Текст книги "Следствие защиты"

И вот такой день разом настал. Не говори того, чего ты не думаешь. Если не знаешь, что имеешь в виду, то лучше закрой рот. Кажется, это вполне подходящий рецепт выживания, когда от тебя ушла жена и ты плывешь против течения, чтобы спасти жизнь клиента, в невиновности которого ты абсолютно убежден.

Уоррен попросил счет за ленч.

– Это я пригласила тебя, – напомнила ему Мари.

– Ты опоздала.

– Я хочу получить свой “Пентакс”.

– Дай мне время до пятницы.

– Это будет свидание – я приглашаю тебя на ужин. И оставь свои деньги дома.

К четвергу присяжные по делу “Куинтана” были отобраны и приведены к присяге. Судебными заседателями были семь мужчин и пять женщин: семеро были белыми, пятеро чернокожими, и половине из них оказалось меньше тридцати лет. Уоррен сдержанно ликовал, но он знал: с того момента, как присяжные присягнули, они стали совершенно новыми существами со своей собственной жизнью.

Судья Паркер проинструктировала присяжных, чтобы они не обсуждали судебное дело не только между собой, но даже с членами своих семей и были в суде в понедельник, в 8.30 утра.

На следующий день Уоррен остановил машину у магазина, торгующего со скидкой фототоварами, и купил “Пентакс”, а затем втащил свой потяжелевший портфель на тридцатый этаж здания Техасского коммерческого центра, в юридическую фирму Артура Франклина. Адвокат Чарм оказался шестидесятилетним мужчиной с гладким лицом и ясными глазами, одетым в серый костюм, синюю в белую полоску рубашку и ярко-красный галстук, – техасец, перебравшийся в Хьюстон. В офисе пахло полировкой для мебели, гаванским табаком и свободными от налогов долговыми расписками.

Может быть, подумал Уоррен, мне следовало заниматься гражданским законодательством. Я, конечно, скучал бы, но зато у меня не было бы стольких бессонных ночей. Мне не пришлось бы иметь дело с убийцами, негодяями и несправедливо обвиненными людьми.

– Вы сами юрист, мистер Блакборн. Вы знаете, что такие вещи никогда не доставляют удовольствия, но они не обязательно должны быть, так сказать, взаимно язвительными.

Артур Франклин продолжил свое выступление сокращенной адвокатской речью, произносящейся при разводах. В конечном итоге Уоррен согласился со всеми пунктами, предложенными Чарм. Спорить им было не о чем. Однако он снова почувствовал себя в отвратительном настроении. Часть его жизни заканчивалась. Уже закончилась. Спускаясь в лифте, Уоррен озадаченно покачал головой. Женщина, ехавшая вместе с ним в кабине, подняла глаза, затем опасливо отступила назад. Уоррен сообразил, что стоит, сжимая кулаки, и прикусил губу.

Удивляться нечему.

Он заехал домой, чтобы переодеться и покормить Уби, а в восемь часов встретился с Мари Хан во французском ресторанчике на Ривер-Оукс.

Уоррен заглянул в меню и сказал:

– Ты не возражаешь, если я закажу что-нибудь попроще? Можешь ли ты позволить себе такие траты?

– Безусловно, – ответила Мари, – Конечно, не всю дорогу, но ведь жизнь коротка.

Мари, как она объяснила, получала свою зарплату за каждый день работы в суде Дуайта Бингема, но за сверхурочные часы ей платили постранично. Она зарабатывала лучше, когда случались апелляции, требовавшие полной записи, или крупные дела с богатыми клиентами, вроде дельцов наркобизнеса, чьи адвокаты хотели иметь стенографии всех свидетельских показаний за каждый день. У Мари была еще одна стенографическая машинка, стоявшая у нее дома во второй спальне. Иногда Мари работала почти до полуночи.

– Мой ребенок однажды должен будет поступать в колледж. Он говорит, что хочет стать врачом, а ты знаешь, во что это обходится с тех пор, как Рейган испохабил школьную программу. Ренди – умный мальчик. Я подумываю о “Айви лиг”[32]32
  “Айви лиг” (досл. “Лига плюща” – англ. ) – старейшие престижные университеты Новой Англии.


[Закрыть]. Пенсильванский университет или Корнеллский.

– А не рановато ли думать об этом?

– Приходится планировать заранее.

– Моя жена училась в Пенсильванском, – сказал Уоррен.

Мари добродушно улыбнулась:

– Ей повезло.

После эспрессо ресторан предложил посетителям “Реми Мартен” в честь 200-летия взятия Бастилии. Уоррен поднял свой бокал:

– За независимость!

Мари расплатилась с помощью кредитной карточки “Visa” и сказала:

– Давай вторую половину ужина закончим в моем доме. У меня есть целая бутылка “Корвуазье”[33]33
  “Реми Мартен” (Remy Martin), “Корвуазье” (Courvoisier) – марки высокосортного, престижного французского коньяка.


[Закрыть]. Мы отпразднуем день революции так, как это делают французы.

Она жила неподалеку, в кооперативном доме, выстроенном в тюдоровском стиле и запрятанном позади Уэстгеймер, прямо внутри Луп. Следуя туда за машиной Мари на своем “БМВ”, Уоррен пришел к заключению, что отказаться было бы и невежливо и неблагородно. Только один бокал. Всю дорогу до дома Мари он думал о Гекторе Куинтане и Джонни Фей Баудро.

Сын Мари уехал на месяц погостить к бабушке и дедушке в Остин. Мари поставила кассету с какой-то испанской гитарной музыкой, сделала звук потише, сбросила туфли и уселась рядом с Уорреном на софу в гостиной. Комната была холодна и освещалась мерцающим светом двух настольных ламп. Спиртное согрело Уоррена, софа была мягкой; как и у всякого одинокого человека его реакция на подобный уют была незамедлительной. Мари взяла из его рук полувыпитый бокал и поставила на кофейный столик. Ее нижняя губа была немного тяжеловатой и слегка оттопыренной. Мари наклонилась к Уоррену и поцеловала его. Он удивился – но не очень. Он предчувствовал, что это приближается. Всего лишь один поцелуй.

Но поцелуй этот продолжался, и Уоррен, вопреки ожиданиям, наслаждался им. Мари была красивой женщиной, считал Уоррен. Он всегда восхищался ее необычно изогнутой модильяниевской шеей. Венки на этой грациозной шее пульсировали под его пальцами. Он начал целовать это, перебирая губами вверх и вниз по изящной и нежной дуге, касаясь каждого ее сектора, а Мари подрагивала, прижавшись к нему. Она была без бюстгальтера, и Уоррен чувствовал, какие круглые у нее груди, какие они мягкие и как они твердеют, прижимаясь к нему. Вопреки собственным ожиданиям, Уоррен утратил ощущение реальности. До сих пор…

– Мари…

– О, замолчи, – тихо сказала она. – Я обещаю, что больно не будет. Давай просто сделаем это.

Уоррен покинул дом Мари в шесть часов утра в субботу и поехал в “Рейвендейл”, где прихватил свой портфель с бумагами, Уби и мешок с собачьим кормом. Уже через несколько минут Уоррен мчался по полупустой автостраде. Вопреки здравому смыслу, он пришел в такое состояние, которое не поддавалось контролю разума. Постель Мари была просторной, с полудюжиной взбитых пуховых подушек в персикового цвета наволочках с оборками. Уоррен подумал, а почувствовал ли бы он что-нибудь, появись здесь вдруг Чарм? И еще ему было любопытно, думает ли об этом Мари.

– Давай заниматься любовью, пока не умрем, – сказала Мари.

Хватит раздумывать, сказал себе Уоррен. Эта женщина чрезвычайно уживчива, а тело у нее теплое. Она весела и беспечна. И сегодня, для разнообразия, я сам буду таким же.

Опустив шторы и включив кондиционер, они оставались в постели большую часть дня. Уоррен не помнил, когда он в последний раз занимался любовью с такой энергией и таким откровенным распутством. Он доверился Мари, но и был доволен собой. Какие капканы расставляет нам жизнь! И сколько удовольствий предлагает она, если мы не думаем слишком много, не отказываемся от этих удовольствий и не лжем.

Ближе к вечеру, когда Уоррен вывел Уби прогуляться, Мари сходила в видеосалон и взяла напрокат два фильма: “Jean de Florette” и “Manon of the Spring”. Ни один из этих фильмов Уоррен не смотрел. Мари глядела их по третьему разу. Тем не менее, на протяжении всех четырех часов слезы то и дело выступали у нее на глазах.

– Давай больше не будем выходить на улицу, – решила она. – Давай спрячем все наши часы и будильники.

Она позвонила в ближайшую закусочную и заказала упаковку пива и пиццу. Всю ночь Мари спала, прижавшись к Уоррену, и тело ее оставило на нем холодную мокрую полоску. Под подушками лежали крошки от вчерашней пиццы.

В воскресенье утром Мари подала в постель подносы с блюдами из яиц – бенедиктом и капуцином.

– Мой кулинарный конек, – сказала она.

– Мне известно, в чем твой конек на самом деле, Мари Хан.

– Нет, Блакборн, ты этого не знаешь.

Поздним утром, когда Уоррен, обложившись подушками, пытался в очередной раз перечитать дело Куинтаны, Мари доказала ему это.

Спустя какое-то время Уоррен спросил:

– Ты читаешь что-нибудь?

Мари призналась, что находится в середине романа Джекки Коллинз – книга эта лежала на ковре рядом с кроватью. Когда Мари, прижав роман к покрасневшему лицу, разрыдалась так, что даже Уби встревожилась и метеором примчалась с кухни, Уоррен вернул расстроенной женщине доставленное удовольствие.

Как только начало смеркаться, он выскользнул из-под одеяла и извлек из ящика бюро свои часы. Чувствуя себя приятно утомленным, опустошенным и бескостным, Уоррен одевался медленно. Мари заявила, что останется в кровати и будет спать до самого утра.

– Спасибо тебе, Мари.

– За что?

Уоррен объяснил, что, прежде всего, за воскрешение его пениса. Он удовлетворил все свои желания, испытал все возможные удовольствия, а теперь был мертв.

– Не хочешь ли ты сказать, – спросила Мари, – что пенис управляет мужчиной?

– Нет. Но так приятно иметь его, идя по жизненному пути.

– Уходи, адвокат.

Когда Уоррен направился к двери, Мари помахала ему на прощанье рукой.

Возвратившись в гостиницу, он изучил порядок выступлений свидетелей обвинения по делу “Куинтана”, затем собственный свидетельский список. Время, проведенное с Мари, тускнело в его памяти. Все это было сном. Он снова вернулся в свой реальный кошмар. И на следующее утро, в туманный день с отдаленными грозами, притаившимися где-то на горизонте, над Мексиканским заливом, при температуре воздуха 94 градуса, о чем свидетельствовал термометр, висевший на здании суда, Уоррен начал первый судебный процесс.

16

Бейлиф вывел Гектора Куинтану из судебной камеры. На одной из ее выкрашенных голубой краской стен кто-то из заключенных нацарапал: “Голубая комната Страшного суда”, а рядом другим почерком печатными буквами было приписано: “Суд Лу Паркер – правосудие на западный манер”. Судья Паркер не позволяла стирать эти надписи.

В своей строгой жуково-черной мантии, со своими скорее седыми в свете флюоресцентных ламп, чем темно-русыми волосами, судья Паркер с высокого кресла взирала на зал. Она кивнула Нэнси Гудпастер:

– Вы можете приглашать вашего первого свидетеля, мадам обвинитель.

– Суд вызывает Куонга Нгуэна.

Худощавого сложения пятидесятилетний мужчина сел в кресло свидетеля. Он был в светло-сером шелковом спортивном жакете, белой рубашке, черном в горошек галстуке от “Контессы Мары” и хорошо отглаженных темно-серых брюках. Куонг Нгуэн мог быть сайгонским банкиром или профессором восточной философии из Южно-Каролинского университета. Тем не менее, он отрекомендовался как владелец магазина “7-одиннадцать”, расположенного почти на углу Уэстгеймер и Керби на Ривер-Оукс. В ноябре прошлого года он приехал в Хьюстон по контракту. Когда он взял на себя управление “7-одиннадцать”, Гектор Куинтана, нанятый предыдущим владельцем, уже около трех месяцев проработал там в качестве складского служащего и старшего подручного.

Гудпастер спросила:

– Давал ли вам предыдущий владелец магазина какие-то рекомендации, касавшиеся мистера Куинтаны, сэр?

– Протест! – сказал Уоррен. – Это призыв к показаниям с чужих слов.

– Протест поддерживается. Попробуйте перефразировать ваш вопрос, мадам обвинитель.

– Благодарю вас, ваша честь. Мистер Нгуэн, какое мнение сформировалось у вас об обвиняемом после разговора с бывшим владельцем магазина?

– Я по-прежнему возражаю, – сказал Уоррен. – Ответ на этот вопрос основывается на показаниях с чужих слов, зависит от утверждения, сделанного за пределами настоящего судебного процесса. Предыдущий владелец магазина не присутствует здесь, чтобы подтвердить или опровергнуть сказанное.

– Не надо объяснять мне, что такое показание с чужих слов, мистер Блакборн! – сказала судья.

Она посмотрела вниз, затем перевела взгляд на Нэнси Гудпастер.

– Ну?

– Ваша честь, – сказала Нэнси Гудпастер, – этот вопрос относится к мнению мистера Нгуэна, которое было у него в то время. Обвинение вовсе не настаивает на истинности слов, приписываемых предыдущему владельцу. Мы ведем к тому, чтобы показать мотив преступления.

Уоррен упрямо повторил:

– Это не имеет отношения к делу, это создает предубеждение у господ присяжных заседателей, а потому недопустимо.

– Я разрешаю свидетелю продолжить свой ответ.

Паркер повернулась к скамьям присяжных:

– Вы не обязаны верить или не верить замечаниям, высказанным от имени прежнего владельца. Просто обратите внимание на тогдашнюю реакцию свидетеля.

Голосом образованного человека мистер Нгуэн с легким французским акцентом заявил:

– Мне было сказано, что Гектор Куинтана хороший работник, но, если можно так выразиться, не вполне достоен доверия. Возможно, это связано с тем, что несколько раз в рабочее время он находился в состоянии алкогольного опьянения.

Гудпастер спросила:

– И что же вы предприняли в результате сказанного вам, мистер Нгуэн?

– Мне пришлось его уволить.

Уоррен вскочил.

– Ваша честь, я протестую против подобной линии опроса. Что здесь имеет прямое отношение к преступлению? Это лишь ведет к созданию предвзятого мнения у членов суда. Я прошу, чтобы вся эта часть была изъята из судебных материалов, а присяжным дана рекомендация не принимать это во внимание.

– Протест отклоняется, – сказала судья Паркер. – И сядьте, мистер Блакборн. Ваши обвинения не становятся весомее от того, что вы высказываете их стоя. Я уже давным-давно предупреждала вас, чтобы вы не играли на галерку.

Так, значит, вот оно как! Уоррен предполагал самое худшее. И теперь это худшее происходило. Гудпастер продолжила:

– Скажите, вы выплатили мистеру Куинтане какое-то выходное пособие?

– Недельный заработок. Сто десять долларов, в соответствии с моими бухгалтерскими записями.

– А после этого у вас был разговор с обвиняемым?

– Он, казалось, был потрясен, и у меня создалось впечатление …

– Нет, – перебила Гудпастер, – не стоит сообщать нам о ваших впечатлениях. Просто расскажите, что сказали ему вы и что ответил вам он.

Уоррен заметил, что присяжные отреагировали на это благосклонно. Гудпастер была строга со своими свидетелями. Отличная работа. Она вела себя молодцом.

Мистер Нгуэн, человек интеллигентный, по всей видимости, был огорчен сделанным ему замечанием. Он-то явно предпочел бы поделиться своими впечатлениями. Он наморщил лоб и тонкими и длинными пальцами пригладил галстук.

– Я сказал ему: “Мне очень жаль, но я вынужден вас уволить”. – И отдал ему деньги. А он ответил: “Это нечестно!” Я помню, что повторил ему слова извинения.

– И что же сделал мистер Куинтана?

– Он рассердился и заговорил угрожающим тоном. Затем, перед своим уходом, он обругал меня.

– Вы поняли, что это были ругательства?

– Это было более чем понятно.

– Благодарю вас, мистер Нгуэн. У меня больше нет вопросов к свидетелю.

Прежде чем встать, Уоррен около минуты шепотом совещался с Гектором. Начиналась та часть процесса, которой многие адвокаты попросту упивались. “Провертеть свидетелю новую дырку в заднице” – так они это называли. Основная идея Уоррена была менее жестокой: он намеревался вставить тонкую иглу сомнения в достоверность сказанного свидетелем и продолжать делать это с каждым из них, пока суммарный эффект этих уколов не породит в присяжных болезненное подозрение, что что-то здесь происходит не так, что обвинитель чрезмерно увлекся обвинением ради обвинения. Со стороны Уоррена это не было простым альтруизмом – это было связано с его убеждением в том, что в самом начале процесса присяжные имеют тенденцию отождествлять себя с гражданскими свидетелями и у них может мгновенно сформироваться чувство неприязненного негодования по отношению к агрессивному защитнику.

Тем не менее, ради Гектора Уоррен решил выпустить свои когти хотя бы наполовину. Он вышел на площадку зала, предназначенную для адвокатских выступлений, – место, расположенное как раз посередине между столами адвокатов и судейской скамьей.

– Мистер Нгуэн, вы упомянули, что предыдущий владелец отозвался о Гекторе Куинтане, как о хорошем работнике, но как о человеке, время от времени выпивающем на службе. То есть нет – “несколько раз он, возможно, находился в состоянии алкогольного опьянения” – вот как вы сказали. Однако предыдущий владелец, очевидно, был о нем достаточно высокого мнения, поскольку он-то не увольнял его со службы, не правда ли?

– Выходит, что так, – осторожно ответил мистер Нгуэн.

– Сэр, прежде чем переехать сюда, где вы проживали?

– В Сингапуре. А еще раньше в Сайгоне.

– На скольких языках вы говорите?

– На пяти с разной степенью беглости. Разумеется, на вьетнамском, а еще на английском, французском и тайском. Ну и немного на китайском – на диалекте “мандарин”.

Он скромно улыбнулся.

– Но ведь вы не говорите по-испански, не так ли?

Мистер Нгуэн нахмурился.

– Я же сказал, что и так все было понятно.

– Сэр, вы меня, конечно, извините, но я не спрашивал, понятно вам было или нет, вы согласны?

– Да, но …

– Будьте добры, мистер Нгуэн. Я спросил, на испанском ли языке ругался на вас мистер Куинтана, ведь так?

– Да, предположим, вы спрашивали именно об этом.

– И вы можете ответить на данный вопрос?

– Да, на испанском.

Нгуэн развернулся на свидетельском кресле лицом к судье. Уоррен поспешил попросить его:

– Не могли бы вы оказать господам присяжным и мне любезность, повернувшись сюда и глядя на меня, а не на судью, чтобы ответить на заданный вам вопрос? Так на испанском языке ругался мистер Куинтана или нет?

– Мне кажется, я уже ответил вам.

Голос Уоррена стал сердитым:

– Вы поняли хоть что-нибудь из сказанного вам Куинтаной?

– Всего лишь несколько слов, – ответил Нгуэн, стараясь сохранить спокойное выражение лица.

– Неужели?! – рискнул Уоррен. – Повторите их господам присяжным, пожалуйста.

– Я их не помню, – сказал Нгуэн.

– У меня больше нет вопросов, ваша честь.

* * *

Следующей была приведена к присяге свидетельница Рона Моррисон – бледная, нервная женщина лет сорока с лишним. Казалось, она задавалась вопросом: “Почему я здесь? Ведь я не сделала ничего плохого”.

Ободряемая Нэнси Гудпастер, Моррисон рассказала, что вечером, около четверти девятого, 19 мая она привезла несколько юбок и хлопчатобумажных свитеров, чтобы сдать их в химчистку – предприятие, расположенное на Уэслайн, – а по пути назад, к машине, “ненароком заглянула в автофургон, стоявший рядом”. И там, на сиденье, лежал мужчина, который “выглядел как настоящий мертвец”.

– Что вы предприняли после этого?

– Закричала, по всей видимости. А потом из химчистки вышла та женщина.

У Гудпастер имелось несколько фотографий с места преступления, проштампованных судебным исполнителем и официально предъявленных в качестве вещественных доказательств, которые она и передала свидетельнице.

– Это вы увидели, миссис Моррисон?

Рона Моррисон кивнула, затем залилась слезами. Уоррен нахмурился. Плакса – это всегда находка для обвинения.

– Миссис Моррисон, – сказала судья Паркер, гася сигарету в большой зеленой стеклянной пепельнице. – У моей стенографистки нет соответствующей клавиши в аппарате, чтобы записывать ваши кивки. Так что соберитесь с силами и будьте добры отвечать да или нет.

Да, именно это и увидела Моррисон. Гудпастер передала фотографии присяжным. Посоветовала им попристальнее вглядеться в лицо, залитое кровью, и широко раскрытые глаза.

Уоррен перешел к перекрестному допросу Роны Моррисон. В ее показаниях для него не было ничего ценного, однако это была возможность показать членам суда, что он вовсе не собирается нападать на правдивых свидетелей.

– Миссис Моррисон, вам больно вспоминать об этом, не правда ли?

Она согласилась. Ее вообще с тех пор преследуют ночные кошмары.

– Я понимаю вас. Скажите, в тот вечер вы видели кого-нибудь еще на автостоянке?

Никого, насколько она могла вспомнить.

– И этого человека вы тоже не видели, не так ли? – Уоррен положил руку на плечо Гектора и легонько сжал пальцы.

– Нет. Я его не видела.

– Благодарю вас, миссис Моррисон. У меня больше нет вопросов.

Гудпастер пригласила фотографа-криминалиста, чтобы засвидетельствовать тот факт, что на показанных судом снимках действительно было сфотографировано тело Дан Хо Трунга. Медицинский служащий из “скорой помощи” полицейского департамента подтвердил, что прибыл на автостоянку Уэслайн-террас в 8 часов 27 минут вечера 19 мая и проверил у Дан Хо Трунга артериальный пульс, прежде чем констатировать смерть. Затем свидетельское место занял помощник главного медицинского эксперта округа, чтобы сообщить суду, что причиной смерти жертвы, говоря непрофессиональным языком, стала пуля, выпущенная из пистолета 32-го калибра и застрявшая в мозгу убитого.

Это было утомительное и кропотливое дело, однако теоретически суд в полном своем составе пребывал в невинности, абсолютно ничего не зная ни о преступлении, ни о жертве. Приходилось доказывать им, что и то, и другое действительно имело место.

От допроса трех этих свидетелей Уоррен воздержался. Краешком глаза он заметил, как кивнула судья Паркер. Молодец, как бы сказала она, этим путем можно и прийти к чему-то.

Суд вызывает сержанта Холлиса Сила.

Сержант Сил в своем обычном, маловатом ему коричневом костюме детектива из отдела по расследованию убийств занял кресло свидетеля. Краснолиций, с глазами, похожими на маленькие и твердые коричневые кнопки, он чувствовал себя уверенно. Сил уже не раз бывал здесь. Он был мастером полицейского протокола:

– Мы с сержантом Дугласом получили задание в двадцать часов двадцать пять минут 19 мая 1989 года. Мы прибыли в семитысячный квадрат Уэслайн приблизительно в двадцать пятьдесят. Истец находился в полулежачем положении на переднем сиденье фордовского фургона “фэалайн” 1983 года выпуска.

Гудпастер спросила, что ему удалось обнаружить во время осмотра того фургона.

– Регистрационные документы на автомобиль, которые и позволили нам без проволочек идентифицировать истца, как Дан Хо Трунга. Коробку с различным электротехническим инструментом. Несколько грязных рубашек и пару скомканных рабочих курток.

– Никакого оружия, – ответил Сил, когда его об этом спросили. – Ни бумажника, ни денег.

– Как специалист по расследованию убийств, не заметили ли вы каких-нибудь следов, указывающих на борьбу, которая могла предшествовать убийству мистера Трунга?

– Нет, мэм.

– У меня нет вопросов к свидетелю, – сказала Гудпастер.

Уоррен сделал шаг от стола защиты.

– Сержант Сил, не является ли фактом то обстоятельство, что в округе Харрис более чем в тридцати процентах случаев, связанных с убийством, сам убийца и его жертва были либо друзьями, либо кровными родственниками?

– Да, это несомненный факт, – сказал Сил, прежде чем Гудпастер успела встать и опротестовать вопрос, как не относящийся к делу.

Судья Паркер протест поддержала.

– Ваша честь …

– Не спорьте со мной, мистер Блакборн. Это я возглавляю процесс.

Уоррен попробовал зайти с другой стороны:

– Сержант Сил, ваша экспертиза в связи с расследованием убийства была подтверждена миссис Гудпастер. Так что давайте пропустим это. Когда вы прибыли на место преступления, окно водительской дверцы было открыто, верно?

– Да.

– А сама дверца оказалась на замке?

– Да.

– Вы не нашли бумажника ни на жертве, ни в автомобиле?

– Нет, не нашел.

– Если у мистера Трунга и был бумажник, то кто-то забрал его до вашего прибытия?

– Это верно.

– И здесь ни разу не прозвучало, кто же именно взял его? Ведь это не обязательно должен быть тот человек, который стрелял, вы со мной согласны?

– Протест! – громко выкрикнула Гудпастер. – Это призыв к обдумыванию ответа.

– Протест поддержан.

– Но, ваша честь …

– Поддержан. Опустите этот вопрос, мистер Блакборн.

Уоррен на какое-то время вскипел, затем успокоился.

– Позвольте мне продолжить в том же направлении, сержант. Все, что нужно было сделать кому-то – кому-то, проходившему мимо, – это открыть дверцу, точно так, как это сделали вы, и, увидев мертвого человека, забрать его бумажник. Разве это неправда?

– Возражаю!

– Не отвечайте, сержант! – закричала судья. – Мистер Блакборн, я думаю, уже довольно! Жду обоих адвокатов в своем кабинете.

Два замечания от судьи в первое же утро. Присяжные неизменно следовали за пристрастиями судьи, если у судьи были пристрастия. А у Лу Паркер они были, да еще какие! Меня начали громить, подумал Уоррен.

Усевшись за стол в своем кабинете, судья в течение минуты откашливалась, прикурила новую сигарету, затем ткнула в грудь Уоррена хорошо знакомым ему пальцем.

– А теперь слушайте! – Голос ее был тусклым от курения. – Когда я веду процесс, это значит, что его веду я. Хотите апеллировать в Верховный суд и настаивать на судебной ошибке – ради Бога! Но не пытайтесь пролезть через заднюю дверь, когда перед вашим носом захлопнули парадную, иначе я привлеку вас за оскорбление суда! Это мой суд. Вы поняли?

Уоррен взвесил свои возможности. Он мог успокоить ее, мог оспорить ее замечание по существу, мог закрыть рот и дать возможность себя опрокинуть, мог стоять на своем. Он чувствовал, что далеко ушел с тех пор, как солгал ради Верджила Фрира, и даже с того дня, когда выручил Дж. Дж. Джиллиса. Уоррену надоело, что эта женщина все время старается подавить его.

Он сказал:

– Нет, судья, это не ваш суд. Ваша единственная функция здесь заключается в том, чтобы помочь нам обоим – жест его захватил и Гудпастер – как можно лучше представить дело членам суда. Вы можете вести процесс, и вполне вероятно, что вы чаще бываете правы, чем ошибаетесь. Но вы обязаны вести его без того, чтобы настраивать присяжных против меня и моего клиента. Потому что до того, как суд вынесет свой вердикт, это суд Гектора Куинтаны. Это он смотрит в лицо смерти. Я не намерен гнать это дело вперед, чтобы вы получили возможность получше загореть на Гавайях.

Сидевшая рядом с Уорреном Нэнси Гудпастер опустила голову.

Лу Паркер смотрела на него, открыв рот от изумления. Она стиснула кулак, а челюсть ее несколько раз беззвучно дернулась вверх и вниз. Уоррен понял, что судья даже не осознавала этого.

– Больше ни слова, – запинаясь произнесла Лу Паркер. – Я никого никак не настраиваю, слышите? Вы подчинитесь моим требованиям! Права я или нет, но я здесь судья! Не забывайтесь! В следующий раз, если вы скажете мне еще какую-то дерзость, вы найдете себя спящим в тюремной камере!

Она немного опомнилась. Уоррен был не в тюрьме, и если бы она его даже туда и поместила, то удержать там все равно не смогла бы. Юрист, взятый под стражу за оскорбление суда, автоматически получал право на освобождение под залог без поручителя. Если бы не это, судьи всегда могли бы угрожать адвокатам: “Я отправлю тебя в тюрьму, если ты не сделаешь по-моему”.

И к тому же она замолчала. Может быть, она решила вообще отстать от него, а не просто опомнилась?

По пути в зал суда Уоррен остановился в коридоре у бака с питьевой водой. Когда он поднял глаза, рядом с ним стояла Нэнси Гудпастер и пристально на него смотрела. Она стояла с поджатыми губами и печальным взглядом, медленно качая головой. Уоррен снова осознал, что она, в сущности, не имела ничего личного против Гектора Куинтаны, – она попросту выполняла свою работу. “А ты убиваешь Гектора”, – говорили ее глаза.

Гудпастер вызвала в зал Поля Стимака, тощего, желтоволосого человека, который выглядел так, будто солнечный луч еще никогда не касался его лица.

– Где вы работаете, мистер Стимак?

– В “Секл-К” на углу Биссонет и Хардинг. Я ночной кассир. Вечером 19 мая, – рассказывал Стимак тонким, высоким голосом, – в магазин вошел мужчина и направил на меня пистолет.

Да, этот мужчина находится в зале суда. Стимак подтвердил, что это Гектор Куинтана.

– Вы испугались за свою жизнь, мистер Стимак?

Уоррен спокойным голосом заявил протест.

Судья метнула на него свирепый взгляд.

– На каких основаниях, мистер Блакборн?

– Это не относится к делу и рассчитано на то, чтобы настроить членов суда против моего подзащитного.

– Вопрос относится к его психологическому состоянию, а не к фактам, – парировала Гудпастер.

– И все равно к настоящему делу это не имеет отношения, – сказал Уоррен.

– Я так не думаю, – покачала головой судья. – Этот человек был там, и на него направили пистолет. Я полагаю, очень важно, что он при этом чувствовал. Протест отклоняется.

– Судья! – резко сказал Уоррен. – Состояние этого свидетеля, вполне возможно, имеет отношение к предполагаемой попытке ограбления, но не к тому преступлению, в котором мой клиент обвиняется.

– Отклоняется. Я сказала: “Отклоняется!”

– Да меня уже до этого грабили два раза, – ответил Стимак. – Я не особенно испугался. Я хорошо знал, что нужно делать.

Он нажал кнопку вызова полиции на полу, а затем начал тянуть канитель. Наконец отдал деньги. Но полиция уже приехала.

К допросу свидетеля перешел Уоррен.

– Мистер Куинтана не угрожал вам, не так ли?

Гудпастер возразила:

– Призыв к обдумыванию ответа свидетелем.

– Поддерживается, – сказала Паркер.

Уоррен безразлично пожал плечами.

– Я перефразирую вопрос. Было ли вам сказано что-нибудь вроде “Если сейчас же не отдашь деньги, я просверлю дырку в твоей башке”? Или что-то наподобие?

– Нет, – ответил Стимак. – Он просто попросил деньги. Мне даже показалось, что он был больше напуган, чем я.

– Вы бы очень удивились, сэр, если бы узнали, что в пистолете, направленном на вас мистером Куинтаной, не было патронов?

– Протестую! – вмешалась Гудпастер. – Вопрос не основан на фактах.

Она имела в виду, что адвокату нельзя задавать вопросы, связанные с фактами, которые еще не были признаны судом в качестве таковых. Пистолет не был заряжен, но никто из свидетелей пока не подтвердил этого. Уоррен прекрасно знал об этом. Но члены суда этого еще не знали и должны были удивиться.

– Протест поддержан! – прогрохотала Лу Паркер.

Она, казалось, говорила: “Как ты ни изворачивайся, адвокат, а я все еще уверена, что победа останется за мной. Я судья, и этот суд мой”.

Днем, после перерыва на ленч, место свидетеля занял Л.Е. Мэнли. Молодой, атлетического сложения чернокожий мужчина, он засвидетельствовал, что они вместе с партнером примчались из полицейского опорного пункта на Норс-Шеферд и арестовали подсудимого, когда тот с пистолетом в руке выбежал из “Секл-К”. Пистолет они, естественно, отобрали.

– Да, это то самое оружие, – сказал он после того, как Нэнси Гудпастер представила вещественное доказательство присяжным и передала его в руки полицейского. – “Даймондбэк”-кольт, 32-го калибра. Этот пистолет имеет отличительную особенность – инкрустацию из слоновой кости на ручке. Облегченный, с минимальной отдачей. И еще в нем проделана кое-какая работа над бойком и возвратной пружиной. Благодаря этому из пистолета очень легко стрелять. Надо всего лишь легонько надавить на курок – и готово дело!