Текст книги "Дядюшка-флейтист (сборник)"

Наташа заболела

Наташа заболела. Случилось это как раз на именины Липы, когда Петровы ждали гостей.

Девочка металась в жару; ее голову нестерпимо ломило, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими воспаленными глазами.

– Не беда! Поправится! – говорила тетка. – Наталья, иди-ка, ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

– Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла потеплее, – заикнулся было Петр Васильевич.

– Без тебя знаю, – оборвала его жена.

Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

– Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! – сказала расфранченная Марья Ивановна, выходя в кухню.

Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

Наступил вечер. Собрались гости. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела свое «Люди добрые, внемлите…»

Марья Ивановна беспрестанно выбегала в кухню и кричала на Николая Васильевича:

– Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!

Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стук отзывались в ее больной головке, как тяжелые удары молотка.

– Николай Васильевич! – окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.

– Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? – спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.

– Николай Васильевич, слышите?! Это Липа «При-ер дивиер» играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте попить…

– Сейчас, Наташенька, сейчас, милая… Я вам чаю с лимоном налью… Тетя не увидит… Пейте…

Дрожащими руками он приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.

– Николай Васильевич, подойдите ко мне… – через несколько минут снова звала Наташа. – Я боюсь, боюсь тети Маши…

Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.

– Не бойтесь никого… Я тут, с вами… Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? – спрашивал он, и глаза его застилались слезами.

– Дайте мне руку, – Наташа горячими, сухими ручками ловила руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. – Так хорошо! – шептала она и закрывала глаза.

Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть, именно то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.

Заслышав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.

– Самовар подайте! За хлебом сбегайте! – кричала Марья Ивановна. – Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?

Николай Васильевич делал все как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены к маленькой девочке, беспомощной, покинутой. С беспокойством посмотрев на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.

Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.

– Что, Наташенька? Не надо ли чего? – заботливо спросил он.

– Дядя Коля… – тихо позвала девочка. Она впервые его так назвала; это вырвалось у нее так ласково, от души.

С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.

– Что, милая? Попить хотите?

– Дядя Коля… сядьте на сундук… Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки… Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь… Правда, боюсь… Вы тогда страшный и гадкий…

Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.

– Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то… Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.

Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.

– Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю… Больше гостей, больше всех, – лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.

– Милая моя! Родная! Добренькая! – шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.

Снова послышались шаги Марьи Ивановны. Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.

– Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! – кричала на него хозяйка.

…И вот под эти сердитые окрики, под резкие звуки фортепиано, под громкий смех гостей между этими двумя никому не нужными людьми был заключен сердечный союз. Без любви и привязанности так холодно жить. А живая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весной…

Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, какая она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога, лишена детских радостей, не знает веселья… Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь, да еще он боится Марью Ивановну. Наташу же некому пригреть… А какой ребенок не жаждет ласки, не льнет к доброму человеку!..

– Липочка поет «Приер дивиер»… Я буду петь… Дядя Коля… дядя… Я боюсь… Дядя Коля… Мне страшно… Спрячьте меня, – бредила Наташа.

Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что – он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.

Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, поминутно посматривая на заснувшую девочку, изо всех сил стараясь не шуметь, принялся мыть и убирать посуду.

Дядюшку выгнали

Наташа выздоровела. Это была одна из тех детских болезней, которые возникают неожиданно, но скоро проходят. Между тем Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, сильно изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.

Наташа поправилась, перебралась на свое место – в залу, за диван, и Николай Васильевич повеселел.

Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем, точно болезнь переродила ее.

Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, вбежала в кухню.

– Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! – радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.

Этим было сказано многое: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты нечасто выпадали на их долю.

– Твой «почтенный дядюшка-флейтист» сегодня совсем с ума спятил, – говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. – Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот сокровище-то!

– Ах, и не говорите мне о нем! – ответила Липа.

Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.

Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.

– Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, – весело подпрыгнув, сказала она.

– Погоди, Наташечка… наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет. И кухню вот надо прибрать…

– Как мы с вами давно на флейте не играли! Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада! А вы, дядя Коля, рады, что они ушли? – болтала Наташа.

– Конечно, нам с тобой вдвоем-то посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка… Тут уж их воля…

– Играйте, играйте же скорей! Сначала мою любимую, знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом – как птичка…

Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что знал. Наташа спела «Ваню и Таню».

– Слушай, Наташечка, выучи-ка «Среди долины ровныя»… Это самая лучшая на свете песня. Ты послушай-ка, что это за песня.

И Николай Васильевич тихо запел своим надтреснутым голосом:

 
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
 
 
Высокий дуб развесистый
Один у всех в глазах,
Стоит один, бедняжечка,
Как рекрут на часах!
 
 
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень принять?
Ударит непогодушка —
Кто станет защищать?
 
 
Ни сосенки кудрявыя,
Ни ивки близ него,
Ни кустики зеленые
Не вьются близ него.
 

– Очень хорошая песня! Такая жалостливая, – вздохнула Наташа, когда певец замолк. – Спойте, дядя Коля, еще раз. Научите меня…

Они запели вместе.

Вечер проходил весело. Наташа уже без помощи дяди второй раз спела «Среди долины ровныя». Прислонившись к плите, сложив на груди руки, она с увлечением выводила вслед за флейтой:

 
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень принять?
Ударит непогодушка —
Кто станет защищать?
 

– высокой, чистой нотой закончила девочка и, закинув назад головку, прикрыла глаза и развела руками.

– Чудесный у тебя голосок, Наташечка. Наверное, ты певицей будешь. Повтори-ка это место еще раз.

 
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень…
 

– снова затянула маленькая певица.

– Это что такое?! – неожиданно раздался раздраженный голос.

Николай Васильевич выронил из рук флейту. Наташа вздрогнула и пошатнулась.

На пороге кухни стояла Марья Ивановна, а за нею хохотала Липа.

– Это что? Почему ты не спишь? – крикнула тетка, схватила Наташу за ухо и хотела тащить из кухни. Девочка громко испуганно заплакала.

– Не троньте Наташу! Не троньте! Я не позволю… – как будто не своим голосом закричал Николай Васильевич, отстраняя хозяйку и становясь между ней и девочкой.

– Как вы смеете так с мамашей говорить? – вступилась Липа.

– Не троньте Наташу… Я никому не позволю бить ее. Я за Наташу вступлюсь… не позволю… – внушительно и строго проговорил Николай Васильевич и своим сердитым видом, должно быть, испугал обеих женщин; они поспешили уйти из кухни.

– Вот как?! Вот! Я им покажу! Увидят! – грозила Марья Ивановна, развязывая ленты шляпки.

– Наталья, сейчас иди спать! – крикнула Липа.

– Иди, Наташенька, не бойся… Они не посмеют обидеть: я тут, – сказал Николай Васильевич.

Девочка, дрожа, пробралась в залу, умоляющими глаза взглянула на тетку и юркнула на свой диван.

Когда через некоторое время пришел домой Петр Васильевич, мать и дочь бросились к нему с громкими жалобами. Наташа слышала, как они говорили, что им от «милых родственничков» житья нет, что Николай Васильевич набросился с кулаками, что Наталья избаловалась и грубит, чему учит ее «полупомешанный флейтист», и чтоб он выбирал – или их, или идиота-братца.

«Неправда, все неправда! – думала Наташа. – Бедный дядя Коля, его теперь выгонят на улицу. Какая беда случилась! И как это дядя Коля забыл закрыть дверь?!»

Вспоминая появление тетки в кухне, девочка чувствовала, как будто мурашки бегут по ее телу, а сердце перестает биться. «Что теперь будет? Бедный дядя Коля!» – сокрушалась Наташа и тихо плакала.

На другой день рано утром она проснулась от громкого разговора в кухне. Оттуда слышался голос дяди Пети, который звучал необычайно резко.

– Как тебе не стыдно, Коля, устраивать в доме такие неприятности? К тебе отнеслись с добротой, а ты вот как за все отблагодарил! – говорил Петр Васильевич.

– Что же я сделал, Петенька? – послышался тихий вопрос.

– Хозяйке дома делаешь такие дерзости, бросаешься с кулаками, ребенка учишь глупостям и грубить, пьешь, никого не слушаешься, завел какую-то глупую музыку…

– Неправда, с кулаками я не лез, я только отнял Наташу… Я не дал ее драть за уши! Да, не дал…

– Я работаю, устаю. А тут дома все нелады. Как тебе не стыдно, Коля!

– Наташу я ничему дурному не учил. Это неправда! Я, может, ее больше всех тут люблю и жалею… Она ведь и мне не чужая… А что на флейте я играл, а Наташечка пела – это правда. Что ж тут дурного? Ведь скучно, Петенька! Неужели нельзя немножко развлечься?

– Марья Ивановна теперь рассердилась, ни за что не хочет, чтобы ты тут оставался… Что ж я буду делать, если ты нигде не можешь ужиться?!

– Ты не беспокойся, братец, я не стану твоим мешать… Я уйду… Мне очень тяжело, Петенька…

Голоса в кухне замолкли. Через несколько минут Петр Васильевич заговорил несколько мягче и спокойнее:

– Ты бы, Коля, извинился перед Марьей Ивановной, попросил бы ее оставить тебя. Может, все обойдется: она женщина не злая.

– Эх, Петенька, прост ты душой, братец… А только извиняться я не буду. Ни за что!..

– Так неужели же тебе лучше холодному и голодному бродить по улицам? Опять пить станешь. Как тебе не стыдно, Коля!

– Здесь-то жизнь тоже… не красна! – с горечью отозвался Николай Васильевич. – Наташечку жаль… – шепотом заговорил он. – Ты ведь не видишь, братец… Ее обижают, обделяют, попрекают… Ты не давай – грешно! Она сирота, и покойный брат тебе ее поручил… Ты перед Богом ответишь! Она хорошая, добрая. Тихая… Смотри, Петенька, не давай Наташу в обиду. Я уйду, уйду… Может, и пить еще брошу. Я уже про то знаю, сам увидишь… Может, я еще и человеком стану… Наташечку только не обижайте.

– Не дело ты говоришь, Коля. Не пойму я тебя. Лучше бы перед Марьей Ивановной повинился, хоть бы меня-то пожалел; не знаю, как между вами и быть…

– Оставь, оставь это дело, Петенька… Мы уж сами все рассудим. Смотри-ка, девять часов, тебе на службу пора.

Братья расстались.

В тот же день вечером Николай Васильевич собрал свои вещи в узелок, пошептался о чем-то с братом, после чего тот хмуро прошел в свою комнату, и появился на пороге залы.

– Прощайте, Марья Ивановна, спасибо за ваши хлеб-соль. Прощайте, Олимпиада Петровна! Счастливо оставаться! Наташенька, прощай! – тут его голос дрогнул.

Никто ему не ответил. У Наташи потемнело в глазах, замерло сердце, что-то сдавило горло; ей хотелось закричать, броситься за дядей. Она привстала, протянула руки вперед и закивала головой, думая, что он еще увидит ее прощальный привет… Слезы неудержимо полились по лицу, и только захлопнулась дверь – точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она плакала горько и беспомощно, захлебываясь, с отчаянными криками.

– Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас же замолчи! Не смей и пикнуть! Я кому говорю? Молчать! – грозилась разгневанная тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.

– Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа, замолчи, – послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.

Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое горе…

Луч надежды

В семье Петровых потекла все та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другой: она очень выросла за последний год, похудела; в ее больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.

Когда тетка и Липа по вечерам уходили из дому, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать свою любимую «Среди долины ровныя». Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: «Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его!»

Наташа ужасно тосковала о дяде и плакала втихомолку ночи напролет.

После ухода Николая Васильевича тетка и Липа прохода не давали девочке своими насмешками.

– Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! – приставала Липа.

– Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, – вторила Марья Ивановна.

Наташа молчала, грустила и пряталась от всех.

Однажды она шла из лавки, несла хлеб. Дело было под вечер, уже стемнело.

– Наташенька, милая! – вдруг окликнул ее знакомый ласковый голос, заставивший сладко забиться маленькое сердечко.

Девочка порывисто обернулась и просияла:

– Дядя Коля!

Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.

– Отчего вы так одеты, дядя Коля?

Николай Васильевич смущенно одернул свой черный подрясник и сказал:

– Я буду монахом, Наташечка.

– Монахом?! – переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл его слов. – Вы живете на улице? – вдруг серьезно спросила Наташа.

– Нет, в монастыре… Это Божий дом. У нас тихо, хорошо… Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.

– Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?

– Нет, Наташечка… Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать…

– Я думала, что монахи только милостыньку собирают… – задумчиво произнесла девочка.

– Как же ты-то живешь, милая? Здорова ли?

– Я… живу… здорова…

– Обижают тебя тетенька и Липочка? – шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и нежно погладил девочку по голове.

Наташа молча посмотрела на дядю; ее глаза наполнились слезами, она склонила голову и промолчала.

– Терпи, моя бедненькая… Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя… Он все устроит к лучшему…

– Мне очень скучно без вас… Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна… Помните, дядя Коля? – тихо говорила Наташа.

– Конечно, помню. А уж я-то как скучал!.. Теперь занят – у нас работы много, разные ремесла есть. А тебя все-таки часто вспоминаю…

– Я не скажу, что вас видела… Не то они рассердятся.

– Не говори… Ах да, вот тебе пастилочка, вот леденчик. – Николай Васильевич полез в карман. – Спрячь, Наташечка. Да, иди, пожалуй, – тебя ждут.

– Я пойду… Тетя рассердится.

– Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью больше. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа́[7]7
  Образа́ – иконы.


[Закрыть] рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно…

– Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее… – умоляла девочка.

– Приду, приду… Увидимся… Иди, милая. Прощай! Наташа шла, улыбаясь, оборачивалась и смотрела на удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже оборачивался и улыбался.

Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул лучик надежды…

Новая жизнь

Неожиданно все изменилось.

Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.

Вдруг в прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.

– Здесь живет коллежский регистратор[8]8
  Колле́жский регистра́тор – в России до 1917 годапервый, низший гражданский чин.


[Закрыть] Петров? – спросил вошедший.

– Да. Здесь. Он дома, – испуганно отвечала хозяйка.

– Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаёк бы, потому – поздравляю их!

Марья Ивановна, не помня себя от удивления, бросилась в комнату мужа.

– Петр Васильевич, тебе тут бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит. Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки-ноги трясутся!

Получив гривенник[9]9
  Гри́венник – монета достоинством 10 копеек.


[Закрыть], посыльный ушел.

Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание: такие события бывали здесь редко.

– Читай скорее! – воскликнула Марья Ивановна.

– Папа, дайте посмотреть! – попросила Липа.

Петр Васильевич молча читал. Вдруг его лицо просветлело.

– Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! – волновалась жена.

– Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют! – радостно сообщил Петр Васильевич.

– Наконец-то! Слава тебе Господи! – Марья Ивановна перекрестилась.

– Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! – весело позвал дядя.

Покраснев, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.

– Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут! Это очень хорошее дело! – Петр Васильевич погладил девочку по стриженой головке.

Наташа молчала.

– Ты рада?

– Рада, – тихо отвечала Наташа, не вполне понимая, чего от нее хотят.

– Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, – кольнула мужа Марья Ивановна.

– Там уж, душа моя, шалить нельзя. О-о! Там строго. Не то, что дома…

Петр Васильевич пришел в отличное расположение духа и весело расхаживал по комнате.

– Еще не раз вспомнит и тетку, и дядю. Только там нас и оценит, – укоризненно вставила Липа.

– Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, – качая головой, вторила ей мать.

– А что, Петр Васильевич, больше для Натальи нам не придется тратиться? Отправка ничего не будет стоить? – тревожно спросила Марья Ивановна.

– Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты – вырастят детей, выучат, людьми сделают.

– Слышь, Наталья? Весь век ты должна за дядю Бога молить, всю жизнь должна ему ручки целовать!..

Недоумевающая Наташа стояла молча, опустив худенькие руки и склонив набок голову, и грустно смотрела то на дядю, то на тетку.

– Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, – решила Марья Ивановна.

Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы в кухне был дядя Коля: она бросилась бы к нему и все рассказала бы, поделилась новостью. Он понял бы ее, сказал бы «Наташечка!» и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше…

Наташа опечалилась.

– Наталья, иди пить чай. Садись тут, у стола, – смилостивилась тетка.

– Попей дома напоследок чайку хорошенького. В приюте уж, небось, так баловать не станут, – весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные были очень довольны предстоящим расставанием.

Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.

– Это тебе посылка, – сказал он.

– Что за посылка такая? – ревниво спросила Марья Ивановна, взяв сверток из рук Наташи.

– Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.

Марья Ивановна презрительно усмехнулась и, не развертывая, отдала посылку племяннице.

– Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй!..

– Мой брат никогда не был вором, – запальчиво возразил Петр Васильевич. – Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.

Наташа слушала, прижав к себе сверток и затаив дыхание.

– Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет гостинцев, – сказал Петр Васильевич.

– Он скоро придет? – торопливо спросила девочка. Она оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.

– Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда такого оборванца и не пустят, – фыркнула тетка.

– Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, – внушительно возразил ей муж.

– Чудеса! Надолго ли? – сказала Марья Ивановна, пожав плечами.

Липа хихикнула.

– Чему ты смеешься? – строго спросил ее отец.

– Ах, папа, право, и смешно, и досадно… Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.

– Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! – с горечью произнес Петр Васильевич, уходя в свою комнату. «Эх, судьба, забила ты нас!» – послышался оттуда его обычный тяжелый вздох.

Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок так нуждается в ласке и внимании…

– Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите, что у меня! Какие вещи! Это все мое! – девочка не смогла удержать своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, специально сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, пакетик леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.

– Убери ты всю эту дребедень! Ну зачем ты повезешь в приют такой хлам? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, – заворчала тетка.

Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.

– Липочка, хотите леденцов? – заискивающим голосом спросила девочка.

– Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть?

– Так ведь леденчики в пакетике…

– Отстань, Наталья, – ответила Липа и подошла к зеркалу.

* * *

В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только присланный дядей сверточек. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где она провела лучшие часы за свою маленькую жизнь, узнала добрые чувства и сердечную ласку.

Не заметила Наташа, что из-под ворот соседнего дома ее с любовью провожали затуманившиеся слезами глаза. Николай Васильевич поджидал девочку, надеясь кивнуть ей головой, если она его заметит. Он мысленно благословлял ее на новую жизнь и мечтал в будущем хоть чем-нибудь порадовать дорогое ему маленькое существо, как теплый солнечный луч озарившее его темную, безотрадную жизнь.

Исполнятся ли его обеты и желания – покажет время…