Текст книги "Строение фильма"

Эту конструкцию мы назовем «скобочной» синтагмой (syntagme en accolade), так как она устанавливает между объединяемыми событиями такой же тип отношений, как скобка между связываемыми ею словами. В «скобочных» синтагмах различные последовательные образы часто связываются с помощью оптических эффектов (наплывов, шторок, сквозных панорам, реже затемнений…). Их использование, играющее роль украшения, также цементирует эпизод и утверждает зрителя в предположении, что рассматривать его следует как целое, а не связывая непосредственно с остальным рассказом ту или иную отдельную короткую сценку; таков, например, в «Красной императрице» (И. фон Штернберг, 1935) фрагмент, рисующий ужасающий и завораживающий облик царской России в воображении будущей царицы¹¹⁴, пока еще девочки (пленники, прикованные к гигантским колоколам, палач с топором и так далее).

Среди самих нехронологических синтагм именно присутствие или отсутствие систематического чередования изображений перекрещивающимися сериями и позволяет отличить параллельную синтагму от «скобочной» (присутствие = параллельная синтагма, отсутствие = скобочная синтагма). «Скобочная» синтагма прямо перегруппировывает все изображения; параллельная синтагма включает две или несколько серий, каждая из которых состоит из нескольких изображений, причем серии на экране чередуются (АВАВ и так далее).

4

В хронологических синтагмах временные связи между представленными в последовательных изображениях фактами определены в плане денотации (= буквальной временной протяженности интриги, а не только в каких бы то ни было символических или «глубинных» временных отношениях). Но эти точные отношения не обязательно составляют последовательность. Они также могут быть и одновременными.

Существует только один синтагматический тип, где отношения между всеми представленными последовательно в изображении мотивами суть отношения одновременности. Это описательные синтагмы (= различные киноописания), тот единственный случай, когда экранной последовательности не соответствует никакая диегетическая последовательность. (Напомним по этому поводу, что в фильме экран есть область означающего, а диегетический мир – область означаемого.) Пример подобной конструкции: описание пейзажа (сначала дерево, потом часть этого дерева, затем текущий рядом ручеек, после чего виднеющийся вдалеке холм и так далее). В описательной синтагме единственное ощутимое отношение – сосуществование в пространстве предметов, последовательно представленных нам в изображении.

Это отнюдь не значит, что описательная синтагма приложима исключительно к неподвижным предметам или лицам. Такая синтагма может запечатлевать и действия, лишь бы единственным воспринимаемым типом отношений между ними был пространственный параллелизм в любой данный момент, то есть те действия, которые зритель оказывается не в состоянии мысленно упорядочить во времени; пример: идущее стадо овец (кадры с овцами, пастухами, собаками и так далее). В кино, как и в других формах общения, описание есть свойство речи, а не существенная принадлежность объекта речи; один и тот же объект может быть и описан, и передан рассказом – в зависимости от логики, свойственной самой передаче.

5

Все хронологические синтагмы, кроме описательной, – синтагмы повествовательные, то есть синтагмы, для которых временные отношения между видимыми в изображении предметами есть и отношения последовательности, а не только одновременности[104]104
  Ведь в киноповествовании мы всегда сможем найти также и одновременности: фильм, даже когда он рассказывает, делает это с помощью изображений, а им вообще свойственно зачастую показывать несколько вещей одновременно. Именно поэтому решение проблемы «описание или повествование?» в кино связано не с присутствием одновременного, а с отсутствием последовательного.


[Закрыть]. Но среди этих повествовательных синтагм выделяются два случая: синтагма может чередовать несколько обособленных временных последовательностей или, наоборот, представлять одну глобальную последовательность, включающую все изображения.

Таким образом, можно выделить чередующую повествовательную синтагму (syntagme narratif alterne) (или просто чередующую синтагму) и разного рода линейные повествовательные синтагмы.

Чередующая синтагма хорошо известна теоретикам кино под разными названиями: «перекрестный монтаж», «параллельный монтаж», «синхрония» и так далее. Типичный пример: изображение преследующих затем изображение преследуемых, затем изображение преследующих и так далее. Определение: две или несколько чередующихся серий событий монтируются таким образом, что внутри каждой серии временные отношения составляют последовательность, но между сериями в целом существует отношение одновременности (это можно передать и формулой: «чередование изображений = одновременность фактов»).

6

Среди линейных повествовательных синтагм (= единой последовательности, связывающей все изображенные действия) новый признак позволяет разграничить два случая: последовательность может быть непрерывной (без «недоговорок» или «эллипсов») или прерывистой (с «пропущенными моментами»). Конечно, нельзя считать настоящими эллипсами – диегетическими прорывами – то, что является простым эффектом камеры (= временная непрерывность разрывается сменой точки зрения или вкраплением «промежуточного плана» с тем, чтобы в дальнейшем возобновиться в той самой хронологической точке, куда ее привел этот промежуток).

Когда последовательность непрерывна (без диегетических промежутков), мы сталкиваемся с единственной киносинтагмой, схожей как с театральной сценой, так и со сценой реальной жизни. Это пространственно-временное целое, воспринимаемое без «пробелов». (Под пробелами мы понимаем внезапные появления/исчезновения – постоянные спутники самой множественности «планов», которые исследовались кинопсихологами[105]105
  См., в частности: Michotte Van Den Berck A. Le caractиre de «realite» des projections cinematographiques // Revue internationale de Filmologie. 1948. Т. l. Paris, № 3–4, octobre. Р. 252–254.


[Закрыть] и которые определяют одно из главных различий между восприятием фильма и восприятием реальной жизни.) Здесь мы имеем дело с собственно сценой (или просто сценой). Это единственная конструкция, которая была известна кинопримитивам. Она сохранилась и по сей день, но уже как тип среди других (соответственно приобретая способность к сочетанию). Пример: разговорные сцены (то, что звуковая дорожка занята постоянными речевыми высказываниями, делает более вероятным – хотя и не обязательным – единую и непрерывную визуальную конструкцию).

Таким образом, сцена реконструирует с помощью средств, уже являющихся кинематографическими (отдельные кадры, склеенные после съемки), единицу, еще ощущаемую как «конкретная»: данное место, время, небольшое, частное и сведенное воедино действие. В сцене означающее фрагментарно – несколько планов, каждый из которых представляет собой лишь частный аспект; означаемое же воспринимается как единое и непрерывное. Все аспекты интерпретируются как частные варианты, изъятые из единой общей массы, ибо то, что называют «просмотром» фильма, на деле представляет собой явление более сложное, постоянно сочетающее три разного рода деятельности (восприятие, воспроизведение реального пространства, память), постоянно взаимоподталкивающие и систематически осуществляемые на основе тех данных, которые они сами друг другу передают.

7–8

Сцене противостоят различные типы линейных повествовательных синтагм, в которых временная последовательность представленных фактов прерывна. Это и есть собственно эпизоды.

Среди собственно эпизодов (= последовательностей единых, но прерывных) можно обнаружить два варианта: временная прерывность может оставаться неорганизованной и в каком-то смысле рассеянной; достаточно того, что «пропускаются» моменты, не представляющие интереса для интриги; и в этом случае перед нами обычный эпизод – крайне распространенный в фильмах синтагматический тип. И наоборот, прерывность может быть организованной и стать исходным принципом построения и понимания всего эпизода. Этот тип мы предлагаем назвать составным эпизодом (sequence par episodes).

Определение: эпизод включает некоторое количество коротких сценок, чаще всего отделенных друг от друга оптическими эффектами (наплывами и так далее) и следующих друг за другом в хронологическом порядке[106]106
  В этом большое различие между последовательностью эпизодов и «скобочной» синтагмой. С другой стороны, очевидно, что у них очень много общего.


[Закрыть]. Ни один из этих образов не рассматривается со всей синтагматической полнотой, на которую он мог бы претендовать; в фильме они имеют значение только в целом, а не в отдельности, сочетаются с обычным эпизодом и, следовательно, образуют самостоятельный отрезок. В своей крайней форме (когда последовательные фрагменты отделены друг от друга длительным промежутком диегетического времени) эта конструкция используется для представления в сокращенном варианте медленных и единонаправленных эволюций. Например, в «Гражданине Кейне» (Орсон Уэллс, 1941) эпизод, показывающий постепенное разрушение эмоциональных связей между героем и его первой женой, состоит из хронологической серии коротких намеков на совместные трапезы супругов во все менее и менее сердечной обстановке, причем эти сцены прямо связаны одна с другой непрерывным потоком панорам, хотя их разделяют картины угасания чувств. В менее эффектной форме (однако структурно тождественной) составной эпизод служит для показа с помощью серии системно расположенных (хотя и менее впечатляющих) ракурсов разного рода диегетических эволюции, менее значительных и в целом менее продолжительных, путем систематического обособления некоторых из их последовательных «моментов» и более скромных по общей длительности.

Как обычный, так и составной эпизод являются эпизодами в собственном смысле слова, в том числе и внекинематографическом: единая последовательность + прерывность. Тем не менее в составном эпизоде каждое последовательно появляющееся изображение предстает как символическое резюме определенной стадии достаточно длительного развития, конденсируемого целым эпизодом. В обычном же эпизоде каждая из единиц рассказа представляет собой просто один из зафиксированных моментов действия. В результате в первом случае каждое изображение нагружается дополнительным значением[107]107
  Имеется в виду уровень денотации (буквального смысла фильма), ибо именно в этом заключено правило данного типа синтагм. То, что на уровне коннотаций (эмоционального воздействия, символических значений и так далее) каждое изображение нагружается дополнительным значением, уже представляет собой другую проблему, не относящуюся к данному анализу.


[Закрыть] и воспринимается как произвольно отобранный член группы других возможных изображений, представляющих данную фазу процесса (это отнюдь не противоречит тому, что по сравнению с синтагмой в целом каждый из этих образов занимает свое определенное место по оси времени), тогда как в обычном эпизоде каждое изображение представляет только то, что оно изображает.

И все же, отдаляясь от условий реального восприятия, обычный эпизод является более специфически кинематографической повествовательной единицей, нежели киносцена (тем более сцена театральная). В отличие от сцены в эпизоде здесь – даже чисто формально – не совпадают экранное и диегетическое время (то есть время означающего и время означаемого). Эпизод базируется на единстве действия более сложного (хотя все-таки единого в отличие от параллельной или «скобочной» синтагм), действия, произвольно перепрыгивающего некоторые свои же части, а потому способного одновременно развиваться во множестве мест (в противоположность сцене). Типичный пример: эпизоды побега (тут сохраняется своего рода единство места, но уже по существу, а не буквально: это «место побега», то есть парадоксальное единство подвижного места). В пределах эпизода всегда можно обнаружить диегетические пробелы (а не только эффекты, достигаемые с помощью кинокамеры, как в случае сцены), но сами эти пробелы как бы считаются лишенными смысла – во всяком случае, на уровне денотации[108]108
  Для восприятия означаемых коннотаций (в частности, стиля различных фильмов и режиссеров) количество и природа этих пробелов имеют большое значение.


[Закрыть]. Таким образом, они отличаются от интервалов между двумя самостоятельными отрезками, выделяемыми затемнением[109]109
  Это отнюдь не означает, что между двумя соседними самостоятельными отрезками всегда будет использован оптический эффект.


[Закрыть]. Эти последние даже в плане денотации оказываются сверхсмысловыми: о них ничего не сказано, но подразумевается, что можно было бы сказать многое (затемнение есть отрезок, в котором ничего больше не видно, но сам-то он более чем заметен), и пропущенные таким образом моменты должны (в отличие от пробелов внутри эпизода) каким-то образом повлиять на развитие излагаемых в фильме событий, будучи тем самым необходимыми (несмотря на свое отсутствие) для буквального понимания всего последующего.

Этот второй вариант нашей таблицы большой синтагматики не обязательно должен оказаться последним[110]110
  В частности, не исключено, что самостоятельный план (в настоящее время тип № 1 таблицы) представляет собой скорее класс типов, чем терминальный тип, ибо он покрывает достаточно многочисленные и разнообразные изобразительные конструкции. Это единственный из наших типов с таким множеством подтипов. Перед нами своеобразное выпадение, возможно, скрывающее недостаточность формализации этого пункта. С другой стороны, дальше мы обнаружим, что самостоятельный план в некотором смысле представляет собой тип, способный «содержать» все остальные типы. Наконец, можно заметить, что первая из наших дихотомий, а именно: «изолирующая» самостоятельный план и семь остальных типов, то есть все синтагмы, – основывается на характере означающего (= «один план или несколько планов?»), тогда как все остальные, позволяющие различать синтагмы между собой, исходят из означаемого (несмотря на различные признаки, обнаруживаемые в соответствующих означающих). По этим трем причинам положение о самостоятельности плана требует пересмотра, который может рикошетом повлечь за собой некоторые изменения в общей структуре таблицы. Возможно даже, что существуют две таблицы синтагматики изобразительного ряда (в значительной мере подобные одна другой или, во всяком случае, во многих пунктах гомологичные): одна для синтагм и одна для внутренних вариантов самостоятельного плана («свободная» синтагматика и «связанная» синтагматика, подобно морфемам в американской лингвистике¹¹⁵). В этом случае положение стало бы сходным – во всяком случае, методологически, если не по существу – с ситуацией во многих языках, фонологическая система которых лучше поддается изучению, если ее представить в форме двух подсистем: «гласных» и «согласных».


[Закрыть], ибо исследовательской работе свойственно прогрессировать и развитие семиотики основано на кропотливом труде. Добавим, что требование, известное в лингвистике под названием формализации, чаще всего побуждает действовать постепенно, тем более в области, которая с точки зрения семиотической еще плохо изучена. Но пока не столь важно, что та или иная изобразительная конструкция, рассматриваемая здесь как один тип, когда-нибудь будет проанализирована (нами или кем-либо другим) точнее, как соответствующая двум разным типам. Семиотика кино еще делает только первые шаги. Именно поэтому основной целью нашего изложения было дать представление о тех проблемах, с которыми придется столкнуться тому, кто стремится использовать разработанные лингвистикой методы в анализе материала кинематографа, где они еще не нашли должного применения.

6. Отношения между большой синтагматикой и понятием киномонтажа.⁵

Каждый из восьми крупных синтагматических типов, кроме самостоятельного плана, для которого эта проблема не существует, может реализоваться двояко: либо при помощи собственно монтажа (как это чаще всего и было в старом кино), либо через применение более изощренных форм синтагматического сочетания (как это чаще всего бывает в современном кино). Хотя эти сочетания и избегают склеек (= непрерывные съемки, длительные планы, «планы-эпизоды», съемки со значительной глубиной резкости, использование возможностей «широкого экрана» и так далее), они тем не менее остаются синтагматическими конструкциями¹¹⁶, монтажной деятельностью в широком смысле слова, как это было доказано Жаном Митри[111]111
  Mitry J. Op. cit. Р. 9–61.


[Закрыть]. Если и верно, что представление о монтаже как о манипуляции безответственной, магической и всемогущей устарело, то монтаж как понятийная конструкция, основанная на различных «сближениях», сохраняет всю свою актуальность, ибо фильм всегда остается текстом, то есть сочетанием различных актуализованных элементов.

Например, описание в фильме может быть реализовано одним «планом», без всякого монтажа, с помощью обычных движений камеры, а понятийная структура, связывающая представленные здесь различные мотивы, будет такой же, как и в случае связи различных планов классической описательной синтагмы. Собственно монтаж представляет собой элементарную форму большой синтагматики кино, ибо любой план выделяет в принципе один мотив. Поэтому отношения между мотивами совпадают с отношениями между планами, что облегчает анализ, который становится более сложным, когда мы имеем дело со сложными (а с точки зрения культуры – «современными») формами кинематографической синтагматики.

В результате более углубленный анализ синтагматики современных фильмов требует пересмотра положения о самостоятельности плана (по крайней мере в форме «плана-эпизода»), поскольку он в какой-то степени может заключать в себе последовательное чередование изображений, продолжающее существовать «в свободном виде» в остальных семи синтагматических типах. (Именно это явление огрубление, путем простого сопоставления слов передается принятым выражением «план-эпизод».)

7. Замечание о диахронной эволюции кинематографических кодов.

Большая синтагматика кино не является статичной, у нее есть своя диахрония. Она развивается значительно быстрее языков, и это объясняется тем, что искусство и язык взаимопроникают друг в друга в кино в значительно большей степени, нежели в естественном языке. Изобретательный кинематографист больше влияет на диахронную эволюцию киноязыка, чем изобретательный писатель воздействует на слово, ибо естественный язык существовал бы и без искусства, тогда как кино непременно должно было стать искусством, чтобы, сверх того, стать языком со свойственным ему частичным кодом денотации. Заметим также, что кинематографисты – небольшая социальная группа (творческая группа), тогда как носители языка составляют множество, равновеликое обществу.

Тем не менее большая синтагматика кино составляет кодификацию, цельную для каждого своего синхронного «состояния». Слишком резкое нарушение существующей в тот или иной момент совокупности кодов влечет за собой непонятность для широкого зрителя буквального содержания фильма (пример: некоторые авангардистские фильмы).

8. «Естественная логика» и условная кодификация в фильмических сочетаниях.

Кинематографическая грамматика кодифицирована, но не произвольна. Разграничение произвольного и мотивированного в этом случае отнюдь не совпадает с отношением кодифицированного и «свободного».

Нечто естественное обнаруживается даже в тех синтагматических типах, где денотация строится не единственно по аналогии означающего и означаемого[112]112
  В настоящее время мы бы скорее сказали, что естественная выразительность есть значение, передаваемое без посредства специального и эксплицитного кода, что отнюдь не значит, будто оно передается без обращения к широким и сложным социокультурным системам, представляющим собой другие формы кодирования.


[Закрыть]. Так, в перекрестной синтагме, где изображения чередуются, а факты считаются не чередующимися, а одновременными, денотация не является аналогической. Тем не менее удалось доказать, что доступность зрителям этого типа монтажа основывается на своего рода спонтанной интерполяции, производимой зрителем достаточно естественно (с того момента, когда ритм чередования становится быстрым, зритель догадывается, что событийная серия А в пределах внутреннего мира произведения продолжает развиваться и тогда, когда на экране появляется фрагмент событийной серии В).

Но эта «естественность» не тотальна, почему мы и говорим о частичной кодификации. Среди возможных изобразительных конструкций (количество которых достаточно велико) только некоторые оказываются условными. Из более или менее естественных (или логичных) схем понимания, на которых кинематограф мог бы основывать свои синтагматические сочетания, реально используется лишь очень ограниченное число, и только они становятся эффективными схемами понимания, способными практически постоянно функционировать для взрослого и нормального зрителя, принадлежащего к обществу, привычному к кинематографу. Поражает именно незначительность (в количественном отношении) реально существующих изобразительных сочетаний по сравнению со всеми теоретически возможными вариантами. Как в семантике существует произвольность формирования лексических единиц, так и в кино есть произвольность в формировании единиц грамматических.

Этот союз естественной логики и условной кодификации влечет за собой следствие, которое более или менее четко было обнаружено специалистами в области социальной психологии, педагогами, фильмологами и специалистами в области «массовых представлений»: практика кино, как по передаче, так и по приему, требует некоторого обучения, но значительно более легкого, нежели обучение естественному языку. На уровне филогенеза: оформление киноязыка потребовало около 20 лет (приблизительно от 1895 до 1915 года, то есть от Люмьера до Гриффита). Это одновременно и много, и мало. На уровне онтогенеза: установлено, что приблизительно до 12 лет знакомый с кино ребенок не способен понять буквальное содержание обычного современного полнометражного фильма во всей его последовательности. Позднее он постепенно к этому приходит, не нуждаясь в столь значительном обучении, которое можно было бы сравнить с изучением иностранных языков (либо с хорошим знанием своего родного языка). Это наблюдение распространяется и на взрослых людей, живущих в странах, лишенных национального кинематографа: при первом столкновении с кино они не сразу понимают сложные фильмы наших обществ, но позже добиваются этого достаточно быстро. В этом сходятся данные всех опросов.

9. Синтагматика и парадигматика в «грамматике кино».

Охарактеризованная выше большая синтагматика представляет собой одновременно и парадигматику, потому что в каждый данный момент создания своего фильма кинематографист имеет право выбрать только один из конечного списка типов синтагматических сочетаний. Следовательно, мы имеем дело с парадигмами синтагм, и это положение в какой-то степени сходно с синтаксисом многих языков (например, выбор между несколькими типами «придаточных предложений»: «придаточного цели», «придаточного следствия» и так далее). Как верно заметил Луи Ельмслев[113]113
  Нjelmslev L. Essais linguistiques. Copenhague, 1959. Р. 123–128.


[Закрыть], «парадигматику» не следует ассоциировать с «мелкими единицами», а «синтагматику» только с «большими единицами»¹¹⁷. Одно дело – различие между сочетанием и выбором, и совсем другое – между большими отрезками и маленькими отрезками. Существуют синтагматические явления на уровне коротких отрезков (например, слог в языке) и, наоборот, парадигматические явления на уровне длинных отрезков (вроде описанных здесь аспектов «грамматики» кино).

10. Соответственное положение «больших элементов» и «маленьких элементов» при определении специфически кинематографической знаковой системы.

Не исключено даже – хотя время для категорических утверждений еще не пришло, – что сама по себе парадигматика больших единиц, в том смысле, который мы уточним в дальнейшем, представляет собой основную часть общей парадигматики «киноязыка». По этому поводу можно уже сейчас сделать четыре замечания.

1. Прочие фильмические парадигмы, которые можно было бы включить в рассмотрение (движения камеры, внутренние структуры плана, затемнения и другие оптические приемы, основные типы отношения между изображением и звуком и так далее), обладают с рассмотренными парадигмами общим признаком. Все они касаются сравнительно «больших» синтагматических элементов: целой последовательности планов, целого плана, отношения «мотивов» (то есть отношения между двумя или несколькими зрительными и звуковыми «мотивами», изолированными в пределах плана, но рассматриваемыми в целостности своих перцептивных аспектов), отношения между аспектами мотивов (каждый из «аспектов» одного объекта, даже обособленный от других, составляет нечто комплексное и глобальное). В лингвистических терминах можно сказать, что референтное поле – или область, по определению Зеллига С. Харриса¹¹⁸, – различных, специфических кинематографических фигур остается достаточно «большим» даже в случае, когда оно «минимально».

2. Хотя с тех пор, как кино стало говорящим, слово является очень важным элементом фильмов (иногда даже самым важным) и хотя само его присутствие вводит в кинематографическое сообщение действительно мелкие единицы, присущие языкам, предметом специфически кинематографической семиологии может стать только более сложный языковой уровень, начиная с уровня слова. Речь идет об анализе основных типов отношений между словом и изображением, между словом и остатком звуковой дорожки (музыкой и «реальными шумами») и так далее. Но обращение к кинематографическим аспектам слова не должно привести нас к игнорированию естественно-языковой природы слова, благодаря которой оно обогащает кино возможностями речи; изучение же естественной речи – и, само собой разумеется, изучение ее минимальных единиц – в значительной мере выходит за пределы специфической теории кино.

3. Большая часть других подлежащих исследованию фактов кинематографической парадигматики находится в ведении дифференциального анализа, то есть анализа, предполагающего большее или меньшее теоретическое овладение «фильмическим фактом»^119, [114]114
  В смысле: Соhen-Seat G. Essai sur les principes d’une philosophie du cinema. Paris, 1946.


[Закрыть]. В рамках такого анализа исследуются особые проявления фильмических фактов, будь то в различных фильмах, рассматриваемых как единичные «произведения», в различных «частях фильмов», рассматриваемых как единичные «пассажи», или же в различных группах фильмов (всегда единичных), соответствующих тому, что в зависимости от обстоятельств принято называть либо «творчеством режиссера», либо «кинематографическим жанром» («вестерн» и так далее), либо «стилем» эпохи, страны производителя, школы и так далее (см., например, «стилистику кино», которую скрупулезно разработал Реймон Беллур[115]115
  Bellour R. Pour une stylistique du film // Revue d’esthetique. 1966. Т. XIX, fasc. 2. Paris, avril-juin. Р. 161–178.
  ^Совершенно очевидно, что исключать подобные исследования, если они проводятся с достаточной строгостью, из области «семиотики кино» бессмысленно, ибо это привело бы лишь к терминологической путанице, которая на нынешнем – начальном – этапе кинематографических исследований окажется не только нежелательной, но и непреодолимой. Тем не менее остается верным, что подобного рода изыскания по отношению к проблематике в целом представляют собой фазу или задачу, отличную от изучения «киноязыка» вообще. Поэтому не имеет значения, будем ли мы считать стилистику кино частью семиотики кино или особым ее разделом. Даже в области изучения естественного языка отношения стилистики и чистой лингвистики еще не до конца выяснены. Нам кажется, что и в том и в другом случае термин «стилистика» вполне соответствует типу исследований, описанному Р. Беллуром.


[Закрыть]). Следовательно, в данном случае речь идет об исследованиях, не тождественных изучению собственно кино-языка, ибо последний представляет собой самостоятельную знаковую систему, а каждый фильм (или часть фильма, или группа фильмов) в свою очередь является особой самостоятельной знаковой системой. Более того, хотя дифференциальный анализ и будет, вероятно, обращаться, как правило, к элементам меньшим, чем интересующие исследователей киноязыка, эти меньшие элементы также рискуют остаться относительно «большими», во всяком случае в значении, определенном в параграфе 1.

4. Наконец, если когда-нибудь и удастся обнаружить (будь то в кино вообще или в отдельном фильме) элементы, синтагматическая протяженность которых по сравнению с «целым» ленты позволила бы их в какой-то мере назвать «маленькими», скорее всего, среди них не будет иных дискретных единиц (а соответственно, и парадигм), которые не были бы одновременно присущи общей семантике, семиологии культур, семиологии предметов и так далее. Другими словами, среди них не будет специфически кинематографических дискретных единиц. Действительно, киноязык является определенным способом репродукции и сочетания «фрагментов реальности», в которых как таковых нет ничего специфически кинематографического (что и называют созданием фильма). Механический характер основной кинематографической операции (фотографического и фонографического копирования) приводит к тому, что в окончательном продукте оказываются интегрированными знаковые блоки, внутренняя структура которых остается нефильмической и которые в значительной мере подчиняются культурным парадигмам. И даже если некоторые из входящих в фильм «фрагментов реальности» специально созданы для съемки (= понятие мизансцены), само их создание – кроме того, что оно никогда не является радикальной реконструкцией, ибо предметы нельзя видоизменить (или, во всяком случае, это под силу только естественному языку), – не может целиком и полностью подчиняться специфическим для искусства экрана системам. В значительной мере оно оказывается обусловленным теми же культурными закономерностями, что и естественно существующие предметы или явления.

Следует уточнить, что на современном уровне киносемиологических (как и вообще семиотических) исследований невозможно сколько-нибудь точно обозначить границу между элементами, которые мы называем «большими», и элементами, которые мы называем «маленькими». Проходит ли эта граница на уровне фиксируемого объекта, то есть зрительного или звукового «мотива» (= «автомобиля», появляющегося в таком-то изображении, или «шума проходящего поезда», сопровождающего другое)? Если да, то как в таком случае расчленить и перечислить эти объекты? Проходит ли граница на уровне аспекта фиксируемого объекта (цвет данного «автомобиля» или его «размер»; «сила» данного шума поезда)? И в таком случае опять-таки как перечислить эти аспекты? Проходит ли граница на уровне части фиксируемого объекта («крыша» автомашины, «начало» шума поезда)? И как тогда вообще высчитать эти части?

Все эти проблемы пока еще кажутся неразрешимыми. Язык расчленяет на точно определенные единицы тот самый опыт, который кино представляет по-иному. Именно поэтому нельзя считать заранее данными β кино те единицы, которые на самом деле восходят просто к родному языку исследователя; именно поэтому для анализа фильмов нужен метаязык, означаемые которого соответствуют реалиям кино и который вместе с тем вынужден заимствовать свои обозначающие у того или иного естественного языка. Однако этот метаязык пока еще находится в зачаточном состоянии.

Тем не менее граница между «большими» и «маленькими» элементами фильма, оставаясь достаточно неопределенной по местоположению, все же вполне определенно существует, в первую очередь благодаря следующей двоякой причине.

1. Даже в тех случаях, когда в процессе съемок снимаемый объект подвергается максимальному «манипулированию» – будь то предварительная мизансцена, сама съемка (ракурс и расстояние до объекта съемки, выбор пленки и фокусного расстояния объектива и так далее) или раскадровка и монтаж (= речевое сочетание различных кусков), – кинематографист может анализировать и реконструировать манипулируемый материал только до определенного предела. Это ограничение связано с неизбежным минимумом фотографической достоверности, то есть в конечном счете с механическим характером основной кинооперации. Даже в трюковых съемках каждый отдельный фрагмент оказывается неподвластным трюку, а в тех случаях, когда комбинированные съемки основываются не на декомпозиции, а на глобальном изменении (как рапид), некоторые аспекты остаются неизменными (при рапиде сохраняются форма и направление движения). Поэтому, как бы мы ни переносили границу между «большим» и «маленьким» в сторону «маленького», за каждой новой границей мы всегда найдем элементы, которые со всей строгостью могут быть названы «маленькими». Под этим термином в данном случае понимается граница величины, ниже (и начиная с) которой кинематографический канал сам по себе уже ничего не в состоянии изменить во включаемых им элементах (удовлетворяясь их репродукцией) и одновременно не может не воспроизводить вместе с этими элементами все их значения (буквальные или по-разному символические, полностью или частично систематизированные), присущие им вне фильма, то есть в пределах культуры.

2. Эти элементы, какими бы «маленькими» они ни были, с точки зрения семантической всегда больше мелких единиц словесного языка (например, сем А. Ж. Греймаса) и даже некоторых относительно больших лингвистических единиц (как слово). В приведенных выше примерах «мотивов», или аспектов мотивов, самый маленький из элементов фильма привносил с собой некоторое количество информации, для передачи которой с помощью естественного языка понадобилась бы по крайней мере фраза. Следовательно, в случае одинакового семантического объема языка заранее предполагают достаточно сложный анализ (фраза включает несколько монем, синтаксис и так далее, тем самым актуализуя целое языка), тогда как киноязык еще не начал говорить. В этом смысле кино может считаться неразвитым языком. В этом же смысле оно представляет собой язык утонченный: уступая первое слово другим, кино одновременно обогащает самое себя.

Поэтому, когда в анализе фильма мы доходим до «маленьких» элементов, собственно семиология кино наталкивается на свои пределы и становится некомпетентной. Хотим мы этого или нет, но нас отсылают ко всей множественности культуры, к невнятному шепоту тысяч разнообразных типов речи: символике человеческого тела, языку предметов, системе цветов (для цветных фильмов) или голосу светотени (для черно-белых), значению одежды, звучанию пейзажа и так далее. Во всех этих случаях (как и в упущенных нами) совершенно необходимое исследование чисто кинематографического использования подобных значений еще не раскроет перед нами основных парадигм: эти крупные фигуры, из которых рождаются общезначимые смыслы, вырастают на почве культуры, и для их освещения понадобится некая глубинная и очень общая семантика, даже если их частое появление в фильмах и послужит их частичному предварительному освоению.