Текст книги "Заповедник для академиков"

– Это запутывает и без того сложную картину, – сказал Александрийский.

– А мне кажется, упрощает, – сказала Лидочка. – Ведь, вернее всего, Полина не хотела уходить коридором, где люди, дети… и вылезла через окно.

– Глупо, – проворчал Александрийский. – Глупо, доктор Ватсон, любой Шерлок Холмс выгнал бы тебя с работы.

У ворот им встретились братья Вавиловы, они были в широких пальто и одинаковых темно-серых шляпах. И зонты у них были одинаковые. Лидочка подумала, что или они вдвоем были за границей, или один из них привез брату шляпу и зонтик.

– Ты думаешь? – сварливо спросил Александрийский. – Или глазеешь на Вавиловых?

– Я не знаю, – сказала Лидочка.

– Человек пролез в окно с улицы!

– Почему?

– Потому что у него подошвы были грязные. Ведь в комнате нет луж!

– А кто это был?

– Кто угодно. Убийца, грабитель или даже сама Полина – если было поздно, а она хотела взять вещи. После разговора с тобой.

* * *

Они вошли в дом. Лидочка помогла профессору раздеться.

– Конечно, – сказал он, входя в пустую бильярдную и усаживаясь на узкую скамеечку подальше от входа, – конечно же, я принимаю последнюю версию. Разговор с тобой, а потом встреча с любовницей этого гэпэушника привели Полину к убеждению, что надо бежать. Было очень поздно, она испугалась разбудить кого-нибудь во флигеле, влезла в окно, взяла свой баул, но тут спохватилась, что забыла что-то вам сказать. Или что-то взять у вас. Что это могло быть? Ну, подумайте!

– Не знаю. – Лидочке показалось, что ее голос звучит неубедительно. Сейчас он догадается, что Лидочка врет.

– Вы можете и не знать, – согласился профессор. В бильярдную заглянул аспирант Окрошко с таким же юным другом.

– Простите, – сказал он, покраснев при виде Лидочки. – Мы думали, что вы не играете.

– Входите и играйте, молодые люди, – заявил профессор. А Лидочке негромко сообщил: – Я пойду к себе и немного полежу. Можете меня не провожать. Вы устали.

– Я вовсе не устала, – сказала Лидочка. Она проводила профессора до его коридорчика.

– Главное, – сказал профессор решительно, останавливаясь перед своей дверью и принимая задумчивый вид, – главное – отыскать, где она спрятала баул. Вот вам задание, Лидия.

– Какой баул? – не сразу сообразила Лидочка.

– Баул Полины. Если она была убита, то ее баул должен остаться здесь.

– Но если она убита, лучше, наверное, найти ее труп, – сказала Лидочка.

– Заблуждение, – сказал профессор. – Ее труп уже лежит на дне пруда или закопан в лесу. А вот баул… баул преступник не стал топить.

Профессор был убежден в том, что он – Шерлок Холмс. Лидочка не стала с ним спорить, хотя была убеждена, что если ты собрался закапывать или топить труп, то добавить к этому грузу и баул – вовсе не трудно.

– Все-таки как вы думаете, – не выдержала Лидочка, – что случилось с Полиной?

– Это загадка, которую мы разрешим по ходу расследования, – сказал Александрийский.

Он открыл дверь к себе в номер и поднял руку, прощаясь.

– Попрошу вас навестить меня перед обедом. Надеюсь, к этому времени у вас будут для меня новости, – сказал он. – Мы разделим с вами функции. Вы будете моими ногами и глазами, я – вашим мозгом.

Лидочка не посмела оспорить это решение, хотя предпочла бы не знать ничего о Полине, убийствах и всей этой Санузии.

* * *

Желание заглянуть наконец в кастрюлю и разгадать таким образом тайну возможной смерти Полины Покровской измучило Лидочку, пока она возвращалась с профессором в санаторий. Она с трудом вытерпела последние наставления Александрийского и побежала наверх, надеясь, что Марты, и уж тем более Марты с очередным поклонником, в комнате не окажется.

Лидочке повезло. Ее мечта сбылась – никто не встретился на дороге, никто не остановил и не окликнул ее, комната была пуста, а кровать Марты аккуратно застелена.

Прежде чем закрыть за собой дверь, Лидочка поглядела в обе стороны коридора – коридор был пуст.

Лидочка затворила дверь, быстро опустилась на колени возле своей кровати, заглянула под нее… там ничего не было. Лидочка даже легла на прикроватный коврик, чтобы поглубже засунуть под кровать руку, и дотянулась пальцами до плинтуса: пусто. Лидочка уселась перед кроватью и стала думать.

Кастрюлю мог обнаружить любой, кто догадался бы залезть под кровать. Но ведь надо было догадаться! Значит, кто-то обыскивал комнату? Или Полина сама успела открыться кому-то перед смертью? Нет, открыться она не могла, да и Лидочка ни с кем о тайнике не разговаривала.

Что теперь делать?

Коврик был жестким, пол – холодным. Надо было бежать… бежать из этого санатория!.. Жаль, что Пастернак уже уехал, придется одной брести по размокшей дороге… Нет, по дороге опасно, по той дороге и пустится погоня. Лучше уходить через деревню Узкое… Только нельзя терять времени. Сначала она спустится к Александрийскому и скажет ему про обыск. А чем Александрийский поможет? Он и сам боится Алмазова…

Что же было в кастрюле? Что-то достаточно серьезное для Полины и ее врагов…

Тут Лидочка поймала себя на мысли, что она теряет драгоценное время, сидя на коврике и не производя никаких полезных действий.

Впрочем, бежать некуда. Алмазов знает, что ты от него никуда не денешься. Он догонит тебя, если захочет, в лесу, на Калужском шоссе и даже в Институте лугов и пастбищ.

Но я же ни в чем не виновата! Я только приняла на сохранение кастрюлю неизвестно с чем. Неизвестно? А если там была мина для уничтожения товарища Алмазова? Вы же знали, что должна делать в таких случаях советская гражданка. Советская гражданка должна немедленно информировать представителя общественности в лице президента Филиппова… А вы этого не сделали. Вы предпочли пойти на укрывательство врага.

Лидочка продолжала сидеть на полу, обхватив руками коленки, словно была погружена в гипнотический транс. Словно ее на расстоянии загипнотизировал Алмазов…

Лидочка с трудом поднялась. Пришлось уцепиться за спинку кровати. Надо спуститься к Александрийскому. Если уж ты выбрала себе союзника, держись за него, каким бы беспомощным он ни оказался. Сила женщины в том, что она умеет выбрать мужчину, а потом за него держится. Хочет он того или нет.

Этот афоризм так понравился Лидочке, что она вышла в коридор, улыбаясь. Хотя коленки все еще дрожали.

Сделав несколько шагов, Лидочка остановилась, чтобы перевести дух. «Мадам, – сказала она себе, – вы меня удивляете. У вас никуда не годятся нервы. Если бы вас хотели арестовать, давно бы арестовали. Если вы на свободе, значит, они пока не хотят арестовывать. Можно не спешить».

Такое простое объяснение отсутствия Алмазова вдруг утешило Лидочку, она даже остановилась и наконец-то глубоко вздохнула. Хотя объяснение и не обещало хорошего конца, оно давало передышку, по крайней мере обещание передышки.

Может быть, не следует идти сейчас к Александрийскому, ведь за ней следят?… Но они все равно знают, что Лидочка ходила к Полине вместе с профессором. Кто поднимет руку на такого старого и немощного, к тому же всемирно известного ученого? Им достаточно Лидочки. Да и не знает профессор ничего о кастрюле. Лидочке захотелось закричать так, чтобы они услыхали: «Александрийский не подозревает о кастрюле!»

Лидочка шла, чуть дотрагиваясь до стены кончиками пальцев, чтобы не упасть, если откажут коленки, – не верила она коленкам.

«За мной следят, – напоминала она себе, – а интересно откуда?» Дойдя до лестницы, Лидочка резко оглянулась, ожидая, что из-за угла высунется голова преследователя.

Пусто. Только из докторского кабинета доносятся голоса.

Тогда Лидочка быстро сбежала вниз по лестнице. Снова обернулась. Никого. Преследователи оказались хитрее, чем она рассчитывала.

Не спуская глаз с верха лестницы, Лидочка сделала несколько шагов в сторону гостиной и со всего маха врезалась в рыжую горбунью с мучным в веснушках лицом. Горбунья была в длинном синем халате и держала в одной руке ведро, в другой – серый мешочек.

– Извините, – сказала Лидочка.

– Ты мне и нужна, – сказала женщина. – Я горничная у тебя, помнишь?

– Нет, извините.

Что нужно еще этой женщине? На вид рыжей горничной было лет тридцать, халат ее сверху был расстегнут, и видна была белая шея и верх груди – тоже в веснушках.

– А я тебе и говорю, – сказала горничная. – Из-за тебя я работы терять не намерена. Мне она говорит, давай, говорит, ты по номерам смотри, у нас уже тарелок не осталось, а про вилки и говорить нельзя, последнюю, говорит, сорока в клюве носила. – Женщина рассмеялась, открыв широкий лягушачий рот, полный зеленоватых зубов.

Лидочка инстинктивно сделала движение, чтобы обойти горничную, потому что в словах и действиях ее была угроза. Лидочке эта женщина была неприятна.

– Простите, – взмолилась Лидочка. – Я вас не понимаю.

– Еще как понимаешь, гражданочка, – сказала горничная, – как если тебе положить некуда, если варить не в чем, то пойди и купи что хочешь, а нет, так и не покупай, а зачем воровать, я доложу директору – ты втрое заплатишь.

– Да пустите вы меня! – Это был какой-то бред – горничная не пропускала Лидочку, покачивалась перед ней – широкое плоское тело перекрывало узкий проход. Лидочка уже решила, что горничная ненормальна, и хотела бежать назад, но та вдруг протянула ей серый мешочек:

– Ты мне три рубля дай, я никому не скажу – мне чужого не надо, мне даже стыдно понимать, как можно чужое брать.

Лидочка послушно взяла мешочек. Мешочек был тяжелым, в нем были какие-то небольшие размером, но увесистые вещицы, словно каменные шахматные фигурки.

– Это что? – спросила Лидочка.

– Не знаешь? – Горничная, будто издеваясь над Лидой, рванула на себя, перехватила мешочек. – Нет, ты три рубля дай, а не то я командиру гэпэушному скажу – он мне спасибо скажет, зачем вы кастрюли воруете.

– Кастрюли?

– Я и говорю – кастрюли. Мне Раиса велела – ты, говорит, по комнатам посмотри, как убираться будешь, отдыхающие наши тоже люди – хорошую кастрюлю не купишь ни за какие деньги, а если у кого найдешь, принеси, я уж сама с ними поговорю. А я у тебя нашла и думаю: ты ведь богатая, а мне каждая копейка на счету…

– Какая кастрюля? – прервала женщину Лидочка.

– Ясно какая, какая под кроватью у тебя стояла. Ты мне трешку дай, я скажу, что кастрюлю на улице нашла, мне чужого не надо, что было в кастрюле – вот оно, бери.

Женщина стояла, протянув руку с мешочком, и вдруг Лидочка ощутила неуверенное и боязливое состояние горничной, которая сейчас рисковала ради трешки.

– У меня нет с собой трех рублей, – сказала Лидочка. – А в комнате есть, если хотите, поднимемся наверх, я вам передам, вы не думайте, я не хотела воровать кастрюлю, мне нужно было куда-то вещи положить…

– Я понимаю, почему не понять, – с готовностью согласилась горничная. – Я подождать могу, мне много три рубля, ты мне рубль дай, и я довольна буду.

– Нет, почему же, я согласна, я понимаю. Но если можно, пойдемте наверх, я вам отдам.

– Мне сейчас не надо, я же верю! – почти кричала горничная. – Ты мешочек возьми, мне чужого не нужно… – Горничная отступала, мешочек тяжело оттягивал руку Лидочке.

Горничная убежала – только тяжело заскрипели половицы.

«Господи, – сказала себе Лидочка. – Наверное, Алмазов выслеживает меня, это провокация… Но отказаться было нельзя – в этом мешочке тайна Полины…»

* * *

Лидочка быстро взбежала по лестнице и нырнула к себе в комнату.

Марта все не возвращалась. Стало чуть светлее, можно было не зажигать света. Лидочка уселась к себе на кровать и высыпала содержимое мешочка на покрывало.

Она не думала заранее, что там будет – золотой ли клад, драгоценные камни либо патроны. Но все равно была удивлена, когда увидала на покрывале несколько страшно старых, словно выкопанных из земли предметов, грубых, покрытых либо копотью, либо черной краской. Лишь одна вещь была почище иных – грубая по рисунку, трехслойная агатовая камея. Фон ее был голубоватым, а белая женская голова анфас была сделана по канонам восточной красоты: пышные дугообразные брови, рыбками глаза, широкий овал лица, на голове средневековый, византийского типа венец, внизу надпись непонятными значками, вернее всего, грузинскими или армянскими. Камея размером с куриное яйцо была окружена замазанной черной масляной краской узкой рамкой, такой же краской была покрыта и цепочка. Несмотря на грубость, на неприятный цвет рамки и цепочки, камея являла собой нечто настоящее, не поддельное. «Хорошо бы показать ее Андрею, – подумала Лидочка, – он понимает в таких вещах… Откуда эти вещи у Полины?»

Что они значат? Лидочка подняла черный, покрытый подобием сажи, массивный перстень с печаткой-грифоном. Потом она надела на шею камею, шагнула к зеркалу. В тусклом зеркале камея отражалась плохо – темный овал в черной оправе на серой блузке не лучшая одежда для бала.

Тут в дверь ударили – не постучали, а ударили, словно не хотели дать возможности ответить «нельзя!». Лидочка правой рукой прикрыла медальон, а всем телом – к кровати, хотела спрятать остальные вещи.

Ворвался Матя.

– Вот вы где! – сказал он укоризненно. – Я вас обыскался. Где вы пропадали?

Он был взлохмачен, раздражен, будто обижен на Лидочку. Закрыл за собой дверь и, не глядя на разложенные на кровати вещи, прошел к окну, выглянул в парк, словно там таились преследователи. Лидочка стащила через голову медальон.

– Почему я вам понадобилась?

– Вся эта история мне безумно не нравится, но мне совершенно не с кем посоветоваться.

– Кроме меня?

– Не кривляйтесь, Лида. Мне на самом деле не с кем поговорить, кроме вас.

Он сел на стул, вытянул длинные ноги в измазанных желтой грязью капиталистических горных ботинках.

– У меня такое ощущение, будто меня обложили с собаками.

Лидочка присела на кровать и стала не спеша, чтобы не привлекать внимания Мати, убирать в мешочек вещи – перстень, маленький кубок, звено толстой цепи, печать, черепки…

– Первое и самое главное: где Полина?

Лидочка чуть не ответила ему: «А я была уверена, что вы ее убили!» Что было бы глупо и, наверное, очень опасно, если Матя и на самом деле убил подавальщицу.

– А что случилось?

– А то, что она меня сегодня ночью шантажировала – перепугала смертельно, я готов был убить ее или выполнить все ее требования.

И тут только до Лиды дошла простейшая истина – если Матя не убийца, то он и не подозревает, что Лида знакома с Полиной. И тогда он должен удивиться, если Лида признается в знакомстве. А если он уверен, что Лида знакома с Полиной, тогда придется признать, что милый интеллигентный доктор наук, любимый ученик Ферми – просто-напросто злодей. И она, Лида, как последняя дура, сидит с ним вдвоем в комнате вместо того, чтобы бежать к Алмазову и требовать помощи.

– Извините меня, Матя, – сказала Лидочка, понимая, что опоздала с этим вопросом, – но я не знаю, кто такая Полина.

– Вы?

Лидочка продолжала складывать тяжелые игрушки в мешочек, а ступнями постаралась покрепче встать на пол, чтобы рвануться к двери, если Матя сделает опасное движение.

– Да… – сказал наконец Матя грустно, как будто он был разочарован вопросом Лиды. Но не стал с ней спорить. – Полина, Полина – это подавальщица в нашей столовой, да?

Как будто он требовал подтверждения у Лиды.

Нет, так просто Мате не отделаться!

– Какая подавальщица?

– Высокая, худая такая, ну вы же ее знаете! – Матя не выдержал.

– Конечно, знаю, – согласилась Лидочка. – Высокая, худая, нос такой с горбинкой. Совсем не похожа на подавальщицу.

– Совсем не похожа.

«Неужели это он гнался за мной по коридору ночью и разбил ценную вазу эпохи Тан?»

– Эта подавальщица, – сказал Матя, – обвинила меня в очень опасном… проступке.

«Проступке»? Ничего себе формулировка! Он насилует девочек и через много лет называет это проступком. Если у Лидочки были какие-то сомнения в виновности Мати, они отпали. Человек, не совершавший насилия, всегда относится к нему отрицательно и полагает его преступлением. А тот, кто виноват, – скорее назовет его проступком.

Матя вытащил длинную пачку сигарет.

– Здесь курят? – спросил он.

– Марта курит, – сказала Лидочка.

Она встала и подвинула к Мате пепельницу. Для этого ей пришлось наклониться к нему, и, наклоняясь, она замерла от неожиданно навалившегося ужаса… Выпрямилась, снова села на кровать. Матя ничего не заметил. Он закурил, по комнате распространился приятный заграничный запах.

– Вы знаете, я буду с вами совершенно откровенен, – сказал Матя. – В самом деле, я был мальчишкой, я совершил, я виноват, но прошло столько лет.

– Вы были за красных или за белых? – спросила Лида.

– Конечно же, я был в Красной Армии! – воскликнул Матя.

– Тогда вам нечего бояться. Красная Армия своим все уже простила.

– Это было в пьяном угаре, – сказал Матя. – Несколько девиц и мы, молодые красноармейцы. Можно придумать много ярлыков – дебош, пьянка, распутство.

– Это был единственный дебош, в котором вы участвовали?

– Не шутите, – сказал Матя, глубоко затягиваясь. – Мне не было двадцати лет. Я был совсем другим человеком. Я был мальчишкой.

Ему нравилось называть себя мальчишкой.

– А она-то при чем? – Лидочка думала, куда бы спрятать мешочек.

– Она утверждает, что мы… мы на нее напали.

– А вы на нее напали?

– Не говорите глупостей, Лидия! – Голос доктора наук звучал строго, как на уроке.

– Если вы на нее не нападали, чего вы переживаете?

– Она потребовала, чтобы я на ней женился!

– Чего? – Лидочке вдруг стало смешно. Неужели Матю можно заставить что-нибудь делать против его воли? До того момента Лидочке казалось, что Матя великий мастер устраивать жизнь к собственному удовольствию.

– Ей нужна другая фамилия, московская прописка.

Лидочка поднялась и отнесла мешочек к чемодану, что стоял на стуле возле зеркала. Она открыла чемодан и, не таясь, спрятала мешочек под белье – она была уверена, что Матя ничего не заметит.

Неожиданно Лидочка поняла, что за последние несколько минут их отношения изменились. Независимо от того, был ли Матя убийцей, или, как полагает профессор, он к такому не способен. Вчера Матя притягивал к себе Лидочку – он был иностранцем, знаменитым физиком, который знал нечто таинственное и почти страшное про атомное ядро, словно сошел со страницы фантастического романа с гениальным злодеем на обложке, который запустил прямо на читателя сверкающий луч из своего аппарата. Сейчас перед ней сидел растерянный и слабый мужчина, которому некуда было пойти пожаловаться на тетю, которая его обижает. Лидочка сразу почувствовала себя старше его.

– Неужели она просто так подошла к вам и сказала: «Я знаю, что вы себя плохо вели много лет назад. Теперь женитесь на мне!» Так не бывает.

– Оказывается, бывает.

– Алмазов и без жалобы не даст вас в обиду.

– Алмазов не рискнет пойти со мной на соглашение, если она ему расскажет.

– Почему?

– Потому что я должен быть чистым. Он же будет продавать меня своему начальству. А товар должен быть не порченым. Не думайте, что я циничен, я просто напуган. Все может рухнуть – в лучшем случае я буду преподавать физику в начальной школе Тобольска.

– Они построят для вас специальный институт за колючей проволокой, – сказала Лидия, полагая, что шутит.

Но Матя не воспринял ее слова как шутку. Он вскочил и сжал кулаки. Он готов был ударить Лиду. Лида быстро сказала:

– А что было потом?

– Потом? – Кулаки Мати, очень маленькие по сравнению с длинным торсом, разжались. – Она ушла… я не спал всю ночь. Сегодня утром я пошел к ней – она оставила мне адрес. Она живет во флигеле – вон там. Я пошел туда и увидел, что из флигеля выходят Алмазов с президентом. Что они там делали?

– Не знаю, – сказала Лидочка. – Я ушла от Полины раньше.

– Что? Вы там тоже были?

– Я провожала туда Павла Андреевича.

– А что надо было Александрийскому?

– Там была записка. Записка от Полины, что она уехала. Она взяла все свои вещи и уехала.

– Вы в этом уверены? – Радость Мати показалась Лидочке искренней.

Лидочке хотелось сказать о том, как она нашла Полину ночью, но этого она сказать не могла. Если ночью за ней гонялся Матя Шавло, он и без ее подсказок все знает.

– Куда она уехала? – спросил Матя.

Он подобрал ноги, и Лидочка с женским раздражением увидела, что на ковровой дорожке остались желтые следы грязи. Где он отыскал такую грязь? Мог бы и вытереть ноги.

– Она не пишет куда.

– Может, она поняла, что со мной у нее ничего не выйдет? – сказал Матя. – Правда?

Лидочка подумала, что Мате страшно хочется, чтобы все обошлось, – он даже согласен немножко потерпеть, пускай зубик или пальчик поболит, только чтобы знать, что завтра он проснется, а все уже прошло!

– И отправилась к Алмазову?

Ну кто ее тянул за язык! Зачем испортила настроение Мате? Но Матя уже справился с собой.

– Если она отправилась к Алмазову, – сказал он, – тогда мне пора подавать заявление о переводе в районную школу. А жаль… За страну обидно…

– Вы смешной человек, – сказала Лидочка, – начали с себя, а кончаете страной. Обычно люди делают наоборот – сначала говорят о пользе стране, а потом оказывается, им нужно новое пальто.

– У вас мужской ум, Лида.

– Это плохо?

– Для женщины – ужасно.

– А чем плохо для Страны Советов, если она лишится вашей бомбы? Ведь я еще вчера поняла, что вы хотите подарить ей бомбу в обмен на всякие блага для вас.

– Иначе бы они меня не поняли, – сказал Матя. – Каждый меряет окружающих по себе. Если бы я начал объяснять свои желания соображениями высокой политики, они бы решили, что я жулик.

– Следовательно, вам надо было сделать вид, что вы жулик, чтобы они поняли, что вы радеете за Советский Союз.

– Грубо, но правильно.

– А может быть, страна обойдется без ваших благодеяний?

– Вы – злая девочка.

Матя закинул ногу на ногу, и комочек желтой грязи упал на ковровую дорожку.

– Ладно, я не сержусь, – сказала Лидочка. – Я понимаю, что вам нелегко. Такой груз на плечах.

– Вы стараетесь издеваться и подкалывать меня по очень простой причине, – сказал Матя, – потому что вы не имеете представления о субъекте разговора.

– О бомбе?

– О новом принципе энергии. И в этом нет ничего обидного, хотя бы потому, что большая часть физиков тоже не имеет об этом представления, а те, кто имеет, посмеиваются, думая, что читают фантастический роман. А читают они не фантастический роман, а грустное будущее всего человечества. Вам интересно?

– Да.

– Я не буду занимать вашу прекрасную головку расчетами и выкладками. Я скажу только, что сегодня уже известен радиоактивный элемент под названием «уран», куда более энергический испускатель энергии, чем сам радий. О радии-то вы, надеюсь, читали?

– А об уране не слышала, я всегда думала, что это – планета.

– И планета тоже. Писатели придумали сверхбомбу уже много лет назад, и некоторые даже связывали ее мощь именно с распадением атомов, от чего высвобождается колоссальная энергия!

– А физики в это не верили?

– Физики, конечно же, не верили. Потому что у них не было желания проверять всяческие бредни.

– А вы говорили, что не бредни.

– Физики тоже бывают разные. Резерфорд до сих пор от ядерной реакции отмахивается, как черт от ладана. Мы в Римской школе обогнали Лондон на целую эпоху. Ферми убежден, что реальное создание бомбы вопрос десяти… ну, пятнадцати лет. А я убежден, что бомба будет готова через пять лет. Конечно, если вложить в это дело много миллионов и привлечь крупные умы.

– Разве недостаточно существующих бомб?

– Вы надеетесь, что люди увидят, сколько у них всякого гадкого оружия, и скажут: давайте в будущем сражаться только дубинками? Сейчас любое крупное государство готово тратить половину доходов на разработку нового оружия. И победит тот, у кого это оружие будет более мощным.

– Матя, миленький, с кем вы собираетесь воевать?

– Глупейший вопрос. Воевать всегда найдется с кем. Я не сомневаюсь, что завтра в Германии к власти придет Гитлер. Вот и реальный враг.

– А вы могли бы сделать такую бомбу?

– Лидочка, вы мыслите категориями вчерашнего дня. Никто сегодня в одиночестве не сможет сделать радиоактивную бомбу. Этим должны заниматься тысячи людей, тысячи – одновременно в разных институтах и на многих заводах. Только тогда эта проблема будет решена. Сегодня мир стоит на пороге отчаянной гонки. Ставка в ней – жизнь всей нации. Я могу дать голову на отсечение, что первым в гонку кинется Адольф Гитлер. Как только он захватит власть в Германии, он обратит все силы на создание бомбы.

– Почему?

– Он убежден, германскому народу необходимо жизненное пространство за счет славян. Путь к победе будет лежать только через атомную бомбу, понимаете? И если я ее не сделаю, то ее сделает Гейзенберг.

– Кто?

– Немецкий физик.

– Почему же он будет делать бомбу для фашистов?

– Потому что Гитлер обещает Гейзенбергу жизнь. И Гейзенберг сделает ему атомную бомбу!

– Вы вещаете, как пифия.

– Я вижу будущее. Потому что я ученый. Потому что я величайший провидец нашего века. И потому что я очень испуганный человек. Вы знаете, что случится, если бомбу сделает Гитлер, а у нас ее не будет?

– Он на нас нападет?

– Он с наслаждением разбомбит наши города, он убьет вас и меня, он превратит нашу страну в пустыню.

– А Запад?

– Запад будет потирать руки от удовольствия. Потом он спохватится, начнет делать собственную бомбу, но опоздает. Когда Гитлер победит нас, он обратит свои тевтонские легионы против прогнивших романских народов. И им придет конец!

Произнося последнюю фразу, Матя поднял к потолку руку, словно сектантский проповедник. Но он не был страшен, трогателен – да, но не страшен.

Рука Мати устало упала на колено.

– В ваших глазах скепсис, – сказал он, – вы очень далеки от этой проблемы, и вам кажется, что все обойдется. Так думали обыватели в семнадцатом году – обойдется, обойдется, обойдется! Вечная трагедия русского народа…

– Папа всегда говорил, что не бывает тайного оружия или возможности покончить с врагом одним ударом, он говорил, что война двадцатого века – это война экономистов.

– Когда же он это говорил?

– Еще до революции.

Матя поднялся.

– Мне надо идти, – сказал он. – Все повисло на шелковой ниточке. Алмазов – человек авантюрного склада. Он склонен со мной сотрудничать. Но для него мое предложение далеко не самое главное в жизни. Он согласится меня поддержать, только если ему это выгодно, если он сам не рискует головой. Еще вчера он дал слово свести меня с Ягодой – это ключевой человек.

– А почему не с военными? – спросила Лидочка.

– Потому что реально страной правит служба безопасности. Если я поставлю на кого-то из командармов, я могу потерять голову вместе с командармом.

– Вы говорите страшные вещи.

– Когда-нибудь вам надо было открыть глаза, Лидочка. И мне очень хотелось бы надеяться, что эта наша беседа – не последняя.

– Какое им дело до вашей биографии?

– Все просто. Алмазов чувствует, что игра пошла большая, но трусит. Это естественно. Он же физику учил в реальном училище, а это не много. Там слово «атом» не проходили. Ему надо мобилизовать заграничную агентуру, чтобы она подтвердила, что игра стоит свеч, а заграничная агентура – это другой департамент. Начинается большая игра, и в этой игре я должен быть чист. Алмазов не станет рисковать с человеком, о котором могут сказать, что он насильник, убийца.

– Убийца?

– А я не знаю, что случилось с Полиной! Я не знаю – нет ли среди нас соперника Алмазова, который хочет сорвать переговоры! Может, даже фашистского шпиона!

– Это кто же?

– Если бы я знал, я бы его отдал Алмазову. Потому что шутки шутками, но речь идет о судьбе мира. Ты можешь любить большевиков или их ненавидеть. Но ты не можешь быть равнодушной к народу – к детям, старикам, женщинам. Я пошел на сделку с дьяволом ради спасения невинных!

Матя отставил ногу и закинул назад голову. Он видел себя героем. А Лидочка казалась ему достойной его внимания особой.

Они стояли совсем близко – Лидочка чувствовала икрами кровать, Матя прижался спиной к платяному шкафу – между ними оставалось от силы сантиметров двадцать.

Матя положил руки на плечи Лидочке – она ожидала этого жеста. Теперь главное было собрать все силы, чтобы в решающий момент рвануться в сторону.

– Я клянусь тебе, – сказал Матя… он перевел дух, сглотнул слюну, – я клянусь тебе, что у меня чистые намерения и чистые руки… Судьба мира… – Он горько усмехнулся, глаза Мати были совсем близко от Лидочкиных глаз. «Он меня сейчас поцелует… это еще не так страшно, это даже приятно, но главное – ускользнуть потом…» – Судьба мира зависит от того… – Теплые узкие ладони Мати начали спускаться с плеч по спине и притом притягивать Лидочку к Мате. Положение становилось угрожающим. «Как хорошо, если ты не убийца», – подумала Лидочка. – Судьба мира зависит от того, удовлетворит ли комиссара Алмазова мой моральный облик. Ты представляешь? – Лидочка успела отклонить лицо, и поцелуй пришелся в щеку. – Именно сейчас, – шептал Матя, – именно в этот трагический момент…

– Ну уж – моральный облик, – сказала Лидочка. – Вы же боитесь, что Алмазов узнает, что вы были в поезде Троцкого.

И она осеклась. Потому что не могла этого знать и не могла узнать этого ни от кого, кроме Полины!

Объятия Мати, такие нежные, на мгновение ослабли – Лидочка рванулась в сторону двери.

– Я никому не скажу! – пискнула она, потому что Матя, бормоча невнятно, будто гудя, рванулся к ней, и в этом движении была настоящая опасность – ему не понадобилось и секунды, чтобы перейти от ласк к угрозе. Лидочка дотянулась до двери и потянула ее на себя, но ручка застряла, не поддавалась – только в самые страшные моменты сна ручка в двери, обычная ручка, заедает – словно сообщник Мати держит ее с той стороны.

А Матя дотянулся до Лиды, схватил сзади за шею и стал тянуть на себя, чтобы она не открыла дверь, а Лида держалась за дверь, точно за соломинку, чтобы ее не поглотило море, – оказалось, что у нее цепкие руки: Матя был вдвое ее выше и вдесятеро сильнее, но еще несколько секунд Лидочка держалась за ручку двери, но воздух кончился – в глазах пошли круги… она отпустила дверь…

Марта, которая нажимала на ручку с той стороны двери и потому не могла войти сама, но и не давала выйти Лидочке, широко распахнула дверь, и фигуры Мати и Лидочки показались ей сомкнутыми в пароксизме любви. И она крикнула:

– Простите, простите, я не хотела! Продолжайте, товарищи!

И она захлопнула дверь снова.

Но, к счастью, Матя не сошел с ума, он отбросил Лидочку – она упала на кровать Марты, – кинулся к двери, раскрыл ее – и побежал прочь по коридору.

– Прости! – повторяла Марта, вбегая в комнату. – Я тебе все испортила.

Лидочка часто дышала, пыталась массировать себе горло, сил не было, она даже не могла подняться с чужой постели. Марта склонилась над ней.

– Тебе воды дать? Он такой грубый, да? Мне с самого начала он показался очень грубым.

Лидочка начала кашлять, и Марта, схватив стакан, помчалась за водой. Она торопилась так, что половину воды по дороге разлила.