Текст книги "Король репортажа. Публикации В.А. Гиляровского в газетах и журналах конца XIX века"

Да и было чем полюбоваться: они пронеслись подобно буре… хотя, слава Богу, не такой, которая была третьего дня, порвала крыши, погнула крест на мужском монастыре и на другой церкви, который, положим, и раньше был согнут, лет шесть тому назад, но по какой-то странной случайности всё не был поправлен.

Горька также и судьба нашего театра! В продолжение сего сезона сборы шли очень плохие, но всё-таки кой-как наш антрепренёр З-в жалованье платил. Наконец, 30 декабря, видя полный упадок дел и прочитав «Блиохиаду», он решил последовать примеру хитрого банкира и в 4 часа утра улетучился в Москву, но жену с имуществом оставил в Коломне; все его вещи были опечатаны. Актёрами было подано к мировому. На суд явились сам З-в и светило коломенской адвокатуры, г. Львов, который защищал г. З-ва. Все усилия употребил г. Львов доказать на судоговорении, что виноваты сами актёры, а не антрепренёр. Приводим одну из фраз его звонкой (не скажем – громкой) защитительной речи.

– Во имя справедливости законов, в коих сказано: суд скорый, правый, милостивый и равный для всех – я прошу суд отказать актёрам в иске!

Но судья всё-таки в справедливом иске не отказал, а присудил взыскать 300 рублей в пользу актёров.

 
Хоть громил, словно картечью
Адвокат громовой речью,
Звучно, быстро, крепко, резко —
Не послушался суд Львова,
Не правдиво было слово,
Не правдиво – и не веско!
 

Итак, актёрам решено было уплатить и уступить им театр. Денег они не получили, а театр взяли – сборов никаких. Какова публика в коломенском театре – видно из следующего: в последний спектакль было дано, как значилось в афише, «Нынешняя любовь», комед. в 4 действ. соч. Дьяченко и водевиль «Ямщики». Вечер, начало спектакля – но публики никого. Вдруг вваливается толстый купец (оказавшийся впоследствии фабрикантом, и очень богатым, из соседнего зела Озерок), с ним его племянник – тип вылощенного купеческого сынка, и какой-то гимназист. Купили билетов по 5 рублей. Уселись. Спектакль не начинался, ждали публики и наконец принуждены были отложить спектакль. Фабрикант и К^о начали требовать, чтобы артисты играли, говоря, что они приехали нарочно посмотреть спектакль. Актёры предложили заплатить в кассу 20 рублей, чтоб окупился только расход – но фабрикант предложил им 7 рублей. Ясно – актёры не согласились.

– Ну, чёрт вас дери, трешницу надбавлю, получай красный билет – робят потешить хочу! – предложил он. Не согласились. Купец-фабрикант предложил угостить актёров. Некоторые согласились; он потребовал отдельный номер, бутылку водки и пива, и стал требовать, чтоб его актёры потешали, рассказывали ему и пели.

– А ты пой, нешто я тебя даром угощаю! – пристаёт самодур, наступая на актёра К-ва. – Пой, я тебе говорю, пой «Хуторок»!..

Чтоб отвязаться от купца и вырваться из номера, был ему пропет «Хуторок».

Так окончился коломенский сезон в городе, отстоящем за 100 вёрст от Москвы, да ещё по железной дороге!

Впрочем, сезон ещё, кажется, не окончился; находится, говорят, добрый человек, предложивший актёрам следующее:

– Вы, господа, как-нибудь прокормитесь до масленицы, а там я театр беру на себя, «вам помесячно жалованья дам». Сей будущий антрепренёр, назовём его В., уже начинает собирать себе библиотеку, посылая к актёрам с просьбою списывать пьесу, благо ему недорого стоит: писаря-то свои, – или покупает их по дешёвым ценам у кого придётся. Даже был такой случай: в Коломне есть один курятник (не такой, что в Москве у г. Рыкова, а просто мещанин, торгующий курами), который часто ездил в Москву, и вот он купил, по поручению антрепренёра (бывшего) за три рубля в Москве в библиотеке Росохина пьесу «Сестра Тереза», заплатив за неё 3 руб. Театр расстроился – и пьеса осталась у него. Г. В. узнаёт, что у него есть пьеса, и заставляет продать ему за 1 рубль. Судя по энергичным действиям антрепренёра, мы не останемся без театра; библиотека составлена, труппе уехать не на что, и даже наш куплетист куплеты написал специально для Коломны, передаём в точности их содержание:

 
Этакий город чудесный,
Как в нём живётся привольно,
Как всё спокойно и тихо,
Просится слово невольно:
 
 
(Истина в нём лишь святая)
Здесь мы живём, припевая:
Лучше Нью-Йорка, Парижа
Наша Коломна родная.
 
 
Спит здесь народ непробудно,
С рынка лари же гуляют!
Ночью по улицам ходят,
В Думе, в Управе бывают.
Раз к голове затесались,
Впрочем, должно быть, не зная.
 
 
Можем мы здесь любоваться
Все ежедневно стеною,
Столько раз кровью омытой,
Кровью героев святою…
А кирпичи с неё крадут,
Здания вновь воздвигая,
Это беда не большая…
 
 
И в мировые вопросы
Мы никогда не вникаем,
Передовые статьи все
Даже и не разрезаем.
Будто нельзя быть счастливым,
Львова романы читая
И о прогрессе не зная?
 
 
Почта здесь тоже исправна,
Ящики – страшно огромны
(Для опускания писем),
А освещенье Коломны?
Днём фонарей, фонарей видно массу,
Даже устанешь, считая,
Ночью их видеть мечтая…
 
 
В нашем Фроловском театре
Публики вовсе не видно,
Ну, и кричат либералы:
– «Бросить искусство так стыдно!»
Мы ж вечера все проводим,
Бредням пустым не внимая,
В в вист, в преферансик играя…
 
 
Всё у нас мирно, да тихо,
Скромны все наши желанья,
Вечер семейный бывает
Коль в Благородном собраньи,
Скромно проводит там время
Вся «молодёжь золотая»,
В фанты, в колечко играя.
Лучше Нью-Йорка,
Парижа Наша Коломна родная!
 

V

Вот у людей масленица, а у нас тиф! Не пугайтесь, господа, не пугайтесь, примеров заболевания было не много – но чего доброго ведь и развиться, пожалуй, он может, особенно теперь, когда докторам так много дела есть без тифа – купцы блинов объелись до отвалу, и эскулапам работы сколько хочешь! Пожалуй, совсем и нашу земскую больницу позабудут, хотя и теперь-то она, собственно говоря, у них на третьем плане, так что даже выпиской больных некоторое время (а может быть, даже и теперь) заведывала какая-то сиделка, а тот, кому ведать о больнице надлежит, по старости своих лет и по молодости духа не мешается в это дело, к которому приставлен, рассуждая вполне логично, что добрая рюмка хорошего вина (и, ясно, не одна) в весёлой компании за карточным столом и сытный ужин – лучше больничного габер-супа, и беседа с хорошенькими женщинами приятнее беседы с труднобольными – да и важного ничего нет.

 
«Что ж? Слушать больного-то стоны
Ведь может всегда и сиделка!»… —
Трактует сей муж, беззаконно
Устроивши с совестью сделку…
 

Это ещё хорошо, что устроена с совестью сделка, значит, ещё совсесть есть… А вот у г. Т-шева есть ли она, я и не знаю, потому что его поступок таков, что если у совести есть малейшая капля совести, то она на такую бессовестную сделку не пойдёт. Я говорю о хозяине одного нашего модного магазина, который заставляет бедных девочек работать по ночам, набивая свой карман и вовсе не заботясь о их здоровье. Что за дело ему до этих тружениц – свой карман дороже, своя рубашка ближе к телу.

 
И работают девочка бедные,
День работают, ночи не спят.
Как измучены личики бледные,
Как их глазки уныло глядят!..
А к хозяину деньги и медные,
И бумажные так и летят…
 

Так летят, так летят, что лети деньги так в кассу нашего клуба, то, может быть, и не стали бы драть немилосердно с гостей рубли за вход в час ночи, когда и музыка давно ушла, оправдываясь тем, что у «клуба средств нет». Да и не будет средств, если наши милые члены приглашают в клуб на семейные вечера цыган и цыганок. Кто же из порядочных дам решится идти после этого сюрприза, придуманного одним из членов клуба, власть имеющим?!

 
Милейший член,
Стыдитесь стен,
Смешон и глуп
Поступок ваш.
Решились в клуб
Приличный наш
Цыган позвать
И разогнать
Тем наших дам.
О, стыд и срам!
 

И теперь в клубе пусто. Члены или артистически играют на бильярде, или свистят, гуляя по пустым залам.

Дамам нечего было делать, и они решили устроить любительский спектакль, и устроили. Сказать о нём ничего не могу, потому что

 
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
 

Грустно и любителям, игравшим перед пустым театром, и некоторым несчастным, заплатившим по три рубля за место в зрительной зале…

Зато был полный сбор 29 января в концерте на итальянском языке, данном проезжими артистами. Купечества много было. После концерта мне один из них по-приятельски признался:

– Вот, милой ты человек, рупь-целковый заплатил, а ни «гроздя» не понял.

– Зачем же приходил в театр?

– А чтоб показать, что я по-итальянски знаю.

Вот строгие ценители и судьи!

Следующий спектакль, 2-го февраля данный труппою приезжих из Москвы артистов, вполне загладил дурное впечатление нашего любительского спектакля. Играна была драма «Дочь века». Лучшими исполнителями были: г-жа Кувшинникова (Сталь-Старинская), г-жа Карасёва (Таманцева) и в последнем акте недурен был г. Свешников в роли сына Таманцевой. Остальные были так себе, но им ничего не оставалось и делать, так как суфлёр, по призванию, должно быть, трагик, сам играл в будке, увлекался и тонировал на все манеры. Публика наша невпопад приходила в телячий восторг, шумела неистово в самых патетических местах и сильно напоминала собой Ореста в «Прекрасной Елене».

– А всё-таки завтра в балаган пойду! – сказал, выходя из театра, один трактирщик, – потому там не в пример лучше!

Кстати. Не было ни гроша, да вдруг алтын! Балаганов теперь целых три. Музыка гремит с утра до ночи, коломенцы ликуют, надрывая животики на «Петрушку». Увеселений и зрелищ масса! В гостинице Фролова показывается десятилетняя девочка 12 пудов весу – народу смотреть идёт много. В 5 номере гостиницы, в том самом, где в прошлом году подрались купцы (впрочем, таких номеров нет, где не дрались купцы). Итак, в 5 номере сидит это чудо – крестьянка 10 лет, толщины необъятной, но умственные способности её в умалении вследствие этого (я видел подобные примеры и на других), сидит и играет на гармошке, бессмысленно улыбаясь… Однако многие наши обыватели её находят похожей на кой-кого из наших купчих.

А купчихи ликуют, раскатываясь на рысаках по улицам Коломны, набелившись и накрасившись, надевши всё, что есть дорогого. Больше катаются «молодые», т. е. повенчавшиеся перед масленицей. Свадеб было довольно. То и дело скакали по улицам кучера с широкими красными лентами через плечо, обозначающими, что он принадлежит к свадебному поезду. Словом – загуляла Коломна!

 
Свадьбы и катанье,
Город весь кутит,
Пьянство, ликованье,
Музыка гремит.
Общее веселье,
Нет уж тишины,
Кутежи, похмелье
И блины, блины!
 

VI

С первого раза Тверь производит прекрасное впечатление: длинные широкие улицы, чистенькие домики, площади, бульвары – напоминают собой Петербург, но безмолвная тишина – скромный уездный городок. В хозяйственном и географическом отношении Тверь делится на 4 части: 1) Городская – лучшая в городе; 2) Заволжье, славящееся прекрасным воздухом и летом служащее как бы дачей; 3) Затьмачье, находящееся за рекой Тьмаком[2]2
  Ошибки нет, в газете напечатано именно таким образом: «Тьмаком». Имеется в виду река Тьмака, что в Тверской области.


[Закрыть], бедная часть города, главным образом населённая служащими на фабриках (фабрик в городе две: Морозова и Каулина) и 4) беднейшая, Затверицкая, она лежит за Волгой и Тверцой[3]3
  Также река в Тверской области.


[Закрыть], прозвана в шутку Азией и местами «не столь отдалёнными». Там живёт самый бедный рабочий люд, мещане. Затверицкие женщины главным образом промышляют вязаньем чулок и варежек, которые они поставляют в лавки, зарабатывая до 3 рублей в месяц и никогда не более четырёх. Для многих это составляет единственный способ существования, который весною прекращается на месяц и более. В настоящее время вода сильно прибыла, и пока за реку переправлялись только на лодках, через окраины, но теперь и это сообщение прекратилось, вследствие чего страдает всё небогатое население города. За Волгой вздорожали все продукты, а в городской части дрова, стоящие обыкновенно 4 руб. 50 к. за сажень, поднялись до 7 р. 50 к. Будь мост через Волгу, и Тверь благоденствовала бы. А Волга здесь не более ста сажень ширины, берега крепкие и крутые, так что мост был бы вполне возможен, да и мог бы скоро окупиться; все это знают, но ничего не хотят делать и ограничиваются только фразами; некоторые же выражаются так: «Нам, мол, хорошо живётся, а до других – что за дело!»…

 
Голодно Затьмачье,
Страждут за Тверцою:
Разделён весь город
Бурною рекою.
Богачи ж тверские
Восклицают смело:
«Нам живётся славно,
Что ж до них за дело!!
Жили наши деды
Столько лет без моста,
Жили так богато,
Весело и просто,
Деньги наживали
Лихо и умело
Ведь не строив моста…
Нам-то что ж за дело?!..»
 

А капиталов в Твери довольно! – Нет только человека, который бы первый начал это доброе и общеполезное дело. Явись инициатор, вроде покойного головы Алексея Фёдоровича Головинского, сделавшего великое дело для жителей Затьмачья, построив на свой счёт (10 тысяч) дамбу, защищавшую от разлива воды, кто-нибудь первый предложи эту сумму, которая возвратится ему впоследствии, – и пожертвования полились бы. Богачей не занимать стать в Твери! Будь мост – дешевле бы стали квартиры, бедным чиновникам во время весны не пришлось бы жить на два дома, рабочим, служащим в гавани и на железной дороге, имеющим дома за Волгой, тоже… да всего и не перечтёшь! Теперь же им приходится или оставаться на этой стороне, или обходить за 12 вёрст на железнодорожный мост, рискуя утонуть дорогой в разлившихся ручьях. Интеллигентному классу и купечеству этого не приходится испытывать: дворянское собрание для первых, купеческий клуб и трактир Андреевского для вторых – под рукой, а кругозор их жизни дальше не простирается. Забыться есть где, развлечься есть чем. В трактирах – машина-орган, в собрании Великим постом – частые концерты. Но и концерты иногда не обходятся без крайних курьёзов, порой очень грустных, не рекомендующих публику с хорошей стороны. Впрочем, ведь одна овца часто всё стадо портит. Так случилось, например, в воскресенье 21 февраля на концерте профессора декламации г. Булдина. Сбор был небольшой, публика избранная; молодёжь, барыни с удовольствием слушали прекрасное чтение г. Булдина; но некоторая часть публики позволяла себе смеяться, рассказывая анекдоты, и вообще относиться к чтецу и публике крайне неприлично, мешая им. Г. Булдин очень кстати прочёл под конец басню Крылова «Осёл и Соловей». Душа этого шумящего общества, не давши сойти совсем артистам с эстрады, при конце концерта послала какую-то свою наперсницу, по-видимому, из дочерей Британии, произвести настоящий сценический эффект, пропеть что-нибудь и сыграть на рояли, что та и сделала. Кривляясь и гримасничая, начала она свой новый концерт к удивлению публики и лакеев, которые хотели было тушить свечи, но были моментально прогнаны кем-то из поклонников души общества. Однако этот случай, выходящий из ряда обыкновенных; вообще же тверская публика относится к сценическому искусству и музыке сочувственно. Здесь уже четвёртый год существует музыкальное общество «Ладо», основанное Владимиром Ивановичем Покровским. Членов-исполнителей и членов-посетителей до 250 человек. Общество имеет свою сцену и свой устав. 2-го марта обществом будет дан музыкальный вечер. Вчера, 23-го февраля, состоялся концерт артиста Буриковского, который привлёк значительное количество публики, а в пятницу 26 объявлен концерт М. Н. Климентовой и известного уже тверской публике В. Н. Андреева-Бурлака. Кроме концертов в зале гимназии устраиваются народные чтения, которые привлекают большое количество народа. На днях благотворительным обществом «доброхотной копейки» открыта школа для девочек. Всех учениц пока принято 22, хотя желающих было более, почему предполагается завести ещё другую школу. Нельзя не отнестись сочувственно к обществу «доброхотной копейки», делающей много пользы для бедных города, затьмицких и затверицких жителей.

VII

2-го марта в соборе было молебствие по случаю восшествия на престол Государя Императора, после которого был парад от квартирующих здесь войск: 13 уланского Владимирского полка, 1 запасной конной батареи и 3 роты 73 резервного батальона. Городская дума на общем собрании постановила выдать нижним чинам по чарке водки и по калачу. В 3 часа дня в клубе состоялся обед по подписке (2 р. 50 к. с персоны), на котором участвовало 60 человек. Стол был недурно сервирован, посредине залы повешен был портрет Государя Императора, убранный весь в зелени. Город с утра был разукрашен флагами, а вечером весь иллюминован, и против городской Думы играл оркестр музыки уланского полка и три хора песенников, по улицам лихо катались кавалькады офицеров, словом, веселье было полное, все торжествовали, и многие даже продолжают своё торжество и до сих пор… Впрочем, к последним нельзя причислять г. библиотекаря, хозяина единственной в городе общественной библиотеки, г. Ш-ва, которого библиотека, как слышно, прекращает свои действия вследствие малого числа подписчиков (всего 10 человек). Г. Ш-в, заручившись требованиями каких-то пустословов-педагогов, выписал книг, потратив на них много денег, но гг. педагоги не поддержали библиотеки, да и наши почтенные остальные граждане – тоже.

 
Библиотек нам не надо,
Уж таков, знать, город наш,
Здесь у всех одна отрада,
Трынка, вист и ералаш.
 

3-го марта здесь хоронили обер-кондуктора Рязанской железной дороги, которого на станции Щурово на днях буквально перерезало пополам товарным поездом, в то время, когда он, спрыгивая с вагона, попал под поезд. Он был трезвый, довольно состоятельный человек, в преклонных летах. После него осталась жена и дочь.

VIII

 
Божьей милостью хранимы,
Мы живём себе привольно,
Хоть и тонем все в пыли мы,
Но судьбой своей довольны.
Мы не ропщем, всё нам мило,
Даже матушка-весна
От убийственного сна
Город наш не разбудила.
 

В пыли-то мы, действительно, тонем, но не ропщем на это, ибо сознаём, что не на один наш удел выпадает это. Дело в том, что наше городское самоуправление ремонтирование улиц возложило на домовладельцев, оставив за собой лишь поправку площадей. И ныне, несмотря на то, что полицией весьма нередко составляются акты у домовладельцев за немощение улиц, последние всё-таки остаются немощёными, так что после дождя представляют сплошное болото, а во время хорошей погоды – скопище пыли, чему способствует существующее у нас обыкновение не мести улиц. Ну, и дышим пылью, благо, её много, и лёгкие у обывателей здоровые!

У нас появился новый антрепренёр г. Б-в, до сих пор ничего не имевший общего с искусством. Каким образом он попал в антрепренёры – никто не ведает. Впрочем, такие ли ещё ныне антрепренёры бывают! Да много ли, правду сказать, для этого и требуется: игра без проигрыша!.. Снял театр где-нибудь в городе, взял деньги вперёд за буфет, пригласил полуголодных, уже оборванных такими же аферистами бедных актёров, сунул им вперёд на голодный зуб по несколько рублей – и начинай сезон!.. Так и делают эти господа; ими руководит не любовь к искусству – что им Гекуба, а они Гекубе? – а нажива, так как театральная антреприза – дело верное. Попадёт антрепренёр на хороший город, будут сборы – он заплатит актёрам; наскочит на дурной город – он из первых же сборов отложит себе в карман, а актёров по миру пустит – ему опять не убыток… Где, впрочем, и не страдают бедные актёры!.. Недавно приехали к нам любители и пригласили для участия в спектакле одного проживающего здесь актёра Матвеева – человека очень бедного, ровно ничего не получившего за минувший сезон. Г. Матвеев согласился, сыграл две роли, и роли серьёзные, и получил за свой труд. один рубль!!!

 
Старался он Бог знает сколько,
Всю ночь, бедняга, роль учил —
И за свои труды лишь только
Один целковый получил.
 

Вот так московские любители отличились! Неправда ли, безобразно?! Впрочем, безобразий и безобразников у нас и без любителей довольно; не угодно ли вам для примера послушать следующий рассказ о подвигах трёх наших героев?

Великим постом трое наших почтенных купцов – Фёдор Семёнович Шанин, Василий Архипович Бабаев и Пётр Иванович Конакин зашли в трактир Шварёва, встретили там семидесятилетнего старика, разорившегося купца г. Добычина, которого, напоив и угостив постными яствами (скоромного из них постом никто и в рот не брал), вздумали над ним потешиться, и вот что они с ним сделали. Насильно повалив его на пол, они вымазали горчицей бедному всё лицо и бороду, голову, затем посыпали перцем и, не удовлетворившись всем этим, приказали половому принести ножницы и остригли Добычину седую бороду. И такие «шалости» позволяет себе проделывать наше именитое купечество!!

 
Над стариком надругаться безбожно,
Чтобы хвалиться всем этим потом —
Это смешно.
Ну а скоромного съесть невозможно
Даже кусочка Великим постом —
Это грешно!..
 

Поговаривают, что Добычин подал жалобу мировому судье, но дело это безобразники хотят замять. Насколько это им удастся – покажет будущее.

IX

«Реку проспали! Реку проспали!» – только и слышим мы от всех приезжающих…

Действительно, реку проспали. Грех, да беда на кого не живёт! А случилось это следующим образом: орошающая наш город река Клязьма перед самым посадом делает большой поворот и образует мыс, на котором построена мельница, принадлежащая нескольким монастырям и арендуемая г. Н-ковым. В продолжение многих лет р. Клязьма пробивала себе новое русло прямо через мыс, но всегда была сдерживаема плотиной, укреплять которую лежало на обязанности арендатора мельницы; но нынешней весной ввиду малого, как надо полагать, разлива воды, г. Н-ков не позаботился о плотине и даже свозил с неё камень на какие-то другие надобности, причём на запрос членов посадской управы по поводу этой перевозки г. Н-ков отвечал: «камень мой, что хочу, то и делаю!» И вот результатом всего этого вышло то, что Клязьма прорвала плотину, перерезала мыс и нашла себе новый путь по небольшому оврагу, пересекающему его. Вода ныне по новому руслу бежит с страшною силой, с часу на час расширяя его и выворачивая на пути своём деревья с корнями. Самое узкое место течения теперь не менее 16 аршин, а самое широкое – до 40 аршин. Старое же русло обмелело почти на два аршина, и платочная фабрика гг. Штефко, Лабзина – бывшая Вольфберга и Щербакова – несут громадные убытки. Для платочных фабрик необходима проточная вода, в которой промывают платки, и для этого устроены в воде особые здания, называемые «мытелки». Теперь эти мытелки обмелели, и воду приходится или качать насосами и пожарными трубами, или промывать платки на открытом воздухе, где рабочие страдают от солнца, дождя и ветра. В настоящее время гг. Лабзин, Штефко, Щербаков, Н-ков и многие другие хотят на свой счёт снова запрудить реку, устроив на старом же месте новую плотину. Это удовольствие им обойдётся в несколько десятков тысяч рублей, особенно если они будут медлить и дадут размыть новому потоку ещё сильнее и больше берега. Теперь фабриканты обвиняют г. Н-кова, хотя они сами виноваты столько же, сколько и он, так как в удержании реки в старых руслах они были заинтересованы более его самого. Хотя по контракту, как я сказал, поправление плотины лежало на г. Н-кове, но, ввиду плохого положения дел по мельнице – они могли бы помочь ему; но логика у наших коммерсантов совсем иная, и, сохраняя рубли, они принесли в жертву свои интересы и ныне должны потерять тысячи.

Интересно бы знать, о чьих интересах заботилась Дума, издавая постановление (пока ещё не утверждённое) о перенесении базарных дней с воскресений на понедельники, мотивируя это тем, что следует чтить святые и праздные дни, отдавая их на служение Богу, а не заниматься торговлей и суетами мирскими. Положим, чтить праздники очень хорошо, но на самом деле выходит не так, и мотивы касательно перенесения базаров не выдерживают критики и вместо ожидаемой пользы принесут вред. Дело вот в чём: в праздничные дни, как в дни, совершенно свободные от работы, крестьяне могут съезжаться в город на базар, а в будни они не поедут, так как рабочий день стоит им дорого. На базар съезжаются разные мелкие торговцы из соседних сёл, также выходят и городские торговцы, не имеющие постоянных лавок. Сюда съезжаются из Орехова с мясом, из Бронниц с картофелем, с мукой, с ситцами, и вообще с товаром, необходимым в крестьянском быту. Торговцев много, является конкуренция, и товары покупаются крестьянами дёшево. Берут больше у приезжих, а не у местных купцов. Теперь же по новому постановлению Думы приезжим торговцам придётся продавать свои товары только городским жителям, а крестьяне будут всё равно приезжать только по воскресеньям и покупать у местных купцов в лавках, и за те продукты, которые они брали у наезжих торговцев за дешёвую цену, платить втридорога. Очевидно, Дума наша не предусмотрела этого зла, а между тем на самом-то деле так случится наверное. Случай – дело великое, а случаи бывают разные. Например, один из наших фабрикантов по случаю временного застоя в отпуске товара, чтоб избежать платить рабочим жалованье, придумал следующий фортель: он отпустил их всех, сказав при этом напутственное «слово», на богомолье в Троице-Сергиевскую лавру. Рабочие остались этим довольны и, не усмотрев заднего умысла фабриканта, отправились в путь, а в кармане фабриканта тем временем сохранится изрядное количество презренного металла.

X

13-го мая в четверг с раннего утра город наш приоделся и приумылся в ожидании крестного хода. В этот день при многочисленном стечении народа в наш город внесли образ св. преподобного Сергия из Голутвинского монастыря. День был ясный и жаркий и вполне благоприятствовал торжеству. Крестный ход этот бывает ежегодно 13 мая, в воспоминание страшной холеры в 1848 году. Народу собирается всегда так много из всего уезда, что надо считать тысячами. Сначала икона, подходя к городу, остановилась в кладбищенской церкви, где была отслужена литургия, а потом проследовала в городской монастырь, в котором образа со всей монашеской братией Голутвинского монастыря гостили у здешних монашествующих и 17 мая только отправились обратно в монастырь, сопровождаемые иконами из всех городских церквей. По пути следования улицы были посыпаны желтым песком и устланы травою.

За последние дни жара у нас стоит страшная, и духота в городе не хуже московской, так как дома все каменные и везде мостовые. Впрочем, между Москвою и Коломною есть разница в том смысле, что здесь у нас улицы начинают мести с 4 часов вечера, т. е. в то самое время, когда большинство жителей выходит гулять и подышать свежим воздухом, но вместо воздуха поневоле принуждено дышать пылью. И всё это взбудоражение пыли делается на глазах у всех, и все смотрят на это с сознанием, что так и должно быть.

В общественном саду нашем по четвергам и воскресеньям играет полковая музыка, публики собирается очень много, но только в некоторых частях сада небезопасно ходить, так как одна сторона сада прилегает к каменной стене – бывшей крепости, которая очень часто обваливается и, не будучи ремонтируема, она когда-нибудь совсем обвалится.

XI

За последнюю неделю наш посад ознаменовался целым рядом происшествий. Так, например, 7 июня, близ посада, в четырёх саженях от дороги, ведущей в село Благовещенье, найден труп убитого человека, раздетый почти донага. Возле головы убитого валялись два кирпича, привязанные на верёвке. При осмотре тела оказалось, что смертельная рана нанесена убийцею сзади в голову, так как затылочная кость раздроблена. Убитый оказался крестьянином из соседней с посадом деревни Зельникова, Данилом Михайловым Сухаревым, 27 лет, имеющим жену и двух малолетних детей. Он находился пильщиком на фабрике Фомина и накануне целый день кутил в посаде с рабочими той же фабрики, крестьянином Фёдором Смирновым, Богородского уезда, и Михаилом и Ефимом Носовыми, Калужской губ., Медынского уезда. Убийство было совершено с целию грабежа, так как с убитого снято всё платье и оставлена только рубашка. Денег у него, должно быть, не было, так как ещё утром 6 числа у него видели лишь один купон на 2 р. 16 коп. Убийца ещё не отыскан.

Того же 7 июня утром, часа в четыре, в посаде, в доме крестьянина Гаврюшкина, городовой Махов арестовал бежавшего из Сибири уже во второй раз ссыльного Фёдора Егорова Сучкова, занимавшегося воровством. Сучков уроженец Клинского уезда; ещё в 1876 году определением московского Окружного суда за кражу со взломом у московского мещанина Кондратьева он осуждён был в ссылку на житьё в отдалённые места Томской губернии, где и прожил около трёх лет, но в 1879 году, убежав оттуда, возвратился в Москву, где снова начал промышлять кражами; в 1880 г. он пойман был в одном из ночлежных приютов, где Сучков проживал с чужим паспортом. Окружной суд за побег приговорил его в арестантские роты, где, отсидев 8 месяцев, Сучков был отправлен обратно в Сибирь и в начале 1881 года снова убежал оттуда и явился обратно в Москву на любимый свой промысел, проживая частию в трущобах Хитрова рынка в Москве, частию в одной из слобод близ Хотьковского монастыря, у крестьянина Савелья Рыбакова, с дочерью которого Верой, 21 года, он находился в любовной связи ещё со времени своего первого побега из Сибири. Сучков – здоровый мужчина, лет 40 с небольшим, грамотный.

Вечером седьмого июня, в 7 часов, воспитанник Вифанского монастыря, турецкий подданный Георг Абдо, 20 лет, вольнослушатель Вифанской семинарии, утонул, купаясь в монастырском пруду.

9 июня, часа в три пополудни, близ посада задавило упавшей с откоса землёй и песком крестьянина с. Благовещенья Дмитрия Берёзина, который проживал в работниках у хозяина кирпичного завода, мещанина Василья Ивановича Баранова, и 9 числа возил песок вместе с детьми Баранова. Было это так: Берёзин наложил на телеги песку и отправил с возами Барановых, а сам стал ещё рыть песчаный откос, который и обрушился на него. Когда Барановы возвратились, то нашли своего работника уже заваленного песком.

12 июня, во время следования в Москву поезда, между станциями Бередеевой и Рязанцево совершена крайне курьёзная кража. Дело в следующем: кондуктор пассажирского № 6 поезда, Шишковцев, купил в Ярославле сотню яиц и кувшин коровьего масла. Покупку свою он положил вместе с саквояжем в один из более свободных вагонов. Часу в пятом утра, делая контроль вместе с обер-кондуктором, Шишковцев заглянул в вагон, где были его вещи, но корзинка, в которой лежала пища, оказалась пустою, масла в кувшине было немного, и саквояж вместо вещей набит был травою и тряпьём. Шишковцев о пропаже заявил обер-кондуктору, который, не обращая внимания на заявление помощника своего, продолжал делать контроль поезда.

На одной из тормозных площадок вагонов стоял какой-то молодой, красивый, высокого роста человек, одетый в ужаснейшее лохмотье, из-под которого видны были пучки травы.

– Ваш билет? – обратился к нему обер-кондуктор. Оборванец начал рыться в своих лохмотьях, делая вид, что ищет билет, и наконец заявил: