Текст книги "В чужом теле. Тайна жизни Николая де Райлана"

Позже, во время визита к Розену в Вашингтон, Шлиппенбах заявил корреспонденту газеты Washington Post, что «Русское бюро», в котором служила мадам де Райлан, напрямую не было связано с консульством, но как и другие подобного рода бюро занималось подготовкой легальных документов для последующего заверения в консульстве[80]80
  «Baf ed by Mme. Raylan», Washington Post, December 27, 1906: 4.


[Закрыть].

Нужно сказать, к чести барона в интервью той же газете, данном 31 декабря 1906 года, он частично признался в прямом взаимодействии с бюро и высоко оценил профессиональные качества мадам де Райлан: «Я нанял её 12 лет тому назад и никогда не подозревал в принадлежности к женскому полу. Она была замечательным полиглотом, свободно говорила на французском, польском, немецком, английском и русском и преуспела в роли переводчика консульства. Что касается обвинения в том, что де Райлан была растратчицей средств своих соотечественников, я не могу в это поверить. Должен сказать, она откровенно говорила консулу о стоимости услуг за оформление юридических документов. Они были высокими, но это было строго частное дело между ней и клиентами Русского бюро. Хотел бы добавить, что подготовленные ею документы оформлялись по всем правилам, были аккуратными и ясными, и никогда не отправлялись обратно из России для исправления, как это иногда происходило с документами, составленными другими»[81]81
  «Between sex and duty», Washington Post, December 31, 1906: 2.


[Закрыть].

Видимо, усилия барона Шлиппенбаха увенчались успехом, и скандал удалось замять, поскольку в течение двух лет никаких новых сведений о расследовании злоупотреблений в чикагском консульстве и Русском юридическом бюро в газетах не появилось. Но в октябре 1908 года бюро вновь оказалось замешанным в скандальную историю, на этот раз с явным признаком уголовщины. Газеты сообщили, что Владимир Браславский – близкий друг и соратник мужчины-женщины Николая де Райлана, ставший вместо нее «правой рукой» консула Шлиппенбаха, был арестован по обвинению в продаже фальшивых русских паспортов желавшим возвратиться в Россию эмигрантам. Писали, что на этой афере он заработал огромное состояние. Другим прибыльным делом Браславского было освобождение от службы в русской армии. Каждый российский подданный, проживающий за границей, мог быть освобожден от прохождения военной службы в России, если медицинская комиссия консульства объявляла его полностью непригодным к службе. Воспользовавшись этим пунктом законодательства, Браславский создал «медицинскую комиссию», которая за приличное вознаграждение выписывала желающим белый билет, означавший освобождение от службы. Сообщалось также, что Браславский выдавал себя за консула Российской империи и был рекомендован на работу в консульство российским Священным Синодом как весьма полезный человек[82]82
  «Friend of De Raylan, man-woman, accused of posing as representative of Czar», Morning Oregonian, October 15, 1908: 1.


[Закрыть].

Однако под арестом продолжатель дела Райлана находился недолго, он был отпущен под залог в десять тысяч долларов[83]83
  «Brаslawsky under $10,000 Bail», Daily Jewish Courier, October 15, 1908.


[Закрыть]. К этому времени барон Альберт Шлиппенбах был переведен от греха подальше на должность генерального консула России в Нью-Йорке, а консулом в Чикаго стал очередной прибалтийский барон Эрнест Шиллинг. Были ли вовлечены в аферы Браславского де Райлан, консул и вице-консул, и чем закончилось дело по обвинению в мошенничестве протеже Священного Синода Браславского – узнать не удалось. Судя по кратким сообщениям американской прессы, это дело, как и предыдущее дело о коррупции в Русском бюро, закончилось ничем. Так в заметке 1909 года говорилось, что с Браславского снято обвинение в том, что он выдавал себя за российского консула, поскольку в американском законодательстве нет соответствующей статьи[84]84
  «Vladimir Braslawsky goes free», Urbana Daily Courier, May 21, 1909.


[Закрыть]; а в 1916 году Владимир Браславский упоминался уже как владелец частного банка в Чикаго. Видимо, заработанные в Русском Юридическом бюро большие деньги помогли ему не только уйти от правосудия, но и открыть собственный банк[85]85
  «Big shortage discovered in accounts of State bank». Washington Herald. 11 December, 1922.


[Закрыть].

Быть может, продажа поддельных паспортов и работа «медицинской комиссии» начались еще под руководством Николая де Райлана – темные дела были его стихией. Но ранняя смерть маленького гусара искупила все его прегрешения. Проживи он дольше, и подробности о работе бюро вряд ли стали бы достоянием прессы и предметом криминального расследования. Ведь в течение более десяти лет он и его высокие покровители умело отбивались от жалоб в вашингтонское посольство и других претензий. Возможно, вместе с Райланом бюро просуществовало бы до русской революции, а потом, как и Браславский, его владелец стал бы состоятельным банкиром.

Детище Николая де Райлана прекратило свое существование, вероятно, уже после ухода Шлиппенбаха с поста чикагского консула. Блестящая идея об извлечении посреднических доходов с находящихся за рубежом российских подданных и эмигрантов была похоронена на долгие годы. Но с наступлением «перестройки» в постсоветской России дело де Райлана нашло немало последователей и обрело второе дыхание. В стране появилось множество агентств, обещавших ускоренное оформление виз и заграничных паспортов, столичную прописку и многое другое. Схожие посреднические конторы, предлагавшие за существенную плату быстрое оформление российских загранпаспортов, пенсий и решение вопросов гражданства, расплодились вокруг российских консульств за рубежом: в США, Израиле, Германии и других странах, ставших центрами новой волны российской эмиграции. Все эти конторы стали источником побочных доходов чиновников Миграционной службы (прежде ОВИР) в России и консульской службы МИДа за рубежом.

Сотрудники современных посреднических контор вряд ли догадываются, что пионером в деле оказания непрямых консульских услуг более века тому назад стала переодетая в мужчину их юная соотечественница, все образование которой ограничивалось семью классами гимназии. В память об опередившей время талантливой авантюристке им следовало бы установить на доме 56 по Пятой авеню города Чикаго мемориальную доску с надписью: «В этом здании в 1895–1906 годах находилось “Русское юридическое бюро”, ставшее одной из первых в мире организаций, оказывавших посреднические консульские услуги. Основателем и руководителем бюро была подданная Российской империи Анна Терлецкая (1872–1906), известная под именем Николай де Райлан».

Консул Шлиппенбах и вице-консул, – князь Ники

У де Райлана не было близких друзей, с которыми он мог поделиться подлинными чувствами и тревогами. Николай вынужден был хранить их глубоко в себе, не давая возможность прорасти сквозь маску гуляки-гусара, успешного бизнесмена и покорителя женских сердец. Но были люди, с которыми он, по крайней мере, мог делиться заботами о своем любимом детище – Русском юридическом бюро. В первую очередь это были его покровители, главные фигуры российского консульства в Чикаго: барон Альберт Альбертович Шлиппенбах и вице-консул – князь Николай Владимирович Енгалычев. Оба, в особенности вице-консул, были не лишены авантюрной жилки, поэтому Николай легко находил с ними общий язык, имея партнерами людей, в которых угадывал собственные черты.

Известна поговорка: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты». Быть может, поэтому читателям будет интересно узнать, отвлекшись от основной линии исторического расследования, о жизненном пути консула – потомка участника Полтавской битвы, сражавшегося на стороне шведов, и о похождениях вице-консула – потомка древнего татарского рода, зарабатывавшего на жизнь женитьбами на миллионершах. Их судьба во многом также представляет увлекательный авантюрный роман.

Барон Альберт Альбертович Шлиппенбах (1846–1920) родился в семье окружного судьи из Митавы (ныне Елгава, Латвия) Альберта Генриха Ульриха Шлиппенбаха – владельца нескольких имений в Курляндской губернии, и баронессы Паулины фон Фрикс. После окончания (1868) Императорского училища правоведения служил в военно-морском судном (судебном) ведомстве, затем перешел на дипломатическую работу: служил в российском посольстве в Токио, потом вице-консулом в Нью-Йорке, с 1895 года был консулом в Чикаго, в 1908 году занял должность генерального консула в Нью-Йорке, вышел в отставку в 1913 году, после чего жил в Петербурге и Париже, скончался в Швейцарии[86]86
  Шлиппенбахи. URL: http://baza.vgdru.com/1/37968/


[Закрыть].

В 1881 году барон женился на двадцатилетней дочери известного французского политического деятеля эпохи Наполеона III герцога де Персиньи – герцогине Маргарите Фиален де Персиньи (1861–1916). Их брак вряд ли можно назвать счастливым. В 1895 году, когда у нового чикагского консула спросили о баронессе Шлиппенбах, он дипломатично ответил, что его супруга большую часть времени проводит в Париже, по причине плохого здоровья. В 1908 году, когда Шлиппенбах переходил на работу в нью-йоркское консульство, в газете New York Tribune появилась большая статья, посвященная барону. В ней уже ни словом не упоминалось о баронессе, а о бароне говорилось как о завзятом холостяке, поклоннике американских женщин, который на вопрос, почему он не женится, ответил: «Для молодых дам я слишком стар, а для старых я слишком молод, хотя всегда был готов связать себя узами Гименея»[87]87
  «Coming Russian consul whose fad is dolls», New York Tribune, June 7, 1908: 8.


[Закрыть].

На самом деле у Шлиппенбаха были причины скрывать свой брак. Отец герцогини де Персиньи был важным чиновником, одно время он даже занимал пост министра внутренних дел Франции, а его дочь – супруга барона, оказалась заурядной мошенницей. В заметке (1916), написанной по поводу смерти баронессы Шлиппенбах – последней представительницы потомков герцога де Персиньи, говорилось, что она вышла замуж за австрийского авантюриста Фридмана (возможно, это произошло после развода с Шлиппенбахом, хотя его фамилию и титул она сохраняла до кончины). Вместе с ним она подделала на нескольких векселях подпись своей бабушки княгини де Ла Москова – родственницы наполеоновского маршала Нея, и по одному из них получила 27 тысяч долларов от Альфонса Ротшильда. В результате Маргарита и Фридман были арестованы и преданы суду[88]88
  «La Marquise de Fontenoy», Chicago Tribune, November 4, 1916: 6.


[Закрыть].

В упомянутой выше статье 1908 года репортеры писали о привычках и гостеприимном доме шестидесятилетнего барона. Он жил в самом фешенебельном районе Чикаго, в напоминавшем дворец особняке, стены которого были увешаны восточными коврами, диковинными сувенирами из разных стран и картинами знакомых художников. В большом винном подвале консула хранились изысканные напитки, которыми он потчевал многочисленных друзей. Но главной страстью барона были… куклы. Его собрание, насчитывавшее сотни экземпляров, считалось одной из самых больших частных коллекций в мире. В ней были представлены одетые в яркие национальные одежды куклы из России, Японии, Европы и Африки. (Первое, что увидели репортеры, посетившие квартиру Райланов после смерти Николая, были стоявшие у входа две куклы-девочки в богатых костюмах, размером с шестилетнего ребенка. Наверняка это были подарки от консула-коллекционера несущему «золотые яйца» подчиненному).

В прессе также отмечались хорошие манеры барона, знание им деталей американской жизни, стремление к налаживанию хороших отношений между Россией и Соединенными Штатами, галантное отношение к женщинам и пылкость характера, которые были присущи барону смолоду. Об этой черте наглядно говорит заметка, опубликованная в «Санкт-Петербургских ведомостях» в 1873 году. В ней рассказывалось о казусе, случившимся с двумя выпускниками Императорского училища правоведения: губернским секретарем Федором Кубе и коллежским секретарем бароном Альбертом Шлиппенбахом во время прогулки по весеннему Петербургу:

«Проходя по Большой Конюшенной улице, друзья обратили внимание на молодую даму, сидевшую в извозчичьей пролетке и разговаривавшую с неким мужчиной. Кубе сказал Шлиппенбаху: “Посмотри, какая хорошенькая”, – и фривольно улыбнулся. Дама заметила “особенно неприличную улыбку” на лице Кубе и отвернулась от молодых людей, как и следовало поступить “всякой порядочной женщине”. При этом Шлиппенбах постарался охладить пыл не в меру бойкого товарища. Сочтя поведение молодых людей оскорбительным, мужчина, беседовавший с дамой, ставшей объектом внимания (это был американский гражданин, 23-летний Джон Шандор), догнал обоих, схватил Кубе за воротник пальто и закричал: “Я вам покажу, как быть дерзким с женщинами!” Шлиппенбах попытался остановить Шандора, воскликнув: “Что вы, с ума сошли – нападать так на людей на улице”, – но в ответ получил удар по лицу. Тогда он сам ударил Шандора тросточкой по носу, после чего Шлиппенбах и Шандор обменялись визитными карточками.

Прошло немного времени, и к Шандору домой явился одноклассник Ф. Кубе по училищу правоведения, который доставил вызов на поединок от Шлиппенбаха. Шандор принял вызов, и дуэль была назначена на следующий день. Барон потребовал, чтобы ему и его противнику предоставили право стреляться с расстояния пяти шагов (верная смерть для одного из участников поединка). Однако, по соглашению секундантов, расстояние между дуэлянтами было увеличено до 15 шагов, причем каждый противник имел право на три выстрела по команде.

На следующий день дуэлянты и их секунданты выехали к месту поединка в окрестности станции Лигово, но обе группы по распоряжению петербургского градоначальника были задержаны, а оружие изъято. Прозорливость властей объяснялась тем, что секундант Шандора, не захотевший стать соучастником возможного убийства, сообщил о предстоящем поединке в полицию. На следствии обвиняемые признали себя виновными: Шлиппенбах – в вызове на поединок, Шандор – в принятии этого вызова. Их дело слушалось в апреле 1873 года в 3-м отделении Санкт-Петербургского окружного суда. После полуторачасового совещания правоведа Шлиппенбаха оправдали (возможно, из корпоративной солидарности), а к американцу Шандору применили ответственность “в низшей мере”: его решили «подвергнуть аресту на день в собственном месте жительства»[89]89
  Смирнов В. Из-за одного «фривольного» взгляда. Санкт-Петербургские ведомости. Вып. 39, 01.03.2013; Санкт-Петербургские ведомости. 15.06. 1873.


[Закрыть].

Так фривольный взгляд товарища и стремление защитить друга чуть было не стоили жизни молодому барону. Возможно, бравада и пылкость характера достались Альберту Шлиппенбаху от его предка – прибалтийского немца, вице-губернатора Эстляндии Вольмара Антона Шлиппенбаха (1653–1721), участвовавшего в Северной войне на стороне шведов. Во время Полтавской битвы отряд генерал-майора Шлиппенбаха отстал от главных сил и был взят в плен во главе со своим командиром.

Через сто с лишним лет этот эпизод битвы увековечил Пушкин:

 
…И битвы поле роковое
Гремит, пылает здесь и там;
Но явно счастье боевое
Служить уж начинает нам.
Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, падают во прах.
Уходит Розен сквозь теснины;
Сдается пылкий Шлипенбах…[90]90
  Из поэмы Пушкина «Полтава», песнь третья.


[Закрыть]
 

После сражения Петр I не принял шпагу у Шлиппенбаха, почитая его как своего наставника в ратном деле и поднял, принимая пленных офицеров в походном шатре, «за учителей своих заздравный кубок». В 1712 году Вольмар был отпущен из плена и поступил на русскую службу «с таким договором, дабы от того времяни ранг мой почитать как я был генералом маеором у короля швецкаго»[91]91
  В. А. Красиков. Неизвестная война Петра Великого. ОЛМА Медиа Групп, 2005. С. 219–222.


[Закрыть]. С тех пор судьба прибалтийских Шлиппенбахов оказалась связанной с судьбой России.

Вместе с Вольмаром Шлиппенбахом Пушкин упоминает другого шведского генерала Карла Розена, также плененного во время Полтавской битвы. Через полтора века судьбы их потомков переплелись вновь.

Имя Николая Владимировича Енгалычева – вице-консула России в Чикаго – не встречается в русскоязычных источниках, но в американских газетах 1890–1930 гг. имеется несколько десятков публикаций, в которых упоминается князь, – в основном в разделе светской хроники и в статьях, рассказывавших о скандалах, связанных с его женитьбами.

В энциклопедии страхового дела (1896) и кратком биографическом словаре известных жителей Чикаго (1911) говорится, что Николай Владимирович Енгалычев родился в Санкт-Петербурге (1867), в семье князя Владимира Енгалычева и княгини Марты, урожденной немецкой аристократки фон Кензор-Клейст. Окончил петербургский Николаевский кадетский корпус, обучался в университетах Германии, Франции и Англии, в 1890–1891 годах служил офицером в Его Величества кирасирском полку, разговаривает на четырех языках. Прибыл в США в 1892 году и сделал быструю карьеру в страховом бизнесе, за 5 лет стал представителем страховых компаний штатов Нью-Йорк, Миссури, Висконсин и Иллинойс. Является членом чикагского яхт-клуба и других аристократических клубов, увлекается путешествиями, женат на Эвелин Партридж, имеет сына – князя Владимира Николаевича, с 1902 года стал вице-консулом России в Чикаго[92]92
  Henry Rodgers Hayden, G. Reid MacKay. T e annual Cyclopedia of Insurance in the United States. 1896; T e book of Chicagoans. Biographical dictionary. 1911.


[Закрыть].

Все эти сведения приведены, вероятно, со слов самого князя и при внимательном прочтении в них обнаруживается несколько нестыковок. Неясно, действительно ли он обучался в европейских университетах или выдумал этот факт биографии для престижа, но известно, что он бегло говорил по-английски, а также мог свободно изъясняться на немецком и французском и, видимо, имел некоторые сведения в страховом деле.

Желтая пресса намекала на «темное» происхождение князя, говоря, что на самом деле он был сыном певицы. Это утверждение верно лишь отчасти, его мать действительно увлекалась пением, – именно благодаря ей князь и оказался в Америке; но и она, и отец князя были на самом деле «голубых кровей».

Имя княгини Марты Енгалычевой появилось на страницах американской прессы в начале 1889 года[93]93
  «The ball of the czar and czarina», New-York Tribune, January 31, 1889; «A new celebrities», Pittsburg Dispatch, May 5, 1889; «Studing American Society», Inter Ocean, February 6, 1889: 21; «T e very plain talk of Princess Engalitchef, an accomplished Russian lady», Pittsburg Dispatch, June 2, 1889; «Princess Engalitchef», Chicago Tribune, December 22, 1889; «Where rules the Czar of Russia», Chicago Tribune, January 8; «Martha Engalitchef. Life among the aristocrats of the Russian Empire», Sacramento Daily Record-Union, April 12, 1890.


[Закрыть]. Писали, что её муж князь Владимир Енгалычев скончался в 1886 году, оставив Марте 18-летнего сына и приличное состояние. Вдове посоветовали доверить ведение финансов известному немецкому агенту, который вложил её деньги в германские ценные бумаги и французскую лотерею. Инвестиции оказались настолько «удачными», что вскоре от состояния, накопленного мужем, остались лишь жалкие крохи. Княгиня не стала продавать оставшуюся от мужа недвижимость, отвергла предложение содержания и крова от родственников умершего супруга и решила зарабатывать самостоятельно. Она подготовила серию лекций о жизни в России, запаслась рекомендательными письмами от ведущих королевских Дворов Европы и… отправилась покорять Америку.

Аристократические условности не позволяли княгине Марте выступать перед широкой публикой, поэтому она ограничивалась чтением лекций в салонах американской знати и привилегированных женских клубах. В течение 1890–1891 годов Марта была сердечно принята в гостиных Нью-Йорка, Вашингтона, Филадельфии, Чикаго, Сан-Франциско и других городов Америки от восточного до западного побережья. О выступлениях княгини писали газеты, отмечая её безупречный вкус, умение изысканно одеваться, аристократическую внешность, хороший английский и занимательные сюжеты лекций. В них она поражала американскую публику рассказами о блестящих балах в российской столице, быте петербургских аристократов, великолепии Зимнего дворца, пышных парадах и особенностях русской кухни. «Высшее общество Петербурга является самым образованным и утонченным в Европе. Столичные жители живут в больших многоэтажных домах с просторными комнатами, обставленными предметами искусства, что делает жизнь приятной для их культурных обитателей. Обычно они встают после полудня, и не от того, что ленивые, а потому, что ложатся спать глубоко за полночь, проводя время на великосветских приемах, в опере, у цыган или за игрой в карты с непременными шампанским и самоваром», – говорила княгиня, вызывая у прагматичных американцев зависть перед роскошной петербургской жизнью.

Помимо рассказов о парадной России, она читала лекции о таинственных русских нигилистах, политических заключенных, сибирской каторге и жизни женщин в современной России. Лекции, сопровождаемые музыкальными номерами в исполнении самой княгини и доморощенных исполнителей, пользовались большим успехом. Гонорары за выступление росли. Так что мероприятие оказалось финансово успешным, и не лишенная коммерческой жилки и ораторского таланта княгиня могла зарабатывать на безбедное существование и себе, и сыну. В 1892 году Марта отправилась на полгода домой, где занялась… чтением лекций в аристократических салонах, только теперь рассказывала о жизни не в России, а в далекой Америке.

На обратном пути в Штаты к княгине Марте присоединился сын – князь Николай Енгалычев, завершивший службу в кирасирском полку. Барон Шлиппенбах рассказывал репортерам, что князь Енгалычев вышел в отставку в 1892 году, чтобы отправиться с матерью на всемирную выставку в Сент-Луисе. Вдохновленный её рассказами о полной возможностей стране и увиденным воочию, он решил остаться попытать счастья на американском континенте и вскоре обосновался в Чикаго[94]94
  «Chicago woman weds a prince», Chicago Tribune, October 11, 1898: 1.


[Закрыть]. А уже через год чикагская пресса писала о нем как о приятном молодом человеке из России, законодателе мод и одном из самых ухоженных мужчин Чикаго, образце изящных манер, который стал желанным гостем респектабельных чикагских особняков[95]95
  «Wasted Politeness», St. Paul Daily Globe, August 20, 1893.


[Закрыть].

Князь, как и мать, был не лишен деловой хватки и за два года сделал неплохую карьеру в страховом бизнесе, став генеральным страховым агентом нескольких фирм в различных штатах, был принят во многих домах чикагской элиты. Он был одним из самых завидных женихов Чикаго: носитель княжеского титула, красавец-мужчина с гусарскими черными усами и европейским лоском, образец приятных манер, к тому же удачливый бизнесмен. Девичьи сердца трепетали при виде элегантного князя, мечтая связать себя с ним узами Гименея.

В 1893 году князь попал в раздел скандальной хроники из-за того, что довел до любовного помешательства замужнюю даму – дочь хлопкового короля из города Сант-Луиса, во время её поездки с мужем в Чикаго. Князь настолько заворожил провинциальную мадам, что в голове у нее что-то повернулось, она стала вести себя неприлично, и несчастную влюбленную пришлось поместить в психиатрическую лечебницу… Газетные заметки о похождениях влюбленной пары сопровождались портретом князя: красавца с лихо закрученными усами, с модным галстуком и в изящном котелке[96]96
  «Affair of a Prince», Chicago Tribune, November 18, 1893.


[Закрыть].

За несколько лет пребывания в Америке князь добился немалого: был принят в высшем свете, завел многочисленные знакомства среди деловой элиты и аристократических семей, сделал определенные успехи в бизнесе. Но страховое дело и торговля акциями на бирже (князь занимался и этим) были, видимо, ему не по нутру, так как не соответствовали его высокому титулу. Вращаясь в кругах состоятельных американцев, князь понял, что наиболее легким способом разбогатеть является выгодная женитьба. Хотя в эмансипированной Америке, в отличие от патриархальной России, приданое не было обязательным атрибутом свадьбы, женитьба на дочери миллионера обеспечивала мужу безбедное существование.

В конце 1890-х на одном из балов князь Енгалычев встретил миловидную дочь чикагского миллионера Эвелин Партридж, недавно разведенную с мужем, также миллионером. Между молодыми людьми, как писали в светской хронике, вспыхнуло взаимное чувство и они решили обвенчаться. Однако отец Эвелин был против свадьбы с русским князем: хоть тот и имел титул, но состоянием похвастаться не мог. Помолвка была расстроена, невеста готова была бежать со своим женихом, но в конце концов отец дал согласие и в октябре 1898 года, в русской церкви Cв. Владимира города Чикаго была проведена церемония бракосочетания[97]97
  «Chicago marriage», The Saint Paul Globe, October 13, 1898.


[Закрыть].

Вскоре после свадьбы князь повез жену в Россию, чтобы показать родственникам. По возвращении в Америку для него началась безбедная, полная удовольствий жизнь. Благодаря протекции тестя Енгалычев вошел в правление нескольких компаний, вкупе с миллионами жены это был неплохой источник существования. Супруги принимали активное участие в светской жизни: посещали балы и дипломатические рауты в Чикаго, Нью-Йорке и Вашингтоне, включая приемы в Белом доме, которые устраивали президент Теодор Рузвельт и его супруга. Князь увлекался спортом, был яхтсменом и велосипедистом, а с начала XX века стал завзятым автомобилистом: по сообщениям чикагских газет пару раз он даже был арестован за превышение скорости[98]98
  «Vice Consul arrested», New York Times, September 15, 1905.


[Закрыть].

Не отставала от него и Эвелин: она приучила князя к прогулкам на велосипеде, а летом 1900 года получила права на управление электромобилем. Енгалычева стала первой женщиной в Чикаго, освоившей управление «безмоторной коляской». На снимке 1904 года, опубликованном в автомобильном ревью для женщин, княгиня Енгалычева гордо восседает в двухместном электромобиле-фаэтоне марки Duryea Tonneau, развивавшем скорость до 30 миль в час[99]99
  The World Today. v. VI, No. 4, 1904, p. 538.


[Закрыть].

Помимо автомобиля, одним из пристрастий спутницы князя были собаки, не отстававшие от хозяйки в «изящности манер». Так в заметке 1908 года рассказывалось, что княгиня первая в стране стала регулярно привозить своих аристократических собачек в модный салон, где их мыли, опрыскивали парфюмерией с деликатным запахом и делали маникюр. Четвероногие аристократы были одеты в мантии и бриджи до колен, которые им шила сама княгиня[100]100
  «Chicago sets pace in pet’s toilets», New-York Tribune, March 29, 1908.


[Закрыть].

В 1902 году в семье Енгалычевых родился сын Владимир, а князь стал вице-консулом России в Чикаго. Назначению на эту должность, видимо, способствовали его знакомства в дипломатических кругах и среди бизнес-элиты, княжеский титул, знание языков и особенностей американской жизни. Судя по привычкам и наклонностям князя, вряд ли он занимался черновой консульской работой: выдачей виз, паспортов и пр., хоть это и входило в обязанности вице-консула. Здесь как нельзя кстати пришлось ко двору юридическое бюро Николая де Райлана, взявшее на себя основную часть рутинной работы. Скорее всего, на дипломатическом поприще князь занимался лишь внешним представительством: приемом высоких гостей и участием в официальных церемониях. К тому же в ежегоднике министерства иностранных дел России начиная с 1907 года князь Николай Енгалычев значится как внештатный (почетный) консул, в обязанности которого входили чисто представительские функции.

Судя по светской хронике, начиная с 1910-х Енгалычевы большую часть времени проводили во Франции, в Париже и на курортах юга. Когда в 1913 году семья прибыла на корабле из Европы в Нью-Йорк, чтобы навестить родственников в Чикаго, князь заявил корреспондентам: «Мы живем в настоящее время в Париже и, как вы знаете, я больше не служу в дипломатическом ведомстве России»[101]101
  «Engalitchef s are here», Owosso times, August 29, 1913.


[Закрыть].

С началом Первой мировой войны Енгалычев предложил свои услуги российскому командованию и занялся расследованием военных преступлений немцев против мирного населения. Осенью 1914 году он вернулся в США и рассказал корреспонденту газеты «Нью-Йорк Таймс» несколько случаев, произошедших в южной Польше. Так, по словам князя, в занятом немцами городе Калиш из окна одного из домов кто-то «кинул камень в немецкий патруль. В ответ командующий оккупационными войсками приказал расстрелять всех обитателей дома. Решив, что этого недостаточно, он приказал всем жителям улицы, где находился тот дом, покинуть их жилища. Затем все они были расстреляны из пулемета, более ста человек»[102]102
  «Russian Prince accused Germans», New York Times, September 9, 1914.


[Закрыть].

Летом 1915 года «движимый патриотическими чувствами» князь отплыл из Америки в Европу, чтобы присоединиться к армии генерала Брусилова. Однако до действующей армии он не добрался. В середине пути Николай Владимирович получил телеграмму о том, что жена начинает бракоразводный процесс, обвиняя его в супружеских изменах. Забыв о «патриотическом порыве», князь тем же пароходом вернулся в Америку для участия в судебном разбирательстве, ведь развод грозил ему финансовой катастрофой[103]103
  «Princess Evelyn Engalitchef files divorce suit in New York», Washington Herald, June 2, 1915.


[Закрыть].

Сообщения о бракоразводном процессе Енгалычевых замелькали на страницах американской прессы. Газеты писали: «Жена представила доказательства, подтвержденные показаниями свидетелей, что в течение семи месяцев с октября 1914 года князь неоднократно встречался с богатой вдовой Джэйн Хатвей и еще с пятью безымянными женщинами в Чикаго, Нью-Йорке и Сан-Франциско. А в течение нескольких дней, пока французский лайнер готовился к возвращению в Америку, князь проводил время в гостинице с женщиной из Парижа». Сообщалось, что до отплытия в Европу он вместе с женой и тринадцатилетним сыном проживал в нью-йоркском отеле, где якобы между супругами произошла настолько серьезная ссора, что мебель в их номере оказалась поломанной. На суде князь заявил, что супруга его оклеветала, на неудобные вопросы отвечал: «Это вас не касается», а когда его прямо спросили: «Целовался ли он с мисс Хатвэй?», уязвленный князь ответил, что «никогда не целуется и не обнимается на людях»[104]104
  «Princess hires guard», Washington Post, June 3, 1915.


[Закрыть].

Бракоразводный процесс длился около года. Князь ходатайствовал о прекращении дела, поскольку он является российским подданным, а свидетельские показания неполны и противоречивы. Он даже требовал перенести дело в российский суд, так как в Петербурге живут свидетели, которые могут дать ценные показания. После 17 лет «счастливого» брака жена обвиняла мужа в неверности, но и князь не остался в долгу и выдвинул встречные обвинения, заявив, что в последние годы у его благоверной супруги проявились наклонности к алкоголизму и суициду: за вечер она выпивала целую бутылку бренди, а однажды пыталась покончить с собой. К тому же она была слишком груба к нему, что недопустимо по отношению к человеку высокого происхождения. Но суд не внял его доводам, связь князя с мисс Хатвэй посчитали доказанной и было вынесено постановление о разводе. По требованию супруги ей была возвращена девичья фамилия Партридж и она получила права опеки над сыном. Никаких исков на алименты она не предъявляла, поскольку супруг находился на содержании жены и её родственников[105]105
  «Princely Kisser is very modest», New-York Tribune, December 25, 1915.


[Закрыть].

Выиграв процесс, Эвелин заявила репортерам, что развод сделал её наконец-то счастливой, она собирается привезти из Франции сына и дать ему американское образование. «Мой сын будет американцем!» – воскликнула обретшая свободу мать[106]106
  «”A «Royal triangle”» as it might be “movieized”», The Washington Herald, January 30, 1916.


[Закрыть]. Она сдержала свое слово, и её сын Владимир поступил в Брауновский университет – одно из наиболее престижных американских учебных заведений. Однако проучился он там недолго…

Восьмого марта 1923 года в газете Нью-Йорк Таймс появилась заметка следующего содержания: «Князь Владимир Н. Енгалычев, сын мадам Эвелин Флоренс Партридж, неожиданно скончался от болезни сердца в своем доме на Пятой авеню. У него было хорошее здоровье, и вчера он собирался отплыть с матерью в Париж. Князю исполнился 21 год, он родился в Чикаго. В прошлом году Владимир окончил Брауновский университет, работал в компании, занимавшейся биржевыми операциями. Его отец князь Николай Енгалычев в течение многих лет был вице-консулом России в Чикаго. Его мать, дочь Чарльза Партриджа, вышла замуж за князя Николая в 1898, развелась в 1916. Унаследовала от отца большое состояние. Прощание состоится в доме Владимира Енгалычева завтра в полдень. Он будет погребен в Чикаго»[107]107
  «Prince Vladimir N. Engalitchef», New York Times, March 8, 1923.


[Закрыть].

Однако в короткой заметке о смерти князя Владимира, опубликованной в майском номере ежемесячника Брауновского университета, о его учебе писали по-другому: «… Молодой князь поступил в Брауновский университет два года тому назад, но в середине года прервал обучение, уехав в Европу. Вернувшись прошлой осенью, он возобновил учебу, но в середине года опять намеревался прервать занятия. Князь Владимир был избран в члены Delta Kappa Epsilon (старейшее объединение американских студентов – К. Ф.), он был популярен среди однокурсников»[108]108
  Brown alumini monthly. VOL. XXIII, May 1923, No. 10.


[Закрыть].