Текст книги "Дядюшка-флейтист (сборник)"

В мастерской

Около модного магазина с огромной черной вывеской, помещавшегося на первом этаже большого каменного дома, остановилась пролетка. С пролетки спрыгнула худенькая девушка и попросила стоявшего у ворот дворника взять ее вещи. Вещей было немного: небольшая корзинка, помещавшаяся в ногах извозчика, узел и картонка. Девушка расплатилась с извозчиком и робко вошла магазин. Оглянувшись по сторонам, она побледнела и незаметно перекрестилась.

Это была Наташа Петрова. Из приюта она переехала в мастерскую; так началась ее новая жизнь…

Навстречу ей выбежала девочка, оглядела ее и скрылась; из-за двери выглянуло несколько голов.

– Новая мастерица… – послышался шепот в дверях.

Из соседней комнаты вышла хозяйка, та самая высокая сутуловатая женщина, с которой Наташа уже познакомилась в приюте.

– Ну вот и приехали. Отлично!.. Работы у нас теперь – выше головы. Принимайтесь, да поусерднее. Самое главное в деле – быть добросовестной и даром хозяйский хлеб не есть, – голосом, похожим на мужской, заговорила хозяйка.

Наташа застенчиво молчала.

– Вы, может, думаете, душа моя, что у нас, как в «панционе» вашем?.. Нет уж, придется потесниться. В людях жить – не то что в «панционе»… Будете стараться – и вам будет хорошо… Я человек справедливый. Вы, может, думаете, что в людях жить легко?..

Наташа ничего не думала, но она помнила, как эта женщина расхваливала свою мастерскую, жизнь у нее мастериц и девочек. Наташа была удивлена и даже испугана – ей стало жутко от такой неприветливой встречи.

– Спать, душа моя, вам придется в темной комнате… Особого помещения у нас нет. Это ведь не «панцион»… Пойдите, там и поставьте вашу корзинку.

«Что это она все про пансион говорит? Я ведь и сама знаю, что не в пансион пришла», – подумала Наташа, и сердце ее сжалось.

Хозяйка открыла дверь в соседнюю с магазином комнату. Там у двух окон, выходивших на какой-то полутемный двор, работало человек двадцать – девушки и девочки.

Окна были открыты настежь. Раздавался сдержанный говор работниц, стучали швейные машинки. На столах, на табуретах валялись куски материи. Стояли манекены с готовыми платьями, простыми и нарядными. К обоям на стенах, к занавескам были приколоты рукава, воротники, выкройки, куски кружев и отделок.

Наташа смущенно окинула взглядом своих будущих товарок.

В этот ясный майский день они показались ей бледными и усталыми. И, несмотря на открытые окна, воздух в комнате был тяжелый, а над головами работавших точно струился пар или пыль. Окна выходили на задний двор, где виднелись сарай, прачечная и помойная яма.

Работницы подняли головы, множество глаз устремилось на новую мастерицу, и в большинстве – недружелюбно:

– Какая барышня-сударушка, белоручка, – сказал кто-то вполголоса.

Наташа услышала эти слова.

– С нами не шутите!.. Мы приютские, образованные, – ответил другой голос.

– Они, эти приютские, только по званию образованные… А подола, поди, подшить не умеют. Такие уж выскочки, – насмешливо заметила крайняя девушка с впалой грудью и больными глазами.

Наташа прошла за хозяйкой в темную проходную комнату, сплошь заставленную кроватями, корзинками, какой-то ненужной мебелью и разным хламом.

– Вот здесь, в углу, вы будете спать. Вон на той кровати. Девочки спят на полу. Там и поставьте свою корзинку и узел положите. После разберетесь.

У Наташи сжалось сердце. Она вспомнила чистенькую приютскую спальню, отдельный шкафчик у кровати, высокие комнаты… «Ну что ж делать, надо привыкать ко всему, – подумала она. – Лишь бы хозяйка да товарки были хорошие. А так ведь везде жить можно».

– Раздевайтесь. Идите скорее помогать. К Троице у нас так много работы, что дохнуть некогда, – приказала хозяйка.

Наташа быстро разделась и вышла в мастерскую.

– Вот мастерица. А вы ей будете помощница, – указала хозяйка на полную низенькую особу. Она была кокетливо одета в зеленое платье с черным передником; на голове – очень высокая прическа. Через плечо у нее висел сантиметр, а в лиф было воткнуто множество булавок и иголок.

Мастерица дала новой помощнице розовый кисейный лиф и велела пришивать к нему оборочки. Наташа села на указанное ей место около двери, взяла работу и склонилась над ней…

Она стала настоящей портнихой, помощницей мастерицы. С этой минуты такова ее доля – на всю жизнь… С утра до ночи склоняясь над работой, проведет она свою молодость…

Мастерица посмотрела на работу Наташи и насмешливо проговорила:

– Как же это вы оборку-то пришиваете? Разве можно в запошивку? Это ведь не деревенский холст!

– Как же мне пришивать? Покажите.

– Вы ведь ученая… Приютская… С «диплоном»… Где уж нам вас учить, – язвительно ответила мастерица.

Девушки захихикали… Наташа поняла, что попала к врагам.

Прошла неделя. Наташа вошла в жизнь мастерской, все узнала, все поняла и затосковала: «Какая ужасная жизнь! Ни правды, ни света, ни радости!..» Неужели она навсегда обречена тянуть эту лямку?

Главная мастерица жила на своей квартире, две помощницы и четырнадцать девочек-учениц жили у хозяйки. Все вставали в семь утра, в восемь садились за работу и целые дни шили и шили, не разгибая спины. Они должны были работать до восьми часов, но если была спешная работа, то сидели и до одиннадцати, и до двенадцати. Иногда работали и по воскресеньям.

Главная мастерица, Анна Ивановна, была женщина сердитая, беспощадная и к тому же крикунья. Необразованные женщины, поставленные в начальники, почти всегда тиранят и мучают подчиненных.

Наташу мастерица язвила на каждом шагу. Все, что она ни делала, было не так, все было дурно. Она вечно насмехалась над «ученой портнихой», над приютом, над «диплоном», как она выражалась.

Скромной, неиспорченной девушке со школьной скамьи было невыносимо в этой обстановке. Наташе особенно жалко было девочек. Они, как и мастерицы, должны были, не разгибая спины, работать с восьми часов утра до восьми вечера. Но обыкновенно, когда было много работы, они сидели до одиннадцати-двенадцати. А после еще убирали мастерскую. От хозяйки, от мастериц они получали толчки, щипки; их драли за уши, за волосы; все это они должны были терпеливо переносить. Наташа с жалостью и состраданием поглядывала на двух девочек, Лену и Надю. Они были такие худенькие, бледные. У Лены не было родителей, а у Нади мать жила где-то далеко, в деревне, и заступиться за девочек было некому. Лена, стриженая, с большими глазами, была совсем глупенькая и не способная к шитью: что ей ни дай, все сделает не так… Ей попадало постоянно. Наташа особенно жалела Лену: она напоминала ей собственное детство, поступление в приют, ее сиротскую долю… Другая девочка, Надя, работала бы недурно, да была ужасная копуша и все делала очень медленно.

Наташа сначала пробовала их учить, показывала, помогала втихомолку. Но мастерица увидала и закричала на нее:

– Что вы нянчитесь с этими тупицами! Это не ваше дело! Вы своей-то работы делать не умеете!

Хозяйка тоже рассердилась и резко сказала:

– Пожалуйста, Наталья, вы у меня не смейте миндальничать с девчонками! Нечего их баловать! Они зазнаются и избалуются…

Бедные девочки сразу полюбили новую мастерицу, льнули к Наташе, старались ей во всем услужить. И постель стлали, и сапоги чистили, и подавали – то одно, то другое. А она могла приласкать и ободрить их только украдкой… Но и это было для них просветом в их тяжелой жизни.

Хозяйка была просто какое-то беспощадное чудовище… Она плохо кормила мастериц и девочек. Она жила только для наживы, для барышей, которые тратила на своих беспутных сынков, тянувших из нее, как говорится, последние соки. Свои неудачи она вымещала на других. Наташу она невзлюбила сразу, называла ее «барышней», «белоручкой», постоянно попрекала «панционом».

Наташа терпела… Да и куда ей было деваться? По воскресеньям она ходила в свой приют. Однажды заикнулась было о своей жизни начальнице, но та недовольно ответила: «Привыкать, Петрова, надо. На своих ногах – это не то, что в приюте, в тепле да в холе… Что делать – терпи, учись! И хуже тебя живут».

Симпатичнее других в мастерской была Настенька, вторая помощница. Это была маленькая блондинка, веселая и разбитная. Вся цель ее жизни была – погулять, попить, поесть… Она постоянно куда-то рвалась, убегала по вечерам и придумывала всевозможные способы, чтобы обмануть хозяйку.

– Вы, Наташа, не обращайте на них внимания… Пусть бранятся. Пойдемте со мною вечером гулять. Тут у одной подруги будет вечеринка, весело!..

– Нет, нет… Я боюсь. Я не привыкла. Я никуда не пойду… И дядя мой не любит этого, – боязливо отвечала Наташа.

– Эх, вы, тихоня! Этак все и будете скучать… И молодость пройдет без радости.

– Я гулять не люблю, боюсь. Я обещала дяде не гулять, – возражала девушка.

– Ну, значит, ты мне не товарка, – со смехом отвечала веселая Настенька.

Однажды, вскоре после поступления в мастерскую, Наташе сказали, что к ней пришел монах и стоит на лестнице. В квартире девушки принимать никого не смели.

Наташа накинула платок и выбежала на черную лестницу. Здесь было темно, грязно, пахло помоями. У грязного, закопченного окна стоял Николай Васильевич. Наташа подбежала к нему, он молча взял ее за руку:

– Как ты похудела, Наташечка…

Девушка ничего не ответила, только тяжело вздохнула…

– Ну, что же, как тут?

Наташа порывисто обняла дядю Колю за шею, припала к нему на грудь и горько зарыдала:

– Ужасно, ужасно, дядя Коля… Другим девочкам очень плохо. Их тут много… Как с ними обращаются!.. И я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь… Я мучаюсь за них. У меня душа изболелась… Потихоньку их ласкаю, помогаю… Мне достается… Так тяжело!.. Эта маленькая Лена… Не могу видеть этих мук. Их тиранят, дядя Коля…

– Наташечка, милая, успокойся. Уйди, найдешь ведь место-то…

– Куда я уйду! Я ведь ничего не знаю… А девочки-то как же тут останутся? Какие жестокие есть люди!.. Наша хозяйка, старшие мастерицы… Они забыли все человеческое!.. Ужасно, ужасно здесь, дядя Коля…

– Зачем ты так беспокоишься? В этих мастерских почти везде так… Немного есть хороших-то хозяек, Наташечка, – говорил Николай Васильевич.

Наташа устремила на него полный ужаса взгляд и спросила, точно во сне:

– Неужели везде так? Что же делать, дядя Коля? Как помочь этим бедным девочкам? Как спасти их от этой жизни, от побоев, от несправедливости? Как сделать, чтобы мастерицы были добрее? Чтобы хозяйка была справедливая? Как это сделать?..

– Наташечка, милая, всех ведь не переделаешь… И всем не поможешь…

– Так тяжело, дядя Коля… Вы подумайте, эту девочку, Лену, говорят, хозяйка ударила по голове утюгом. Я бы не стерпела. И все молчат. Кто за них заступится? У меня сердце кровью обливается…

– Ну что ты так мучаешься, Наташечка? Добренькая ты… Что же мы может сделать – такие слабые, беспомощные? Лучше уйди отсюда.

В это время из мастерской стремительно выбежала девочка и испуганно прошептала:

– Наталья Сергеевна, вас хозяйка хватилась… Сердится… Кричит…

Наташа торопливо простилась с дядей и бросилась в мастерскую.

– Что же вы баклуши бьете? Работать, так работайте… А не то убирайтесь вон, – грозным окриком встретила ее хозяйка. Наташа покорно села на свое место и принялась за оставленную работу.

– Что это еще за монахи к вам ходят? – сердито спросила хозяйка.

– Это мой дядя, – ответила Наташа…

– Нечего тут в будни шляться… На то праздники есть.

Вскоре после этого случилось в мастерской тяжелое происшествие. Хозяйка рассердилась на одну из девочек и ударила ее: у этой девочки, Саши, сломалась в руках иголка; отломанный кусочек попал в глаз и там застрял. Раздался пронзительный крик на всю мастерскую. Наташа бросилась к бедной девочке и, не помня себя, закричала:

– Не смейте вы, не смейте так обращаться, так тиранить девочек! Я пожалуюсь на вас! За что они должны это терпеть?!

Все притихли. Видно было, что собирается гроза… – Вон из моей квартиры! Вон! – закричала хозяйка и повыбрасывала Наташины вещи на лестницу.

Девочку отвезли к доктору и приказали ей говорить, что она сама обломила иголку.

А Наташу пожалела и приютила на время дворничиха, сердобольная женщина, жена старшего дворника того же дома, где они жили. Она даже взялась найти ей место. «Эту вашу хозяйку все тут знают, она злая и жадная», – говорила дворничиха.

Вечером в дворницкую к Наташе забежала Настенька и посоветовала ей:

– Попросите прощения у хозяйки, Наташа. Она вас простит и оставит. Она всегда так кричит… Она сама сказала, чтобы вы прощения попросили, и она простит.

– Нет… ни за что не вернусь!.. Лучше с голоду умру… Да и в чем моя вина? Скажите лучше, что Саша?

– Ей доктор вынул из глаза кончик иглы. А глаз весь кровью затек… Больно-то как, наверное!.. Очень она плачет…

– Бедная! Настенька, не обижайте девочек. Они маленькие, глупые… – попросила Наташа.

– Ну вот еще! Чего нам с ними нянчиться? Мы все тоже в девочках жили, так же горе мыкали…

В это время в дворницкую вошла дворничиха и радостно сообщила:

– Вот вам и место. Завтра идите, тут рядом, по этому адресу… Жить будете в доме. Барыня молодая, богатая…

У Наташи появилась надежда…

У барыни-куколки

С адресом в руках Наташа остановилась в воротах большого каменного дома. Она походила по двору, спустилась к дворнику и узнала, что квартира № 2 – на третьем этаже, направо.

Наташа вошла в большую светлую кухню. Толстая кухарка недовольным голосом спросила:

– Опять портниха?

– Да, по рекомендации. Меня Анна Осиповна прислала.

– А, ну идите, идите, красавица. Недолго поживете… Миленькая, нарядная горничная, в черном платье и белом плоеном[15]15
  Плоёный – в сборку, в складку.


[Закрыть] переднике, с белой наколкой на голове, провела Наташу по темному коридору. Они вошли в красивую, точно бонбоньерка, розовую комнату. В кресле сидела молоденькая, хорошенькая барыня, вся в шелку, в газе, в лентах и кружевах. Вся обстановка, мебель, множество безделушек на столах, на полках делали комнату похожей на игрушечную. И сама барыня – беленькая, розовая, с большими наивными глазами, с кудряшками на лбу – походила на фарфоровую куколку. Казалось, надо нажать пружинку, и барыня-куколка заговорит: «Па-па!» или «Ма-ма!».

Она едва взглянула на вошедшую и рассеянно спросила:

– Опять портниха?

– Да, по рекомендации Анны Осиповны, – ответила горничная.

Барыня рассматривала модные журналы и была очень занята.

– Это ужасно, ужасно! Можно голову потерять от огорчения!.. Я просто сна, покоя лишилась… Ни пить, ни есть не могу, – проворковал нежный голосок.

Наташа сочувственно взглянула на хозяйку, и в ее голове мелькнуло: «Бедная барыня, такая молоденькая, хорошенькая, а у нее, наверное, какое-то большое горе…»

– Вы ведь хорошо знаете моды? – спросила барыня Наташу. – Ну, так вы меня поймете. Подумайте, в прошлом году мне сшили десять платьев и четыре из них – в конце сезона… Теперь только что сезон начинается, и все надо переделывать. Это ужасно! Оказывается, рукава теперь носят не внизу широкие, а наверху… Не могу же я надеть платье с немодными рукавами!.. Что обо мне станут говорить?! Мне выйти не в чем… Я просто в отчаянии!.. Я даже заболела от огорчения… Какое платье ни возьмешь – все не годятся!..

– Рукава можно переделать, – сочувственно сказала Наташа.

– Переделать!.. Это я и сама знаю. Но где ж я найду такую материю? Теперь и не подберешь. А мой муж человек небогатый. Не может мне постоянно делать новые туалеты… Я должна старые донашивать… А их уже надеть невозможно!..

– Можно поискать по образчикам, – предложила Наташа.

Барыня-куколка посмотрела на Наташу и милостиво проговорила:

– Вы мне понравились. У вас скромный вид. А то ко мне все приходили портнихи, которые желают из себя барышень разыгрывать. Оставайтесь у меня. Мои условия такие: с девяти часов утра и до девяти вечера – двенадцать рублей в месяц. Обед с моего стола, завтрак; утром к кофе с молоком полагается булка. Кажется, условия хорошие, сыты будете, и жить у меня спокойно. Нового вы шить не будете. Нарядное шьет очень хорошая и дорогая портниха… А попроще – Анна Осиповна. Главное, перешить все рукава. И вообще – обновить мои туалеты. Вы ведь умеете шить по журналу?

– Да, умею. Я училась в приюте.

– Как вас зовут?

– Наташей.

– Поля, проводите Наташу в мою гардеробную. Я сейчас туда приду.

Гардеробная – это большая комната в конце квартиры, заставленная шкафами и сундуками. У полукруглого окна – стол, на нем швейная машинка. За шкафами помещалась кровать для портнихи.

– Вот ваша тюрьма, – сказала Поля и рассмеялась. Вскоре вошла барыня, и с ней, казалось, ворвалось дыхание весны – с запахом фиалок и ландышей.

– Надо серьезно обсудить, как переделать мои туалеты, – сказала она своим нежным голоском.

Горничная Поля принялась вынимать из шкафов и сундуков целые вороха платьев, корсажей, юбок… От всевозможных цветов, от блеска шелка, богатства отделок, стекляруса, газа, кружев у Наташи закружилась голова. Ей стало страшно и показалось, что она никогда не разберется в этих горах туалетов.

Барыня трещала без умолку.

– Вот к этому лифу я думаю купить пан[16]16
  Здесь и далее – названия тканей, отделочных материалов и способов шитья.


[Закрыть] в цвет или немножко темнее… Лучше будут выделяться прошивки… Вот тут на рукавах вы сделаете узенькие-узенькие складочки. Знаете, едва ухватите материю. А из-под складочек – три оборочки плиссе и, знаете, так, будто это не прошито, а само выходит. Понимаете? Здесь мы положим мех и бархат. А из-под бархата – мягкий шифон. Поняли?

Наташа ровно ничего не понимала… Ей становилось жутко. Она боялась, что не справится со всей этой работой, и молила Бога, чтобы он помог ей.

Барыня говорила два часа, без перерыва, без остановки… И чего только она не придумала – и рюши, и буфы, и оборки, и подкладки, и ленты помпадур, и отделка золотом и серебром, и кружева бристольские, и полувалансьен, и мех, и шелк, и бархат… Наташа сосредоточенно слушала, но мало что поняла и, конечно, половину забыла.

Наконец барыня замолчала. Она решила прежде всего переделать легкое черное платье, которое надо было надеть по случаю траура.

Они пошли в будуар, стали примерять черное платье. И снова разговоры, разговоры – без конца… Наконец с трудом решили, что и как надо сделать.

– Ступайте теперь завтракать, Наташа, – разрешила наконец хозяйка. От непривычки у Наташи закружилась голова и даже потемнело в глазах.

Только Наташа села завтракать, как зазвенел электрический звонок, вбежала Поля и торопливо сказала: «Идите скорее к барыне!»

– Ах, Наташа, я передумала, – озабоченным голосом заговорила куколка. Нельзя положить эти кружева на черный лиф… Это будет не в тон с мешочком. Я нашла другие. Пришейте поскорее вот это и прикиньте на мне.

Наташа кое-как пришила, примерила, перешила, опять примерила… А остывший завтрак доела уже перед самым обедом.

Ровно неделю прожила Наташа на новом месте. Она точно варилась в бурлящем котле: бросалась от рюшек к плиссе, от шелка к бархату, от кружев к аграмантам… И больше ни о чем не могла ни думать, ни говорить. Работы оказалось так много, что времени не хватало даже на еду.

Хорошенькая барыня, Елизавета Григорьевна, или Лили, как называли хозяйку муж и безумно любившая и баловавшая ее мать, была деспотичной эгоисткой. Она думала, что все должны поклоняться ей, восхищаться ею, что все кругом должно быть ей в угоду и что самое главное в жизни – выезды, вечера и красивые туалеты… Она могла часами говорить о них, часами выбирать отделки в гостином дворе, часами примерять лифы и юбки, часами обсуждать каждую мелочь. Она поклонялась туалетам, как идолам, а гардеробная в доме была для нее сокровищницей…

Малейшая неудача в шитье приводила ее в отчаяние, а то и в ярость:

– Ну что вы сделали? Это дудка, а не рукав! Как сидит? Это ужасно! Разве у меня рука худая, как щепка? У меня руки красивые, а это их портит… Вы видите, что мне надо плечи короче… Что за фигура у меня получается? Безобразная!.. Распорите, распорите, перешейте… У вас вкуса нет!..

Нежный голосок дребезжал, как расстроенная скрипка, наивные глазки метали искры, кукольное личико становилось злобным.

Однажды в будуаре-бонбоньерке произошла сцена, которая поразила Наташу; она запомнила ее навсегда…

Молоденькая хозяйка ждала свою портниху Анну Осиповну с примеркой. Но вместо портнихи появился посыльный – портниха вернула материю с письмом такого содержания:

«Простите, я не могу сейчас приехать и не смогу в ближайшее время шить. У моей сестры заболели дети, и я должна ехать к ней, помочь ухаживать за детьми».

Барыня рассердилась не на шутку:

– Больше не дам ей ничего! Знать ее не хочу! Важная причина – дети заболели!.. А мое платье так и не сшито! И главное, дети-то не ее, а сестры. Сестра – мать, и сама может ухаживать за своими детьми… Это безобразие, обман, это нечестно! Больше не дам ей работы!

Наташа похолодела от ужаса – такой бессердечностью веяло от этих криков. Только теперь она поняла, какое ледяное, бесчувственное сердце кроется под оболочкой прелестной куколки.

В другой раз подобная история произошла с Наташей. Ее позвали в столовую показать какую-то работу. В столовой сидели хозяйка и ее супруг – осанистый пожилой господин. Взглянув на Наташу, он приветливо поклонился ей и проговорил:

– А-а-а, вот она, маленькая волшебница, превращающая мою жену в сказочную принцессу!

Елизавета Григорьевна нахмурилась и сказала своему мужу что-то по-французски. Затем, когда Наташа уходила из столовой, она услышала довольно громкий разговор по-русски:

– Ну что это за шутливый тон с портнихой? Она, того гляди, зазнается.

– Разве портниха не человек? У этой девушки такие умные глаза и такое интеллигентное личико, – возразил барин.

– Самое обыкновенное, простое, вульгарное лицо… И совсем она не умна. Портниха всегда должна знать свое место. Прошу в другой раз с ней не шутить, – сердито отвечала барыня.

Да, Наташа знала свое место. Но ей было обидно слышать, что ее не считают за человека.

Елизавета Григорьевна была как будто вовсе и не злая; она дарила прислуге свои старые платья, и Наташе отдала две шелковые кофточки. Она была образованна, говорила на разных языках, пела и играла на рояле. И все же это была просто взбалмошная, капризная, избалованная барыня.

Простая, «вульгарная» Наташа, сидя в гардеробной, в своей «тюрьме», как ее называла Поля, изумлялась и ужасалась. Согнувшись над работой или постукивая машинкой, бедная, необразованная девушка томилась духовной жаждой и думала, думала… Она хотела узнать, как живут на свете другие люди, хотела читать, учиться, хотела кому-нибудь послужить, помочь, утешить… А эту барыню – молодую, богатую, здоровую – ничего не интересовало, кроме тряпок.

Елизавета Григорьевна была недовольна Наташей и часто на нее кричала:

– У вас вкуса, душенька, нет!.. Нет изящества… Ну зачем вы здесь наклеили бант? Это вульгарно… Ах, оборка не так пришита!..

Наташа мучилась, старалась угодить, пребывала в вечном волнении и страхе. Когда она примеряла платья своей хорошенькой хозяйке, руки ее дрожали, а на лбу выступал холодный пот.

– Не так! Не так!.. Ну что за рукава? Это мыльные пузыри… Зачем тут выхватили?.. Ох, и мука же с вами, Наташа! – И снова: – Нет у вас вкуса… изящества… Вам бы только на кукол шить, а не на благородных дам!..

И чем больше старалась угодить Наташа, тем больше капризничала барыня.

– Она со всеми портнихами так, – не раз говорила кухарка, утешая плачущую Наташу.

А Поля невзлюбила Наташу за то, что хозяйка подарила ей две кофточки.

Наконец разразилась гроза. И, конечно, из-за очередного каприза Елизаветы Григорьевны. Однажды утром Наташа принесла на примерку лиф.

– Это что такое? – раздраженно спросила барыня, и ее кукольные глазки широко раскрылись.

– Это бархатный корсаж.

– Разрезали шелк? – закричала хозяйка.

– Да… Вы же сами приказали…

– Я? Я приказала? Как вы смеете это говорить! Да что я, с ума сошла, что ли? Вы мне все, все испортили! Все погубили!.. – и барыня залилась слезами.

Ошеломленная, испуганная Наташа робко отвечала: – Простите. Я переделаю. Пожалуйста, простите… – Что, что вы переделаете? Когда вы все испортили!..

– Лиф переделаю. Скажите, как…

– Нет, я не могу с вами говорить… Мне дурно, дурно!.. Вы просто глупы! Уходите с глаз моих долой! Я больше вас не хочу держать. Вы не портниха, а сапожница!..

В слезах Наташа ушла в кухню и, рыдая, стала собираться.

Она не понимала, за что ее выгнали, в чем была ее вина и какую ошибку она допустила.

– Вы что же, уходите? – спросила кухарка.

– Да барыня ее прогнала, – ответила за Наташу Поля.

– Вы еще долго у нас прожили… Кажется, месяца два. А то у нас что ни неделя, то портниха меняется. Наша барыня насчет платьев – беда, какая капризная, никто на нее не угодит…

Поля в это время убежала на громкий звонок барыни и сейчас же вернулась.

– Вот вам расчет… Ну и наделали же вы дел: разрезали не тот шелк да на другой лиф пришили, а шелк-то заграничный, такого здесь не купишь…

С обидой в сердце вышла Наташа из этого дома и пошла искать себе жилье.

На окраине города, на Васильевском острове она нашла крошечный угол за пять рублей в месяц и решила ходить работать поденно.