу понимать образ мыслей иноземца, тоже стал смотреть на такие вещи, как предательство, несколько иначе. Никогда в жизни он больше не согласится предать этого рыцаря. Солдат спас ему жизнь, убив змею, без него Ворон был бы уже давно мертв.

Естественно, от Ворона не ускользнули и недостатки рыцаря. Солдат наивен, временами вспыльчив, а порой и вовсе полный дурак. Скажем, не глупо ли носиться по свету из-за одной самки, когда целый Гутрум напичкан ими? Ведь дел-то по горло. Надо, к примеру, свергнуть узурпатора… От внимания Ворона ничего не ускользало, и потому он прокрался в подземные темницы и отыскал камеру королевы.

– Ваше величество, я пришел освободить вас, – прошептал он сквозь решетки. – Я отопру замок своим клювом.

Громыхая цепями па кандалах, к двери подошли близнецы: Сандо и Гидо.

– Королеву перевели в другое место, – сказал Сандо. – Вместе со стариком. Теперь мы здесь одни.

Ворон ненадолго задумался.

– А что вы сделаете, если я выпущу вас?

Гидо ответил:

– Пойдем к Гумбольду и плюнем ему прямо в лицо.

– Оттопчем ему ноги, – закричал Сандо.

– Очень мудрая идея.

– Ну хорошо, – вздохнул Гидо. – А если так? Слушай, в лесах прячутся повстанцы, которые бежали из Зэмерканда. Мы убедим их вернуться с нами в Бхантан, прогоним нынешнего правителя, вернемся сюда с солдатами и убьем Гумбольда.

– Да так, чтобы умер, – сказал Сандо.

– Уже лучше… Только за городскими стенами засели орды людей-зверей и ханнаков.

Сандо и Гидо уставились на Ворона.

– Может, убить его как-нибудь или еще что, – наконец сказал Сандо. – У меня есть знакомый, который может превратить мертвого ребенка в ходячего убийцу.

– Никто не заподозрит ребенка, – сказал Гидо.

– Мертвые дети злобны, как черти. Немудрено: у них всю жизнь отобрали.

– У мертвых детей нет совести.

– Гумбольд нагнется над колыбелькой – и получит нож в глаз.

– Зубы вопьются ему прямо в глотку.

– Ребенок может прокрасться в его спальню и насыпать в рот яду.

– Натолкать в нос.

– В уши.

– В другие места.

– Юркнет под кровать, когда вбежит стража.

– Свернется комочком под диваном.

– Спустится из окна.

– Проползет по сточной канаве.

– Спрячется в водосточной трубе, когда поднимется крик и начнется беготня.

– Зальется журчащим смехом, звонким, как ручеек, когда люди будут изо всех сил обшаривать нижние сады.

– А когда выпи заревут на болотах, его уже и след простынет.

– Никто и глазом моргнуть не успеет.

– А потом он будет свободен как ветер, как птица в небе.

– Как Ворон.

Птица, о которой шла речь, издала подобие вздоха и покачала покрытой перьями головой.

– Не уверен, что нужно вас выпускать. Знаете, лучше вам выйти из города по морскому каналу. Прокрасться на баржу или судно какое-нибудь. Как только выберетесь, идите к человекоподобным гигантам Вин. Защищать вас они не станут, потому как дерутся только за себя, зато на их территорию не проникнет ни один ханнак. Вин тяжело одолеть, когда они почуют неладное. Собственно, только благодаря им звери-воины и ханнаки не захватили тот конец канала. И тем, и другим уже приходилось испытать силу молотов хуккарранских человекоподобных гигантов на собственной шкуре, и не слишком-то это им пришлось по нраву. В общем, когда будете на территории Вин, ищите человека-птицу, что живет там.

– Человека-птицу? – спросил Сандо. – Он из… людей-зверей?

– Ее зовут Крааак. Женщина-ястреб живет в штольне вот уже тридцать лет. Птицы-люди и звери-люди не слишком-то ладят друг с другом, так что она с радостью проводит вас до лесов, где прячутся уцелевшие воины из карфаганской и гутрумитской армий. А оттуда вы сможете добраться до Бхантана. Думаю, ваш первоначальный план верен. Верните себе свою страну, а затем уже будете думать о том, чем помочь здесь.

– Здорово! – воскликнул Гидо. – Так и сделаем!

– В городе комендантский час, так что смотрите не попадитесь, – предупредил Ворон. – Уже поздно, на улицах полным-полно поимщиков воров.

Ворон вскрыл своим талантливым клювом замок в двери камеры, а затем и замки на ручных кандалах с цепями, которые крепились к стенам темницы. Пернатый провел мальчиков по хитросплетению тоннелей и вывел к канализации. А уж оттуда близнецы и сами смогут найти выход на улицу.

Стояла ночь. Братья торопливо шли по сырым мощеным аллеям, то и дело пригибаясь и оглядываясь. Повсюду виднелись следы жестокого правления Гумбольда. С арок свисали клетки с полумертвыми людьми и трупами. Тела на виселицах раскачивались как маятники на ночном ветерке. Тут и там с шеста таращилась отрубленная голова. Часовые с дубинками в руках патрулировали улицы группами по десять человек.

Однажды близнецы едва не наткнулись на поимщиков воров. Пришлось укрыться в башне. Мальчишки взобрались на самый верх, чтобы посмотреть оттуда, что делается по ту сторону городских стен. За городом горело поразительно много сторожевых костров. Казалось, здесь собрались варвары со всего мира. Гидо пожаловался на сильный запах невыделанных шкур, что повис в воздухе.

– Это потому, – объяснил Сандо, – что варвары делают палатки из сырых шкур, которые даже не выскребли.

– Какой догадливый, – сказал брат.

– Да уж, я такой, – согласился Сандо.

– Но, – выдвинул следующий аргумент Гидо, – люди пахнут так же скверно, как и эти палатки. Ведь мыться тоже надо.

Сандо заметил:

– Как любила говаривать наша матушка, покажи ханнаку кусок мыла, и он съест его ровно за десять секунд.

– Наша мама, – добавил Гидо, – говаривала: «Покажи человеку-зверю таз с водой, и он окунет в него свои ботинки».

– Глупость, никогда она так не говорила!

– Говорила!

– Я такого не слышал!

– Ты вообще никого не слушаешь!

– Задница ты разумная!

– Да, разумная.

Близнецы спустились с башни и направились дальше, к каналу. Они перебегали от одной тени к другой и наконец добрались до пристани, где стояли пришвартованные баржи.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Стоял скучный знойный день. Жара опустилась на поверхность озера, которое, сказать по правде, правильнее было бы назвать зловонным прудом. Оно не имело сообщения с рекой, и дождей в этой части страны выпадало очень мало. По окрестностям распространялся запах гнилых водорослей и протухшей рыбы. Что хуже, воздух стоял неподвижно, даже легчайший ветерок не колыхал атмосферу. Повсюду гудели мухи – поскольку птицы в округе тоже не селились, насекомые плодились и множились сколько душе угодно.

Солдат и Голгат решительно шагали вперед. Прошла уже большая часть дня; хотя друзья окончательно выбились из сил, обошли они только половину озера.

Солдат сказал:

– Давай-ка лучше сейчас отдохнем, а ночью двинемся. Когда стемнеет, будет прохладнее.

– Так и сделаем.

Развели костер – не для тепла, а чтобы отогнать диких зверей. Солдат насобирал поблизости пиретрума и подбросил в огонь несколько веточек, чтобы отогнать мух и комаров. Этому его научил Спэгг, и, похоже, толк и впрямь был. Голгат подложил в костер какого-то медленно горящего дерева – красные угли будут теперь весь день тлеть и, как он надеялся, отпугивать тех местных животных, которые заинтересуются лагерем.

Путники не стали раскладывать одеяла, а просто улеглись на берегу озера, подложив под головы вместо подушек походные мешки. Вскоре оба погрузились в сон и проспали до самого утра, хотя и собирались ночью идти.

В туманном мареве рассвета Солдат проснулся и вскрикнул, увидев нечто жуткое. Вокруг лежали тюки вонючих лохмотьев. Кто их сюда принес? Это что – шутка? Солдат прищурился и стал внимательно осматривать оставшиеся позади холмы, однако ничего и никого там не заметил. В округе вообще не было никакого движения.

– Что происходит? – спросил Голгат, едва пробудившись.

– Не знаю, я сам только что проснулся.

Пока друзья разговаривали, пытаясь понять что к чему, один из тюков зашевелился. Затем еще один. Внутри куч тряпья угадывались тела. Странные существа, просыпаясь, садились на землю. Самый ближний к Солдату незнакомец уставился прямо на него. Лицо этого человека, чей пол определить было невозможно, представляло собой страшную изъеденную язвами маску. Куски плоти свисали со скул, губы были начисто съедены гнилью и отвалились, глаза, лишенные век, лихорадочно горели во впалых глазницах.

Существо заговорило. Слова давались несчастному с трудом и были искажены – без сомнения, его рот, как и остальные части тела, был покрыт язвами.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – ответил Солдат. – А за что?

– За огонь. Хищники тут ходят. Леопарды. Нападают на нас.

Голгат без обиняков сказал:

– По мне, так я бы почел это за благодеяние. Вы ведь прокаженные, да? Неужели вам не хочется умереть поскорее?

– Нет, – присоединился к разговору другой прокаженный. – Проказа убивает медленно. А нам хочется жить, как и всем остальным. Кто же станет мечтать, чтобы его хищник разорвал? Даже представить страшно. Когда придет время, я брошусь с какой-нибудь высокой скалы. Но не сейчас, нет, не сейчас.

Прокаженные рассказали друзьям, что те попали в страну прокаженных, место, куда изгоняют всех страдающих этим страшным заболеванием.

– Сюда никто не заходит, – сказал первый говоривший. – Мы удивились, когда увидели ваш костер.

Солдат сказал:

– Мы ищем крепость Халифа Сильнейшего.

– Тогда вы правильно идете. Его земля начинается по другую сторону Стоячего озера.

Солдат с Голгатом по вполне понятным причинам сторонились прокаженных. У одних была сухая проказа, у других мокрая. Самой заразной была вторая. И те, и другие оставляли на месте ночевки куски своих тел: там кусок пальца, там – мочка уха. Прокаженные поднялись, помогая друг другу встать на ноги, и поплелись прочь, старательно избегая двух здоровых людей. Солдату было очень жаль несчастных. Его собственные проблемы сразу отошли на второй план и стали казаться ничтожными по сравнению с бедой этих людей. Им приходилось как-то добывать себе пищу и питьевую воду, беречься диких зверей и, что немаловажно, не погрузиться в бездну отчаяния, подстерегающую любого, кто имел несчастье заболеть смертельным недугом.

На этом берегу озера путники еще не раз встречали прокаженных. Солдат полагал, что люди эти должны были бы затаить злобу на весь мир из-за того, что болезнь постигла именно их. Он считал, что прокаженные обязательно винят кого-то в душе, потому что наверняка стали жертвами того или иного колдовства. Злодей или завистник призвал дьявольские болезни войти в их тела и превратить обычных здоровых людей в ходячие трупы. И все-таки прокаженные по большей части смиренно принимали свою судьбу – по крайней мере, они не восставали против всего мира. Может, некоторые из них втайне и питали ненависть к людям, которых считали виновными в своей болезни, но Солдат и Голгат к числу последних не относились.

Впрочем, и здесь были исключения. Однажды к путникам приблизился прокаженный, которому очень хотелось с ними пообщаться. Нарушителю пригрозили мечом, и тот, наполовину обезумев от тоски и горя, удалился, выкрикивая нечленораздельные ругательства.

На третью ночь пути друзья, как обычно, развели костер. За день их так успели накусать насекомые, что терпеть не было сил. Кожу покрывали огромные красные шишки. Москиты предпочитали нижнюю часть ног, комары и другие летающие насекомые выбирали более мягкие места – шею, лицо, тыльные стороны ладоней. Какие-то бескрылые насекомые заползали под туники и оставляли на бедрах и животах массу волдырей. Чего только не перепробовали путники! Однажды они даже попытались зайти в воду, преодолев брезгливость, и некоторое время шли вдоль берега. В итоге их сплошь обвешали пиявки. Пришлось остановиться, развести костер и прижигать пиявок раскаленным прутом – так крепко держались кровопийцы.

Плохие это были места, недобрые. Неудивительно, что прокаженных сослали именно сюда.

Солдат проснулся, когда мертвенно-бледный рассвет коснулся его лица, и обнаружил, что кто-то спит с ним в обнимку. «Ночью под одеяло залез прокаженный!» – с ужасом подумал Солдат. И вскочил с перепугу, удивляясь между делом, какая у прокаженного холодная кожа.

Однако, поднявшись, он понял, что ложе с ним делил отнюдь не прокаженный. Солдат никогда прежде не видел таких людей. Человек был с головы до пят укутан в бесформенное черное одеяние, страшное лицо наполовину скрывал черный капюшон.

Странный незнакомец встал на ноги и оказался на добрых три фута выше Солдата. Впрочем, Солдат уже не мог ничему удивляться. Его обуял безграничный ужас, в мыслях наступил полный хаос, сердце оцепенело.

– Что, испугался? – спросило существо голосом, который отражался многократным эхом в неведомых горах. – Смерть никогда не видел? Мы ведь наверняка уже встречались в воображении или снах.

Смерть уставилась на Солдата бездонными глазами – глубже и чернее пещер на самом старом утесе. Ее губы были покрыты трещинами и язвами, как кора древнего дуба. Кожа на лице – если можно это назвать кожей – была испещрена дырами, в которых копошились черви и личинки мух.

– Никогда. – Солдат оцепенел от страха и отвращения. – Нет, еще никогда.

– А почему ты так на меня смотришь? – спросила Смерть.

– Да любой будет так на тебя смотреть. Вот уж не подумал бы, что буду глядеть в лицо Смерти. По крайней мере, не сейчас. Оказывается, ты тоже иногда спишь.

Смерть нетерпеливо фыркнула.

– Мне приходится отдыхать, как и всем остальным. Даже Великий Создатель отдыхал после трудов праведных.

Смерть говорила, и слюна падала из ее рта прямо на землю, откуда тотчас пускались в рост желтовато-зеленые чахлого вида растения. Они засыхали, едва достигая высоты лодыжки.

Солдат поглядел на Голгата, который лежал и не просыпался. Страшная мысль сжала его беспокойно колотящее сердце стальными пальцами.

– Ты пришла за ним? Забрала моего друга?

Смерть поглядела на человека, мирно почивавшего по ту сторону костра, и покачала головой.

– Нет, нет. Мне нужен кое-кто из крепости Халифа Сильнейшего. Но раз уж мы встретились… я все равно приду за тобой через два дня, в полночь, так почему бы тебе не пойти со мной сейчас – сбережем друг другу время и нервы.

– Ты должна прийти за мной? – простонал Солдат упавшим голосом. – А кто меня убьет?

– Никто тебя не убьет. Ты умрешь от старости. Хватит, Мукара, пожил свое. – Смерть стала осматриваться по сторонам. – Нехорошие это места, Мукара из Олифата. Что делает правитель в таком месте с единственным слугой, да еще в преддверии своего конца? Какой демон овладел твоим рассудком настолько, что ты решился покинуть смертное ложе?

– Как? – воскликнул Солдат. – Как ты меня назвал?

– А то ты сам не знаешь, как тебя зовут, султан Мукара!

Солдат засмеялся, едва не впадая в истерику.

– О хвала небесам, ты ошиблась! Я не султан. И зовут меня не Мукара. Ты не того нашла.

Смерть сощурила глаза и так широко открыла рот, что Солдат увидел в нем неописуемые ужасы: голые тела мужчин и женщин извивались и сплетались в узлы; целые королевства косили чума и мор; голод и войны опустошали страны.

– Я никогда не ошибаюсь, – буркнула Смерть.

–Я что, похож, на старика? Я кажусь тебе больным? – закричал Солдат.

Смерть внимательно рассматривала Солдата, плотно сжав губы.

– Глаза мои стары, их замутнило нескончаемое время.

Кроме того, все на самом деле обстоит совсем не так, как видят глаза. Ты тот, кто ты есть. Ну скажи, если ты не Мукара, тогда кто?

Тут Солдат понял, в какой переплет угодил.

– Меня зовут Солдат.

– Это не имя, а занятие. Скажи свое имя.

– Я не знаю. Забыл.

– Ну, тогда почем тебе знать, что ты не Мукара из Олифата? – поинтересовалась Смерть, сделав вполне разумное заключение.

– Потому что Мукара принадлежит этому миру, а я – нет. Я пришел из другого места.

– Из какого?

– Я… я не знаю. Посмотри на мои глаза. Видишь, они голубые.

– Я слышала, что у некоторых птиц и рептилий тоже голубые глаза.

– Но у людей таких нет.

– Мне неинтересно, какого цвета у тебя глаза. Я все равно вижу только черное и белое. Я – Смерть. Ты не знаешь, кто ты, откуда пришел. Ты что, сумасшедший? Нельзя же просто взять и забыть, кто ты такой, ради того лишь, чтобы избежать смерти. Вспомни свою жизнь! Вспомни бесчисленные казни; мужчины, которые оскорбляли тебя, не вовремя испустив газы или высморкавшись; женщин, которые отказывались спать с тобой и со слезами – молили о пощаде; детей, чей плач приводил тебя в бешенство. Ты истреблял своих подданных тысячами, когда они жаловались на высокие налоги. Ты посылал солдат на неминуемую гибель, сбрасывал их со скал, только чтобы доказать, что твоя власть не знает границ. Ну и заставил же ты меня попотеть.

– Но…

– Достаточно. Пора идти. Твое последнее слово… Учти, я терпеть не могу предсмертных криков и банальности. Придумай что-нибудь оригинальное.

Солдат стоял и молчал. Тишина была невыносима. Смерть вздохнула.

– Ну хорошо, попробуй так: «Недуг не хочет выпускать меня безумно любящей подругой, совокупляясь с сердцем в сотый раз…»

– Подожди! – перебил ее Солдат. – Голгат не проснулся, а его давно уже разбудили бы наши крики и споры. Значит, это сон. Сейчас я откачусь в тлеющие угли и проснусь от боли. Изыди с глаз моих.

Смерть сложила на груди руки.

– Тебе все равно не избежать меня, пойми. Я приду за тобой через два дня, в Олифат.

– И тогда поймешь, что ошиблась.

– Надейся. Прощай, до скорой встречи.

– Хотел тебя спросить, – промолвил Солдат, припоминая неясную тень, которая шла следом за костями и волосами ХуллуХ'а.

Смерть удивленно на него посмотрела.

– Да?

– Я не тебя видел на похоронах чародея?

Смерть сложила трубочкой губы и покачала головой:

– Нет, это была моя сестра, Забвение.

Солдат проснулся от резкой боли, вскрикнул и уселся на земле, потирая обожженную ладонь. Должно быть, во сне он случайно откинул руку и попал ладонью в тлеющий костер.

– Что такое? – всполошился Голгат.

– Руку обжег. Во сне в костер попала.

– Нужно ложиться подальше от… Богиня Кист, волки!

Солдат заметил, что Голгат бешено озирается. Вокруг лагеря виднелось множество отпечатков лап. Больше двух дюжин огромных волков всю ночь ходили вокруг спящих кругами. Звери старались подобраться ближе, постоянно сужая круги. Но на людей они так и не напали – в самый последний момент их, видимо, что-то отпугнуло. Голгат стал смотреть в небо – нет ли где поблизости крылатого льва.

– Интересно, что их напугало?

Солдат, потирая ладонь, торопливо поднялся.

– Нам давно уже пора идти. Давай, собираем вещи. Осталось совсем немного.

Голгат кивнул.

– Тебе надо наложить на ожог масло – это лучшее средство. И перевязать чем-нибудь сухим.

– Я сам знаю, как лечить ожоги, – раздраженно ответил Солдат. – Только в этой глуши масло разве раздобудешь?

Спутники выкопали несколько корешков и пожевали их, чтобы чуть утолить жажду и голод, а потом снова пустились в дорогу.

Наконец они дошли до высокого утеса, рассеченного единственной продолговатой щелью. Этот естественный проход охраняли с два десятка вооруженных до зубов солдат. Они остановили друзей и спросили, по какому делу те пожаловали. Солдат сообщил стражам, что два закаленных в боях воина пришли записаться в армию Халифа Сильнейшего.

– Закаленных в боях, говоришь? – сказал огромный, покрытый шрамами человек – видимо, главный. Он неожиданно сделал выпад коротким мечом, целясь в шею Солдата. Солдат отскочил в сторону, уворачиваясь от удара, и одновременно ударил здоровяка по ногам. Тот свалился прямо на спину в пыль, чем немало позабавил своих товарищей.

– Закаленных, – подтвердил Солдат.

Не получив повреждений, если не считать задетого самолюбия, глава охраны отряхнулся и сказал путникам, что те могут проходить. Им выделили пятерых сопровождающих, и все семеро направились в длинный, извивающийся между утесами проход. Между двумя отвесными совершенно гладкими скалами, будто рассеченными гигантским мечом разгневанного божества, змеился проход шириной в две вытянутые руки и длиной в милю.

Наконец путники в сопровождении охраны добрались до другой стороны ущелья. Перед ними раскинулась пологая равнина, простирающаяся на две мили в длину и милю в ширину. Со всех сторон ее окружали высокие стены утеса, в которых были вырезаны дома-пещеры с декоративными входами. Дома, что размещались выше остальных – приблизительно на середине стены утеса, – соединялись с другими широкими каменными мостами, а вырезанные в скальной породе ступеньки вели от входов к земле.

Солдат мимоходом заглянул внутрь одного из домов. Убранство здешних жилищ было достаточно простым: в мягкой породе вырезали одну-две комнаты, часто посередине разбивали очаг. Зато снаружи дома выглядели настоящими произведениями искусства.

У входов бродили козы и собаки, пожирая отходы, которые могли привлечь крыс. Среди животных с визгом и криками бегали дети.

Посреди долины стоял форт из прочного красного песчаника; его башни доходили до середины утесов. Единственными отверстиями, через которые проникал дневной свет, были узкие высокие бойницы на укрепленных стенах. На флагштоках развевались черно-красные знамена. Вход представлял собой маленькое полукруглое отверстие, сквозь которое можно было пройти лишь согнувшись. Солдат не заметил никаких других ворот или дверей.

И действительно, когда друзья приблизились к форту, сопровождающие заставили их встать на четвереньки, и, протиснувшись сквозь отверстие в стене, Солдат с Голгатом оказались во дворе форта.