Текст книги "Великие равнины. Трилогия"

Я была взволнованна. Мне приснился сон. Во сне я видела Генри, гуляющего со своим преподавателем по улице. Они мило беседовали о жизни. Затем Генри сказал ему о своих чувствах. Они продолжили прогулку. Вдруг навстречу им вышел молодой парень, на вид немного старше Генри, но моложе мистера преподавателя. Этот молодой человек подошел к ним. Обнял преподавателя и потеребил волосы на голове Генри, со словами «славный малый», как обычно теребят голову малышу, который еще не вырос. Преподаватель со своим новым спутником удалились дальше по алее, а Генри стоял в одиночестве, провожая их взглядом. Затем во сне все помутнело, и мой Генри покрылся тьмой. Я проснулась в поту и с жаром на лице.

«О Боже!», – подумала я. «Хоть бы ни чего не случилось. Мой сын так чувствителен». Промелькнула мысль о смерти и суициде, если он получит отказ во взаимных чувствах; я прогнала ее, списав на свою материнскую мнительность. Затем я резко стала остывать, и холодный пот окатил меня всю с ног до головы. Было 6 утра. Рой спал. Ему нужно было сегодня к полудню на работу. Напарник подменил его вчера, чтобы мы могли высвободить время для поездки в город, чтобы проверить квартиру, которая досталась нам от Пола. Мы ее сдавали агентам, но иногда проверяли ее состояние, когда заезжали новые жильцы. Так вот и планировалось сделать в это раз.

Я встала, умылась и надела махровый халат мужа. Приготовила себе кофе, включила подогреть завтрак и задумалась, как обычно со мной бывает, когда я совсем одна. Если бы я курила, то, наверное, затянулась бы сигаретой, но, увы, не как в красивом кино. Реальность во многом отличается. В моей голове стали проноситься мысли и видения. Я видела экзотические храмы, которые так и не могла посетить. Все изображения были как на картинке из моей хиппующей молодости. Я видела людей в оранжевых одеждах, – видимо, это были монахи. Я видела коров, оживленную улицу и толпы людей. Все ехали и шли куда-то, я видела пальмы, растущие по краям пыльных дорог и фермерские земли. Затем я увидела поодаль от себя взрослого Генри. «Красивый сын у меня», – промелькнуло в голове. Он был в одежде, напоминающей монашескую, но не оранжевого цвета, а молочного с нежно голубыми оттенками. Он был, казалось мне, сначала один, но затем его за руку взяла какая-то молодая и очень красивая женщина, затем юная девушка и следом девочка, а после к ним подошел высокий статный парень европейской внешности. Все они были белокожие, в чистых одеждах, напоминавших национальный индийский костюм. Но сказать точно, что это была за страна, я не могу. Осталось только гадать.

Вдруг на кухню вошел Генри и спросил:

– Что ты не спишь, мам?

– А, сынок, – ответила я, – просто приснился сон. Вот я и проснулась рано. Нам с отцом еще нужно съездить на квартиру Пола поутру. Я решила приготовить вам завтрак пораньше.

– А, ясно. Мне тревожно спалось. Снились пауки.

– Да?.. – я знала, что он их жутко боится, но не смеет убить ни одну живую тварь.

– Мне было страшно, вот я и проснулся, решил выпить воды. Вышел из комнаты на кухню, а тут ты…

– Мне тоже спалось не очень, наверное, много поела на ночь… – улыбнулась. О своем сне и видении я не сказала Генри, дабы не пугать его еще больше. Но я помнила, что мне с ним нужно будет поговорить, прежде чем он поедет снова на свои подготовительные занятия для поступающих в ВУЗ. Сердце мое сегодня утром молчало. Я решила подождать сигнала и поговорить с ним позже о моем сне с его участием и о возможно неудачном продолжении общения с мистером учителем.

В моей семье знали о моих пророческих снах. Но в них не верили. Естественно, я могу понять их. А как можно поверить в то, что не видел сам? Потому удел моих снов оставался очень часто только моим, и изредка я рассказывала близким о грядущем. И, когда событие сбывалось, все говорили в один голос, что происходит поистине чудо: «Спасибо, дорогая Клэр, за сокровища и тайны, открытые нам…»

Сон и видения сбылись. Свадьбу играли скромную, где были только близкие друзья и родные со стороны женихов. После своего первого бракосочетания, в зрелом возрасте, Генри уехал в Индию.

Почему Индия? Генри и Фредерик, так звали моего зятя, познакомились в классе йоги. Я посоветовала Генри посещать занятия йогой, чтобы восстановить свои физические и душевные силы после окончания института.

Генри выучился на биолога. Даже защитил работу по исследованию своих нелюбимых животных – пауков. Он сказал мне, что когда выбирал тему своего диплома, решил преодолевать страх к ним через изучение восьминогих.

В общем-то, эти два молодых парня любили друг друга, как это только можно было любить в таких семьях, но беда всегда приходит нежданно в жизнь каждого из нас. При переезде в Индию Фредерик сначала заболел, и не смог после акклиматизироваться в южной стране. В романтическом порыве полез на дерево и от злополучного укуса бахромчатого паука умер в больнице. Сердце мое и Генри оборвалось… Мое переживало за сына, его – страдало от расставания с любимым. Мы ничего не говорили друг другу целый месяц, а только лишь все время занимались вопросами похорон – то сначала транспортировкой тела, затем прощанием в католической церкви в Америке, разными сборами родственников, ответами на телефонные звонки и т. п. И только по прошествии двух месяцев Генри стал приходить в себя. Все время носил фотографии Фредерика с собой, поместил маленькое фото в кулон в виде сердца, что Фредерик подарил ему на свадьбу, и не расставался с ним теперь никогда.

Мария все чаще была не с нами, ездила в город к подругам и останавливалась в квартире деда. Однажды вечером, через пару месяцев после смерти Фредерика, как обычно, после ужина, состоялся разговор с Генри.

– Мама, папа, я решил уехать в Индию… Нет сил. Все напоминает мне о любимом.

– Но в Индии тебе тоже будет напоминать о нем многое… пауки… – сказала я.

– Не говори о них…

– Хорошо…

– Сынок, я думаю это правильное решение, – сказал Рой, – тебе нужно отдохнуть и восполнить силы. Только давай подождем хотя бы год. Если ты не изменишь своего решения, то мы с мамой продадим квартиру в городе и финансово поможем тебе обосноваться в Индии.

– Спасибо, пап, но есть же еще Мария. Как же она? Ей нужна будет квартира.

– Мария сама скоро выйдет замуж, и ее муж поможет ей. В конце концов, как мы начинали с мамой? И к тому же, у нас есть вторая половина дома, которая пустует, а гостей к себе мы не привечаем часто.

– Наверное, ты прав, Рой, – сказала я, – только я буду скучать…

Мы разговаривали долго обо всем, что вспоминалось. После двух месяцев печали молчание нарушилось. Рой говорил о себе и своей первой «любви», которую убили, я рассказала о парне-хоккеисте, который умер, а Генри, не скрывая слез, говорил о Фредерике, об отверженности в юности, полученной от преподавателя… Затем я достала любовные письма Пола и Сьюзи, которые всегда лежат в гостиной у меня под рукой, и мы читали их до утра. Пили горячий зеленый чай и не спали. Целебную силу имели эти письма для нашей семьи. Я приводила некоторые из них. Возможно, они и вам помогут пережить утраты и поверить в прекрасное. Самое главное – в любовь от всего сердца, и веру в лучший исход.

В очередной раз, после долгого разговора с семьей, я поняла, что пророчество моего сна о южной стране сбывается. Перед тем, как ложиться спать, я зашла к Генри в комнату и рассказала ему о сне. Завязался маленький диалог:

– Мама, может, это не мои друзья, эти девушки разного возраста. Может это мои дети и… И жена?

– Может быть, сынок. Я не знаю. Но если я их увижу живьем, то обязательно узнаю и скажу, что это они были в моем сне.

– Доброй ночи, мама,

– Доброй ночи, Генри.

О молодом мужчине в очках, который стоял во сне за его спиной, он не спросил.

* * *

Генри стоял на берегу Индийского океана и смотрел вдаль, время от времени прогуливаясь. Погода была пасмурной и ветреной. На нем были голубые бермуды. Волосы доходили до середины шеи. Широко открытые глаза смотрели на волнующийся океан. Были позади горе и страдания, а тут перед ним – океан неизвестности, надежды на новую жизнь и на веру в прекрасное будущее. Новые знакомые и ашрам учителя.

Мимо Генри у самого края воды прошла молодая, одетая во все черное пара – мужчина и девушка ростом чуть ниже ее спутника. Парень обнимал ее нежно за плечи и что-то шептал. Было видно издалека, что они улыбались. Широкий, около восьмидесяти метров, берег позволял прогуливаться по нему в любую сторону, от воды к прибрежным растениям и вдоль океана. Генри провожал взглядом этих незнакомцев и спрашивал себя: «Буду ли я вновь когда-нибудь так же счастлив, как они? Он обнимает девушку, а я? Я за все свои годы обнимал только близких – маму и сестру… Обнять женщину, любя ее со страстью, мне неведомо. Фредерик, мой дорогой Фредерик… его нет…» Тихое волнение пробежало в его сердце. Нет, он не плакал, он как будто бы вопрошал к Миру: «А что дальше?» И это «дальше» открывалось ему морским ветром, сырым и прохладным, серым небом и песком под ногами. Его мысли были, как лодка, – то неслись в шторме, то заплывали в тихую неизведанную бухту. Его то охватывал страх, то окатывал холодный пот, то снова все возвращалось на место, успокоившись; мысли поглощал штиль. Пробыв час на берегу, слегка изможденный от дум, он улыбался. Что было в этот момент в его голове, нам неведомо. Вероятно, так бывает, когда человек обретает ответ от Всевышнего, постигая Бога.

Послышался чей-то голос… «Мама, это ты?», – спросил он пространство, оглядываясь по сторонам, но никого не увидел. И снова продолжал всматриваться вдаль океана. Голос опять послышался ему… И перед ним в десяти метрах предстала чайка, которая открыла свой клюв и что-то пискнула. Пора было идти в ашрам. Дела и вечерние приготовления к службе ожидали его.

Генри уехал в Индию и больше не возвращался в Америку. Он выезжал из страны в ближайшее государство, граничащее с Индией, и возвращался, снова продлевая себе визу. Жил и работал в ашраме у просветленного мастера-весельчака, красивого душой и обликом. Однажды, перед тем как остаться насовсем в ашраме, Генри прислал нам письмо с фотографией его гуру. Мы обрадовались, видя ясные лица с широко распахнутой улыбкой. Мы с Роем были спокойны. Провожая его в долгое путешествие, мы отпустили его, как должно поступать родителям со взрослыми детьми.

Немного догадываюсь, что этот гуру был чем-то похож на его первую любовь из университета, преподавателя курсов для поступающих в ВУЗ. Взгляд гуру был похож – такой же проникновенный и вопрошающий.

Фредерик был славным малым. Немного старше Генри, на два года. Работал в том же институте, где учился Генри. Там они и познакомились. Сначала виделись на общих образовательных собраниях, а дружба завязалась в классе йоги. Когда Генри пригласил Фредерика к нам домой, мы с Роем поняли, что это серьезно, и, вобщем-то, решили не мешать их взаимным интересам и симпатии. Вместе они стали заниматься йогой. Нам их общение не мешало, а когда Генри уже в зрелом возрасте заявил, что решил жениться, мы поддержали его и сыграли веселую свадьбу, где ко мне чудом прилетел подвенечный букет, и отметили начало супружеской жизни с таким печальным концом…

Порой я думаю, что сын повторяет мою судьбу. Я похоронила мужа, а Генри похоронил своего возлюбленного. Не хотелось бы так думать. И в этот момент пришло осознание, что и Мария может вдруг повторить судьбу Роя или мою. Я собралась с силами, чтобы остановить эмоциональное волнение, так как в голову стали приходить мысли из рассказа о юной жизни своего мужа в том самом доме и квартире, где жил дед Пол и сейчас ночует Мария, когда бывает в городе.

Я стала искать литературу в интернете или любую другую информацию о повторении детьми судьбы родителей. И вот на что наткнулась. Ряд авторов пишет, что такое может происходить, если ребенок полностью перенимает образ жизни и поведение своего взрослого родителя в силу привязанности или отсутствия любви к нему. От родителя к ребенку переходит его судьба. В общем-то, дети – это наши зеркала, иногда очень кривые, а иногда – «один в один», как телом, так и событиями, наполняющими их жизни. Еще нашла мнение, что ребенок, рожденный в любви и любящий других людей, окружающих его, преодолевает влияние родителей и всего рода, если в ответ на любовь рода или разрушающие события и отношение отвечает любовью. Признает ушедших из жизни родителей, не отмахивается от них в своей памяти.

Узнав эту информацию, разобравшись в ней, я почувствовала, что мне стало немного легче. Ведь Мария всегда с любовью относилась к нам с Роем и к Полу, ее деду, – особенно к нам, – помогали в этом вопросе письма Сьюзи к Полу. Но я стала чувствовать, что дочь отдаляется от меня и больше делится своими интересами с Роем, чем со мной, а иногда бывает так, что мы вовсе не знаем, что происходит с Марией, но и не вмешиваемся, если она грустна и озадачена… В отличие от Генри, Мария нас ставит в известность перед фактом своих решений, и однозначно. Подумать у нас, как у родителей, времени не бывает – нужно решать сразу, «здесь и сейчас». Прекрасная тренировка для ума, как отметил Рой при очередном заявлении Марии, что она на неделю уезжает с друзьями.

Как-то вечером за нашим традиционным ужином Мария заявила:

– Мам, пап, я познакомилась с парнем и пригласила его к нам. У нас же есть место …в комнате Генри? Он же пока уехал… Завтра утром нужно встретить Тома у заправки.

– Завтра утром? – удивленно спросила я, – но я планировала сделать уборку во второй половине дома.

Я была возмущена, но, так как у нас не принято отчитывать детей с криками и на повышенных тонах, не могла ничего придумать, как кроме предлога об уборке.

На что дочь ответила:

– Ну, тогда Том останется в моей комнате. Нам будет весело вдвоем.

Тут, широко улыбаясь, вступил в разговор папа:

– Доченька, Тома мы поселим в комнате Генри, а то, что вам и нам, как я понимаю, теперь несколько дней будет весело, сомнений у меня нет.

– Спасибо, пап! Ты самый лучший папа на свете, и ты, мам. Я думаю, Том поможет тебе с уборкой, а я буду хлопотать по кухне. Идет?!

– Идет, – ответила я, спокойно сдерживая свое недоумение.

Вымыв посуду, мы разошлись по комнатам. И я начала разговаривать с Роем:

– Иной раз я думаю, что Мария не наша дочь.

– Почему же это? – спросил Рой.

– Посмотри, как она вольна. И нескромна! Не вижу, чтобы мы воспитывали ее так!

– Я думаю, ее воспитывали письма Сьюзи и рассказы деда об их семейной жизни.

– Ты точно думаешь?

– Уверен. Она напоминает мне мою маму. Иной раз думаю, что душа моей мамы поселилась в ней, ну или приходит по ночам, и дает ей советы, пока мы спим в соседней комнате… – улыбается Рой.

– Ну, да. А к нам в это время приходит индеец-шаман и наговаривает вещие сны… – продолжала я.

Мы заулыбались.

– Что-то нас как-то это развеселило, – сказал сквозь тихий смех Рой.

– Еще бы. Я даже думаю, что индеец-шаман – новый ухажер Сьюзи в загробном мире.

– Нет, не думаю… – там же папа Пол.

– Наверное, папа Пол работает на ферме у твоего деда, пока Сьюзи отжигает по ночам с индейцами.

После этих слов мы разразились хохотом.

– Да. Наша Сьюзи ничего не боялась, – сказал Рой.

– Помнишь рассказ Пола о верховой езде Сьюзи? – спросила я.

– Еще бы мне не помнить, я был у нее в животе. Можно сказать, она вскормила меня на лошади, только вот разве не родила на ней.

– А могла?

– Наверное, могла, если бы захотела.

– Ну, вот тебе и любовь к индейцам. Впиталась с потом дикого мустанга. Лучше нам лечь спать. И помолиться, чтобы Том, – по-моему, его так зовут, этого парня, о котором говорила Мария…?

– …это был самый лучший из сюрпризов нашей дочери? – спросила я.

– Доброй ночи, Клэр.

– Доброй ночи, Рой.

Конечно же, я не уснула сразу, хоть Рой и взял меня за руку. Он обладал какой-то магией успокаивать меня, беря за ладонь. Все думала о Томе, о Марии, и о Сьюзи на коне. Затем мне приснился сон, что Том – это кентавр, а Мария оседлала его. Вместе со Сьюзи, которая оседлала мустанга, они гнались за индейцем. Затем их встретил Пол на танке и подорвал всю эту компанию.

Я проснулась в шесть утра с мыслью о Томе – что пора приготовить завтрак и встречать его. На кухне послышался шум. Это была Мария, она действительно начала хлопотать, и мое сердце успокоилось. Дочь становилась заботливой домохозяйкой.

Я вспоминала, как раньше держала на руках Марию и при этом вязала. Любила это занятие, когда ребенок был со мной рядом. Меня забавляло, как она внимательно изучает и наблюдает за нитью пряжи. Я любила глубокие зеленые, неяркие, но насыщенные цвета. В тот момент вязала свитер себе, а маленькая малышка помогала мне путать нитки… Обычно я представляла будущее своих детей, когда занималась рукоделием. Какой вырастет дочь, чем будет радовать сынок. Вспоминаю теперь эти прошлые времена, и мне радостно и спокойно на душе. Казалось бы, я осталась «наполовину» одна, Роя нет. Генри на другом материке, но есть моя Мария, которая так добра и бережно относится ко мне.

Я постарела быстро, как мне казалось, но не ворчала. Куда делась моя молодость? Утекла, как вода, уплыла корабликом по реке. Теперь не о чем грустить. Что могло, свершилось, а чему не дано быть – ушло. В воспоминаниях меня стала посещать печаль, которая тут же переходила в радость. Наши семейные дни и вечера были наполнены светом. Семейные ужины, о которых я так часто рассказывала и писала, составляли наиболее ценные воспоминания. Казалось мне, что я на пороге новой жизни, только уже с осознанным багажом знаний. Будто бы я снова поступаю в университет жизни, иду по его коридорам. Именно так я предчувствовала свой уход. Меня никто и ничто не держало уже на Земле. Казалось, что я выполнила свою миссию, сделала все дела и исполнила желаемое. Не было намерений продолжать в дальнейшем земную жизнь. Я потихоньку обращалась к небу и смотрела в его дали…

– Мама, почему ты стоишь у окна и смотришь на яркое солнце так пристально? Ты же ослепнешь, – однажды спросила меня Мария.

– Нет, дорогая, – ответила я ей, – я хочу прозреть для будущей жизни.

– Мама, по-моему, ты сходишь сума… Это из-за папы? Его нет с нами уже год…

– Ты как всегда откровенна, и однозначно, открыто, прямо в лоб напоминаешь о своем присутствии и о моих переменах в психике. Нет, дорогая, я не сошла с ума, я просто уже поста… просто пришло время… Я рада ощущать те перемены без страха, с надеждой и верой в лучшую жизнь.

– Мам, ну куда ты собралась? Рано еще… Я родила только Пола-младшего. Мы планируем с Томом еще детей. Мамочка, побудь еще с нами.

На меня смотрели глаза Роя сквозь взгляд Марии. Они были похожи.

– Да конечно, еще останусь, – ответила я.

А в мыслях ответила Рою, что скоро приду к нему.

Наверное, сентиментальность захватывает пожилых людей?! По крайней мере, судя по мне. Помню, когда я бывала в городе и гостила с семьей у Пола-старшего, наблюдала часто картину, как одинокие старики бродят по улице, передвигаясь медленно, со стеклянными глазами… Такое ощущение, что душа или ее большая часть уже их покинула. Чего не могла я сказать о себе и о тех стариках, что видела по телевизору в видео-зарисовках о южных странах. Обычно мы всей семьей смотрели канал путешествий. В бедных странах наподобие Индии глаза пожилых людей всегда выглядели более радужными. Я отмечала это, и мой сын Генри тоже.

– Мам, а почему эти люди так бедно живут?

– У них экономика такая, – отвечала я.

– А разве мы не можем им помочь?!

– Сынок есть люди, которые им помогают.

– Ну, а мы? Может отправить им денег через благотворительный фонд?

– Давай попробуем.

И я взяла в руки первую попавшуюся мне газету, что лежали у Пола на его кухонном столе. Старая привычка солдата обедать и читать одновременно сказывалась на порядке в доме.

– Вот смотри, – сказала я, – благотворительный фонд «Мир во всем мире». Давай позвоним.

– Отлично, мама. Только можно ты еще у них спросишь, почему наши американские старики не всегда такие счастливые? Ведь у них есть пособия…

Я не знала тогда, что ответить сыну. Теперь я понимаю, что наши старики потеряли любовь и веру в сердечность. Только она делает человека улыбчивым и открытым к любым переменам, тем более к старости. Этим соображением я поделилась в своем блоге. И наутро мне в ответ пришло письмо от Мэри.

«Дорогая Клэр, моя старая подруга, – начинала свое письмо Мэри, – Думаю, тебе пора заканчивать твою писанину и прекратить портить бумагу. Я возглавляю местную организацию пожилых людей под названием „Ясные глаза“. Мы прочитали твой пост, и нам показалось, ты совсем не знаешь, что такое старость».

Я понимала Мэри. Она жила одна, так и не была счастлива в браке. Деньги у нее были, но детей – нет. Она была профессионалом в своем издательском деле и не давала покоя профсоюзу и после ухода на пенсию. Ее все время приглашали на общественные собрания и спрашивали ее мнение. Она жила социумом, а я семьей. Но при том всегда горячо любила ее и благодарна ей за то, что она когда-то подтолкнула меня к написанию и публикации своих психологических записок.

В ответном письме, а потом и в телефонном звонке я попросила прощения у ранимой старости, ее общественной организации. Надеюсь, мы в душе полюбовно расстались с ней в тот день.