Текст книги "Вы сотворили нас"

8

В холодном и влажном вечернем воздухе ощущался легкий аромат первой сирени – отдаленный намек на благоухание, которое неделей позже тяжелыми волнами накатит на улицы этого маленького городка. Налетавший с реки ветер раскачивал фонари на перекрестках, заставляя метаться по земле отбрасываемые ими пятна света.

– Я рада, что все кончилось, – сказала Кэти Адамс. – Я имею в виду школьный вечер; да и учебный год тоже. Однако в сентябре я вернусь.

Я взглянул на шедшую рядом девушку, и она показалась мне совсем другой, вовсе не похожей на особу, встреченную утром в магазине. Она сотворила что-то с волосами, и учительская внешность куда-то пропала – так же бесследно, как исчезли с ее лица очки. «Защитная окраска, – подумал я, – она напускала на себя строгий вид, чтобы выглядеть так, как надлежит учительнице, чтобы соответствовать представлениям общины. Позорище, – сказал я себе, – поди догадайся, что под учительской личиной кроется прелестная девушка!»

– Вернетесь? – переспросил я. – А где же вы собираетесь провести лето?

– В Геттисберге.

– В Геттисберге?

– Да, в Геттисберге, в Пенсильвании.[7]7
  Геттисберг – город, в окрестностях которого 1–3 июля 1863 года состоялось хотя и не решающее в военно-стратегическом отношении, однако самое кровавое и памятное сражение Гражданской войны (1861–1865). В сознании американцев оно является одновременно символом и кровавой бойни, и бессмысленности братоубийственной гражданской войны, и общенародного единства – так, словно пролитая там кровь северян и южан сцементировала нацию. По ходу развития сюжета вам еще придется столкнуться с битвой при Геттисберге


[Закрыть] Я оттуда родом, и там живут все мои родственники. Я каждое лето возвращаюсь туда.

– Я побывал там несколько дней назад – останавливался по пути сюда. Целых два дня бродил по полю сражения, пытаясь представить, как все это выглядело сто с лишним лет назад.

– А раньше вы там никогда не бывали?

– Как-то раз, много лет назад, когда начинающим репортером отправился попытать счастья в Вашингтон. Была автобусная экскурсия в Геттисберг – признаться, меня она не слишком удовлетворила. Мне всегда хотелось побывать там в одиночку, располагать временем по собственному усмотрению, рассматривать все, что захочу, заглядывать во все уголки или просто стоять и смотреть – сколько душе угодно.

– На этот раз вам это удалось?

– Да, провел два дня в прошлом. И пытался представить себе все, как было.

– Конечно, мы жили с этим так долго, что для нас оно стало обыденностью. Мы гордимся историей, чтим память этой битвы и глубоко ею интересуемся, однако меньше, чем туристы, естественно. Они приезжают, свежие и преисполненные энтузиазма, и видят все другими глазами, нежели мы.

– Может, вы и правы, – сказал я, думая на самом деле совсем иначе.

– Зато Вашингтон, – проговорила она, – вот место, которое я люблю. Особенно Белый Дом. Он очаровывает меня. Я могу часами стоять возле металлической решетки и просто рассматривать его.

– И вы, – заметил я, – и миллионы других. Там, возле решетки, всегда полно народу – стоят, прохаживаются, переходят с места на место и рассматривают.

– И еще мне нравятся белочки, – сказала она. – Я люблю этих нахальных белок Белого Дома, что подходят к самой решетке, клянчат, временами даже выскакивают на тротуар и снуют вокруг ваших ног, шныряют туда-сюда, а потом садятся, поджав лапки к груди, и смотрят на вас крохотными блестящими глазками.

– Что ж, – рассмеялся я, тоже вспомнив белок. – Они своего добились.

– Можно подумать, вы им завидуете.

– Почему бы и нет? Насколько я могу себе представить, у этих белок прекрасная и бесхитростная жизнь, тогда как жизнь человеческая настолько усложнилась, что никогда уже не будет простой. Мы все ужасно запутали. Может, мы и живем не хуже, чем прежде, но лучше наша жизнь не становится. А возможно, все-таки делается хуже.

– Об этом вы и хотите написать в своей книге?

Я удивленно взглянул на нее.

– О, – сказала она, – всякий знает, что вы приехали сюда писать книгу. Они попросту догадались, или же вы сказали кому-нибудь?

– Вероятно, я сказал Джорджу.

– Этого достаточно. Все, что вам надо было сделать, – это упомянуть о книге в разговоре хоть с одним человеком. Не пройдет и трех часов, как всякому в городе станет известно, что именно вы сказали. Завтра к полудню весь Пайлот-Ноб будет знать, что вы проводили меня домой и заплатили за мою корзиночку десять долларов. Кстати, что заставило вас так поступить?

– Во всяком случае, не стремление выделиться – хотя кое-кто, к сожалению, может подумать именно так. Скорее всего, я и не сделал бы этого, если бы не три парня у стены…

– Понимаю, кого вы имеете в виду, – кивнула она. – Двое ребят Болларда и отпрыск Уильямса. Но вам не следовало обращать на них внимания. Вы просто оказались для них подходящей мишенью – приезжий, из большого города… Они лишь хотели показать вам…

– Ну, и я им показал. И, пожалуй, с моей стороны это было не меньшим ребячеством, чем с их. Только мне это еще непростительнее – я должен был бы лучше понимать…

– Надолго собираетесь здесь обосноваться?

– Думаю, что встречу вас тут, когда вы вернетесь в сентябре, – улыбнулся я.

– Я не это имела в виду.

– Знаю. Но книга потребует уйму времени. Я не собираюсь работать второпях. Хочу использовать время лучшим образом, на какой способен. В том числе и для рыбалки – я мечтал о ней все эти годы. Может, поохочусь немного осенью. Кажется, здесь должно быть неплохое место для утиной охоты.

– По-моему, да, – согласилась она. – Многие здесь каждую осень охотятся на уток, неделями ни о чем другом и не говорят, когда начинается перелет.

Я знал, что так и должно было быть. В том-то и заключаются весь соблазн и вся притягательность мест, подобных Пайлот-Нобу, – в успокоительном ощущении, что вы знаете мысли окружающих и всегда можете присоединиться к их беседам, посидеть вокруг жарко натопленной печки в магазине, потолковать об осеннем перелете или клеве в Прокторс-Слау, или о том, каким благом для всходов оказался последний дождь, или, наконец, обсудить, как полег овес и ячмень в результате разразившейся прошлой ночью ужасной бури. Там, возле печки, стоял среди прочих и стул моего отца – место, занимать которое было лишь его правом и привилегией. И сейчас, проходя по улицам, купающимся в легком аромате сирени, я размышлял, найдется ли там стул для меня.

– Вот мы и пришли, – сказала Кэти, сворачивая на тропку, ведшую к большому, белому двухэтажному дому, окруженному кустарником и деревьями. Я остановился и присмотрелся, пытаясь вспомнить это место.

– Дом Форсайта, – подсказала Кэти. – Банкира форсайта. Я живу тут вот уже три года – с тех пор, как начала преподавать в здешней школе.

– Но банкир…

– Да, его уже нет в живых. Он умер лет десять тому назад, если я правильно понимаю. Но его вдова по-прежнему живет здесь. Она теперь уже совсем-совсем старая, полуслепая и ходит с палочкой. Говорят, ей было слишком одиноко – одной в огромном доме; вот она и взяла меня к себе.

– Когда вы уезжаете?

– Через день-другой. Особенно торопиться некуда. Все лето мне будет нечего делать. В прошлом году я преподавала в летней школе, но больше не хочу этого делать.

– Смогу я еще увидеть вас до отъезда? – По какой-то причине, докапываться до сути которой мне было совсем ни к чему, я хотел еще раз встретиться с мисс Ада мс.

– Ну, я не знаю… Я буду занята…

– Завтра вечером, например. Давайте поужинаем вместе, прошу вас. Отправимся куда-нибудь, где можно хорошо выпить и закусить.

– Это может оказаться забавным.

– Я заеду за вами. В семь – это не слишком рано?

– В самый раз, – сказала она. – И спасибо, что проводили.

Это было прощание, но я колебался.

– Вы сможете войти? – глуповато спросил я. – Ключ у вас есть?

– Ключ у меня есть, но не понадобится, – рассмеялась Кэти. – Она дожидается меня и сейчас наблюдает за нами.

– Она?

– Миссис Форсайт, разумеется. Как ни плохо она видит, но знает обо всем, что происходит, и неусыпно меня блюдет. Пока она рядом, со мной ничего не может случиться.

Это было забавно, но вместе с тем я ощутил легкое раздражение. Забыл, совсем забыл, что невозможно пойти куда-нибудь или что-нибудь сделать без того, чтобы об этом сразу же не узнал весь Пайлот-Ноб.

– Значит, завтра вечером, – стесненно сказал я, ощущая на себе бдительный взгляд из окна.

Я стоял и смотрел, как Кэти поднимается по ступенькам на увитое виноградом крыльцо, – не успела она протянуть руки к двери, как та распахнулась ей навстречу, выплеснув наружу поток света. Миссис Форсайт и впрямь была начеку.

Я повернулся и через калитку вышел на улицу. Луна поднялась над громадным утесом на востоке – тем самым Лоцманским Холмом, что в славные дни пароходов служил ориентиром речным лоцманам и от которого и получил свое название городок.[8]8
  Хортон Смит подразумевает здесь то воспетое Марком Твеном время, когда пароходы служили основным транспортным средством, а реки – основными дорогами страны. Впоследствии развитие желе иных, а потом и автомобильных дорог отправило речную навигацию в отставку. А Пайлот-Ноб по-английски и означает Лоцманский Холм


[Закрыть] Пробиваясь сквозь ветви росших вдоль улицы вязов, лунный свет образовывал на тротуаре сложный рисунок. Воздух благоухал росшей во дворах сиренью.

Обогнув угол школьного здания, я свернул на дорогу, ведущую к реке. Поселок здесь кончался, а деревья, взбираясь на высокий и крутой береговой склон, становились все гуще, заслоняя свет луны.

В этой глубокой тени я успел сделать лишь несколько шагов, когда они набросились на меня. Признаться, это оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Кто-то кинулся мне под ноги, а когда я упал, перелетев через него, другой нанес удар по ребрам. Перекатившись по земле, я уже собрался было вскочить на ноги, как услышал звук шагов, а поднявшись на колени, заметил перед собой смутные очертания человеческой фигуры и почувствовал – не увидел, а именно почувствовал – что сейчас меня ударят ногой. Я успел повернуться, и нога, вместо того, чтобы ударить меня в грудь, куда была нацелена, скользнула по руке.

Я знал, что нападающих было несколько, и понимал, что если останусь на земле – они примутся избивать меня ногами. Поэтому, собравшись с силами, я все же поднялся на ноги, хотя и чувствовал головокружение. Я сделал шаг назад, стараясь принять более устойчивое положение, ощутил спиной что-то твердое и понял, что прислонился к дереву.

Их было трое – три тени во тьме, казавшиеся чернее окружающего мрака.

«Та троица, – сообразил я, – что подпирала стенку на вечере, те, кто издевался надо мной, потому что я чужак и легкая добыча. Они поджидали меня здесь в засаде, пока я провожал Кэти домой».

– Ладно, маленькие ублюдки, – сказал я, – подходите и получайте.

И они подошли – все трое. Если бы у меня хватило ума промолчать, они, может, и не напали бы, но насмешка разозлила их.

Мне только раз удалось ударить как следует. Я врезал кулаком по физиономии тому, что был в центре. Удар был что надо – сокрушительный и стремительный. Раздался звук, с каким отточенный топор врубается в мерзлое дерево.

Затем на меня со всех сторон обрушились удары, я упал, и тогда они прекратили молотить кулаками и пустили в ход ноги. Чтобы получше защититься, я свернулся клубком и перекатывался – или, вернее, пытался перекатываться – как мяч. Так продолжалось некоторое время, и, похоже, у меня закружилась голова, а может быть, я ненадолго потерял сознание.

Придя в себя, я обнаружил, что сижу на дороге в полном одиночестве. Вернее – один на один со всеобъемлющей тупой болью, которая в отдельных местах была очень даже острой. Я поднялся на ноги и побрел по дороге, поначалу пошатываясь от головокружения, но постепенно приспособился и под конец смог прилично держать курс.

Добравшись до мотеля, я прошел к себе в номер и прямиком направился в ванную. Зрелище было не из приятных. Один глаз распух, и вокруг него начал наливаться синяк. Лицо было в крови от множества царапин и ссадин. Я осторожно смыл кровь и осмотрел их – ничего серьезного. Зато уж глаз, по крайней мере, несколько дней будет хорош!

Больше всего пострадало мое чувство собственного достоинства. Вернуться в родной город чуть ли не знаменитостью, человеком, которого видят по телевизору и слушают по радио, – и в первый же вечер оказаться избитым шайкой деревенских хулиганов из-за того, что не дал им купить корзиночку учительницы…

«Боже, – подумал я, – если об этой истории пронюхают в Нью-Йорке или Вашингтоне, мне придется выслушивать ее без конца».

Я обследовал себя, но не обнаружил ничего серьезнее, чем несколько ушибов. День-другой поболят – и все. Ближайшие несколько дней мне придется усердно предаваться рыбалке – сидеть на реке, где меня никто не увидит, по крайней мере, до тех пор, пока не рассосется синяк вокруг глаза. Хотя сохранить этот случай в тайне от обитателей Пайлот-Ноба, разумеется, не удастся. Да, а как же завтрашнее свидание с Кэти?

Я вышел наружу, чтобы напоследок полюбоваться ночью. Луна стояла уже высоко над Лоцманским Холмом. Легкий бриз пошевеливал ветки деревьев, шелестел листвой, и вдруг до меня донесся еле слышный звук – отдаленный лай множества собак.

Он был едва-едва различим – намек на звук, принесенный порывом ветра, – однако вскоре повторился. Я замер, напряженно вслушиваясь и вспоминая, что говорила Линда Бейли о своре оборотней, носящихся по холмам в Лоунсэм-Холлоу.

Звук долетел опять – дикий, завораживающий, леденящий сердце вой стаи, загоняющей добычу. Затем ветер стих, и его не стало слышно.

9

День выдался прекрасный. И не из-за улова – поймать мне удалось лишь несколько окуней; зато как хорошо было сидеть на реке, пользуясь случаем возобновить с нею знакомство, и вспоминать эпизоды полузабытого детства. Миссис Стритер завернула мне походный завтрак, расспрашивая попутно о синяке под глазом, однако мне удалось уклониться от ответа. Я сбежал на реку и оставался там весь день. Я не только рыбачил, – но и знакомился с речным миром, заводя каноэ в заросшие заводи, маленькие извилистые протоки, осматривая парочку попавшихся по дороге островов. Я уверял себя, что вынюхиваю подходящие места для рыбалки, но на самом деле занятие мое было куда более важным. Я исследовал водное пространство, о котором мечтал долгие годы, постигая его настроение и состояние, стараясь вжиться в этот странный мир бегущей воды, лесистых островков, голых перемещающихся отмелей и заросших берегов.

И вот теперь, когда уже стемнело, я направлялся к мотелю, придерживаясь берега и борясь с течением неуклюжими взмахами гребка.

До причала оставалось несколько сотен ярдов, когда я услышал, что кто-то окликает меня по имени – шепотом, отчетливо разносившимся над водой.

Я поднял гребок и принялся оглядываться в поисках источника звука. Течение сразу же стало медленно сносить каноэ.

– Сюда, – раздался шепот, и у входа в крохотную заводь мне удалось разглядеть белое пятно. Несколькими движениями гребка я загнал каноэ в заводь и увидел Кэти Адамс, стоявшую на бревне, половина которого лежала на берегу, тогда как другая была погружена в воду. Я подвел каноэ к самому бревну.

– Прыгайте! Я вас покатаю.

Она пристально рассматривала меня.

– Глаз!

– Была небольшая неприятность, – улыбнулся я.

– Я слышала, что вы побывали в переделке. И думаю, что неприятности у вас как раз теперь.

– Этого мне всегда хватает, – откликнулся я. – Причем на любой вкус.

– На этот раз я имею в виду настоящие неприятности. Они думают, что вы убили человека.

– Я легко могу доказать…

– Джастина Болларда, – перебила она. – Его тело обнаружили около часу назад. Вы дрались с ним ночью?

– Наверное, – кивнул я. – Было темно. Их было трое, но разглядеть я никого не мог. Я ударил только одного из них – он мог оказаться и парнем Болларда. Остальные двое отделали меня.

– Ночью вы дрались с Джастином Боллардом. И двумя остальными из этой троицы. Они сами болтали об этом в городе нынче утром, причем у Болларда физиономия была расквашена.

– Значит, мне нечего бояться. Я весь день пробыл на реке…

И тут слова у меня иссякли. Я ничем не мог доказать, что действительно проторчал на реке весь день. Я не заметил вокруг ни души, и меня, по всей видимости, тоже никто не видел.

– Не понимаю, – сказал я.

– Все утро они болтались по городу, хвастались, говорили, что выследили вас и доведут дело до конца. Потом кто-то нашел труп Джастина, а двое других бесследно исчезли.

– Не думают же они, будто я прикончил всех троих?

Кэти покачала головой.

– Не знаю, что они думают. Городок в шоке. Некоторые хотели отправиться сюда и разыскать вас, но Джордж Дункан их отговорил. Он убеждал, что нельзя учинять самосуд. Твердил, что нет никаких указывающих на вас улик. Однако все считают, что это ваших рук дело. Джордж позвонил в мотель, и ему сказали, что вы на рыбалке. Он уговаривал всех и каждого подождать и вызвать шерифа. Доказывал, что этим должен заниматься только шериф.

– А вы? – спросил я. – Вы пришли предостеречь меня…

– Вы купили мою корзиночку, проводили меня до дома и назначили мне свидание. Вот мне и кажется, что я должна быть на вашей стороне. Не хочу, чтобы они застали вас врасплох.

– Мне очень жаль, но свидание, боюсь, придется отложить до лучших времен.

– Что вы собираетесь предпринять?

– Не знаю, – сказал я. – Сперва надо все обдумать…

– У вас не слишком много времени.

– Знаю. Полагаю, мне остается только подгрести, сесть и дожидаться их.

– Но они могут и не дождаться шерифа, – предупредила Кэти.

– Мне нужно взять кое-что у себя в номере, – покачал я головой. – Во всем этом есть нечто странное.

Воистину странное! Сперва гремучие змеи, а теперь, меньше чем через двадцать часов, труп этого парня. И был ли этот деревенский хулиган убит? И был ли убит вообще кто-нибудь?

– Вам нельзя соваться туда сейчас, – проговорила она. – Вы должны оставаться здесь и дождаться появления шерифа. Потому я и пришла предупредить вас. Если вам необходимо забрать что-то из номера, я могу сделать это за вас.

– Нет, – сказал я.

– В мотеле есть задняя дверь, она выходит в патио, а туда можно попасть с реки. Вы не знаете, она открыта?

– Полагаю, да.

– Я могла бы проскользнуть там и…

– Кэти, я не могу…

– Вам нельзя туда. По крайней мере, сейчас.

– Вы думаете, что могли бы пробраться в номер?

– Уверена, что смогу.

– Большой манильский конверт, – сказал я, – с вашингтонским штемпелем и пачкой листков внутри. Возьмите конверт и уходите. Держитесь подальше от этого дела и не заглядывайте в конверт.

– А что там?

– Ничего преступного, – сказал я. – Ничего незаконного. Просто информация, до которой никто не должен добраться.

– Это важно?

– Думаю, что важно, но не хочу втягивать вас. Это было бы…

– Я уже втянута, – заявила Кэти. – Ведь я предупредила вас, хотя вряд ли это такой уж законопослушный поступок. Но не могла же я позволить им схватить вас. Возвращайтесь на реку и оставайтесь там…

– Кэти, – сказал я. – Я должен сказать вам кое-что, даже если это вас шокирует. Если вы уверены, что хотите попытать счастья с этим конвертом…

– Я сделаю, – пообещала она. – Если вы сами попытаетесь, вас могут заметить. На меня же никто не обратит внимания.

– Хорошо, – сказал я, презирая себя за то, что позволяю ей выполнить эту грязную работу. – Я не просто собираюсь переждать на реке. Я предполагаю удрать – и побыстрее. Не потому, что я кого-то убил, а совсем по другой причине. Честнее всего, наверное, было бы сдаться властям, однако я, к сожалению, обнаруживаю в себе задатки труса. Сдаться я могу всегда – и, может быть, со временем так и сделаю.

Кэти взглянула на меня – с испугом, за который я не взялся бы ее порицать. И, вероятно, с несколько меньшим уважением, чем вначале.

– Если вы собираетесь бежать, – сказала она, – вам лучше отправиться прямо сейчас.

– Еще одно, – проговорил я.

– Да?

– Если вам удастся забрать конверт, не заглядывайте в него. Не читайте.

– Ничего не понимаю.

– А я не понимаю, зачем вы взялись предупреждать меня.

– Я вам уже объяснила. По крайней мере, могли бы сказать спасибо.

– Разумеется, – сказал я.

Она начала взбираться на берег.

– Счастливого пути, – пожелала она. – Конверт ваш я заберу.

10

С наступлением ночи исчезла необходимость пробираться под прикрытием берега – теперь я мог выгрести на стрежень, где течение должно было мне помочь. Вниз по течению располагались два города, но оба лежали на противоположном берегу, отделенные от реки широкой полосой болотистой низины; над водой я мог видеть их огни.

Я беспокоился за Кэти. У меня не было ни малейшего права пользоваться ее помощью, и, позволив ей впутаться в эту очень грязную историю, я теперь чувствовал себя изрядным подлецом. Но она пришла предупредить меня, сделалась моей союзницей – и единственным человеком, оказавшимся под рукой. Больше того, она, похоже, оказалась единственной, кому я мог доверять. Все шансы за то, успокаивал я себя, что Кэти успешно справится с этим делом; а мне казалось важным, необычайно важным, чтобы конверт не попал в руки тех, кто мог предать его содержимое гласности.

Надо было как можно скорее связаться с Филипом и предупредить его о том, что происходит. Вдвоем мы могли сообразить, что лучше предпринять. Я хотел, чтобы между мной и Пайлот-Нобом пролегло как можно большее расстояние – достаточное, чтобы телефонный звонок не вызвал подозрений.

И я это расстояние увеличивал. Течение и само по себе было быстрым, а я еще и помогал ему, без устали орудуя гребком.

Каноэ удалялось от Пайлот-Ноба, а я тем временем продолжал размышлять о событиях прошлой ночи и обнаружении трупа Джастина Болларда. И чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что Боллард отнюдь не мертв. У меня не было сомнений в том, что ночью на меня напала та самая троица, которая подпирала стенку на школьном вечере. Они похвалялись заданной мне трепкой, а потом исчезли – но куда и как? Однако, куда бы и как они ни пропали, что может быть проще, чем, воспользовавшись их отсутствием, подбросить тело – и тем самым запутать меня в сетях закона, а может быть, и подстроить суд Линча?[9]9
  Суд Линча – акт практики самоконституированного суда, без соблюдения законной процедуры выносящего смертный приговор и на месте приводящего его в исполнение, причем за преступление лишь предполагаемое. По всей видимости, назван так по имени Чарлза Линза (умер в 1796 году), американского плантатора и мирового судьи, председательствовавшего в Вирджинии на внезаконных судилищах над тори (т. е. сторонниками англичан) во время Войны за независимость.


[Закрыть] А если версия Кэти справедлива, то именно таковы были намерения толпы, пока ее не остановил Джордж Дункан. Раз уж они способны сотворить из себя или из той энергии, что была их сутью, дом, автомобиль на козлах, поленницу, двух человек, обильный ужин и кувшин доброго кукурузного виски, значит, они могут сотворить все что угодно. А уж окоченелый труп для них и вовсе пустяк. Они могут применить свои способности и для того, чтобы оттянуть возвращение трех исчезнувших молодчиков – до тех пор, покуда возвращение этих шалопаев не перестанет препятствовать осуществлению их целей. Это был, разумеется, безумный способ действий, достижение результата косвенным, окольным путем, – но не более безумный, чем убийство при посредстве бесследно исчезающего автомобиля или тот странный и сложный план, с помощью которого они завели свою потенциальную жертву в змеиное логово.

Я надеялся вскоре добраться до какого-нибудь прибрежного городка, где можно найти телефон-автомат и позвонить. Правда, о моем бегстве уже могли известить всю округу, но вряд ли шерифу придет в голову, что я стану спускаться по реке. Если, конечно, им не удалось задержать Кэти. Я изо всех сил старался отогнать эту мысль, но она неизменно возвращалась. Впрочем, я мог надеяться привести в исполнение свой план даже в том случае, если полиция всех близлежащих городов поднята на ноги. Но что предпринять потом, после телефонного разговора? Сдаться властям? Но принять такое решение всегда успеется. Я понимал, что могу сперва сдаться, а уже потом звонить Филипу – но в этом случае разговор будут слушать и полицейские, содержание его будет, таким образом, разглашено, а предпринять после этого мне уже ничего не удастся.

События разворачивались далеко не лучшим образом, и я чувствовал себя виноватым, поскольку, при всем желании, не мог найти никакого удовлетворительного решения.

Хотя ночь и сгустилась уже окончательно, однако над рекой было все-таки чуточку светлее. С берега доносились отдаленное мычание коров и собачий лай. Вокруг меня продолжала свой вечный разговор вода, по временам всплескивала рыба, оставляя на поверхности расходящиеся концентрические круги. Я словно двигался по обширной равнине: темные, лесистые берега и отдаленные холмы казались лишь тенями, лежащими по ее краям. И каким мирным оно казалось – это королевство воды и теней! Странно, однако посреди реки я чувствовал себя в безопасности. Лучше всего это можно было бы определить как обособленность. Я находился как бы в центре крохотной вселенной, простиравшегося во все стороны ничейного мира. Разносившиеся над водой звуки – собачий лай, мычание коров – скорее подчеркивали, чем разрушали это чувство обособленности.

И тут обособленность кончилась. Поверхность реки предо мной вспучилась горбом, я принялся яростно грести, пытаясь увести каноэ в сторону, а из глубины стала стремительно возноситься чернота – ярды и ярды мрака, омываемого набегающей водой.

Колонна тьмы взвилась ввысь – гигантская, длинная, извивающаяся шея, увенчанная кошмарной головой. Взмыв вверх, эта шея изогнулась грациозной дугой, так что голова оказалась как раз надо мной; словно зачарованный, глядел я в красные, подобно драгоценным камням сверкавшие в отраженном от воды слабом свете глаза чудовища. Раздвоенный язык трепетал в воздухе, потом раскрылась пасть, и я увидел зубы.

Погрузив гребок в воду, я отчаянным усилием послал каноэ вперед, ощутив на шее горячее дыхание бестии – нацелившаяся голова промахнулась на каких-нибудь несколько дюймов.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что чудовище вновь примеривается, готовясь к броску, и понял, что на этот раз увернуться окажется труднее. Один раз мне удалось обмануть эту тварь, но сомнительно, чтобы такое получилось дважды. Берег был слишком далек и недосягаем, и единственное, что мне оставалось, – это попытаться увернуться и удирать. На мгновение у меня мелькнула мысль оставить каноэ, однако я был неважным пловцом, и это речное чудовище легко могло схватить меня в воде.

Теперь оно выжидало. Ему не было нужды торопиться. Оно знало, что заполучило меня, и на этот раз не хотело рисковать промахнуться. Оно двинулось ко мне – складки рассекаемой воды образовали за ним аккуратное V, длинная шея была напряженно изогнута, пасть открыта, и в звездном свете сверкали клыки.

Я резко повернул каноэ, надеясь сбить его с толку и заставить приготовиться к новой попытке.

При повороте каноэ накренилось, и что-то со стуком покатилось по днищу.

Услышав этот звук, я понял, что надо делать, – пусть это будет бессмысленно, нелогично, даже чертовски глупо, однако выбора у меня не было, а время стремительно таяло. Я не питал особых надежд на то, что осуществить задуманное удастся – собственно, это был даже не замысел, а просто инстинктивная реакция, – и уж тем более не имел представления, что делать дальше, если мне повезет. Но я должен был попробовать. Скорее всего потому, что никакой другой идеи мне в голову не пришло.

Ударом гребка я развернул каноэ, чтобы оказаться с тварью лицом к лицу. Потом протянул руку, взял удочку и встал в рост. Вообще-то каноэ не относится к числу устойчивых судов, так что стоять в них не рекомендуется, но мое оказалось исключением из правила, да к тому же я немало напрактиковался в этом фокусе за день.

На удочке у меня была тяжелая окуневая снасть с тремя рядами крючков – может быть, даже излишне тяжелая для удачной рыбалки.

Тварь была совсем рядом и уже разинула пасть, когда я отвел удилище назад, прицелился и размахнулся изо всех сил.

В каком-то остолбенении я смотрел, как взметнулась снасть, сверкнув металлом в отраженном водой звездном свете, и как влетела она в эту разверстую пасть. Какую-то долю секунды я выжидал, потом рванул удочку на себя и продолжал равномерно тянуть, чтобы все крючки впились как следует. Я почувствовал, что засели они прочно, – и чудовище оказалось пойманным на крючок.

Я не думал, как поступать дальше. Представления не имел, что мне делать с пойманным на удочку монстром. Скорее всего, мне и поймать-то его удалось как раз потому, что я ни о чем подобном не задумывался.

Но теперь, когда оно висело у меня на крючке, я сделал единственно возможное – быстро присел на корточки и покрепче ухватился за удилище. Голова чудовища резко дернулась назад, возносясь в небо, и катушка запела под убегающей лесой.

Я снова дернул удочку, чтобы крючки засели еще глубже, а на воде передо мной поднялась тем временем большая волна. Могучее тело стало вздыматься из воды все выше и выше, и мне казалось, что оно не кончится никогда. Голова на длинной шее металась взад и вперед, удилище дико дергалось, а я вцепился в него, как утопающий в соломинку, сам не понимая, почему. И при этом твердо знал, что мне совершенно ни к чему та рыба, которую я выловил.

Каноэ подпрыгивало и ныряло на волнах, поднятых движениями монстра, а я, скорчившись, вжимался в него, упираясь локтями в планшир и стараясь удержать центр тяжести как можно ниже, чтобы не дать суденышку опрокинуться. И вот каноэ все быстрее и быстрее помчалось вниз по течению, увлекаемое спасающейся бегством тварью.

Все это время я продолжал вцепляться в удочку. Я мог бы выпустить ее из рук и позволить чудовищу скрыться, но вместо этого все крепче сжимал удилище, а когда каноэ пришло в движение, издал упоенный торжествующий вопль. Эта тварь преследовала меня, считая своей добычей, но сама оказалась пойманной и, обращенная мною в бегство, панически удирала теперь, страдая от невыносимой боли.

Существо продолжало нестись вниз по реке, натянутая леса дрожала, каноэ мчалось вперед, а я орал, как шутовской ковбой на спине брыкающейся лошади. На мгновение я даже забыл, что происходит и что к этому привело. Это была дикая гонка сквозь ночь по речному миру, предо мною дергалась и корчилась тварь – временами над поверхностью выступала зубчатая гряда плавника на горбатой спине и тут же вновь скрывалась во вспененной воде.

Внезапно натяжение лески ослабло, а существо исчезло. Я остался один посреди реки, скорчившись в пляшущем на волнах каноэ. Когда волнение улеглось, я сел и принялся сматывать – леску. Мне пришлось изрядно покрутить катушку, прежде чем поводок с крючками перевалился наконец через борт и устроился на своем месте у конца удилища. Я очень удивился при виде снасти – мне казалось, что леска оборвалась и чудовище удрало, унося ее с собой. Но теперь стало очевидно, что тварь попросту исчезла, – крючки должны были глубоко впиться в ее плоть и могли освободиться лишь в том единственном случае, если существо растворилось без следа.

Каноэ свободно плыло по течению; я нагнулся и подобрал гребок. Всходила луна, и река в ее сиянии превратилась в дорогу из бегущего серебра. Я спокойно сидел с гребком в руках и думал, что же теперь делать. Инстинкт требовал убраться с реки, схватиться за гребок и погнать лодку к берегу, прежде чем из глубин не вынырнет новое чудовище. Но по зрелом размышлении я пришел к убеждению, что второго монстра не будет, – вся эта история с чудовищем могла найти себе объяснение лишь в том случае, если была очередным звеном в цепи, начало которой было положено змеиным логовом и трупом Джастина Болларда. Иной мир из гипотезы моего старого друга разыграл неудачный гамбит, но повторять его заново не станет, это не соответствовало бы их образу действий, а раз так – река для меня сейчас является самым безопасным местом в мире.