Текст книги "Заповедник для академиков"

– Вы ничего не понимаете! – сказала еще раз Лидочка и перешла на ковер – на ковре ступням было теплее.

– Куда уж мне, – сказал Александрийский. – Я бы пожертвовал вам мои шлепанцы, но они, к сожалению, на мне.

– Он ее убил! – сказала Лидочка. – Понимаете, он ее убил, а потом хотел убить меня, потому что я видела.

– Что видела? – спросил Александрийский.

– Марта ушла, я одна была, я думала, что это Марта вернулась, а это она лежит, вернее, сидит на полу…

Рассказывая, Лидочка понимала, что Александрийский ей верит или почти верит, но, даже веря ей, слушает это как историю, приключившуюся с молоденькой девчушкой, у которой действительность и ночное воображение настолько перепутаны, что она и сама не знает, где же проходит грань между ними.

– Вы уверены? – сказал он, когда Лидочка в нескольких сбивчивых фразах рассказала о том, как нашла Полину и как потом за ней гнался убийца. – Вы уверены, что эта женщина была мертва? И тем более убита?

– Но я же ее трогала!

– Вы трогали ее в темноте? Не зажигая света?

– Я видела – у нее глаза были открыты…

– И вы ни разу не видели вашего преследователя?

– Я слышала. Этого достаточно. Я ничего не придумываю! Да он же вазу в коридоре свалил!

– Это не вы?

– Это он, честное слово – он.

– Этот грохот и заставил меня подняться, – сказал Александрийский. – Я сидел работал – не спалось. – Он показал на бумаги, разложенные на столе под лампой. – И тут услышал страшный грохот… потом появились вы! И знаете… – Улыбка, не исчезнув с лица, вдруг стала смущенной, может быть, неверное тусклое освещение в комнате было тому виной. – Такая тишина и пустота, словно уже наступил конец света. Я его ждал чуть позже… И вдруг – грохот, топот, и влетаете вы, как летучих конников отряд. И жизнь вернулась, но не успел я обрадоваться этому, как обнаруживается, что и вы – черный посланец, дурной гонец, таким еще не так давно отрубали головы… Не сердитесь, милая Лида, сейчас я отправлюсь вместе с вами, мы поднимемся и обнаружим, что никакой Полины в вашей комнате нет, что вам все померещилось.

– Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.

– Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийств – статьями.

Александрийский запахнул халат и сказал:

– Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок – операция сложная и длительная: я с трудом нагибаюсь. А шлепанцы уже на ногах.

Лидочка послушно надела ботинки. Они были удобно разношены, хоть и велики. Время двигалось медленно – профессор все никак не мог завязать пояс. Лидочка смотрела на его длинные, тонкие, распухшие в суставах пальцы – как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.

– Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агата Кристи, не знакомы?

– Нет, я не слышала о такой подруге. – Зачем он говорит о каких-то подругах?

– Разумеется, мы должны были первым делом позвонить в Скотленд-Ярд, – продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником – дореволюционное создание, похожий был у Лидочкиного папы. – Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?

Лидочка поглядела на свое запястье – часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:

– Двадцать минут седьмого.

– Как? Уже утро? – Внутренние Лидочкины часы уверяли ее, что вокруг глубокая ночь.

– Утро больших приключений.

– Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?

– Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.

– Но ошиблась?

– Возможно.

Александрийский открыл дверь, пропуская Лидочку вперед. Она услышала, как нервно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?

Лидочка замешкалась – ей не хотелось вновь оказываться в коридоре, но тут она услышала голоса – в коридоре разговаривали, – слов не разберешь, но по тону слышно было, что разговор идет относительно спокойный, без крика. И все страхи сразу испарились – Лида смело пошла вперед. Александрийский последовал за ней.

В коридоре горел свет, на ковровой красной дорожке были рассыпаны большие и маленькие осколки большой китайской вазы, что недавно стояла на высокой подставке возле зеркала. В центре этой груды черепков возвышалась дополнительным холмиком груда окурков. Почему-то Лидочка в первую очередь увидела эту гору окурков и поразилась тому, сколько их накопилось в китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть внутрь.

Только после этого Лидочка увидела людей, собравшихся вокруг останков вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не ложилась, Марта Крафт, а также докторша Лариса Михайловна и какая-то неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно, из отдыхающих, потому что была в халате.

– Вот и она! – воскликнула Марта при виде Лидочки.

– Это вы сделали? – спросил президент. В обычной жизни его волосы были тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове образовалось неаккуратное воронье гнездо.

– Я в первый раз это вижу, – сказала Лидочка.

– Тогда объясните мне, почему вы здесь оказались в такое время и в таком виде?

Еще за секунду до этого Лидочка намеревалась сообщить президенту как официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца. Но тон президента и воронье гнездо на его голове сделали такое признание нелепым и наивным. Президент Филиппов был недостоин таких откровенных признаний. К тому же он не выносил Лидочку и не скрывал этого, так что любое признание он тут же обратил бы ей во вред.

– По той же причине, по которой вы очутились здесь в такое время и в таком виде, – сказала Лидочка. Она не хотела, чтобы ее слова звучали наглым вызовом, но именно так и вышло. Глаза президента сузились от возмущения, он приоткрыл рот, вновь закрыл его – и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать совершенно ненужные разоблачения, но не успели перебить Филиппова, как тот закричал так, что было, наверное, слышно в Москве.

– Это вы позвольте! – кричал Филиппов. – Это вы поглядите, в каком вы виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что я попрошу без намеков на наши отношения: а вот вы в шесть утра выходите из мужской комнаты черт знает в чем, и совершенно не стесняетесь, и даже бьете государственные изобразительные ценности – вы не представляете, сколько это сокровище стоит, по нему Эрмитаж плакал, а мы не отдали, я вас отсюда за разврат выгоню, ясно?

– Филиппов! – умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от Лидочки, к которой президент направился с целью изгнать ее из обители академиков. – Филиппов, подожди, не трогай Лиду, она совершенно ни при чем. Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала вазу, то она не была у Александрийского.

– Не была? Не была? А это что?

Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели, что Лидочка обута в мужские ботинки.

– Это ваши ботинки, профессор?! – с пафосом воскликнул президент Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:

– Мои. – И, сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил: – Но заверяю вас, товарищ Филиппов, что ваши подозрения совершенно неуместны. Мое состояние, что подтвердит находящийся здесь доктор, к сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение. Так что присутствие Лидии в моей комнате объяснялось вполне невинными платоническими причинами.

– В шесть утра! Ха-ха-ха, я смеюсь, – сказал президент.

– Как лечащий врач, я должна сказать, – вмешалась в разговор Лариса Михайловна, – что профессор Александрийский болен ишемической болезнью и имеет аневризму сердца, так что любое физическое напряжение опасно для его жизни.

Лариса Михайловна очень волновалась, щеки ее пошли красными пятнами, она выражалась канцелярским языком, который ей казался более убедительным в разговоре с таким человеком, как президент Филиппов, и, как ни странно, именно этот стиль возымел действие, президент спохватился и сказал:

– Я вам, Пал Андреевич, не ставлю в вину и к вам отношусь со всем уважением. Но наши с вами девушки…

– Наши коллеги, – терпеливо поправил его профессор.

– Вот именно, они не вызывают доверия.

– Филиппов! – воскликнула Марта Ильинична.

– Не о тебе, не о тебе, – отмахнулся президент.

И тут наступила пауза, потому что оказалось, что больше подозреваемых нет.

Президент, почувствовав, что следствие зашло в тупик, спросил у Александрийского:

– А она у вас давно?

– Почему вы спрашиваете? – удивился Александрийский.

– А потому что если недавно, то она могла свалить вазу, а потом к вам убежать.

– Вы ошибаетесь, – сказал Александрийский твердо, но, конечно же, не убедил этим Филиппова.

– Тогда все по палатам, – приказал президент. – Я тушу свет. Все по палатам!

– Я провожу Лидочку, – сказал профессор.

– Она сама дойдет.

– А я провожу, – сказал профессор, не улыбаясь, – потому что мне надо будет забрать мои ботинки, которые я ей одолжил.

Все снова посмотрели на ботинки, которые свидетельствовали о Лидочкином моральном падении. Потом докторша взглянула на профессора, и взгляд ее был так красноречив, что Лидочка не сдержала улыбки.

– Вы с нами дойдете до комнаты Лидочки, – сказал Александрийский, который тоже прочел немой вопль во взгляде врачихи. – Вы поможете мне подняться по лестнице, а я потом соглашусь смерить давление.

– Честное слово? – Покрытое пушком доброе лицо докторши покрылось счастливым румянцем.

«Какой умница!» – сообразила Лидочка. Теперь докторша волей-неволей попадет в комнату и сама увидит Полину.

– Спокойной ночи, – сказал президент, подтягивая резинку пижамных штанов, – отдыхайте, товарищи. Я пошел к себе.

– И правильно сделаете, – капризно сказала Марта, разочарованная в кавалере. Она первой поспешила к лестнице, и Лидочка сказала ей:

– Не спеши, подожди нас.

– Ладно, – согласилась Марта, но Лидочка все равно беспокоилась, как бы Марта не убежала в комнату, и не спускала с нее глаз. Лариса Михайловна и Лидочка поднимались медленно, помогая идти Александрийскому.

Александрийский опирался на руку Лидочки, и той было неловко от того, какая у нее молодая и гладкая рука и как сильно в ней бьется кровь, тогда как пальцы профессора столь холодны и сухи, а сердце сокращается часто и мелко.

Наверху лестницы Лариса оставила их – побежала к себе в кабинет.

Александрийский прислонился к стене.

– Вам плохо? – спросила Лидочка.

– Сейчас, – сказал Александрийский. – Я иду.

Лариса Михайловна прибежала из своего кабинета и протянула ему стаканчик с мутной жидкостью. Александрийский послушно выпил.

– А вы где были полчаса назад? – спросила Лидочка у Ларисы Михайловны.

– Я навещала профессора Глазенапа, – сказала Лариса, – у него был ночью приступ почечных колик. А вы меня искали? Вам что-то надо было?

Лариса Михайловна всегда чувствовала себя виноватой, словно боялась потерять место.

– Пошли, – сказал Александрийский. – Поглядим, нет ли у вас в комнате привидений.

Они остановились у двери.

Лидочка поняла, что первой войти должна она. Ведь она одна видела Полину мертвой.

Она потянула на себя дверь. Дверь открылась. Александрийский положил легкую руку ей на плечо.

Лидочка нащупала выключатель – он был справа от двери. Она старалась не смотреть под ноги. Выключатель послушно щелкнул. Лида продолжала стоять, зажмурившись.

– Ну что ты, – сказала за спиной Марта, – заходи же!

Лидочка не могла заставить себя шагнуть, потому что натолкнулась бы на тело Полины, но глаза приоткрыла.

Комната была пуста.

Лидочка смотрела туда, где должна была лежать Полина, она шарила глазами по стене, по полу в поисках крови, следов борьбы – каких-нибудь следов того, что здесь только что лежало тело мертвой женщины.

– Я так больше не могу. Это анекдот какой-то, – сказала Марта и, отстранив Лидочку, вошла в комнату. – Ты что, привидение увидела?

– Да, – сказала Лидочка.

– Ну что ж, – сказал Александрийский, – надевайте ваши туфли, отдавайте мои ботинки, встретимся за завтраком.

– Да, да, одну минутку, – сказала Лида. Она с трудом заставила себя миновать то место, где лежало – но ведь лежало же! – тело Полины.

Ночные туфли без задников стояли рядышком у измятой кровати. Вторая кровать была застелена, и Марта первым делом сорвала с нее одеяло, как бы стараясь показать присутствующим, что только что покинула ложе и намерена немедленно улечься вновь.

Лидочка сняла ботинки профессора и повернулась к нему, протягивая их.

– Честное слово… – сказала она.

– Поспите немного, – сказал профессор, – вы так устали. А перед завтраком зайдите ко мне, хорошо?

– И перед завтраком тоже! – сказала Марта. – Ну уж, профессор!

И она захихикала. Только тут Лидочка сообразила, что Марта пьяна. Исчезновение Полины каким-то образом способствовало постепенному возвращению Лиды в нормальный мир привычных ощущений и логических связей.

Профессор держал в руке ботинки.

Лариса Михайловна сказала от двери:

– Я провожу Павла Андреевича, вы не беспокойтесь, это мой долг. А вам пора спать.

* * *

Дверь закрылась. Марта задрала юбку и стащила ее через голову.

– Как я устала от всего! Ноги не держат. – Сквозь ткань юбки ее голос звучал глухо, а ноги в черных шелковых чулках были крепкими и обтекаемыми.

Лида подошла к двери. Она смотрела на то место, где была Полина. Может, в самом деле она была живой и лишь казалось, что она мертвая? А потом она встала и ушла… Конечно же, так и было! И хоть оставалась неловкость от того, что Лида потревожила Александрийского, но лучше так, чем снова увидеть мертвую женщину. И как только она мысленно произнесла слова «мертвая женщина», Лидочке вспомнилось собственное прикосновение к ее виску, ощущение теплой воды – ведь это была кровь? – Лидочка постаралась вспомнить, что же она сделала потом: палец – она взглянула на него – был чист. Значит, она вытерла его? Но ведь она его не вытирала! Лидочка взглянула вниз – по серой ткани халатика протянулась короткая, почти черная полоса – кровь уже высохла, но это была кровь, и никогда не убедишь себя в ошибке. Лида была уже уверена, что Полину она видела, что Полина была убита, что у нее была рана на виске. И был преследователь – убийца, который хотел догнать и убить Лиду. Все было…

Марта кинула юбку на стул, стала снимать чулки, пальцы плохо слушались ее и соскальзывали с застежек.

– Как плохо быть женщиной, – громко сказала Марта. – Мы никогда не научимся расстегивать чулки. Для этого надо родиться мужчиной, не так ли, уважаемая леди Иваницкая?

Не дождавшись ответа, Марта выругалась – что совсем уж не вязалось с ее респектабельным обликом – и, не снимая пояса и правого чулка, который не смогла отстегнуть, она упала на кровать и стала спазматически дергаться, вытаскивая из-под себя одеяло. Не вытащила и заснула – начала дышать ровнее, глубже, потом захрапела.

А Лидочка все стояла посреди комнаты, не решаясь вернуться в постель. Она нащупала ногами туфли, надела их, прошла к окну, надеясь, что уже начинается рассвет, – скорее бы кончилась эта ночь! Но никаких признаков рассвета за окном не намечалось, будто ночь только-только вступила в силу. Сквозь приоткрытую форточку доносился занудный звук дождя. Мокрый воздух вползал в комнату.

Марта похрапывала. Если ей сказать про Полину, она только рассмеется. На тумбочке у кровати Лидочка нащупала свои часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали почти семь часов. Как хорошо, что Марта похрапывает в комнате, – это как гарантия, что никакой убийца сюда не сунется. А если сунется, то Марта закричит так, что примчатся машины с Лубянки.

И хоть спать не хотелось, выйти в коридор нельзя – безопасный мир кончается за дверью.

Не снимая халата, Лидочка легла на кровать. Она ждала, когда пройдет час, – когда начнет просыпаться Санузия. С утра вступят в действие совсем другие законы жизни – не такие кошмарные, как ночью.

Кто мог убить Полину? Конечно же, были случайные люди и случайные ситуации, но если их отбросить, то останутся те, кому мешала Полина и ее тайна. Конечно же, первым кандидатом на роль убийцы оказывался Матя. Да, сказала себе Лидочка, как это ни жутко, как ни противоестественно – милый, добродушный Матя имел все основания убить эту несчастную женщину. Ведь она знала о нем страшную тайну – его участие в насилии. А что, если это раскроется? Что скажут об этом маэстро Ферми или Резерфорд? Ведь Матю больше никогда не пустят за границу. Для Мати это непереносимая травма. Конечно же, он по натуре не убийца, но, если его сильно испугать, он способен на неожиданные и глупые поступки. Впрочем, как можно называть убийство глупым поступком? Матя – убийца! Несовместимо. Сказать бы об этом его маме, у него, наверное, чистенькая, с белым воротничком мама – учительница, которая допрашивает сына, стоит ли в Пизе падающая башня и целы ли фрески Фра Анджелико в Вероне? Она сама была в Италии студенткой-бестужевкой, еще до первой революции, и ей кажется, что жизнь там находится под угрозой всемирной пролетарской революции, и потому она очень жалеет итальянские фрески, на которых итальянские пролетарии обязательно выцарапают гвоздями неприличные слова… Лида, Лида, куда тебя заносит воображение? При чем тут мама Мати Шавло? Ее сын – возможный убийца. А вдруг это Матя преследовал Лиду по коридорам дома Трубецких и разбил китайскую вазу эпохи Тан? Вот это уже совсем немыслимо и бездарно – даже думать о таком противно. Убийцами бывают биндюжники, слесари и бродяги, но не может же быть убийцей доктор наук, физик с мировым именем!

Лидочка замерла, даже думать перестала – по коридору кто-то прошел, шаги были частыми, мелкими, быстрыми, хлопнула дверь в туалетную комнату. Там – далеко, как на соседней планете, – зашумела вода. Лидочка поглядела на часы. Время двигалось так медленно… Четверть восьмого… Но убить мог и другой. Допустим, Алмазов. Конечно же, Алмазов. Алмазов наверняка убивал уже людей. И Альбина рассказала ему про Полину, про то, что услышала в туалетной. И Алмазов понял, что Полина представляет опасность для Мати. Ведь Матя ему нужен? Матя сам говорил, что нужен. Значит, надо было убрать несчастную подавальщицу… А потом бегать по коридорам за Лидой? Чушь какая-то! Алмазову ничего не стоит послать послушного президента Филиппова – тот под любым дождем в любую распутицу доберется, как тот раб с ядом анчара, до отделения ГПУ и приведет оттуда молчаливых сдержанных сотрудников. Зачем Алмазову самому этим заниматься?… Алмазов мог поручить Альбине проколоть сердце Полины длинной булавкой. Им такие булавки дают в ГПУ – с алмазными шариками на концах, – и Лида явственно увидела, как сверкает алмазный шарик на кончике булавки и Альбина, облеченная в белый балахон, на цыпочках бежит по коридору, догоняя Полину, что несет, прижав к груди, голубую кастрюлю, крышка которой легко подпрыгивает, выпуская изнутри клубы пара и даже издавая время от времени короткие свистки. Именно эта кастрюля и служит, как понимает бессильная вмешаться в события Лидочка, центром всей интриги – обладание ею и стало проклятием дома Трубецких. Вот Полина оглядывается и видит преследовательницу – лицо Альбины искажает страшная гримаса, и она показывает издали Полине длинную иглу, как бы предупреждая, каким образом Полина будет убита.

– О нет! – С таким криком Полина кидает кастрюлю и убегает по коридору, крышка с кастрюли падает и катится отдельно, но внутри кастрюли – такое клокотание пара, что невозможно разобрать, в чем же ее тайна. Вместо того чтобы схватить, как от нее ожидалось, кастрюлю и прекратить преследование подавальщицы, Альбина выставляет вперед иглу и стремительно приближается к Полине. Лидочка пытается предупредить Полину, которая не смотрит на преследовательницу, что ей грозит смертельная опасность, но изо рта не вырывается ни звука, будто рот набит пастилой… От страха и отчаяния Лидочка открыла глаза и поняла, что нечаянно заснула и сцена преследования Полины Альбиночкой – не более как кошмар. В комнате стало чуть светлее. Лидочка приподнялась на локте и увидела, что окно из черного стало светло-серым. И слабый свет проникал в комнату, освещая вздернутый к потолку профиль Марты – куда более жесткий и старый, чем наяву, когда Марта следит за выражением своего лица. Как бы почувствовав взгляд Лиды, Марта повернулась на бок и потянула на себя одеяло.

На часах было около восьми. Слышно было, как медленно и обыкновенно просыпается дом, как доносятся откуда-то человеческий разговор, шаги, звук падающей воды и переставленного стула. Почему так страшно? И сразу Лидочка вспомнила ночные беды и даже хотела привстать, поглядеть, не вернулась ли мертвая Полина, но поняла, что это тоже психоз, продолжение кошмара, – с возвращением дня Полины уже не может быть. И никаких убийц… от этой счастливой мысли Лидочка свернулась клубочком и заснула глубоко, без снов, как будто намеревалась спать весь день.

И тут же ударил гонг!

Страшно и тревожно, словно вызывал не на завтрак, а на Страшный суд.

– Заткнись! – закричала спросонья взбешенная Марта. – Заткните ему глотку.

Гонг ударил снова – из какого же металла он сделан, если звук его проникает сквозь стены и двери, забирается под одеяло и подушки?