Текст книги "Город. Сборник рассказов и повестей"

– Генри был близок к какому-то открытию, – сказал ему Сиффорд.

– Да, Сью говорила.

– Непосредственно перед смертью он что-то писал у себя в блокноте. Может…

– Мы обязательно посмотрим, – пообещал ему Лодж. – Все вместе. Через день или два.

– Да ничего мы не найдем, Байярд. – Мэйтленд покачал головой. – С нашими-то методами, с нашим направлением… Необходим новый подход!

Сиффорд сразу же ощетинился:

– Какой еще новый подход?

– Не знаю, – вздохнул Мэйтленд. – Если бы я знал…

– Господа, – укоряюще начал Лодж.

– Виноват, – отозвался Сиффорд. – Нервы.

Лодж припомнил, что сказала ему доктор Сьюзен Лоуренс, вместе с ним глядя в окно на затерянный в пространстве голый и унылый камень. «Он не хотел жить. Боялся жить».

Как это следовало понимать? Генри Гриффит умер от страха перед познанием? Он боялся существовать – и от этого просто перестал?

Может ли психосоматический синдром в самом деле убить человека?

Когда перешли в театр, напряжение в атмосфере стало еще ощутимей, хотя все прилагали усилия, чтобы это скрыть, – болтали, напускали на себя беспечный вид, Мэйтленд попытался даже пошутить, но шутка повисла в воздухе, упала и загнулась в корчах под натужный смех аудитории.

«Кент ошибся!» – думал Лодж, борясь с подступающим ужасом. Вся эта затея начинена психологическим динамитом. Одно неверное движение, и пойдет цепная реакция, которая накроет всю группу.

А с потерей группы будут потеряны и годы труда – многие годы обучения, долгие месяцы адаптации к совместной работе, бесконечная, ежедневная борьба за то, чтобы они были довольны жизнью и не пытались друг друга передушить. Утрачена будет вера в команду, которая за это время успела заменить им веру в себя, прервется гладкая и безупречная совместная деятельность. Да и немалая часть достигнутых результатов пойдет в утиль, ведь пока еще никому, даже самой талантливой группе не удавалось продолжить работу предшественников с той же точки – какими бы подробными ни были оставленные ими инструкции.

Широкую стену театра занимал вогнутый экран, а перед ним возвышалась небольшая сцена.

Лодж думал о том, что скрывается позади экрана: о трубках и генераторах, акустических устройствах и компьютерах – о частях чуда, превращающего мысли в движущиеся образы. В марионетки разума, наделенные странной, пугающей человечностью, которой деревянные куклы на ниточках всегда лишены.

И разница между ними конечно же – это разница между творениями ума и рук, ведь самый острый нож в самых талантливых руках не вырежет из мертвого дерева куклу, по реалистичности хотя бы отдаленно сравнимую с персонажем, рожденным человеческим разумом.

Сначала Человек творил одними лишь руками – обтесывал камень, резал по дереву, придавал форму глине. Затем он сделал продолжением своих рук механизмы и с их помощью начал создавать вещи, которые прежде были ему не под силу. Теперь же человек мог творить не руками и механизмами, а разумом, хотя разуму все равно требовались надстройки – машины, которые транслировали в вещественный мир плоды его мыслительных трудов.

Лодж подумал, что однажды разум освободится и от этой необходимости, перестанет нуждаться как в руках, так и в машинах.

Экран вспыхнул, и на нем появилось дерево, еще одно, затем скамейка, пруд с уточками, зеленая лужайка, мраморная статуя в отдалении, а совсем далеко, на горизонте – очертания городских небоскребов.

Именно в этих декорациях действие завершилось накануне. Действующие лица решили устроить пикник в городском парке – хотя, конечно, едва ли эта идиллическая картинка продержится долго.

И все же Лодж надеялся, что сегодня пикник останется пикником. «Давайте хотя бы раз не будем мудрить, обойдемся без внезапных потрясений и леденящих кровь поворотов», – думал он. Если кому-то сейчас придется выводить своего персонажа из безумных хитросплетений внезапно изменившегося сюжета, рассудок может не выдержать напряжения.

Сегодня им предстоит играть Спектакль без одного персонажа, и многое будет зависеть от того – без какого именно.

Сцена оставалась безлюдна, подобная живописному полотну – великолепный парк в цветении весны, каждая деталь на положенном месте.

Почему они медлят? Чего ждут?

Они ведь все подготовили к началу. Чего дожидаются?

Кто-то вызвал легкий ветерок, и листья деревьев зашуршали, гладь пруда подернулась рябью.

Лодж представил перед глазами свой персонаж и вывел его на экран, мысленно воспроизводя вихляющую походку, травинку меж зубов, цепляющиеся за воротник нестриженые кудри.

Кто-то же должен был начать…

Провинциальный Хлыщ вдруг развернулся и убежал обратно. Через пару мгновений он снова возник, таща в руках здоровенную плетеную корзину.

– Чуть не забыл покушать взять, – пояснил он с деревенской непосредственностью.

В темноте зрительного зала кто-то хихикнул.

Лодж возблагодарил Бога за этот смешок. Значит, все пока идет хорошо. Ну? Что же остальные?

На экран широким шагом вышел Нищий Философ – обаятельный тип, за фасадом пестрого жилета, пышных респектабельных седин и аристократических повадок скрывавший свое истинное лицо: а был он никчемным тунеядцем и пустым хвастуном.

– Друг мой, – радушно приветствовал он Провинциального Хлыща. – Мой милый друг!

– Не друг я тебе, – огрызнулся Хлыщ, – пока триста баксов мои не отдашь.

«Ну?! – мысленно вопрошал Лодж. – Где остальные?»

Явилась Красивая Стерва в сопровождении Правильного Юноши, которого в любую секунду подстерегало жестокое разочарование.

Провинциальный Хлыщ меж тем уселся на траве, раскрыл корзину и принялся вынимать из нее свое «покушать» – окорок, целую индейку, голову сыра, термос, банку желе, маринованную селедку… Красивая Стерва состроила ему глазки и призывно покачала бедрами. Провинциальный Хлыщ вспыхнул и потупился.

– Давай, соврати мальчонку! – заорал Кент из зала.

Остальные расхохотались.

«Ничего, – повторял себе Лодж, – ничего, все будет хорошо. Если они начнут перебрасываться шуточками – значит, все в порядке».

– Мне нравится ход твоих мыслей, котик, – проворковала Красивая Стерва. – Пожалуй, я так и сделаю.

И направилась прямиком к Хлыщу.

А тот сидел, не поднимая глаз, и все выкладывал на траву разнообразную снедь – в таких количествах, что едва ли уместилась бы и в десятке плетеных корзин. На траве появлялись круги копченой колбасы, горы сосисок, холмы зефира, жареный гусь – и, наконец, бриллиантовое ожерелье.

Красивая Стерва тут же схватила его, пища от восторга.

Нищий Философ уже успел отхватить у индейки ножку и разразился витиеватой речью, то откусывая от ножки, то помахивая ею в воздухе для пущего эффекта.

– Друзья мои! – вещал он с полным ртом. – Друзья мои, как это прекрасно, как это уместно, да-да, повторюсь, уместно в такой погожий вешний день собраться теплой компанией на лоне торжествующей природы, отыскать столь дивный, тихий уголок в самом сердце бессердечных каменных джунглей…

Он мог изливаться так бесконечно – до тех пор, пока его не остановят, а в сложившейся ситуации кто-нибудь просто обязан был это сделать.

В пруду, распугав уточек, вдруг появился довольно миниатюрный, но весьма жизнерадостный кит и принялся резвиться по-дельфиньи, грациозно выпрыгивая из воды и кувыркаясь в воздухе.

На экране нарисовался и тут же юркнул за дерево Инопланетный Монстр. Было совершенно очевидно, что он замышляет какую-то пакость.

– Берегитесь! – крикнули из зала, но актеры и ухом не повели.

Иногда они на редкость туго соображали.

Беззащитная Сиротка объявилась под ручку с Усатым Злодеем – этот расклад также не сулил ничего хорошего, – а следом за ними семенил Посланник Внеземной Цивилизации.

– А где Юная Прелестница? – спросил Усатый Злодей. – Куда же она пропала? Не хватает ее одной…

– Да придет, куда денется, – брякнул Провинциальный Хлыщ. – Я ее видел тут на углу в салуне, вискарем нагружалась…

Нищий философ прервал свои разглагольствования на полуслове, на секунду застыл с воздетой индюшачьей ножкой, а потом накинулся на Хлыща, ощетинив седую гриву.

– Вы хам, сэр! – вскричал он. – Только у самого последнего хама повернется язык такое сказать!

– А мне все едино, я своими глазами видел, – не унимался Хлыщ.

Красивая Стерва тут же кинулась на его защиту, лаская пальчиками ожерелье.

– Отстань от него! – крикнула она Философу. – Он мой дружочек, не смей его обзывать!

– Не надо, крошка, – попытался вмешаться Правильный Юноша. – Не стоит в это вмешиваться…

Но Стерва за словом в карман не полезла.

– А ты рот закрой! – крикнула она. – Вот ведь лживый лицемер! Еще командовать мне будет! Какая я тебе крошка?! Кем себя возомнил, ханжа ты и белоручка?! Видеть тебя не хочу!

Философ решительно шагнул вперед, чуть присел и махнул рукой. Полуобглоданная индюшачья ножка заехала Хлыщу прямо в челюсть.

Хлыщ медленно поднялся на ноги, покрепче ухватив жареного гуся.

– Поиграться хочешь, – заключил он, глядя на Философа, и метко запустил гусем ему в грудь.

Гусь с хлюпающим звуком ударился в пестрый жилет, брызнув жиром во все стороны.

«О господи… – в ужасе подумал Лодж. – Понеслось…»

Зачем Философ так себя повел? Почему нельзя было хоть раз устроить спокойный благочинный пикник без всей этой катавасии? Зачем тому, кто управляет Философом, потребовалось махать дурацкой индюшачьей ножкой?!

А зачем он, Байярд Лодж, заставил Провинциального Хлыща швыряться гусями?!

Лодж похолодел от этого вопроса, а уж когда в голове возник ответ, его внутренности и вовсе болезненно сжались.

Он не заставлял!

Он не давал Хлыщу приказа бросить гуся. Он ощутил вспышку гнева, ощутил ледяную ненависть, но он не давал своему персонажу прямого распоряжения перейти к ответной агрессии.

Лодж продолжал наблюдать за экраном, почти не вникая в происходящее. Его разум панически метался, споря сам с собой в поиске объяснения.

Наверняка это компьютер заставил Хлыща дать Философу сдачи. Машина давно изучает человеческую психологию, знает, что обычно следует за ударом по лицу. Она включила это действие сама, не дожидаясь команды от человека, – видимо, предположила, что реакция может быть только одна. Разумеется, все это логично – и то, что машина знает порядок действий, и то, что она воспроизводит его по умолчанию, не предполагая альтернативы…

Философ отступил на пару шагов назад и принял боевую стойку с обглоданной индюшачьей ножкой наперевес.

Красивая Стерва захлопала в ладоши и заверещала:

– Дуэль! Дуэль!

– Разумеется, мисс, – отозвался Философ, не сводя напряженного взгляда с Хлыща. – Зачем бы еще я его ударил?

С жилета капал гусиный жир, но это не мешало Философу сохранять вид человека, уверенного в собственной безупречности.

– В таком случае вам следовало бросить перчатку, – возразил Правильный Юноша.

– У меня не было перчатки, сэр, – ответил Философ констатацией очевидного.

– Это чудовищно неприлично, – настаивал Правильный Юноша.

Усатый Злодей, взмахнув фалдами сюртука, извлек из задних карманов два пистолета.

– Всегда ношу с собой! – Он жутковато ощерился. – Специально для таких случаев.

«Линию надо прервать, – думал Лодж. – Надо остановить это. Так не может продолжаться!»

Он заставил Хлыща сказать:

– Ну, ну, выдумает тоже! Не хватало еще с пукалками играться. А ну как стрельнут!

– Не отвертишься, – ухмыльнулся Злодей, одной рукой протягивая пистолеты, а другой подкручивая усы.

– Оружие положено выбирать Хлыщу, – заметил Правильный Юноша. – Это ведь он получил вызов.

Красивая Стерва перестала хлопать в ладоши и взвизгнула:

– Не лезь! Ты просто боишься смотреть на дуэль, сопляк!

Злодей церемонно поклонился.

– Прошу Хлыща выбрать оружие.

– Это же нелепо! – тонким голоском воскликнул Посланник Внеземной Цивилизации. – Люди – удивительно нелепый народ.

Инопланетный Монстр высунул голову из-за дерева.

– Не смей им мешать! – взревел он. – Если желают драться – пусть дерутся!

Он свернулся в кольцо, сунув в рот кончик хвоста, и с жуткой скоростью покатился вокруг пруда, скандируя: «Пусть дерутся, пусть дерутся, пусть дерутся!» Сделав так несколько кругов, Монстр снова юркнул за дерево.

– А я-то думала, будет пикник, – жалобно протянула Беззащитная Сиротка.

«Да уж, милая, не ты одна», – невесело усмехнулся про себя Лодж.

Хотя вряд ли кто-то всерьез ожидал, что пикник и правда останется пикником.

– Прошу выбирать, – поторопил Злодей с ядовитой учтивостью. – Пистолеты, ножи, рапиры, топоры…

«Нелепость… – подумал Лодж. – Нужна какая-то нелепость».

– Вилы! – объявил Хлыщ с его подачи. – С трех шагов.

На экран, напевая удалую застольную, нетвердой походкой вышла Юная Прелестница. При виде происходящего – заляпанного гусиным жиром Философа, Злодея с пистолетом в каждой руке, Красивой Стервы, бряцающей ожерельем – она даже слегка протрезвела и воскликнула:

– Что у вас тут творится?!

Философ вышел из боевой стойки, отбросил то, что осталось от индюшачьей лапы, и с самодовольной улыбкой потер руки.

– Что ж, – проговорил он бодро, – вот мы все и в сборе. Все девятеро…

Элис Пейдж вскочила с места, сжала пальцами виски и, зажмурившись, истерически закричала.

На экране было не восемь персонажей, а девять.

Персонаж Генри Гриффита участвовал в Спектакле вместе с остальными.

– Вы с ума сошли, Байярд! – говорил Форестер. – Умерев, человек перестает быть. Не могу знать, продолжается ли его существование где-то за пределами, на ином уровне бытия, в ином измерении, в этом пусть религия с философией разбирается, но итог все равно один.

Лодж кивал.

– Да-да, вы правы. Я хватаюсь за соломинки. За самые безумные версии. Я понимаю, что Генри больше нет. Понимаю, что мертвые не возвращаются. И все же, признайте, мое предположение напрашивается само собой. Почему закричала Элис? Она испугалась не того, что на экране девять персонажей, а того, почему их там девять. Страх перед сверхъестественным не так легко изжить.

– Если бы только Элис, – мрачно сказал Форестер. – Это на всех подействовало. Если не возьмем ситуацию под контроль, будет взрыв. Психика людей и без того находится под большим давлением. Этические сомнения по поводу цели исследований, неизбежная усталость от жизни взаперти в компании одних и тех же лиц – все это накладывается одно на другое. Я давно уже со страхом наблюдаю за этим процессом.

– Кто-то мог пошутить, – размышлял Лодж вслух. – Взять на себя персонаж Генри вместе со своим.

– Никто не вытянул бы больше одного персонажа.

– Но кита в пруду кто-то осилил!

– Кит продержался недолго. Сделал пару прыжков и растворился.

– Декорации создаются общими усилиями. Кто-то ведь мог потихоньку отстраниться от этой задачи и сосредоточить всю мысленную энергию на ведении двух персонажей?

– Теоретически это возможно, – проговорил Форестер с сомнением в голосе. – Но тогда второй персонаж наверняка был бы неполноценным. Вы обратили внимание, кто-то из них выглядел странно?

– Ну, не то чтобы странно… Инопланетный Монстр все время прятался.

– Это не персонаж Генри.

– Откуда вы знаете?

– Инопланетный Монстр совершенно не в его духе.

– А кто в его духе?! – нервно вскричал Лодж, хлопнув по подлокотнику.

– Говорю вам, я не знаю, кто из них чей. Давно пытаюсь вычислить, не получается.

– А нам бы эта информация очень помогла. Особенно…

– Особенно по части Генри! – в свою очередь не выдержал Форестер, вскочил с места и стал мерить шагами кабинет. – Напрасно вы думаете, что кто-то мог взять на себя его персонаж. Откуда им знать, который из них его?

– Да Юная Прелестница же! – крикнул Лодж, грохнув кулаком по столу.

– Что?

– Конечно, это она! Она пришла последней, вы разве не помните? Усатый Злодей спросил, где она, Провинциальный Хлыщ заявил, что видел ее в салуне и…

– Боже милостивый! – выдохнул Форестер. – А Нищий Философ изо всех сил постарался привлечь к ней внимание, когда она вышла на сцену! Нарочно! Он издевался!

– Думаете, Философ и есть наш шутник? Он вывел на экран девятый персонаж? Последний из них должен быть персонажем Генри, вы же понимаете! Откуда им знать, который? Так вот откуда! Как только вышли восемь, сразу стало ясно!

– Либо среди нас оказался шутник, – заключил Форестер, – либо персонажи приобрели собственную волю и стали действовать сами.

– Ну, это вы загнули, Кент, – сердито бросил Лодж. – Они плоды нашего воображения, не более. Мы вдыхаем в них жизнь, мы управляем ими, мы заставляем их исчезнуть. Они всецело зависят от нас. Не может у них быть собственной воли.

– Вы не совсем правильно меня поняли. Я, скорее, имел в виду действия компьютера. Машина принимает наши мысленные образы и перерабатывает их в картинки на экране. Превращает их в подобие материального.

– Память компьютера…

– Именно! Я думаю, машина учится. У нее внутри столько всякого чувствительного оборудования, одному Богу известно, где границы ее возможностей. Компьютер играет в Спектакле более значительную роль, чем мы. В конце концов, мы все те же простые смертные, лишь стали поумнее. Мы придумали много разных надстроек, чтобы расширить свои возможности. Компьютер – надстройка для нашего воображения.

– Не скажите… – Лодж не спешил соглашаться. – Мы просто ходим кругами. Бесконечные рассуждения без всякого результата…

И все же он прекрасно знал, что Форестер недалек от истины. Он своими глазами видел, что компьютер способен действовать независимо – иначе кто заставил Хлыща бросаться гусем? Но одно дело – механически выполнить единственное действие от лица готового персонажа, и совсем другое – полностью управлять поведением образа, которого и на сцене-то быть не должно. Есть ведь разница?!

Или нет?

– Машина могла сама вести персонаж Генри, – настаивал Форестер. – И она же заставила Философа над нами поиздеваться.

– Но зачем?! – вопросил Лодж и тут же покрылся мурашками от осенившей его догадки.

– Она дала нам понять, что разумна, – озвучил его мысль Форестер.

– Была бы она разумна, она бы, наоборот, это скрывала, – возразил Лодж. – У нее ведь нет от нас защиты. Мы можем ее попросту разбить. Да и наверняка разбили бы ее, узнай мы о таком! Разобрали бы по винтику, и баста!

Воцарилось молчание. Лодж явственно чувствовал, что в атмосфере станции поселился страх. В этом страхе смешался и моральный конфликт, и внезапная смерть, и лишний персонаж, и одиночество узников, запертых на тщательно охраняемом голом камне.

– Я уже ничего не соображаю, – произнес Лодж. – Отложим до завтра. Утро вечера мудренее.

– Хорошо, – согласился Форестер.

– Выпьем?

Форестер молча покачал головой.

«Ему тоже не терпится уйти к себе, – подумал Лодж. – Как раненому зверю, который ищет уединения. Все мы тут раненые звери, расползлись по своим норам зализывать раны, отравленные необходимостью каждый день видеть вокруг себя одни и те же лица, смотреть на одни и те же рты, произносящие одни и те же ничего не значащие фразы. Видишь чей-то рот и тут же понимаешь, что скажет его владелец…»

– Спокойной ночи, Байярд.

– И вам, Кент. Приятных снов.

– Увидимся.

– Это уж точно.

Форестер вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Доброй ночи, сладких снов, не пускайте в дом клопов.

Среди ночи Лодж проснулся от собственного крика.

Он резко сел на постели, онемевшим разумом нащупывая реальность, неуклюже отделяя ее от сна. Понемногу узнал свою комнату и окружающую обстановку, вспомнил, кто он, чем занимается, как попал сюда.

«Это просто сон», – сказал себе Лодж, переведя дух. Такие сны были тут делом обычным. Их все видели. Идешь по улице, по дороге или по лестнице – в общем, где угодно идешь себе, и вдруг на пути у тебя появляется жуткое чудовище. Чудовище может быть похоже на паука или гигантского червя, у него могут быть рога, четыре кривые лапы, огромные челюсти, с которых капает слюна, – все, что в состоянии вообразить спящий разум. И оно страшно тебе радуется, кричит: «Здорово, дружище!» – и хочет общаться. Потому что оно тоже человек, твой приятель. Лодж содрогнулся, припомнив, как выглядел его «приятель», какой страшной была мохнатая когтистая лапища, дружески приобнявшая его за плечи… «Сколько лет, сколько зим! – ревел монстр, от восторга забрызгав Лоджа слизью. – Пойдем выпьем по стаканчику! У меня такие новости!» От вони у Лоджа темнело в глазах, он пытался отстраниться от нависающей над ним кошмарной фигуры, отчаянно хотел убежать, однако ни отстраняться, ни бежать было нельзя, ведь перед ним стоял его друг, такой же человек, просто одетый в иную телесную оболочку.

Лодж опустил босые ноги на пол, нашарил тапочки, влез в халат и направился к себе в кабинет.

Там была припасена бутылка.

«Сладких снов, – думал он, смешивая виски с содовой. – Какие уж тут, к черту, сладкие сны… Вот и меня настигло».

Его настигло чувство вины – за то, что человечество собиралось сделать.

Но ведь это было великое, разумное дело, несмотря на свою этическую неоднозначность!

Есть планеты, на которых человек не продержался бы и секунды – из-за огромного давления атмосферы или полного отсутствия таковой, из-за гравитации, отравляющих веществ и сотен других факторов. И каждая такая планета имеет ценность – экономическую, стратегическую, а нередко и ту, и другую. Человечество занималось строительством галактической империи. Чтобы защитить ее от вероятного, хоть пока и неизвестного врага, надлежало сосредоточить в своих руках все преимущества, не оставлять без внимания никакие ресурсы.

В галактике есть другая разумная жизнь – должна быть, чисто математически. Нет никаких гарантий, что она не окажется враждебной. Риск недопустим. К встрече с ней необходимо подготовиться.

Нельзя пренебрегать ценными планетами, на каждой должна быть человеческая колония. Пусть эти колонии растут и крепнут. Никто ведь не знает, когда начнется борьба. А если человек в своей естественной форме на таких планетах существовать не может – что ж, значит, форму надо менять. Пусть наши собратья обретут такие тела, которые будут приспособлены к любым, самым невероятным условиям существования, и продолжат дело Человечества.

Инструменты для этого уже есть. Человек научился выращивать кости, нервы, мышцы, железы, открыл тайны ферментов и аминокислот, прибрал к рукам все секреты построения живого тела – не только человеческого, любого. Биоинженерия стала точной наукой, ученые ловко выстраивали схемы организмов, идеально адаптированных под условия планеты назначения. У человечества все было готово для начала негуманоидной колонизации.

Все, кроме одного. Жизнь в рукотворные организмы вдохнуть никак не удавалось.

Тайна жизни стала наивысшим правительственным приоритетом. По далеким астероидам были разбросаны засекреченные лаборатории, в которых кипела работа. Биохимики, эндокринологи и прочие ученые трудились на затерянных в пространстве камнях под недремлющим оком космических патрулей и бесконечных правил, запретов и нормативных актов. Они искали жизнь в таинственной серой зоне, где мертвая материя отделяется от живой неуловимой гранью, и непредсказуемость этой грани способна свести с ума. Они работали с кристаллами и вирусами, которые секунду назад могли быть мертвы, а в следующий миг наполовину оживали, и никто не мог объяснить ни как это происходит, ни почему.

В высших эшелонах власти свято верили, что ключ к жизни существует, просто пока не идет человеку в руки, однако на секретных космических станциях росло и укреплялось странное и, возможно, ненаучное убеждение, что природу жизни не определишь формулой или уравнением, что она заключена в духе, в чем-то почти сверхъестественном, находящемся за пределами человеческого познания, и сами поиски в этой сфере являются кощунством – ловушкой, в которую человек в своей гордыне и ненасытном любопытстве заманил себя сам.

«А моя роль, – думал Байярд Лодж, – гнать их на слепой, безумный поиск того, что нам и не положено знать, на что мы не должны замахиваться ради собственного душевного здоровья. Они шепчут мне о своих страхах, возмущаются негуманностью нашей цели – а я их уговариваю и перевожу все в шутку. Я заставляю их работать и этим день за днем по крупице убиваю в них человечность. А потом с криком просыпаюсь оттого, что мой собрат обнял меня за плечи и предложил с ним выпить».

Он залпом опрокинул в себя виски и плеснул в стакан еще, на этот раз не разбавляя.

– Конечно, давай выпьем, дружище! – сказал Лодж монстру из своего сна. – Иди скорей! Я тебе налью!.. Ну что же ты? – звал он, озираясь. – Мы же все люди, правильно?

Бутылка стучала о край стакана в дрожащей руке.

– А нам, людям, следует держаться вместе!

После завтрака все собрались в салоне. Обводя взглядом лица, Байярд Лодж видел в них тщательно скрываемый ужас, чувствовал беззвучный крик, который каждый подавлял в себе, удерживал в железном плену дисциплины и хороших манер.

Кент Форестер не спеша раскурил сигарету и заговорил непринужденным тоном. Лодж, впрочем, прекрасно понимал, каких усилий стоила ему непринужденность.

– Необходимо обсудить случившееся. Нельзя переживать это молча.

– В смысле, рационализировать? – уточнил Сиффорд.

Форестер покачал головой.

– Обсудить, – повторил он. – Дело серьезное.

– В Спектакле вчера было девять персонажей, – сказал Крейвен.

– Девять и кит, – добавил Форестер.

– Вы намекаете, что один из нас мог…

– Я не знаю. Если кто-то действительно это сделал, пусть лучше признается. Мы тут все понимаем шутки.

– Жестокий юмор, – проговорил Крейвен.

– Но все же юмор, – подчеркнул Форестер.

– Я бы хотел думать, что это шутка, – объявил Мэйтленд. – Лично мне бы очень полегчало, знай я, что это чья-то шутка.

– Вот! – похвалил Форестер. – И я о том же! – Он оглядел собравшихся. – Ну что?

Все молчали.

Ждали.

– Никто не шутил, Кент, – сказал Лодж.

– Вероятно, шутник хочет сохранить инкогнито, – не сдавался Форестер. – Можно анонимно! На бумажках напишем.

– Давайте свои бумажки, – проворчал Сиффорд.

Форестер вынул из кармана сложенные листки, аккуратно разорвал их на полоски и раздал.

– Пожалуйста, отвечайте честно, – попросил он.

Когда бумажки были собраны, в большинстве из них стоял прочерк или значилось «нет». Одна гласила: «Это не я».

Форестер собрал их в стопку и вздохнул.

– Ну что ж, гипотеза отпадает. Признаюсь, я не питал особой надежды.

Крейвен тяжело поднялся на ноги.

– Мы тут думаем об одном, – начал он. – Так что можно уже и вслух сказать. Хотя тема малоприятная.

Он с вызовом посмотрел на всех по очереди, словно ожидая, что кто-то попытается его остановить. Все молчали.

– Генри никому не нравился, – продолжил Крейвен. – Не спорьте. Тип он был необаятельный. Сложный, как ни крути. Я общался с ним больше, чем любой из вас. Я согласился произнести речь на сегодняшней панихиде. И для меня это честь, потому что я его очень уважал. Он обладал такой целеустремленностью, таким упорством, каких редко сыщешь даже среди жестких людей. А еще он обладал этическими принципами. Со мной он иногда говорил – немного, по-настоящему, – а больше не делился ни с кем. Я знаю, что он был близок к открытию. И он боялся. Он умер, а ведь со здоровьем у него было все в полном порядке. – Крейвен посмотрел на Сью Лоуренс. – Так ведь? Он был здоров?

– Совершенно здоров, – подтвердила доктор Лоуренс. – Не с чего ему было умирать.

Крейвен повернулся к Лоджу.

– Вы общались с ним незадолго до его смерти.

– Да, за день или два. И вел он себя вполне нормально.

– О чем вы говорили?

– Да как обычно. О чем-то незначительном.

– О чем-то незначительном? – переспросил Крейвен с усмешкой.

– Хорошо, если вам угодно, он заявил, что не хочет продолжать. Что работа наша «богомерзкая». Именно так он и сказал. – Лодж посмотрел на всех остальных. – Что-то новенькое, правда? До такого словечка никто из вас пока не додумался.

– И в своем нежелании продолжать он был более настойчив, чем обычно?

– Да нет… – Лодж пожал плечами. – Он вообще впервые поднял эту тему. Единственный из всех.

– И вы уговорили его вернуться к работе?

– Мы обсудили такой вариант.

– Вы его убили.

– Возможно, – произнес Лодж. – Возможно, я всех вас тут убиваю. Или мы сами убиваем себя. Откуда мне знать? – Он обратился к Сью: – Как по-вашему, доктор Лоуренс, можно ли умереть от психосоматического расстройства, вызванного страхом?

– Клинически выявленных случаев такой смерти нет, – ответил Сьюзен. – Однако на практике… на практике, боюсь, все возможно.

– Он был в западне, – произнес Крейвен.

– Все человечество в западне! – не выдержал Лодж. – Если хотите искать виноватых, вините всех. Всю человеческую цивилизацию.

– По-моему, это к делу не относится, – вмешался Форестер.

– Еще как относится, и я вам сейчас объясню почему, – гнул свою линию Крейвен. – Я буду последний, кто поверит в существование призраков…

Элис Пейдж вскочила на ноги.

– Хватит! – крикнула она. – Хватит! Хватит! Хватит!

– Успокойтесь, мисс Пейдж, – сказал ей Крейвен.

– Но вы заявляете…

– Я заявляю вот что: если и бывает у призрака усопшего мотив – и даже, не побоюсь этого слова, право – остаться на месте своей кончины и мстить, это как раз тот самый случай.

– Сядьте, Крейвен! – рявкнул Лодж.

Крейвен помедлил и нехотя сел, злобно бурча себе под нос. А Лодж потребовал:

– Если вы видите какой-то смысл в продолжении этой дискуссии, будьте любезны опираться на факты, а не суеверные домыслы.

– Да нет никакого смысла, – произнес Мэйтленд. – Как ученые, исследующие саму природу жизни, мы не можем не признать, что смерть – это абсолютный предел и за ней нет ничего.

– Спорное утверждение, сами понимаете, – возразил Сиффорд.

– Давайте пока отложим этот вопрос, – спокойно предложил Форестер. – Потом к нему вернемся. Сейчас необходимо выяснить еще кое-что. Мы должны знать, какой персонаж принадлежал Генри.

Все затихли.

– Я не пытаюсь узнать, кто есть кто, – поспешил объяснить Форестер. – Просто методом исключения…

– Раздавайте бумажки, – сказал Сиффорд.

Форестер принялся отрывать полоски от листа, но тут Крейвен возмущенно заявил:

– Какие еще бумажки? Я на этот трюк не куплюсь, нашли дурака.

Форестер поднял на него глаза и переспросил:

– Трюк?

– Разумеется! И не отпирайтесь. Вы давно вынюхиваете.

– Я и не отпираюсь, – признал Форестер. – Если бы я не предпринимал попыток это выяснить, то не соответствовал бы своей должности.

– Не понимаю, зачем мы так стремимся сохранить это в тайне, – произнес Лодж. – В обыденной ситуации такая прихоть не имела бы значения, но ситуация далека от обыденной. Я считаю, надо раскрыть карты. И готов начать. Прямо сейчас назову свой персонаж, скажите только слово.

Все молчали. Лишь смотрели на него без всякого выражения – не было на лицах ни гнева, ни страха, вообще никаких читаемых эмоций.

Лодж пожал плечами, смиряясь с неудачей, и повернулся к Крейвену:

– Хорошо. Что вы предлагаете?