Текст книги "Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества"

Бюрократическая машина

Что такое государство в тех или иных конкретных обстоятельствах, определяют, по словам П. Бурдье, «юридические пророки», носители признанного знания о праве, проще говоря, юристы[323]323
  Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 123.


[Закрыть]. «Юрист – это профессионал на создание ex officio официальных фикций». Поэт творит в минуты вдохновенья, пророк – в минуты озаренья, юрист, облеченный властью (а, следовательно, и бюрократ), – всегда, ежесекундно[324]324
  Там же. С. 139–140, 142.


[Закрыть]. Значение юриспруденции для становления государственных институтов многократно подчеркивалось в правовой мысли. К. Шмитт выводил юридическую науку из теологии, вполне обоснованно ссылаясь на университетские курсы XII в. Тогда право и богословие тесно переплелись друг с другом, обменявшись дарами – характерным для них категориальным аппаратом[325]325
  Шмитт К. Понятие политического. С. 34, 38. См.: Ямпольский М.Б. Физиология символического. Кн. 1. С. 153. См. также: Канторович Э. Два тела короля: Исследование по средневековой политической теологии / пер. с англ. М.А. Бойцова и А.Ю. Серегиной. М., 2015. С. 87. Эта точка зрения находит подтверждение в сочинениях Дж. Агамбена (См.: Агамбен Дж. Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления / пер. с итал. Д.С. Фарафоновой и Е.В. Смагиной; под науч. ред. Д.Е. Раскова, А.А. Погребняка, Д.С. Фарафоновой. М.; СПб., 2018. С. 164–165).


[Закрыть]. Именно тогда представление о власти вышло на новый, более высокий уровень абстракции, что в итоге способствовало появлению привычного нам государства, в котором правят не лица, а институты, в котором господствуют законы, а не воля отдельных людей.

Шмитт полагал такое понимание государства ложным. Он видел в этом либеральное (и для него глубоко чуждое) понимание политических и правовых институтов, которое олицетворял вечный шмиттовский оппонент – Г. Кельзен[326]326
  Кельзен Г. Чистое учение о праве. Справедливость и естественное право / пер. с нем., англ., фр., сост. и вступ. ст. М.В. Антонова. СПб., 2015. С. 173–186.


[Закрыть]. Альтернативу он видел во власти, строящейся вокруг решений ее представителей, вокруг их суверенной воли, способной творить новую реальность[327]327
  Шмитт К. Понятие политического. С. 49–59.


[Закрыть]. Не считая государство машиной со своей сложной механикой, Шмитт не разглядел то, что собственно делает государство государством. Тем не менее он все же признавал, что носителями идеи государственности неизменно оказывались чиновники. С упрочением их позиций и стало складываться европейское государство в XVI–XVII вв.[328]328
  Там же. С. 176.


[Закрыть] Они же были представителями юридического стиля мышления.

В общественных науках уже давно укоренилось представление, что сила бюрократии – в специфическом знании механики государственного управления, которое она фактически монополизировала. Согласно классическому определению М. Вебера, чиновник – технократ, обычно лишенный каких-либо политических устремлений[329]329
  Вебер М. Власть и политика / пер. с нем. Б.М. Скуратова, А.Ф. Филиппова; вступ. ст. А.Ф. Филиппова; коммент. Т.А. Дмитриева, А.Ф. Филиппова. М., 2017. С. 95–98. Сам Вебер подчеркивал, что время царственного дилетантизма, характерного, например, для Ренессанса, давно прошло (Он же. О России: Избранное / пер. с нем. А. Кустарева. М., 2007. С. 69). «Но власть чиновника зиждется не только на профессиональных знаниях, – продолжал Вебер. – Сюда добавляется еще и доступное лишь чиновнику, приобретенное с помощью ведомственного аппарата знание конкретных фактов, важных для поведения чиновников, – служебное знание» (Вебер М. Политические работы, 1895–1919 / пер. с нем. Б.М. Скуратова. М., 2003. С. 172).


[Закрыть]. Политика реализуется в публичном поле, преимущественно на парламентской трибуне. В канцеляриях от нее свободны. Сама по себе эта мысль не выглядит бесспорной даже при наличии парламента, политических партий, выборов[330]330
  Шмитт К. Понятие политического. С. 182.


[Закрыть]. Тем более это касается России до 1905 г., где о парламенте оставалось лишь мечтать.

В любом случае бюрократия предполагает особое профессиональное мастерство, знание сокровенных тайн управления, а следовательно, отсутствие публичности принятия решений[331]331
  Там же. С. 128.


[Закрыть]. Парламентаризм, напротив, предусматривает публичность, дискуссию, максимальную гласность при обсуждении и утверждении законов. Это, казалось бы, верное противопоставление чаще всего не выдерживает испытания практикой. И при парламентаризме многое, если не все решается в кулуарах и тиши кабинетов. В то же самое время при бюрократическом правлении дискуссия в законосовещательных коллегиях отнюдь не исключена, и публичная политика в определенных рамках возможна и даже необходима.

Привычная типология политических режимов дает весьма поверхностное понимание тех процессов, которые реализуются в обществе. Говоря о монархии, абсолютной или конституционной, либо же о республике, исследователи пользуются категориями, характерными для монархического или республиканского мифа. Выйти за его пределы, значит разглядеть реальный расклад, подлинную процедуру принятия решений, со всеми ее изгибами и противоречиями.

В этом отношении большой интерес вызывает выделяемое немецким правоведом К. Шмиттом «государство законодательства», представляющее собой торжество безличного процесса принятия решений. «В таком государстве “господствуют законы”, а не люди, не какие-либо авторитеты и власти. Господства и одной лишь голой власти в таком государстве вообще больше нет. Тот, кто осуществляет власть и господство, действует “на основании закона” или “именем закона”. Он преследует только одну цель: более детально прописать значимость [более общей] значимой нормы. Законы принимаются законодательной инстанцией, которая сама, однако, не властвует, не вводит в действие и не применяет изданные ею законы: она только разрабатывает те или иные значимые установления, на основании которых потом исполнительные органы на практике осуществляют государственную власть»[332]332
  Шмитт К. Понятие политического. С. 172. В связи с этим же К. Шмитт пишет о проекте создания «нейтрального государства», в котором власть будет осуществляться специалистами и экспертами (Шмитт К. Государство: Право и политика. С. 152). Эта позиция совершенно неприемлема для Шмитта, глубоко враждебна его стилю мышления. Для него сфера политики – это область перманентной борьбы и размежеваний, где не может быть нейтральности. Привлечение экспертов к процессу принятия решений влечет за собой политизацию экспертного знания, а отнюдь не «нейтрализацию» власти и ее институтов (Там же. С. 160).


[Закрыть].

Это государство экспертов, знающих, как функционирует правительство. Альтернатива ему – государство юстиции, где господствует суд. В переходные времена возникает государство администрации, складывающееся вокруг волевых инстинктов признанного лидера[333]333
  Он же. Понятие политического. СПб., 2016. С. 175–177.


[Закрыть]. Предложенную типологию можно оспаривать. Однако ее безусловное преимущество заключается в попытке классифицировать политические режимы в соответствии с существующими в обществе технологиями принятия властных решений.

В данном случае наибольший интерес представляет бюрократическое государство. Там главенствуют всезнающие, но чаще всего аполитичные эксперты, что приводит к дефициту политической власти, способной сопрягать тактические решения с общей стратегией развития страны. Действительно в Российской империи часто повторялись слова о необходимости общего политического курса (и, следовательно, о его отсутствии). О важности общего вектора развития говорилось еще на заседаниях Совета министров в марте-апреле 1881 г., предварявших издание известного Манифеста 29 апреля 1881 г.[334]334
  По мнению М.Т. Лорис-Меликова и близких к нему государственных деятелей, следовало изменить порядок утверждения высочайших решений. На рассмотрение императора можно было выносить лишь те проекты, которые получили одобрение большинства министров. Фактически речь шла о создании объединенного правительства. Изначально император отнесся к этой мысли вполне сочувственно и предложил создать для обсуждения этого вопроса особую комиссию. 21 апреля 1881 г. первым на ее заседании выступил К.П. Победоносцев. Он говорил в привычном для себя «плаксивом тоне», жаловался на тотальную страсть к наживе, отсутствие элементарной дисциплины среди населения, повальное пьянство. Почти все присутствующие дружно оппонировали Победоносцеву, настаивая на необходимости единства управления. А.А. Абаза отметил, что выступление обер-прокурора – это позиция не государственного деятеля, а моралиста [Перетц ЕА. Дневник (1880–1883). С. 196–198]. Победоносцев не возражал против мнения большинства коллег, а император поддержал Абазу. Он принял решение, что проекты, выносимые на рассмотрение императора, должны первоначально изучаться на частном совещании министров (внутренних дел, финансов, военного, юстиции, народного просвещения, государственных имуществ, обер-прокурора Св. Синода, а в некоторых случаях и других руководителей ведомств). Председательствовать должен вел. кн. Владимир Александрович. Лишь те документы, которые получили одобрение такого совещания, следовало представлять царю (Там же. С. 64).


[Закрыть] Время от времени этот вопрос ставили отдельные министры, будучи существенно ограниченными сферой компетенции своего ведомства. Под этим углом зрения можно рассматривать «экономизм» (в отличие от узкого «финансизма») Н.Х. Бунге: Министерство финансов, по его мнению, должно быть озабочено не сбережением казны, а социально-экономической эволюцией государства[335]335
  Ковалевский В.И. Воспоминания // Русское прошлое. 1991. № 2. С. 28. В чиновничьей среде не было консенсуса относительно оправданной финансовой и, шире, экономической политики. Как утверждал М.Н. Островский, «у нас нет традиции в администрации, что это и составляет главный недостаток нашего финансового управления; у нас даже не решен вопрос, полезно ли или вредно привлечение иностранных капиталов» (Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 9. Л. 57). В итоге правительственный курс во многом зависел от позиции министра финансов.
  Экономическую политику можно было оценивать по-разному. А.А. Половцов видел в ней признаки государственного социализма, активно вмешивавшегося в хозяйственную жизнь страны, что могло иметь лишь негативные последствия для реализации частных инициатив. С такой оценкой соглашался его собеседник Д.М. Сольский, правда, заменив «минус» на «плюс»: «Да, это правда, но социализм делает повсюду такие быстрые шаги вперед, что нам остается лишь подчиниться этому движению» (Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 102). Многие представители высшей бюрократии открыто придерживались общинной теории. Согласно воспоминаниям К.Ф. Головина, «А.С. Ермолов, защищая мирской быт, делал, впрочем, некоторые
  уступки его противникам. А.Н. Куломзин, со своей стороны, добавил, что безусловная свобода личной собственности немыслима и что ей суждено с каждым новым поколением суживаться, склоняясь все более к некоторому коллективизму. В настоящее время ни А.С. Ермолов, ни А.Н. Куломзин, ни даже С.С. Бехтеев, бывший тоже сторонником общинной теории, на прежней точки зрения уже не стоят» (Головин К.Ф. Мои воспоминания. Т. 2. С. 70). Более того, по сведениям Головина, в начале 1880-х гг. этой точки зрения придерживался и А.А. Половцов (Там же. С. 71).
  По мнению А.Н. Куломзина, к социалистическим идеалам тяготел и министр государственных имуществ М.Н. Островский. «В это время последний был членом Государственного совета и по своему казенному направлению всегда сочувствовал либеральному образу мыслей с большой примесью славянофильства, т. е. национального стремления при условии, конечно, всемогущего действия бюрократии. Он искони сочувствовал свободе печати, заботам о благосостоянии народа и был более чем врагом крупной собственности. Однако ясно определенных взглядов на государственные задачи у него не было. С одной стороны, деятельность в контроле, пережитое время крупных хищений на всех поприщах развили в нем взгляд на то, что каждый предприниматель есть непременно плут и хищник. Казенное хозяйство он думал держать в руках размножением отчетности и всяких формальностей. В его взглядах на частную собственность отразились до известной степени социалистические идеалы. В его мечтаниях надлежало бы признать государство верховным распорядителем земельного фонда с раздачей его частным лицам лишь во временное владение» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 330).


[Закрыть].

Своя программа была и у В.К. Плеве[336]336
  У В.К. Плеве был свой взгляд на многие вопросы. Согласно воспоминаниям В.И. Гурко, «русский народ – его серая земледельческая масса – ему представлялся в виде загадочного сфинкса, и он любил говорить, что будущее России зависит от того, насколько государственной власти удастся верно разгадать его затаенную сущность» (Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 131). Видимо, сам Плеве считал, что ему эта тайна поддалась. Он весьма критически оценивал нравственное состояние крестьянства, не верил в его способность обеспечивать социально-экономический прогресс страны, а главное, полагал, что «мужик» не мог быть прочной опорой власти. Всякий крестьянин, независимо от своего состояния, был готов к беспорядкам (Там же. С. 214). Следовательно, власти приходилось надеяться только на саму себя, на свою способность предвидеть будущее, оперативно реагировать на вызовы настоящего, подавлять недовольных.
  Политический кризис, имевший место в России, Плеве связывал с асинхронностью развития страны: «Рост общественного сознания, как естественное последствие преобразований, раскрепостивших личность, совпал с глубокими изменениями бытовых условий и коренною ломкою народно-хозяйственного уклада. Быстро развернувшаяся социальная эволюция опередила работу государства по упорядочению вновь возникших отношений». Таким образом, в динамично менявшемся обществе упрочилась мысль о необходимости преобразования властных институтов. По мнению Плеве, не стоило идти на поводу отчасти наивного, отчасти своекорыстного общества. Перед Россией стояли задачи масштабного реформирования всех сторон культурной, хозяйственной жизни страны. Эти грандиозные задачи под силу только «историческому самодержавию» (Письмо В.К. Плеве к А.А. Кирееву // Красный архив. 1926. № 5. С. 202).
  Сам Плеве ставил перед собой сразу несколько важнейших задач. Во-первых, следовало вернуть доверие «лучшей части общества» к правительству. В силу этого не стоило подвергать излишней дискриминации представителей земского и городского самоуправления. Это объяснялось не столько личными симпатиями министра, сколько свойственным ему прагматизмом. Ведь к интеллигенции Плеве относился сугубо скептически. По мнению министра внутренних дел, «та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну преимущественно ей присущую особенность. Она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитированию государственной, а также духовной православной власти, ко всему остальному в жизни страны она индифферентна» (Любимов Д.Н. Русское смутное время. 1902–1906: Воспоминания // ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 460. Л. 38).
  Во-вторых, надо было «приподнять значение церкви» и в связи с этим укрепить значение прихода. И, наконец, на очереди стоял крестьянский вопрос. Правительство должно было задуматься об улучшении быта земледельческого населения ([Куропаткин А.Н.] Дневник А.Н. Куропаткина // Красный архив. 1923. № 2. С. 43).


[Закрыть]. С.Ю. Витте смело вмешивался в сферу компетенции прочих министров (например, иностранных дел)[337]337
  Куропаткин А.Н. Дневник // РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1871. Л. 6 об., 7 об.


[Закрыть]. Проблема в том, что такого рода амбициозные проекты отдельных государственных деятелей не могли быть в полной мере реализованы. Сами по себе они становились вызовом для политической системы, раскачивали, дискредитировали ее в глазах даже высшей бюрократии, лишний раз вынуждая задуматься о необходимости институциональных преобразований.

Бюрократическое государство – это то, что казалось неприемлемым самой бюрократии. В январе 1903 г. Плеве в разговоре с земцами вспоминал роман французского писателя А. Доде, в котором было выведено государство, управлявшееся медиками. По мнению министра внутренних дел, такая же односторонность была характерна для чиновничества. Именно по этой причине до чрезвычайности был важен голос представителей хозяйственных интересов страны, способный уравновесить влияние канцелярий[338]338
  Письмо М.В. Челнокова Д.Н. Шипову 20.01.1903 // ОР РГБ. Ф. 440. К. 6. Д. 54. Л. 10. Многие представители высшей бюрократии предпочитали относить себя к общественности. В частности, князь Б.А. Васильчиков, главноуправляющий землеустройством и земледелием (1906–1908), утверждал, что «сам всегда себя считал общественным деятелем гораздо больше, нежели чиновником, хотя никогда не удостаивался этого высокого звания со стороны тех, кто его расточал, так как никогда не почитался либералом» (Васильчиков БА. Воспоминания / сост., предисл., примеч. Г.И. Васильчикова, подг. текста В.П. Полыковской, коммент. Д.А. Беляева. М., 2003. С. 142).


[Закрыть].

Несмотря на все эти разговоры именно бюрократия продолжала вершить судьбы страны. Она оставалась главным героем на политической сцене Российской империи. О чиновничестве и так много написано и отечественными, и зарубежными исследователями. Однако, несмотря на все это, в общественном сознании продолжают бытовать мифы, вроде бы уже давно опровергнутые в науке. Так, до сих пор господствуют представления, что Российская империя страдала от многочисленности чиновников[339]339
  Rowney D.K., Pintner W.M. Officialdom and bureaucratization: an introduction // Russian officialdom. The bureaucratization of Russian Society from the 17 to the 20 century. Chapel, 1980. P. 5. Впрочем, в историографии доминирует альтернативная точка зрения. См.: Starr F.S. Tsarist government: The imperial dimension // Soviet nationality policies and practices. N.Y., 1978. P. 3–38; Weissman N.B. Reform in Tsarist Russia. The State Bureaucracy and Local Government, 1900–1914. New Brunswick, New Jersey, 1981. P. 225; Pearson T.S. Russian Officialdom in Crisis. Autocracy and Local Self-Government, 1861–1900. Cambridge, 1989. P. 257.


[Закрыть]. Такая позиция вполне понятна: и в XIX столетии некоторые видные сановники были уверены в избыточности имевшихся в стране управленцев. Сам Николай I утверждал, что в России чиновников «более чем требуется для успеха службы»[340]340
  Видимо, это довольно стереотипное восприятие проблемы в Новое время, когда профессиональная бюрократия складывается как единая корпорация. Так, во Франции начала XVII в. существовало убеждение, что чиновники в этой стране «кишели, как саранча в Египте». В Англии жаловались на «деспотизм», установившийся в ходе правления Генриха VIII. Он тоже будто бы проявлялся во всевластии бюрократии. Наконец, Петр I видел проблему в многочисленности чиновничества при том, что в его царствование их было всего 2739 человек на приблизительно 10 млн населения России (Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе // Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005. С. 91–92).


[Закрыть].

С формальной точки зрения, численность чиновничества на протяжении XIX в. неуклонно росла. В 1763 г. было 5614 классных чиновников, в 1847 г. – 96 500, в 1857 г. – 122 300, в 1897 г. – 145 200, в 1905 г. – 181 500. При этом очевидно, что абсолютные показатели не позволяют в полной мере оценить ситуацию, учитывая довольно быстрый рост численности подданных российского императора. Удельный вес бюрократии среди всего населения страны не был велик. По подсчетам С. Величенко и Б.Н. Миронова, в 1847 г. 1,42 чиновника приходилось на 1000 подданных Российской империи, в 1857 г. -1,66 чиновника, в 1897 г. – 1,15, в 1915 г. – 1,3[341]341
  Миронов Б.Н. Российская империя от традиции к модерну: В 3 т. СПб., 2015. Т. 2. С. 431–432.


[Закрыть]. Однако сами по себе цифры немногое говорят. Они интересны в контексте или в сравнении. По подсчетам С. Величенко, сравнительная численность российской бюрократии к началу XX в. оставалась невысокой, даже если иметь в виду концентрацию бюрократии преимущественно в городах.

Источник: Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе // Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005. С. 96.

Для сравнения: в Великобритании отношение чиновников к общему числу населения составляло 1 к 122, во Франции – 1 к 137, в Германии – 1 к 163, в Австро-Венгрии – 1 к 198[342]342
  Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе. С. 94.


[Закрыть]. Однако следует учитывать, что цифры, которыми оперирует С. Величенко, не являются общепризнанными[343]343
  Бюрократия – довольно многочисленная социальная группа в любой европейской стране. Более того, можно сказать, что она составляет значительную часть всей читающей публики (говоря языком российских реалий XIX – начала XX в., общественности). Так, к 1910 г. в Цислейтанской Австрии насчитывалось 700 тыс. чиновников. К 1906 г. более 500 тыс. – во Франции, к 1907 г. более 1,5 млн – в Германии, около 700 тыс. – в Италии (Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. / пер. с англ. А.А. Васильева. СПб., 1998. С. 131).


[Закрыть]. Так, Н.А. Рубакин, пользуясь переписью 1897 г., насчитал на государственной и общественной службе 949 тыс. чел. (из них 523 тыс. мужчин и 426 тыс. женщин). При этом, определяя численность групп населения по роду занятий, он отнес к административной, полицейской и судебной деятельности более 225 тыс. чел. Всего же чиновников в России, по его оценке, было около 435 тыс. чел.[344]344
  Рубакин НА. Россия в цифрах. С. 96, 98.


[Закрыть] П.А. Зайончковский предложил расчетную численность бюрократии в 500 тыс. чел. Разночтения во многом обусловлены спецификой источниковой базы, так как сведения о численности бюрократии отсутствуют в материалах Инспекторского отдела С.Е.И.В. Канцелярии, списки же чинов отдельных ведомств не отличаются полнотой[345]345
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. С. 71.


[Закрыть].

Однако даже если принять максимальные показатели численности российской бюрократии, то и в этом случае будет очевидно, что Россия страдала от дефицита управленческих кадров.

Численность бюрократии в странах европы и Северной Америки

Источник: Рубакин Н.А. Россия в цифрах. Страна. Народ. Сословия. Классы. СПб., 1912. С. 62.

При этом чиновничество было распространено в России неравномерно.

Один чиновник приходится на следующее число жителей

Источник: Рубакин Н.А. Россия в цифрах. С. 64.

Иными словами, удельный вес бюрократии в России заметно уступал ее числу в ведущих европейских державах. Это было хорошо известно и в конце XIX – начале XX в., что позволило Д.И. Менделееву говорить о «недоуправляемости» империи[346]346
  Менделеев ДИ. К познанию России. СПб., 1906. С. 67–68.


[Закрыть]. В любом случае государственная служба аккумулировала значительную часть всех образованных лиц[347]347
  Петров ФА., Гутнов Д.А. Российские университеты // Очерки русской культуры XIX века. Т. 3: Культурный потенциал общества. М., 2001. С. 179–171.


[Закрыть]. Причем, по словам В.Б. Лопухина, она привлекала наиболее способных выпускников университетов и элитарных учебных заведений[348]348
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел / отв. ред. С.В. Куликов, подг. текста С.В. Куликова и Д.Н. Шилова, вступ. ст. и имен. указ. С.В. Куликова, коммент. С.В. Куликова и Д.Н. Шилова. СПб., 2008. С. 79.


[Закрыть]. Конечно, в данном случае речь идет преимущественно о столичной бюрократии, представители которой могли рассчитывать на хорошее карьерное продвижение.

Поступательно увеличивалась численность высшей бюрократии. Так, в 1889 г. было 69 действительных тайных советников, в 1895 -80, в 1906 – 104. В 1887 г. насчитывалось 520 тайных советников, в 1906 – 620. В 1887 г. – 2283 действительных статских советников, в 1896 – 2545, в 1906 – 3632, в 1910 – 3840. В 1853 г. было 48 членов Государственного совета, в 1903 – 86. Из них 41 являлись действительными тайными советниками, 14 – тайными советниками, 29 – полными генералами, 2 – генерал-лейтенантами. За годы царствования Николая II существенно возросло финансирование высшего законосовещательного учреждения России. В 1894 г. на его содержание тратилось 606 тыс. руб., в 1905 – 1182 тыс.[349]349
  Рубакин НА. Россия в цифрах. С. 64–65.
  При этом следует иметь в виду, что по сравнению с прочими европейскими странами Россия тратила значительные средства на содержание государственного аппарата.
  Расходы на управление страной (по отношению ко всему государственному бюджету, 1903 (в %)
  В 1903–1907 гг. это отношение существенно не менялось, в 1907 г. оно составило 13,1 % от государственного бюджета.
  В то же самое время Россия тратила очень ограниченные средства на образование по сравнению с прочими мировыми державами.
  Расходы на образование (1903)
  Россия в 1905–1907 гг.: Энциклопедия / отв. ред. В.В. Журавлев. М., 2016. С. 78.


[Закрыть]

За XIX столетие чиновничество существенно изменилось, заметно приблизившись к «веберовскому идеалу» бюрократии[350]350
  Так, М. Раев полагал, что российская бюрократия была чрезвычайно далека от идеала, обозначенного в работах М. Вебера, на всех этапах своего развития (Raeff M. Introduction // Plans for political reform in imperial Russia, 1730–1905. Englewood Cliffs, 1966. P. 80). С этой точкой зрения не мог согласиться немецкий исследователь Г. Торке. Он отмечал эволюцию чиновничества в XIX в., в особенности после Великих реформ, которые способствовали радикальному преображению, в том числе и государственной службы империи (Torke H.-J. Continuity and change in the relations between bureaucracy and society in Russia, 1613–1861 // Canadian Slavic studies. 1971. Vol. 5. № 4. P. 474–475).


[Закрыть]. К началу XX в. большинство членов Государственного совета (а именно 59 чел.) имели высшее образование, 22 – среднее, 2 – домашнее. 30 лиц из тех, кто имел высшее образование, получили квалификацию юристов. 14 из них окончили Училище правоведения, 7 – Александровский лицей. 23 члена Государственного совета окончили российские университеты по разным специальностям. Численность членов Государственного совета, имевших высшее образование, по сравнению с 1853 г., увеличилась в пять раз. При этом за вторую половину XIX в. более чем в два раза снизился удельный вес «военного представительства» в Государственном совете. В 1,5 раза сократилась численность придворных чинов, в 3,5 раза – представителей титулованной аристократии[351]351
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 131, 198–200. По оценке Н.М. Коркунова, в 1895 г. в Государственном совете заседали 47 гражданских чинов и 19 военных (не считая четырех великих князей) (Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 2. С. 82).


[Закрыть].

Члены Государственного совета – лица, умудренные опытом, со значительным стажем службы. В этом отношении очень показательно, что большая их часть была весьма преклонного возраста:

Источник: Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 200.

Той или иной недвижимой собственностью владел 51 член Государственного совета, 30 членов вовсе не владели землей. По подсчетам П.А. Зайончковского, земельные владения среди членов Государственного совета к началу XX в. распределялись следующим образом:

Источник: Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 200.

Наиболее знаменательный факт заключается в том, что за вторую половину XIX в. резко снизился процент землевладельцев. В 1853 г. он равнялся 92,7 %, в 1903 г. – 56,8 %. В 1853 г. богатые помещики составляли 68,8 % Государственного совета, в 1903 – 21,6 %[352]352
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 200201.


[Закрыть]. Процесс «обезземеливания» членов высшего законосовещательного учреждения империи заметен и на более короткой дистанции: в 1882 г. земельные собственники составляли 78,1 % членов Государственного совета, в 1892 – 72,2 %. В 1882 г. крупные помещики – это 41,4 % состава этого учреждения, в 1892 – 35,9 % [353]353
  Собко Е.М. Государственный совет в эпоху Александра III. С. 34–35. При этом количество среднепоместного дворянства в составе Государственного совета за эти годы увеличилось. В 1882 г. было 34,5 % членов законосовещательного учреждения, в 1892 г. – 43,6 %. Также обращает на себя внимание тот факт, что, согласно данным формулярных списков, владельцев промышленных предприятий в составе Государственного совета было ничтожно мало: в 1882 г. – 3 человека, в 1892 – лишь один (А.А. Абаза) (Там же. С. 34).


[Закрыть].

Аналогичным образом складывалась ситуация в Комитете министров. К началу XX в. 11 членов этого правительственного учреждения были действительными тайными советниками, 2 – тайными советниками, 5 – полными генералами и адмиралами, 1 – вице-адмиралом, 3 – генерал-адъютантами. 4 из них закончили университет, 2 – Училище правоведения, 3 – Александровский лицей. Всего 12 членов Комитета министров имели высшее образование, 4 – среднее, 1 – домашнее. По сравнению с 1853 г. число министров с высшим образованием увеличилось в 4 раза. За вторую половину XIX в. доля военных среди министров сократилась в 2,5 раза. Представителей титулованной знати стало меньше в 5 раз[354]354
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 202; Дубенцов Б.Б., Куликов С.В. Социальная эволюция высшей царской бюрократии во второй половине XIX – начале XX в. // Проблемы социально-экономической и политической истории XIX–XX вв. СПб., 1999. С. 65.


[Закрыть].

Членами Комитета министров были немолодые люди:

Источник: Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 202.

Схожие тенденции затронули и «второй эшелон» администраторов – товарищей министров и директоров департаментов. За вторую половину XIX в. увеличился более чем в 3 раза удельный вес чиновников этого уровня, не обладавших недвижимостью. Число землевладельцев уменьшилось более чем в 2 раза. Число крупных землевладельцев – в 5 раз[355]355
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 140141, 207–208; Дубенцов Б.Б., Куликов С.В. Социальная эволюция высшей царской бюрократии во второй половине XIX – начале XX в. С. 68.


[Закрыть].

Постепенно менялся и губернаторский корпус. За вторую половину XIX в. удельный вес губернаторов с высшим образованием увеличился в 4 раза. Соответственно, ²/₃ губернаторов имели высшее образование. К 1903 г. (по сравнению с 1853 г.) численность крупных землевладельцев уменьшилась в 2 раза. Примечательно, что за этот период губернаторский корпус несколько «помолодел». Удельный вес губернаторов старше 60 лет уменьшился в 9 раз[356]356
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 214216; Дубенцов Б.Б., Куликов С.В. Социальная эволюция высшей царской бюрократии во второй половине XIX – начале XX в. С. 69.


[Закрыть].

Все это свидетельствовало об определенной степени профессионализации бюрократии, которая качественно изменила социальнокультурный облик российского чиновничества. В начале XX в. высшие государственные служащие в большинстве своем имели высшее образование, получали доход, прежде всего от своей профессиональной деятельности, часто были чиновниками не в одном поколении.

Конечно, любая статистика «обманывает». Чиновничество в России было распределено неравномерно. Как это ни удивительно, больше всего чиновников на душу населения приходилось в Костромской и Вятской губерниях. Видимо, это было связано с необходимостью следить за ссыльнопоселенцами, которых в этих краях было немало. Меньше всего – в Самаркандской области. Этот показатель в украинских и польских городах уступал тому, что имел место в Центральной России и Закавказье. И, наконец, абсолютное большинство чиновников (около 90 %) проживало в городах – в стране, где 83 % населения составляли крестьяне. Естественно, максимальная концентрация бюрократии была в столицах, в особенности в Санкт-Петербурге[357]357
  Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе. С. 97–98.


[Закрыть]. Такая диспропорция скорее подтверждает точку зрения Менделеева. У раздутого центрального аппарата было явно недостаточно рычагов влияния на положение вещей в провинции.

Ситуация осложнялась еще и тем, что за вторую половину XIX в. Россия сильно и довольно быстро изменилась. В ней усложнились средства коммуникации, появились новые пути передачи информации, сложились новые социальные группы. В начале XX в. подданные российского императора посылали почтовых сообщений в 15 раз больше, чем в 1860-е гг., число казенных телеграфных сообщений возросло в 54 раза. С одной стороны, это создавало новые механизмы управления страной, с другой – ставило перед властями принципиально новые задачи, с которыми она далеко не всегда справлялась. Не случайно, что за это же время число дел, поступивших, например, в Министерство юстиции, выросло более чем в 6 раз[358]358
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 442444.


[Закрыть], что создавало невыносимые трудности для российской бюрократии. По мнению современного исследователя Д. Орловского, они были практически неразрешимы[359]359
  Orlovsky D.T. The limits of reform. The ministry of international affairs in imperial Russia, 1802–1881. Cambridge. L., 1981. P. 43–46.


[Закрыть]. В.Б. Лопухин вспоминал, как в 1897 г. в Государственном контроле он был вынужден работать с большим делом на много сотен страниц «Об 1 руб. 13 коп. убытка от боя стеклянной посуды»: «Мелочная одуревающая переписка о грошовых начетах, с доведением в таких случаях дела до конца, и сдаваемые в архив без взысканий и репрессий дела о крупном перерасходе или о воровстве, прекращаемые “за давностью” или “по докладу”»[360]360
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. С. 64.


[Закрыть]. Стремительный рост бумагооборота делал невозможным какой-либо контроль над ним. В итоге форма с неизбежностью подменяла собой содержание.

Как уже отмечалось не раз, Россия второй половины XIX – начала XX в. – бюрократическая империя. В сущности, именно бюрократия – правящая корпорация в стране, так или иначе защищавшая свои интересы, чьи взгляды, вкусы и предпочтения отражались на законодательных решениях[361]361
  В сословном характере прусского чиновничества О. Шпенглер видел большое достоинство: «В Пруссии чиновник со времен Фридриха Вильгельма I является сословием – таким же, как сословие офицеров и судей. Его честь – не профессиональная или гражданская, но сословная. Его чувство чести связано не с трудом, как это было в средневековых цехах, но с фактом служения.» (Шпенглер О. Воссоздание германского рейха / пер. с нем. А.В. Перцева, Ю.Ю. Коринца. СПб., 2015. С. 45).


[Закрыть]. С формальной точки зрения вся высшая бюрократия принадлежала к дворянству. Более того, даже к февралю 1917 г. 73 % высокопоставленных чиновников принадлежали к дворянству отнюдь не в первом поколении[362]362
  Дубенцов Б.Б. Куликов С.В. Социальная эволюция высшей царской бюрократии во второй половине XIX – начале XX в. С. 65.


[Закрыть]. Вместе с тем многие видные государственные служащие не могли похвастаться разветвленным генеалогическим древом. В 1880-е гг. шутили, что бразды правления оказались у поповичей (имелись в виду К.П. Победоносцев и М.Н. Островский): именно они проводили в России «дворянский» курс[363]363
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 21. В 1892 г. 52 члена Государственного совета были дворянского происхождения, один (Е.А. Перетц) происходил из купечества, один (И.А. Вышнеградский) – из духовенства (Собко Е.М. Государственный совет в эпоху Александра III. С. 31).


[Закрыть]. Министр финансов И.А. Вышнеградский был сыном священника, главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин – внуком крепостного крестьянина, военный министр П.С. Ванновский – сыном учителя в гимназии, министр народного просвещения Н.П. Боголепов – сыном квартального надзирателя[364]364
  Романов В.Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг. С. 89.


[Закрыть]. 7 марта 1892 г. В.Н. Ламздорф записал в дневнике: «Надо сознаться, что этот ареопаг в настоящее время далеко не аристократичен. Только граф Воронцов[-Дашков] и граф Протасов-Бахметев принадлежат к хорошим семьям, а уважаемый Николай Карлович Гирс – к хорошему обществу. Отбросив армянина Делянова и румына – или неизвестной национальности – Абазу, все остальные министры – в полной мере плебеи»[365]365
  У этого высказывания Ламздорфа было и продолжение, касавшееся деловых и нравственных качеств государственных деятелей: «Если бы эти лица отличались, по крайней мере, талантами или какими-нибудь выдающимися заслугами! Но, по признанию всех, кто их знает, лишь один Вышнеградский обладает способностями. Только Чихачев – честностью и серьезностью, а мой дорогой министр [Н.К. Гирс] – и тем, и другим, т. е., иначе говоря, является настоящим государственным деятелем. Все же остальные – просто посредственности и в той или иной степени интриганы, корыстолюбивые и зловредные [курсив мой. – К.С.]» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1891–1892. М., 1934. С. 310).


[Закрыть].

Социальные реалии всегда оказываются сложнее, чем это на первый взгляд может показаться. Если взять общую численность российской бюрократии, то к концу XIX в. лишь 26 % принадлежали к потомственному дворянству[366]366
  Миронов Б.Н. Российская империя от традиции к модерну. Т. 2. С. 491. Преимущественно дворянским оставался лишь офицерский состав гвардии (Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. С. 80).


[Закрыть]. Однако даже принадлежность к благородному сословию зачастую не определяла жизненный уклад, приоритеты, мировоззренческие ценности государственного служащего. В этом отношении очень показательно резкое сокращение удельного веса поместных дворян (и шире: лиц с недвижимым имуществом) среди высокопоставленного чиновничества. В 1853 г. таковых было около 81 %, в 1917 г. – 38,4 %[367]367
  Там же. С. 503. По подсчетам А.П. Корелина, к 1902 г. чиновников первых четырех классов, обладавших земельной собственностью, было 26,6 % (соответственно, 73,4 % сановников не владели землей) (Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России, 1861–1904 гг. Состав, численность корпоративная организация. М., 1979. С. 98). К 1897 г. потомственное дворянство составляло 38,2 % офицерства и классных чиновников. В высших классных чинах удельный вес дворянства – 73 % (Там же. С. 103104).


[Закрыть]. Иными словами, к концу XIX в. большинство высокопоставленных чиновников не обладали существенными земельными угодьями, а следовательно, большую часть своих доходов получали от службы. По словам чиновника Министерства финансов А.В. Ивановского, в Министерстве внутренних дел существовало правило не брать на службу в центральные учреждения ведомства лиц со значительными личными средствами или же сыновей богатых родителей. В Министерство народного просвещения и Государственный контроль «шел самый густой разночинец». В Министерстве путей сообщения безраздельно доминировала довольно замкнутая каста инженеров. В Морском министерстве тон задавали представители «старых морских фамилий» из мелкого дворянства. В Военном министерстве преобладали штабные офицеры «самого пестрого происхождения». Столь же пестрым в социальном отношении был штат Министерства финансов. Многое зависело от департамента. В весьма «почетных» «учреждениях по части торговли и промышленности» в большинстве были выходцы из мелкого дворянства и разночинства. Департаменты окладных сборов, неокладных сборов, государственное казначейство относились к «непочетным». Штат этих учреждений был заметно более демократичен. А были, по словам Ивановского, «заплеванные учреждения вроде таможенного департамента, где служили не слишком чистые на руку, которых в гостиные Министерства не пускали». Была еще канцелярия по кредитной части, куда устраивались сыновья крупных предпринимателей. Пожалуй, на этом фоне выделялись служащие Министерства иностранных дел, нередко принадлежавшие к самым высшим кругам столичного общества[368]368
  Ивановский А.В. Воспоминания // ОР РГБ. Ф. 414. К. 2. Д. 2. Л. 138–139. При этом А.В. Ивановский подчеркивал, что «высшие классы служили в некоторых известных наперечет гвардейских полках и отчасти в губернаторах, рассадником которых являлся Преображенский полк и в меньшей степени некоторые полки гвардейской кавалерии» (Там же. Л. 138). Причем в данном случае речь преимущественно шла об остзейском дворянстве (Там же. Л. 141). По словам мемуариста, «если взять т. н. оппозиционную партию, как, например, “кадеты”, то т. н. правящих классов в ней было гораздо больше, чем в любом из министерств». Складывалась парадоксальная ситуация, которую нередко отмечали современники. «Вообще царское правительство второй половины правления Николая II представляло странное явление, в котором интересы богатых людей защищали люди, не имеющие ни гроша в кармане, а сами богатые люди находились в оппозиции. Опиралось царское правительство даже не на бюрократию, а почти исключительно на полицию и, пожалуй, на гвардию, где действительно служили богатые люди. Но основной опорой все-таки была полиция. Между тем эта полиция плохо оплачивалась и презиралась не только тем классом, но и тем правительством, единственной опорой которых она была» (Там же. Л. 139–140).


[Закрыть].

Еще в 1861 г. П.А. Валуев писал о «классе пролетариев» среди «чиновного сословия». Спустя два десятилетия государственный секретарь А.А. Половцов с нескрываемым презрением говорил о «канцелярских пролетариях»[369]369
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 461.


[Закрыть]. О «беспочвенности» российского чиновничества впоследствии говорили в консервативных кружках и на дворянских собраниях[370]370
  См.; Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков. М., 2003. С. 405–407.


[Закрыть].

В словах о «чиновнике-пролетарии» была своя правда. В первой половине XIX в. расходы на содержание государственного аппарата были на удивление малы. Например, по Министерству юстиции они приблизительно в два раза уступали французским, в три раза прусским и в четыре раза австрийским. По Министерству внутренних дел они были более чем в два раза меньше австрийских, приблизительно в четыре раза меньше французских и в пять раз меньше прусских. Все это, естественно, сказывалось на социальном положении бюрократии, в особенности среднего и нижнего звена. Чиновники с семьями нередко должны были жить на 5-10 руб. в месяц, что было явно недостаточно. Скудность жизни, практически нищета большинства государственных служащих, стала важнейшим фактором, провоцировавшим коррупцию в России. В правительстве знали об этой проблеме и принимали определенные меры в этом направлении. В 1860-е – 1870-е гг. жалованье чиновничества выросло в среднем в 1,5–2 раза[371]371
  Зайончковский ПА. Правительственный аппарат самодержавной России. С. 86–87.


[Закрыть]. Впрочем, «среднее звено» бюрократии не могло быть в полной мере довольно. В конце XIX в. начальники отделений получали от 3 до 3,5 тыс. руб. в год, столоначальники – от 1,5 до 2 тыс. По словам К.А. Скальковского, «такое вознаграждение людей, получивших высшее и специальное образование, которые по летам должны уже иметь семейства и для которых их должности по большей части служат венцом служебной карьеры, незначительно. В Петербурге, по крайней мере, оно не соответствует уже условиям жизни»[372]372
  Скальковский К.А. Современная Россия. Очерки нашей государственной и общественной жизни. Т. 1. С. 182.


[Закрыть]. Писцы же в департаментах получали существенно меньше: 200–400 руб. в год[373]373
  Там же. С. 189. Жалованье министров было, конечно, совсем другим. На 1894 г. совокупный оклад обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева составлял 18 тыс. руб., главноуправляющего С.Е.И.В. Канцелярии по учреждениям императрицы Марии Н.А. Протасова-Бахметева – 18 тыс. руб., министра путей сообщения А.К. Кривошеина – 18 тыс. руб., министра государственных имуществ А.С. Ермолова -20 500 руб., министра юстиции Н.В. Муравьева – 20 500 руб., управляющего Морским министерством Н.М. Чихачева – 22 832 руб., министра народного просвещения И.Д. Делянова – 23 тыс. руб., председателя Комитета министров – 23 440 руб., государственного контролера Т.И. Филиппова -24 тыс., военного министра П.С. Ванновского – 26 тыс., министра внутренних дел И.Н. Дурново – 30 тыс., министра иностранных дел Н.К. Гирса – 35 тыс. (Список министров, главноуправляющих отдельными частями и статс-секретарей с указанием получаемого оклада, наград и прохождения службы // ГА РФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 634. Л. 1-12).


[Закрыть].

Жалованье выросло и у высшей бюрократии, которая и прежде не бедствовала. Многие ее представители были богатыми землевладельцами. Некоторые из них воспользовались благоприятными условиями 1860-х – 1870-х гг. и занялись предпринимательством. По расчетам А.П. Корелина, в начале XX в. 160 высших чинов, находившихся на действительной государственной службе или же в отставке, занимали 240 позиций в руководящих органах частных компаний[374]374
  Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России, 1861–1904 гг. Состав, численность, корпоративная организация. С. 102–103.


[Закрыть].

Их коммерческие интересы напрямую отражались на государственной деятельности. Так, князь Александр Оболенский не скрывал своих связей со стекольными заводами и страховыми обществами. Этим была обусловлена его позиция на заседаниях Государственного совета. Другой член этого учреждения князь Л.Д. Вяземский не стеснялся напоминать, что его семья обладала майоратом, на территории которого располагались заводы, и это так или иначе определяло его взгляды[375]375
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 84.


[Закрыть]. А.А. Абаза активно играл на бирже, пользуясь никому не известной информацией[376]376
  Письмо А.А. Абазы Александру III от 14.02.1893 // ГА РФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 663. Л. 1–4; Выписки из письма И.С. Аксакова Е.Ф. Тютчевой 03.06.1881 // ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 1670. Л. 9; [Витте С.Ю.] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания: В 2 т. СПб., 2003. Т. 1. Кн. 1. С. 207.


[Закрыть]. Ходили слухи, что Вышнеградский тоже этим не брезговал[377]377
  [Суворин А.С.] Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 102. Об этом, в частности, пишет Е.М. Феоктистов. По его сведениям, в 1891 г. Вышнеградский совместно с Абазой играли на бирже на понижении курса российских ценных бумаг. Они это делали при посредничестве банкира Рафаловича (Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 55 об.). А.А. Половцов дает Вышеградскому убийственную характеристику: «Сын бедного священника, начав карьеру с преподавания математики за крайне умеренную плату, он оставляет многомилионное состояние, нажитое всякого рода мошенничествами сначала при подрядах по Артиллерийскому ведомству, потом при управлении Юго-Западными железными дорогами и, наконец, при всякого рода конверсиях и самых разных денежных биржевых операциях под ведением его как министра финансов. По этой должности он имеет одну, пожалуй, немалую заслугу. Он упорно настаивал на сокращении расходов и достиг сведения росписи без дефицита, но экономическое развитие сил страны, на коем исключительно зиждутся прочные финансы, не было доступно его пониманию, и если, может быть, он и мог бы уразуметь его важность, то он не очень стремился к этому уразумению. Вышнеградский, проходя темную дорогу к власти и почестям, нажил тесные связи с сомнительными личностями и остался до конца дней своих в зависимости от подобного рода связей. Около него грела руки шайка негодяев, с которыми он должен был считаться, опасаясь скандалов» (Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 138).
  В обществе регулярно распространялись слухи о финансовой нечистоплотности Вышнеградского. Так, начальник Главного штаба Н.Н. Обручев 13 февраля 1892 г. в разговоре с графиней М.Э. Клейнмихель всячески порицал министра финансов, называя того «вором»: «Он совсем отдался наживе и истощает все производительные силы России; сам разбогател донельзя и передал теперь свои дела зятю, который играет на бирже; когда-нибудь обнаружится вся фальшь его системы, основанной исключительно на коммерческих уловках» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1891–1892. М., 1934. С. 278).


[Закрыть]. Помимо этого, Абаза не смущался защищать интересы сахарозаводчиков. Схожую позицию занимал и весьма близкий к Александру III человек – П.А. Черевин[378]378
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 120. К. 19. Л. 103.


[Закрыть]. В этом вопросе поддерживал Абазу и министр государственных имуществ М.Н. Островский. Он убеждал императора, что в данном случае Абаза отнюдь не отстаивает свои личные интересы. Схожей позиции придерживался и Д.М. Сольский. И Островский, и Сольский оказывали давление на министра финансов Н.Х. Бунге, вынуждая последнего идти на уступки лобби сахарозаводчиков[379]379
  Письмо Е.М. Феоктистова Н.М. Каткову // ОР РГБ. Ф. 120. К. 36. Л. 81–82. По мнению Е.М. Феоктистова, поддержка позиции А.А. Абазы по «сахарному делу» должна была помочь М.Н. Островскому занять должность министра финансов (Там же. Л. 82). См. также: Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894. С. 265.


[Закрыть].

В сущности, речь идет о форме коррупции, которая могла принимать самые разные обличья. В конце концов лояльность того или иного чиновника можно было купить, чем регулярно занимался министр финансов С.Ю. Витте. В конце 1890-х гг. он дал ссуду А.А. Половцову[380]380
  Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 12. Л. 109.


[Закрыть]. По сведениям А.А. Киреева, субсидию в 700 тыс. руб. получил военный министр А.Н. Куропаткин, 380 тыс. – Д.С. Сипягин, 55 тыс. – И.Н. Дурново[381]381
  Там же // ОР РГБ. Ф. 126. К. 13. Л. 49 об.


[Закрыть]. По инициативе С.Ю. Витте казна выкупила имение графа И.И. Воронцова-Дашкова за 8 млн руб., хотя его цена была 1 млн[382]382
  Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания С. 125. Эта же информация приводится в воспоминаниях придворного врача Н.А. Вельяминова. Правда, указываются иные цифры: а именно будто бы банк уплатил 3,5 млн руб. за имение И.И. Воронцова-Дашкова, которое в действительности стоило 1,5–2 млн. (Вельяминов Н.А. Встречи и знакомства // С.Ю. Витте / сост. И.В. Лукоянов. СПб., 2018. С. 159).


[Закрыть]. О фактах коррупции говорили во многих ведомствах (например, в военном[383]383
  Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра: В 2 т. / под общ. ред. И.О. Гаркуши и В.А. Золотарева; подг. текста, вступ. ст., примеч. и указатель имен Л.Я. Сает, Н.В. Ильина. М., 1999. Т. 1. С. 298.


[Закрыть] или финансовом). Правда, в большинстве случаев эти слухи документального подтверждения не получили.

Несмотря на застарелые многочисленные болезни, бюрократия менялась на протяжении XIX столетия, в значительной мере совершенствовалась. Пожалуй, наиболее значимо то, что на полную мощность работала «фабрика» по воспроизводству бюрократии. Это система высшего образования, которая специально создавалась в России для подготовки квалифицированных государственных служащих. Прежде всего она включала в себя немногочисленные университеты (в первую очередь их юридические факультеты), а также элитарные учебные заведения – лицеи, в том числе Александровский (в прошлом Царскосельский) лицей, и, конечно же, Училище правоведения[384]384
  См.: Уортман Р.С. Властители и судии: Развитие правового сознания в императорской России. М., 2004. С. 358–363, 373–378, 392–394.


[Закрыть].

Число образованных лиц среди представителей бюрократии постоянно увеличивалось. К 1880 г. среди чиновничества лица с высшим образованием составили более 28 %, в 1897 – около 40 %. Если же учитывать только центральные учреждения, то в 1880 г. этот показатель равнялся 42,4 %, в 1897 – 48,5 %[385]385
  Миронов Б.Н. Российская империя от традиции к модерну. Т. 2. С. 493.


[Закрыть]. Более половины всех молодых людей, получивших высшее образование, пошли на государственную службу [386]386
  Там же. С. 508.


[Закрыть]. Показатели образованности среди чиновничества будут существенно выше, если учитывать только представителей высшей бюрократии. По подсчетам Б.Б. Дубенцова и С.В. Куликова, среди этой группы государственных служащих лица с высшим образованием на 1853 г. составляли 34 %, в 1879 – 72 %, в 1897 – около 84 %, в 1903 – около 82 %, в 1914 – около 90 %[387]387
  Дубенцов Б.Б., Куликов С.В. Социальная эволюция высшей царской бюрократии во второй половине XIX – начале XX в. С. 74–85.


[Закрыть]. Этот высокий процент, помимо всего прочего, свидетельствует о широком распространении юридического образования (наиболее популярного в ряду прочих специализаций высшей школы Российской империи) среди высокопоставленных бюрократов. Одновременно с тем сократился удельный вес военных. В 1853 г. они составляли 35,5 % высшего чиновничества, в 1917 г. – 16,4 %[388]388
  Миронов Б.Н. Российская империя от традиции к модерну. Т. 2. С. 503.


[Закрыть].

Государственная служба мобилизовывала значительную часть лучших выпускников высших учебных заведений. О ее популярности свидетельствует хотя бы тот факт, что тысячи молодых служили в различных ведомствах сверх штата, т. е. не получая жалованье. Им оставалось надеяться, что в скором времени откроется долгожданная вакансия. Едва ли должно удивлять, что по прошествии десятилетий бывшие чиновники любили подчеркивать высочайший интеллектуальный и культурный уровень той среды, к которой они принадлежали. Как вспоминал опытный бюрократ и наблюдательный мемуарист В.Б. Лопухин, «уже такова была традиция той удивительной страны, которая называлась Россией, что помещичьи дети готовились родителями не к работе на земле, которая кормила дворянство, не к общественной деятельности на местах, а непременно к государственной службе. Окончил юноша гимназию или кадетский корпус, прошел университет или военное училище, и вот он чиновник или офицер и ушел и от земли, и от земства. И это была лучшая молодежь помещичьего класса. Не одолел другой молодой человек латинских исключений и греческих предлогов, либо квадратного уравнения и подобия треугольников, сорвался с традиционного пути, не нашел себе иного применения, ибо либо он малодушный и слабый, либо вовсе дефективный, и начинается мука с его “устройством”. Год, другой живет просто недорослем. При первой возможности поступает в полк вольноопределяющимся. Посылается в какое-нибудь второразрядное юнкерское училище и возвращается оттуда по прошествии некоторого времени с угольным галуном на рукаве шинели. Он почти офицер, но прежде всего лодырь, ломающийся перед уездными барышнями. На этом кончается его военная карьера. И снова на шее родителей. Вздыхает, мучается папаша. “Поддержимте такого-то, господа, – заявляет в кругу земских гласных какой-нибудь сердобольный сосед-помещик, – проведемте его сынка в управу”. Сказано – сделано. Преуспевший юноша сидит помощником столоначальника в казенной палате, в департаменте в Петербурге, или он, глядишь, гвардейский подпоручик или корнет и тянется к военной академии. Он в управу не пойдет. И худший отпрыск помещичьего класса, неудачник, лодырь проникнет в земство»[389]389
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора Департамента Министерства иностранных дел. С. 80.


[Закрыть].

Эта оценка положения вещей, пожалуй, чересчур резкая и, видимо, не вполне справедливая. И чиновники, и военные, и университетские профессора работали в земстве[390]390
  См.: Веселовский Б.Б. История земства за сорок лет: В 4 т. СПб., 1911. Т. 3. С. 467.


[Закрыть]. Среди тех, кто связал всю свою жизнь с деятельностью органов местного управления, были люди выдающиеся и в деловом отношении. И все же одну тенденцию Лопухин уловил верно: государственная служба была чрезвычайно привлекательна для амбициозной молодежи. В результате центральные государственные учреждения рубежа XIX – начала XX в. представляли яркие, самобытные, хотя, конечно, неоднозначные фигуры: С.Ю. Витте, В.И. Гурко, П.Н. Дурново, В.И. Ковалевский, С.Е. Крыжановский, А.Н. Куломзин, Д.Н. Любимов, Н.В. Муравьев, В.К. Плеве и многие другие. Не случайно чиновник и поэт И.И. Тхоржевский, хорошо знавший и профессорскую, и артистическую среду, писал: «Те круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся. сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России»[391]391
  Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера / сост., примеч. С.С. Тхоржевского. СПб., 1999. С. 31.


[Закрыть]. Однако, как бы высоко ни оценивать государственных служащих тех лет, неизменной оставалась та институциональная рамка, в которую чиновничество должно было вписываться. Иными словами, актеры в труппу набирались новые, может быть, лучше прежних, а сцена практически не менялась.