Текст книги "Следствие защиты"

– Прекрасно, – сказала Джонни Фей, сверкнув глазами.

– Да, я доволен. Давайте повторим это где-нибудь на следующей неделе. В среду я начинаю другой свой процесс: буду участвовать в подборе присяжных заседателей. Я позвоню вам.

* * *

Чуть приоткрыв штору, Уоррен наблюдал за тем, как “мерседес” перескочил через обочину, выехал на Монтроз и исчез в длинных вечерних тенях по пути к университету Святого Томаса.

Уоррен опустился во вращающееся кресло, откинул его спинку назад и, задрав ноги на стол, сцепил пальцы рук за головой.

Совпадение. Это, скорее всего, просто совпадение, подумал он. Потом достал из стола дело “Куинтана” и бумажный конверт с пачкой фотографий, который дали ему два сержанта из отдела расследования убийств. Уоррен внимательно рассмотрел снимок синего автофургона, принадлежавшего Дан Хо Трунгу, пригляделся к кремового цвета царапине, отлично видимой справа, на внешней стороне заднего бампера. Этой царапины, как клялась миссис Трунг, не было там, когда утром в день своей смерти ее муж выезжал из дома.

Хорошо. Но ведь это могло случиться в любое время того самого дня. Трунг мог столкнуться с любым количеством автомобилей кремового цвета.

И вместе с тем был только один кремового цвета автомобиль с пятном синей краски, въевшимся в облицовку его левого переднего крыла. Синее пятно было ярким, отчетливым, словно нарисованным от руки. И характер владелицы кремового “мерседеса” тоже был очевиден. “Косоглазые не бывают хорошими… Да будь моя воля…”

Уоррен вспомнил ту недоказанную историю, о которой мимоходом упомянул Альтшулер: “Мы считаем, что она между делом отправила на тот свет одного корейского мальчишку, который работал в ее клубе и огрызнулся на нее, когда она отказалась дать ему повышение. Думаете, я блефую? Я это точно знаю”.

Такого не может быть, подумал Уоррен. В этом не было никакого смысла. Никакой видимой связи. Если Джонни Фей Баудро и была в прошлом убийцей, то убивала она по вполне очевидным мотивам. Шерон Отт – для того, чтобы сделать Клайда свободным. Динка – потому что тот слишком много знал и был опасен. Ронзини (если он действительно мертв) – по той же самой причине. Клайда Отта – в целях самообороны, если она говорит правду. Если же она лжет, следовательно, у нее и не существовало никакого иного мотива, кроме неконтролируемой ярости.

Но если в случаях с Клайдом и тем парнем, который работал на ее клубной кухне, произошло именно это, тогда почему то же самое не могло произойти и в случае с Дан Хо Трунгом?

Потому что между этим убийством и ею не существовало никакой связи. Никакой, кроме синего пятна на ее автомобиле.

* * *

Почти весь понедельник Уоррен провел у себя в офисе, готовя вступительное заявление по делу “Куинтана”, намечая в своем адвокатском блокноте порядок свидетельских выступлений и ломая голову над общей стратегией защиты. Критерии такого рода стратегий заключались не в юридической уместности, а в степени их убедительности. Этого-то как раз было маловато. После того, как обвинение представит суду суть дела, на свидетельское место выйдет Гектор и расскажет суду присяжных свою версию: “Я не делал этого”. Спорно с точки зрения уместности, к тому же и вряд ли убедительно.

После полудня Уоррен навестил Гектора, чтобы убедиться, что тот одет подобающим образом, и заодно напомнить ему, как нужно вести себя в зале суда. Гектор был мрачен и учтив. Несколько раз Уоррен пытался начать вежливую беседу насчет тюремной жизни, но мало преуспел в этом и ушел оттуда в подавленном состоянии. Этот человек не мог совершить такое, был убежден теперь он. Куинтана невиновен. А я не знаю, как доказать это, думал Уоррен.

Он вернулся в офис и снова уселся в кресло, задрав ноги на стол. Сосредоточенно глядя на голый участок белой стены, Уоррен заставлял свой мозг работать с таким напряжением, какое тот только был способен выдержать. Уоррен пытался установить простейшие связи между событиями. Он перебирал все возможные альтернативы, затем начинал по-новой, прорабатывая их в уме с максимальной осмотрительностью, беспристрастно и неторопливо. Сначала про себя, потом вслух, и голос Уоррена едва заглушал его собственный дрожащий шепот, прорывавшийся неизвестно откуда. Уоррен встал, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Оттуда в тускнеющем свете дня на него спокойно смотрели его глаза. Это не были глаза безумца.

Он снова сел за стол, опустив локти на его успокаивающую деревянную поверхность. Наступили сумерки. Уоррен просматривал сделанные полицией фотографии. Секундная стрелка его часов делала круг за кругом, унося время человеческой жизни. Если он не допустил какой-то грубой ошибки при обследовании бамперов, если не погрешил против логики при отборе альтернатив, если взял на себя смелость предположить, что автомобиль Джонни Фей действительно столкнулся с фургоном Дан Хо Трунга и между этим событием и смертью вьетнамца существовала какая-то связь, – все равно оставались вопросы “почему?” и “как?”.

Да и не было никакой связи во всем этом, за исключением, может быть, той ярости, образчик которой Джонни Фей продемонстрировала в офисе, ее тяжелого характера и обвинения, высказанного Альтшулером. И за исключением ее братьев. Но все это было слишком натянуто.

Могу я напрямую спросить ее? Провести умное расследование? Выяснить, где она была в тот день, в тот вечер? – спрашивал он себя. У меня нет оснований для таких вопросов. Но ведь если она невиновна, то она и не поймет, чего я добиваюсь, скажет, где она была, – следовательно, я ничем не рискую. Если же убийцей является она, то Джонни Фей будет отвечать уклончиво, возможно, придет в ярость. И тогда я все увижу и узнаю правду. Но в этом случае и она поймет, что мне все известно. А это значит, что я рискую всем. Я уже не буду ее адвокатом и не получу даже грошового доказательства.

Уоррен взглянул на часы: было около восьми. Он собрал бумаги, закрыл офис и поехал в “Рейвендейл” переодеться для вечеринки с Мари Хан.

14

Бородатый мужчина по меньшей мере шести с половиной футов ростом похлопал Уоррена по плечу и прокричал, заглушая шум голосов:

– Итак, маленький приятель, почему вы явились на этот патриотический праздник несоответствующим образом одетым?

– Просто не знал, что это костюмированный вечер, – признался Уоррен.

– Что?

Уоррен что есть мочи крикнул:

– Я говорю: саронг мой подсел в сушилке!

Бородатый великан загоготал и направился к плавательному бассейну, который находился на лужайке за домом. Уоррен проследовал по тому же маршруту, прихватив в баре бокал “пина-колада”.

Это был уже четвертый его бокал с того момента, как они с Мари Хан прибыли на празднование Четвертое июля, вечер, проводившийся “Хьюстонскими высокими техасцами” в доме одной супружеской пары, чей совместный рост, по подсчетам Уоррена, должен был составить двенадцать футов и пять дюймов. Пятьдесят громадных гостей, казалось, никак не вписывались в пропорции дома. Большая их часть переместилась на лужайку, сводом которой служило необъятное июльское небо, усыпанное звездами. Вот где гости могли спокойно распрямить свои конечности и в ритме диско от души повилять бедрами, не рискуя при этом просверлить дыру в потолочном перекрытии.

Многие из высоких людей явились к бассейну с бокалами в руках. Уже не было необходимости переодеваться, поскольку объявленная тема фиесты, написанная компьютерным шрифтом на плакате, который протянулся через весь двор (хозяин работал программистом в фирме “Компак”, но вполне мог быть и не знаком с принятыми правилами орфографии), – была следующей: “Низависимость южных марей”.

– Черт побери! – воскликнула Мари, когда они с Уорреном подошли поближе и увидели, что все, кто собрались у бассейна, опоясаны ремнями, одеты в индейские юбочки, украшены перьями и гирляндами из ракушек. – Как я могла забыть обо всем этом?

– Возражаю, – сказал Уоррен. – Зато я знаю об этом черт знает сколько.

– Мы поболтаемся, – предложила Мари, – а затем можем раздеться донага, прыгнуть в бассейн, и никому до этого не будет дела, а нам с тобой и того меньше.

Уоррен напомнил, что одному из них еще предстоит вести автомобиль до дома, а это больше тридцати миль по автостраде и в праздничную ночь.

Мари рассмеялась:

– Расслабься, адвокат. Даю тебе слово, что ты вернешься целым и невредимым.

Было ли это занудством с его стороны? Подспудным желанием добраться до постели живым? Вряд ли. Просто Мари была чудачкой, тихой авантюрьеркой. Обдумывая это, Уоррен на какое-то мгновение оставил свой мозг открытым, незащищенным, и в ту же минуту им овладела неожиданная идея. Уоррен заколебался, но, будучи чуть более опьяневшим, чем это ему представлялось, он моментально проделал путь от колебаний к твердой решимости. Это было нечто такое, что ему просто необходимо было сделать. Не то, что он мог бы сделать нынешним вечером, а то, что он обязан был сделать: ощущение настоятельной необходимости этого жгло Уоррена, словно йод открытую рану. Завтра могло оказаться уже поздно. Как же Уоррен упустит такую прекрасную возможность? Как не ухватится за столь срочное дело?

Гул в его голове был на редкость необременительным, хотя Уоррен знал, что стоит ему проглотить еще порцию этого охлажденного рома, и он потеряет над собою контроль. Уоррен расшевелил затвердевшие было уголки своего мозга. “Сначала позвони, – сказал он себе, – потом отправляйся!” Он поставил свой бокал на столик, стоявший во дворе, и вернулся в дом. Часы показывали 11.25.

В ванной комнате нашелся настенный розовый телефон. Усевшись на закрытое сиденье унитаза, Уоррен набрал номер клуба “Экстаз”, того самого, хозяйкой которого не желала признавать себя Джонни Фей Баудро. Раздалось пять гудков, прежде чем Уоррен услышал какой-то резкий звук, а затем произнесенное кем-то название клуба.

– Оператор междугородней. Персональный разговор из Корпус-Кристи для Джонни Фей Баудро, мэм.

Пятисекундное ожидание оказалось короче, чем он предполагал. Она, по-видимому, находилась где-то совсем рядом.

– Алло? Мама, это ты? Что случилось?

Уоррен прервал связь, несколько раз потыкав кнопку “#”, а затем нажав рычаг настенного аппарата в надежде, что ему удалось сымитировать разъединение на телефонной станции.

* * *

Виляющие стройные ноги Мари с их изящными икрами покачивались в прозрачной воде бассейна. Мари разговаривала с двумя женщинами в индейских юбочках. Уоррен поймал ее взгляд, и она, извинившись перед собеседницами, подплыла к нему. Уоррен никогда по-настоящему не замечал, какой красивой она была. В ней больше бросалось в глаза другое: этот ведьминский смех и поток солдатских острот.

– Мне здесь очень нравится, – сказал Уоррен, – но я должен еще кое-куда съездить. Кое о чем позаботиться. Мне следовало сказать тебе об этом раньше. И, возможно, мне понадобится некоторая помощь.

– Мальчик, какой ты таинственный! – воскликнула Мари так, словно она давно уже об этом подозревала, а он вот только признался.

– Мне нужен человек, который мог бы постоять на шухере. И быть моим свидетелем. Но никаких вопросов.

– Только один, мой извращенный друг, если ты не возражаешь. Ты решил ограбить банк?

– Нет, сфотографировать автомобиль.

Мари не стала чинить допрос: она, казалось, предпочитала поэзию неизвестного грубой прозе реальности. Это как нельзя лучше подходило Уоррену. Мари была секретарем в суде Дуайта Бингема, что тоже было важно.

На темной улице, за полквартала от дома, где проходила вечеринка, Уоррен открыл дверцу своего “БМВ”.

– А камера у тебя с собой? – спросила Мари.

– Нет, мне придется… о проклятье! – простонал он. – Этот чертов фотоаппарат остался у Чарм.

Мари быстро дотронулась до его руки кончиками своих холодных пальцев.

– Не переживай! Камера есть у меня. И вспышка. И пленка. Просто заскочим ко мне, я все это прихвачу, а потом поедем туда, куда тебе нужно, и сделаем все, что надо.

* * *

Через полчаса Мари стояла переобутой в сандалии на ремешках и свободное хлопчатобумажное платье с поясом из многоцветного таиландского шелка. Она щелкнула задней крышечкой своего “Пентакса” и заправила свежий ролик “Кодак-200”. Было двадцать минут первого ночи. Уоррен направил машину в сторону Ричмонда.

Мари закрыла глаза и молчала почти до того момента, когда прибыли на место. Уоррен думал, что она спит.

– Хочешь шутку?

Прежде чем он успел ответить, Мари сказала:

– Как ты думаешь, почему у военных на одну мозговую клетку больше, чем у лошадей?

Загадки – это ее конек, догадался Уоррен и ответил, что не знает почему.

– Это для того, чтобы они не прудонили на улицах во время парадов.

Уоррен вежливо засмеялся, затем заметил впереди огни клуба “Экстаз”. Перед зданием клуба свет высоких уличных фонарей прорезал длинные ночные тени на автостоянке. Уоррен поставил “БМВ” в темный угол с наружной стороны стоянки, неподалеку от закусочной. В ярком свете подъездной площадки перед клубом, под красной неоновой надписью, появились несколько силуэтов: черных, словно вырезанных из жести, фигур. Взрыв громкого смеха последовал за раскатами музыки, вырвавшейся из двери в молчание ночи. Затем пневматическая дверь снова захлопнулась. Смех и музыка словно растворились в тишине.

– Этот автомобиль, который ты хочешь сфотографировать…

– Я вижу его.

Уоррен боялся, что “мерседес” окажется припаркованным слишком близко ко входу в клуб. Но машина стояла во втором ряду, где-то седьмой по счету от входной двери. Должно быть, Джонни Фей приехала поздно.

– Ты еще не хочешь объяснить мне, что все это значит? – спросила Мари.

– Откровенно говоря, нет.

Она рассмеялась.

– Что я могу на это сказать? О'кей! Я чем-то могу помочь?

– Покажи мне, как работает эта вспышка, затем сиди тихо и держи включенным мотор.

– Черт побери! Да это как в каком-нибудь старом фильме.

Уоррен машинально улыбнулся, однако сердце его сжалось и неожиданно изменило свой ритм. Он вспомнил те старые фильмы, о которых упомянула Мари, где в подобных сценах с героем обязательно случалось что-нибудь нехорошее.

Уоррен знал, где жила Джонни Фей, хотя никогда не был в ее аппартаментах. Он мог сделать свой снимок и на следующее утро, когда она наверняка еще спала бы. Ну, не наверняка – скорее всего. К тому же, во всех высотных домах имеются закрывающиеся подземные гаражи, так что ему, чтобы проникнуть туда, либо понадобилась бы электронная отмычка, либо пришлось бы каким-то образом найти доступ в гараж через здание. А там, должно быть, имелся служитель. Слишком рискованно. Хотя теперь, среди ночи, как осознал Уоррен, было еще рискованней. Ему ведь нужно было нечто большее, чем просто фотография; может быть, даже проба для химического анализа. Да будь ты поумнее: найми частного специалиста, который и сделает эту работу, посоветовал он себе и заколебался, пронзенный тонкой иглой разума.

– Вы мне нравитесь, мистер Блакборн, – сказала Мари.

– Чем же?

– Я сама пытаюсь это понять. Думаю, что это по большей части химия. Смотри …

Взяв из его рук камеру, Мари установила вспышку на корпусе аппарата.

– Ставишь ее на некотором расстоянии, вот здесь. Когда нажмешь на эту кнопку и появится красный огонек, это будет означать, что все системы включены.

Она проверила, как работает вспышка, и мгновенно блеснул яркий свет.

– Теперь можешь щелкать, только всякий раз следи за тем, чтобы красный огонек зажегся снова.

– Я все понял, – сказал Уоррен, однако решимости у него поубавилось.

Если я подожду еще день, пока найму кого-то другого, то за это время автомобиль обязательно перекрасят. Потому что так обычно и случается. Ты знаешь, что должен что-то сделать, но под благовидным предлогом откладываешь, а затем без всякого предупреждения эта возможность ускользает, появляются какие-то новые помехи – ну а потом – становится слишком поздно.

Так что начинай, Уоррен. Сделай это сейчас, приказал он себе.

– Мари, возможно, мне понадобится, чтобы ты засвидетельствовала то, что я сейчас буду делать. Внимательно следи за мной.

– Мой сын кричит это, когда прыгает с вышки в соседнем пруду.

По теплому ночному воздуху улицы Уоррен двинулся в направлении клуба “Экстаз”. Все тихо, решил он. Делай это быстро.

Мари действительно видела все. Видела, как Уоррен присел на корточки, добравшись до светлого “мерседеса” со стороны водительского сиденья, и поднял “Пентакс”. Видела тощего и низенького чернокожего мужчину, который повернул голову в сторону Уоррена. Видела, как этот мужчина пристально всматривался, затем исчез за дверью. Мари услышала басовый ритм рок-н-ролла, потом опять наступила тишина.

Уоррен стоял спиной к клубу. Он включил вспышку, и тут же появился красный огонек. Автомобили загораживали тусклый свет, лившийся из зарешеченного фонаря на автостоянке. Вглядываясь сквозь видоискатель, Уоррен обнаруживал, что, оказывается, сфокусировать объектив на маленькой синей царапине, украшавшей крыло “мерседеса”, будет гораздо сложнее, чем он предполагал. Уоррен даже вспотел.

Он сделал один снимок, с удовлетворением отметив, как быстро и ярко мелькнул поток белого света, затем отступил на шаг вправо и щелкнул еще раз.

Но как я докажу, что это тот самый автомобиль? Ее автомобиль, подумал он.

Отходим назад, берем в рамку всю машину. Теперь еще раз: передний номерной знак и крыло. Это будет неопровержимый набор фотокадров.

Мари услышала сумасшедший раскат музыки, когда открылась входная дверь и из клуба выскочили тот самый тощий чернокожий человечек и какой-то его бледнолиций компаньон, в спешке толкавшие друг друга плечами. Мари наклонилась и открыла водительскую дверцу. Дважды она громко выкрикнула имя Уоррена.

На расстояние в пятнадцать футов Уоррен настроил камеру вручную. Теперь в рамку попадал весь автомобиль, включая крыло и передние номера. Он снова прижался глазом к видоискателю. Неожиданно изображение потемнело и смазалось. Что-то с силой дернуло за камеру.

Что же это?

Фрэнк Сойер, в той же черной майке, тех же хлопчатобумажных брюках, в которых он был в “Астродоуме”, стоял, ухватившись одной рукой за объектив аппарата. Он был сухопар и дик, как койот. Дракон, вытатуированный на его плече, изогнулся.

– Что тебе здесь понадобилось, адвокат?

Маленький чернокожий человек тихонько улизнул. Беда заключалась в том, что Сойер был очень осторожен. Он отступил в кружок света, образованный фонарем. Взгляд его холодных голубых глаз был суровым, обвиняющим, он отвергал малейшее сомнение в виновности Уоррена.

– Я попросту выполняю свою работу, солдат, – сказал Уоррен и почувствовал, что ответ его прозвучал жалко.

Уоррен не заготовил извинений. Это была такая работа, где уж если проигрываешь, то проигрываешь с треском.

Буркнув что-то, Сойер попытался вырвать камеру, но этому помешал ремешок, перекинутый за шею Уоррена. Сам Уоррен почувствовал, что неуклюже летит вперед и вдруг останавливается, упершись ладонью в грудь Сойера.

Слегка пригнувшись, Сойер своей мощной боксерской рукой ударил Уоррена прямо в лицо, в пространство между щекою и ухом. Костяшки стиснутых пальцев глубоко вошли в нерв. От падения Уоррена удержали все тот же ремешок камеры да рука Сойера, вцепившаяся в объектив. Но мир в глазах Уоррена мгновенно померк, ему вдруг показалось, что он опускается в какие-то бездонные глубины, лежавшие на целую милю ниже, чем последний проблеск солнца, и медленно утопает в жуткой тине оцепенения.

Фрэнк Сойер клонил Уоррена вниз, пока тот не рухнул ничком, а затем сорвал с его шеи камеру и с силой стукнул о землю. Он повторил это несколько раз, пока камера не превратилась в бесформенную груду.

Но ничего этого Уоррен не знал: он слышал лишь отдаленный треск и призрачные голоса. Следующее пробуждение произошло, когда кто-то тащил его за локти. Его куда-то подняли. Откуда-то рядом исходил фруктовый аромат духов. Уоррен вполз на мягкое кресло. Оно оказалось сиденьем его “БМВ”. Откуда-то из туманной дали, за сотни ярдов от Уоррена, донесся голос Мари:

– … все нормально, все нормально. Ради Бога, не бери в голову.

Сознание и зрение Уоррена постепенно начинали проясняться. Щеки его остудило холодным воздухом. Мари Хан сидела за рулем. Они почему-то ехали по проспекту, а не по автостраде. В голове Уоррена пульсировало так, словно какой-то барабанщик только что отстучал на ней военную дробь. Уоррен сделал над собой страшное усилие и перестал стонать.

– Куда мы едем? – спросил он.

– В госпиталь.

– Мне не нужен госпиталь. Паковый лед прекрасно поможет.

– Я кричала, – сказала Мари. – Но ты не слышал меня.

Она сообщила, что камера пропала. Мари не знала, что сделал с ее фотоаппаратом Сойер. Он попросту ушел, вернулся в клуб.

– Он забрал камеру? Это погано. Я куплю тебе такую же.

* * *

Уоррен слегка приподнял голову над сиденьем, увидел пролетавшие мимо огни уличных фонарей и в то же мгновение почувствовал жуткую боль. Он хотел сказать Мари что-то такое, что казалось ему чрезвычайно важным. Удивительно, как прошлое иногда вмешивается в настоящее, хотя, как правило, слишком поздно, чтобы извлечь из этого какую-то пользу.

– Когда я был маленьким мальчиком, – сказал он, с трудом подбирая слова, – отец взял меня на ферму в Форт-Венд, где был мул. Я подбежал к животному, думая, что это лошадь, с намереньем покататься. Мой отец оттащил меня и предупредил: “Будь осторожнее, сынок, это опасно”. Но хозяин, старый фермер, сказал мне:

– Парень, мой мул никогда не причинит тебе вреда. Потому что ты никогда не сумеешь подойти для этого достаточно близко.

* * *

Уоррен лежал на кушетке в гостиной Мари, правую сторону его лица закрывал компресс со льдом. Возможно, правая скула была сломана, но еще по своему визиту в госпиталь Германна Уоррен помнил, что загипсовать ее все равно невозможно. Боль не давала ему заснуть, но благодаря бессоннице он не забывал каждый час ковылять на кухню, чтобы поменять лед. Он проглотил две таблетки эмпирина с кодеином и выпил несколько рюмок “Столичной”.

В 4 часа Уоррен прихватил холодную бутылку с водкой в качестве компаньона по постели, и прикладывал ее ко лбу всякий раз, когда не держал ее наклоненной у рта.

Короткие сны были малоприятны. Он, например, был водителем воровской машины во время налета на банк. Все это происходило в черно-белом изображении. На улицу с добычей выскочили его приятели. Уоррен повернул ключ зажигания, но мотор почему-то не завелся. В другом сне – этот был цветным – Уоррена пребольно лягнул мул. В следующем, где была сцена в аэропорту, Чарм, глядя на него, глупо ухмылялась. Затем она повернулась и сквозь сумеречный свет дня направилась к частному самолету, который увозил ее не только из Хьюстона, но и навсегда из жизни Уоррена.

* * *

Когда Уоррен открыл свой заплывший глаз, он увидел маленького мальчика, стоявшего рядом с его постелью. В гостиной царил полумрак, все шторы были опущены, но было ясно, что уже утро.

Мальчишка оказался конопатым, с курчавыми темно-русыми волосами и любопытством в глазах.

До Уоррена донесся голос Мари Хан:

– Ренди, не беспокой его. Пусть он поспит…

Мальчишеское лицо исчезло. Глаз Уоррена закрылся.

Во второй раз он проснулся в десять часов утра. В висевшее в ванной зеркало Уоррен разглядел, что вся правая сторона его лица опухла. При каждом шаге и при каждом движении головы он чувствовал невыносимую боль. Под его глазами расцвели тени, а белки глаз стали розовыми. Синяк на щеке Уоррена был ярко-зеленым с бордовым ободком по краям, – по расцветке он сильно смахивал на больших и злых техасских мух.

Уоррен медленно вышел из ванной.

Склоненная шея Мари грациозно выглядывала из темно-синего махрового халата. Она стояла босиком на кухонном полу.

– Как ты себя чувствуешь?

– Получше.

– Это заметно по виду. Ты голоден?

– Да, пожалуй.

Сообразуясь с тем, что говорило ему его тело, Уоррен решил отказаться от претензий на самоконтроль и присел в естественной, но беспомощной позе за стол.

Мари взбивала яйца и жарила бекон. От запаха пищи Уоррен почувствовал дурноту. Он спросил:

– А где твой сын?

– Пошел в гости к приятелю. Так ты расскажешь мне, что все это значило? Думается, мне все же следует это знать.

– Я не могу этого сделать.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу, поверь мне. И извини.

Мари прошлась по кухне, обдумывая ответ Уоррена и оставив шипеть и пузыриться бекон.

– О'кей! – сказала она. – Пока о'кей. Каковы твои планы?

Уоррен чувствовал себя запутавшимся, неуклюжим. У него не было плана. У него была куча дурных предчувствий и сожалений, но плана не было. Однако на одном он все же попробовал сосредоточиться.

Празднование Четвертого июля состоялось вчера, в понедельник. Сегодня все офисы и суды округа Харрис были закрыты. Отбор присяжных для процесса по делу “Куинтана” должен был начаться завтра. Упрямо, несмотря на головную боль, Уоррен припоминал, что на сегодняшний день у него были намечены две задачи. Поехать в Германн-парк и, скрутив руки старине Педро, обеспечить явку этого мексиканца в суд на следующей неделе для дачи свидетельских показаний в защиту Гектора. А еще Уоррен рассчитывал получить проявленные, отпечатанные и увеличенные снимки “мерседеса”.

Последний вопрос был снят с повестки. К настоящему моменту Фрэнк Сойер уже наверняка получил приказ прихватить пачку наждачной бумаги да ведро краски и сделать все, что нужно.

Извини, Гектор, я пытался.

Да, мало хорошего. Джонни Фей откажется от его адвокатских услуг. Завтра она предстанет перед судьей Бингемом и скажет, что утратила доверие к Уоррену, поняв его несостоятельность. Бингем даст разрешение на отсрочку, чтобы она подыскала себе нового защитника. Слух об этом разойдется. Великое возвращение Уоррена превратится в не менее великое крушение.

– Мой план, – сказал он Мари Хан, – выкопать нору поглубже и похолоднее да забраться в нее с головой.

– Ты можешь сделать кое-что и получше, – возразила Мари.

Похоже, он действительно мог. И был обязан. И он сделает это. Уоррен был благодарен Мари. Почему она так добра к нему? За последнее время он отвык от такого отношения.

– Как только я доем яичницу. Она восхитительна. Она просто великолепна. Это лучшая яичница из всех, какие я когда-либо ел.

Мари рассмеялась и дружелюбно посмотрела на него своими синими глазами.

* * *

В полдень, в разгар летнего зноя, Уоррен подъехал к конюшням Германн-парка. Сарай был пуст. Горшок с остатками жареных свиных шкварок исчез. Какой-то чернокожий мужчина был поглощен работой в стойлах.

– Здесь были двое парней, – сказал Уоррен. – Двое мексиканцев.

– Они ушли.

– Давно?

– За день до моего прихода.

– А когда это было?

– В четверг … в пятницу.

– Я в это не верю. Куда они ушли? Кто-нибудь знает?

Мужчина пожал плечами.

Ушли. Исчезли, как однажды отсюда исчез Гектор, как исчезнет царапина на крыле “мерседеса”. Как исчезнет и без того ничтожный материал для защиты Куинтаны, если Уоррен не отыщет Педро. Он отчаянно топнул ногой по утрамбованной беговой дорожке. Нужно было приехать сюда на прошлой неделе – приезжать по два раза в неделю, чтобы держать Педро в поле зрения. Следовало поселить этого мексиканца в гостиницу. Дать ему побольше денег. И поехать в гараж Джонни Фей, а не к клубу, или нанять для этой работы профессионала.

От внезапно нахлынувшей злобы кровь застучала в висках. Уоррен почувствовал, что голова его закружилась и, пошатываясь, добрел до тенистого места, на несколько минут прижавшись к стволу дерева, к его шершавой поверхности, покрытой рябью солнечных пятен.

Уоррен поехал назад, в свой офис на Монтроз, чтобы найти утешение в холодном пиве, темной комнате и покаянной тишине.

На телефонном автоответчике мерцал красный огонек. Первый спокойный мужской голос принадлежал Артуру Франклину, адвокату, занимавшемуся разводом Чарм, который попросил Уоррена перезвонить ему в любое удобное время.

О'кей, Артур Франклин. Это мы сделаем.

Вторым был голос Джонни Фей Баудро. “Позвоните мне завтра, – приказывала она. – Я хочу с вами встретиться. Нам есть о чем поговорить, дорогой мой адвокат.”

* * *

Ее апартаменты располагались на восемнадцатом этаже недавно выстроенного кирпичного здания, выходившего фасадом на Техасский медицинский центр, с видом на центральные районы Хьюстона. В зеркальных стеклах и стальных переплетах окон отражалось солнце. Уоррен ожидал увидеть современный интерьер, однако гостиная Джонни Фей скорее напоминала жилище старой леди – вся она была переполнена достопамятными вещицами и аляповатой мебелью. С каждой стены угрюмо глядели фотографии в золоченых рамках: ее мать, отец, братья, сама Джонни Фей, молодая и невинная. Все полки были уставлены безделушками, чашками, кувшинами, вазами и фарфоровыми статуэтками. В гостиной стояли старинные дедовские часы и висела одна написанная маслом картина, изображавшая закат на Западе. И сервант, и бюро красного дерева были на гнутых ножках. Ковер – выцветший Шираз, портьеры – из розовато-лилового дамаска, телевизор – огромный “RCA-консул”. В застекленном книжном шкафу громоздились горы всевозможной макулатуры.

– Как видите, – сказала Джонни Фей, – я коллекционер.

На ней были золотые чувяки с кисточками и блестящий, расшитый золотом брючный костюм, мягко подчеркивавший ее роскошные формы и тонкую талию. Усевшись в дорогое кресло времен королевы Анны, Джонни Фей поставила ноги на расшитую подушечку. Рядом с креслом, на кофейном столике, стоял кувшин с ледяным чаем и розетка с тонко нарезанными дольками лимона.

– В ту же минуту, как только я получила этот звонок, якобы, из Корпус-Кристи, я догадалась: здесь что-то не то. Вам следовало бы с большим уважением отнестись к моему шестому чувству, адвокат. И если это звонила не моя мама, что я довольно быстро выяснила, то кто же? Кто-то хотел убедиться, что я в клубе, и чертовски заторопился. Но почему? Вот о чем я спросила себя …

Джонни Фей подняла свой бокал с ледяным чаем, что следовало рассматривать как тост в честь ее проницательности.

– Поэтому я отослала одного парня охранять вход в мой дом, а Фрэнки приказала глаз не спускать с клуба на случай, если здесь произойдет что-то странное. Так оно и вышло. Вы сейчас выглядите, как раздавленное собачье дерьмо. Но вы получили по заслугам, и жаловаться вам не на что.

– Есть у вас что-нибудь болеутоляющее? – спросил Уоррен.

– У меня есть бауэр, тиленол, экседрин и мидол. К тому же имеется прекрасная сонорская травка и превосходный кокаин.

Она была не только коллекционером, но и запасливым покупателем.

Джонни Фей вышла из комнаты и вернулась с подносом, уставленным всевозможными медикаментами. Уоррен проглотил две таблетки аспирина и запил их холодным чаем. После этого Джонни Фей открыла красивую маленькую коробочку из кашмирского папье-маше; там лежали полдюжины аккуратно скрученных сигарет с марихуаной и небольшой целлофановый пакетик с белым порошком. Джонни Фей выбрала одну сигарету и прикурила ее от золотой зажигалки “Ронсон”. Когда Уоррену тоже было предложено угоститься, он подумал: а какая, к черту, разница? В любом случае все это похоже на сумасшествие!