Текст книги "Город. Сборник рассказов и повестей"

Изгородь
Перевод В. Баканова

Он спустился по лестнице и на секунду остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме.

Рядом с высокими бокалами на подносе прошел робот-официант.

– Добрый день, мистер Крейг.

– Здравствуй, Герман.

– Не хотите ли чего-нибудь, сэр?

– Нет, спасибо. Я пойду.

Крейг на цыпочках пересек помещение и неожиданно для себя отметил, что почти всегда ходил здесь на цыпочках. Дозволялся только кашель, и лишь самый тихий, самый деликатный кашель. Громкий разговор в пределах комнаты отдыха казался святотатством.

Аппарат стоял в углу, и, как все здесь, это был почти бесшумный аппарат. Лента выходила из прорези и спускалась в корзину; за корзиной следили и вовремя опустошали, так что лента никогда-никогда не падала на ковер.

Он поднял ленту, быстро перебирая пальцами, пробежал ее до буквы К, а затем стал читать внимательнее: «Кокс – 108,5; Колфилд – 92; Коттон – 97; Кратчфилд – 111,5; Крейг – 75…»

Крейг – 75!

Вчера было 78, 81 позавчера и 83 третьего дня. А месяц назад было 96,5 и год назад – 120.

Все еще сжимая ленту в руках, он оглядел темную комнату. Вот над спинкой кресла виднеется лысая голова, вот вьется дымок невидимой сигареты. Кто-то сидит лицом к Крейгу, но почти неразличим, сливаясь с креслом; блестят только черные ботинки, светятся белоснежная рубашка и укрывающая лицо газета.

Крейг медленно повернул голову и, внезапно слабея, увидел, что кто-то занял его кресло, третье от камина. Месяц назад этого бы не было, год назад это было бы немыслимо. Тогда его индекс удовлетворенности был высоким.

Но они знали, что он катится вниз. Они видели ленту и, несомненно, обсуждали это. И презирали его, несмотря на сладкие речи.

– Бедняга Крейг. Славный парень. И такой молодой, – говорили они с самодовольным превосходством, абсолютно уверенные, что уж с ними-то ничего подобного не произойдет.

Советник был добрым и внимательным, и Крейг сразу понял, что он любит свою работу и вполне удовлетворен.

– Семьдесят пять… – повторил советник. – Не очень-то хорошо.

– Да, – согласился Крейг.

– Вы чем-нибудь занимаетесь? – Отшлифованная профессиональная улыбка давала понять, что он в этом совершенно уверен, но спрашивает по долгу службы. – О, в высшей степени интересный предмет. Я знавал нескольких джентльменов, страстно увлеченных историей.

– Я специализируюсь, – сказал Крейг, – на изучении одного акра.

– Одного акра? – переспросил советник, совершенно не удивленный. – Я не вполне…

– Истории одного акра, – объяснил Крейг. – Надо прослеживать ее вдаль, час за часом, день за днем, по темповизору, регистрировать детально все события, все, что случилось на этом акре, с соответствующими замечаниями и комментариями.

– Чрезвычайно интересное занятие, мистер Крейг. Ну и как, нашли вы что-нибудь особенное на своем… акре?

– Я проследил за ростом деревьев. В обратную сторону. Вы понимаете? От стареющих гигантов до ростков; от ростков до семян. Хитрая штука, это обратное слежение. Сначала сильно сбивает с толку, но потом привыкаешь. Клянусь, даже думать начинаешь в обратную сторону… Кроме того, я веду историю гнезд и самих птиц. И цветов, разумеется. Регистрирую погоду. У меня неплохой обзор погоды за последние пару тысяч лет.

– Как интересно, – заметил советник.

– Было и убийство, – продолжал Крейг. – Но оно произошло за пределами акра, и я не могу включать его в свое исследование. Убийца после преступления пробежал по моей территории.

– Убийца, мистер Крейг?

– Совершенно верно. Понимаете, один человек убил другого.

– Ужасно. Что-нибудь еще?

– Пока нет, – ответил Крейг. – Хотя есть кое-какие надежды. Я нашел старые развалины.

– Зданий?

– Да. Я стремлюсь дойти до тех времен, когда они еще не были развалинами. Не исключено, что в них жили люди.

– А вы поторопитесь немного, – предложил советник. – Пройдите этот участок побыстрее.

Крейг покачал головой:

– Чтобы исследование не утратило своей ценности, надо регистрировать все детали. Я не могу перескочить через них, чтобы скорее добраться до интересного.

Советник изобразил сочувствие.

– В высшей степени интересное занятие, – сказал он. – Я просто не представляю, почему ваш индекс падает.

– Я осознал, – проговорил Крейг, – что всем все равно. Я вложу в исследование годы труда, опубликую результаты, несколько экземпляров раздам друзьям и знакомым, и они будут благодарить меня, потом поставят книгу на полку и никогда не откроют. Я разошлю свой труд в библиотеки, но, вы знаете, сейчас никто туда не ходит. Я буду единственным, кто когда-либо прочтет эту книгу.

– Но, мистер Крейг, – заметил советник, – есть масса людей, которые находятся в таком же положении. И все они сравнительно счастливы.

– Я говорил себе это, – признался Крейг. – Не помогает.

– Давайте сейчас не будем вдаваться в подробности, а обсудим главное. Скажите, мистер Крейг, вы совершенно уверены, что не можете более быть счастливы, занимаясь своим акром?

– Да, – произнес Крейг. – Уверен.

– А теперь, ни на минуту не допуская, что ваше заявление отвечает однозначно на наш вопрос, скажите мне: вы никогда не думали о другой возможности?

– О другой?

– Конечно. Я знаю некоторых джентльменов, которые сменили свои занятия и с тех пор чувствуют себя превосходно.

– Нет, – признался Крейг. – Даже не представляю, чем можно еще заняться.

– Ну, например, наблюдать за змеями, – предложил советник.

– Нет, – убежденно сказал Крейг.

– Или коллекционировать марки. Или вязать. Многие джентльмены вяжут и находят это весьма приятным и успокаивающим.

– Я не хочу вязать.

– Начните делать деньги.

– Зачем?

– Вот этого я и сам не могу взять в толк, – доверительно сообщил советник. – Ведь в них нет никакой нужды, стоит лишь сходить в банк. Но есть немало людей, которые с головой ушли в это дело и добывают деньги порой, я бы сказал, весьма сомнительными способами. Но как бы то ни было, они черпают в этом глубокое удовлетворение.

– А что потом они делают с деньгами? – спросил Крейг.

– Не знаю, – ответил советник. – Один человек зарыл их и забыл где. Остаток жизни он был вполне счастлив, занимаясь их поисками с лопатой и фонарем в руках.

– Почему с фонарем?

– О, он вел поиски только по ночам.

– Ну и как, нашел?

– По-моему, нет.

– Кажется, меня не тянет делать деньги, – сказал Крейг.

– Вы можете вступить в клуб.

– Я давно уже член клуба. Одного из самых лучших и респектабельных. Его корни…

– Нет, – перебил советник. – Я имею в виду другой клуб. Знаете, группа людей, которые вместе работают, имеют много общего и собираются, чтобы получить удовольствие от беседы на интересующие темы.

– Сомневаюсь, что такой клуб решил бы мою проблему, – проговорил Крейг.

– Вы можете жениться, – предложил советник.

– Что? Вы имеете в виду… на одной женщине?

– Ну да.

– И завести кучу детей?

– Многие мужчины занимались этим. И были вполне удовлетворены.

– Знаете, – произнес Крейг, – по-моему, это как-то неприлично.

– Есть масса других возможностей, – не сдавался советник. – Я могу перечислить…

– Нет, спасибо. – Крейг покачал головой. – В другой раз. Мне надо все обдумать.

– Вы абсолютно уверены, что стали относиться к истории неприязненно? Предпочтительнее оживить ваше старое занятие, нежели заинтересовать новым.

– Да, я отношусь неприязненно, – сказал Крейг. – Меня тошнит от одной мысли о нем.

– Хорошенько отдохните, – предложил советник. – Отдых придаст вам бодрости и сил.

– Пожалуй, для начала я немного прогуляюсь, – согласился Крейг.

– Прогулки весьма, весьма полезны, – сообщил ему советник.

– Сколько я вам должен? – спросил Крейг.

– Сотню, – ответил советник. – Но мне безразлично, заплатите вы или нет.

– Знаю, – сказал Крейг. – Вы просто любите свою работу.

На берегу маленького пруда, привалившись спиной к дереву, сидел человек. Он курил, не сводя глаз с поплавка. Рядом стоял грубо вылепленный глиняный кувшин.

Человек поднял голову и увидел Крейга.

– Садитесь, отдохните, – сказал он.

Крейг подошел и сел.

– Сегодня пригревает, – сказал он, вытирая лоб платком.

– Здесь прохладно, – отозвался мужчина. – Днем вот сижу с удочкой. А вечером, когда жара спадает, вожусь в саду.

– Цветы, – задумчиво проговорил Крейг. – А ведь это идея. Я и сам иной раз подумывал, что это небезынтересно – вырастить целый сад цветов.

– Не цветов, – поправил человек. – Овощей. Я их ем.

– То есть вы хотите сказать, что работаете, чтобы получить продукты питания?

– Ага. Я вспахиваю и удобряю землю и готовлю ее к посеву. Затем я сажаю семена, ухаживаю за всходами и собираю урожай. На еду мне хватает.

– Такая большая работа!

– Меня это нисколько не смущает.

– Вы могли бы взять робота, – посоветовал Крейг.

– Вероятно. Но зачем? Труд успокаивает мои нервы, – сказал человек.

Поплавок ушел под воду, и он схватился за удочку, но было поздно.

– Сорвалась, – пожаловался рыбак. – Я уже не первую упускаю. Никак не могу сосредоточиться. – Он насадил на крючок червя из банки, закинул удочку и снова привалился к стволу дерева. – Дом у меня небольшой, но удобный. С урожая обычно остается немного зерна, и, когда мои запасы подходят к концу, я делаю брагу. Держу собаку и двух кошек и раздражаю соседей.

– Раздражаете соседей? – переспросил Крейг.

– Ну, – подтвердил человек. – Они считают, что я спятил.

Он вытащил из кувшина пробку и протянул его Крейгу. Крейг, приготовившись к худшему, сделал глоток. Совсем недурно.

– Сейчас, пожалуй, чуть перебродила, – виновато произнес человек. – Но вообще получается неплохо.

– Скажите, – произнес Крейг, – вы удовлетворены?

– Конечно, – ответил человек.

– У вас, должно быть, высокий ИУ.

– ИУУ?

– Нет. ИУ. Личный индекс удовлетворенности.

Человек покачал головой:

– У меня такого вообще нет.

Крейг чуть не онемел.

– Но как же?!

– Вот и до вас приходил тут один. Довольно давно… Рассказывал про этот ИУ, только мне что-то послышалось ИУУ. Уверял, что я должен такой иметь. Ужасно расстроился, когда я сказал, что не собираюсь заниматься ничем подобным.

– У каждого есть ИУ, – сказал Крейг.

– У каждого, кроме меня. – Он пристально посмотрел на Крейга. – Слушай, сынок, у тебя неприятности?

Крейг кивнул:

– Мой ИУ ползет вниз. Я потерял ко всему интерес. Мне кажется, что что-то у нас не так, неправильно. Я чувствую это, но никак не могу определить.

– Им все дается даром, – сказал человек. – Они и пальцем не пошевелят и все равно будут иметь еду, и дом, и одежду и утопать в роскоши, если захотят. Тебе нужны деньги? Пожалуйста, иди в банк и бери сколько надо. В магазине забирай любые товары и уходи; продавцу плевать, заплатишь ты или нет. Потому что ему они ничего не стоили. Ему их дали. На самом деле он просто играет в магазин. Точно так же, как все остальные играют в другие игры. От скуки. Работать, чтобы жить, никому не надо. Все приходит само собой. А вся эта затея с ИУ?.. Способ ведения счета в одной большой игре.

Крейг не сводил с него глаз.

– Большая игра, – произнес он. – Точно. Вот что это такое.

Человек улыбнулся.

– Никогда не думали об этом? В том-то и беда. Никто не задумывается. Все так страшно заняты, стараясь убедить себя в собственном благополучии и счастье, что ни на что другое не остается времени. У меня, – добавил он, – времени хватает.

– Я всегда считал наш образ жизни, – сказал Крейг, – конечной стадией экономического развития. Так нас учат в школе. Ты обеспечен всем и волен заниматься чем хочешь.

– Вот вы сегодня перед прогулкой позавтракали, – после некоторой паузы начал человек. – Вечером пообедаете, немного выпьете. Завтра поменяете туфли или наденете свежую рубашку…

– Да, – подтвердил Крейг.

– Что я хочу сказать, это откуда берутся все эти вещи? Рубашка или пара туфель, положим, могут быть сделаны тем, кому нравится делать рубашки или туфли. Пишущую машинку, которой вы пользуетесь, тоже мог изготовить какой-нибудь механик-любитель. Но ведь до этого она была металлом в земле! Скажите мне: кто собирает зерно, кто растит лен, кто ищет и добывает руду?

– Не знаю, – сказал Крейг. – Я никогда не думал об этом.

– Нас содержат, – проговорил человек. – Да-да, нас кто-то содержит. Ну а я не хочу быть на содержании.

Он поднял удочку и стал укладываться.

– Жара немного спала. Пора идти работать.

– Приятно было поговорить с вами, – произнес, поднимаясь, Крейг.

– Спуститесь по этой тропинке, – предложил человек. – Изумительное место. Цветы, тень, прохлада. Если пройдете подальше, наткнетесь на выставку. – Он взглянул на Крейга. – Вы интересуетесь искусством?

– Да, – сказал Крейг. – Но я понятия не имел, что здесь поблизости есть музей.

– О, неплохой. Недурные картины, пара приличных деревянных скульптур. Очень интересные здания, только не пугайтесь необычности очертаний. Сам я там частенько бываю.

– Обязательно схожу, – сказал Крейг. – Спасибо.

Человек поднялся и отряхнул штаны.

– Если задержитесь, заходите ко мне, переночуете. Моя лачуга рядом, на двоих места хватит. – Он взял кувшин. – Мое имя Шерман.

Они пожали руки.

Шерман отправился в свой сад, а Крейг пошел вниз по тропинке.

Строения казались совсем рядом, и все же представить их очертания было трудно. «Из-за какого-то сумасшедшего архитектурного принципа», – подумал Крейг.

Они были розовыми до тех пор, пока он не решил, что они вовсе не розовые, а голубые, а иногда они казались и не розовыми, и не голубыми, а скорее зелеными, хотя, конечно, такой цвет нельзя однозначно назвать зеленым.

Они были красивыми, безусловно, но красота эта раздражала и беспокоила – совсем незнакомая и необычная красота.

Здания, как показалось Крейгу, находились в пяти минутах ходьбы полем. Он шел минут пятнадцать, но достиг лишь того, что смотрел на них чуть под другим углом. Впрочем, трудно сказать – здания как бы постоянно меняли свои формы.

Цель не приблизилась и еще через пятнадцать минут, хотя он мог поклясться, что шел прямо.

Тогда он почувствовал страх.

Казалось, что, продвигаясь вперед, он уходил вбок. Как будто что-то гладкое и скользкое перед ним не давало пройти. Как изгородь, изгородь, которую невозможно увидеть или ощутить.

Он остановился, и дремавший в нем страх перерос в ужас.

В воздухе что-то мелькнуло. На мгновение ему почудилось, что он увидел глаз, один-единственный глаз, смотрящий на него. Он застыл, а чувство, что за ним наблюдают, еще больше усилилось, и на траве по ту сторону незримой ограды заколыхались какие-то тени. Как будто там стоял кто-то невидимый и с улыбкой наблюдал за его тщетными попытками пробиться сквозь стену.

Он поднял руку и вытянул ее перед собой, никакой стены не было, но рука отклонилась в сторону, пройдя вперед не больше фута.

И в этот миг он почувствовал, как смотрел на него из-за ограды этот невидимый – с добротой, жалостью и безграничным превосходством.

Он повернулся и побежал.

Крейг ввалился в дом Шермана и рухнул на стул, пытливо глядя в глаза хозяина.

– Вы знали, – произнес он. – Вы знали и послали меня.

Шерман кивнул:

– Вы бы не поверили.

– Кто они? – прерывающимся голосом спросил Крейг. – Что они там делают?

– Я не знаю, – ответил Шерман.

Он подошел к плите, снял крышку и заглянул в котелок, из которого сразу потянуло чем-то вкусным. Затем он вернулся к столу, чиркнул спичкой и зажег древнюю масляную лампу.

– У меня все по-старому, – сказал Шерман. – Электричества нет. Ничего нет. Уж не обессудьте. На ужин кроличья похлебка.

Он смотрел на Крейга через коптящую лампу, пламя закрывало его тело, и в слабом мерцающем свете казалось, что в воздухе плавает одна голова.

– Что это за изгородь? – почти выкрикнул Крейг. – За что их заперли?

– Сынок, – проговорил Шерман, – отгорожены не они.

– Не они?

– Отгорожены мы, – сказал Шерман. – Неужели не видишь? Мы находимся за изгородью.

– Вы говорили днем, что нас содержат. Это они?

Шерман кивнул:

– Я так думаю. Они обеспечивают нас, заботятся о нас, наблюдают за нами. Они дают нам все, что мы просим.

– Но почему?!

– Не знаю, – произнес Шерман. – Может быть, это зоопарк. Может быть, резервация, сохранение последних представителей вида. Они не хотят нам ничего плохого.

– Да, – убежденно сказал Крейг. – Я почувствовал это. Вот что меня напугало.

Они тихо сидели, слушая, как гудит пламя в плите, и глядя на танцующий огонек лампы.

– Что же нам делать? – прошептал Крейг.

– Надо решать, – сказал Шерман. – Быть может, мы вовсе не хотим ничего делать.

Он подошел к котелку, снял крышку и помешал.

– Не вы первый, не вы последний. Приходили и будут приходить другие. – Он повернулся к Крейгу. – Мы ждем. Они не могут дурачить и держать нас в загоне вечно.

Крейг молча сидел, вспоминая взгляд, преисполненный доброты и жалости.

Поколение, достигшее цели
Перевод М. Молчанова

Поколение за поколением их сопровождала тишина. Одним ранним «утром» тишину сменил Гул.

Экипаж пробудился и, не вылезая из-под одеял, вслушивался. Ибо было сказано, что однажды прозвучит Гул, и Гул этот ознаменует собой начало Конца.

Вместе со всеми проснулся Джон Хофф, а с ним и жена его Мэри. В каюте они жили вдвоем, поскольку детей у них не было – заводить потомство им еще не разрешили. Рожать ребенка можно только тогда, когда есть место, а для этого должен умереть старик Джошуа. Хоффы возносили безмолвные молитвы о его скорой кончине, одновременно стыдясь их, но лишь так они получили бы право на дитя.

Гул сотряс весь Корабль. Кровать, в которой лежали Джон и Мэри, подпрыгнула и опрокинулась на стену, прижав их собой к вибрирующему металлу, а вместе с кроватью перекатилась вся прочая мебель: комод, стол и стулья. Пол вдруг стал стеной, а стена – полом.

С потолка, который минуту назад тоже был стеной, свисала Икона. Пару раз качнувшись, она упала.

Гул стих так же внезапно, как и начался, и вновь стало тихо. Но то была другая тишина, не такая полная, как раньше. В ней были звуки, много звуков, хоть никто не мог выделить и назвать, какие конкретно. Их не то чтобы слышали – скорее, чувствовали, – и они говорили, что в Корабле включилось питание, ожили древние двигатели и давно позабытый порядок вступил в свои права.

Джон Хофф наполовину выполз, отжался от пола, спиной приподнимая кровать, чтобы выпустить Мэри. Выбравшись, они увидели, что стоят на стене, ставшей полом, а вокруг валяется мебель, которая до них принадлежала не одному поколению членов Экипажа.

На Корабле ничего не выбрасывали, всё берегли и сохраняли. Так гласила заповедь, одна из многих: не выбрасывай, береги. Из всего следовало извлекать пользу целиком, до последней капли. Есть – только определенное количество пищи, не больше и не меньше. Пить – только определенное количество воды, не больше и не меньше. Вновь и вновь дышать тем же воздухом – в прямом смысле. Отходы жизнедеятельности отправлялись в переработчик, где превращались в то, что могло пригодиться. Перерабатывали даже мертвецов, чтобы и те приносили пользу. С Начала Начал сменилось немало поколений, так что мертвых хватало. Очень скоро, возможно всего через несколько месяцев, их число пополнит и Джошуа. Его тело пустят в переработчик, и тогда он раз и навсегда вернет все, что взял у Экипажа, отдаст свой последний и самый главный долг. А Джон с Мэри получат право родить ребенка.

Без ребенка никак, думал Джон, стоя посреди бардака. Иначе кому передать Письмо и тайну Чтения?

Была среди заповедей и та, что запрещала Чтение. Это проклятое искусство происходило еще из Начала Начал, однако в годы Темного прошлого, в эпоху Великого пробуждения Экипаж осознал, что оно есть зло, и решительно покончил с ним.

Да, Джону предстояло обучить потомка злому, проклятому искусству, – таков его долг, и он пообещал отцу, давно покойному, что исполнит его. А кроме долга, было и навязчивое чувство, что заповедь ошибочна.

Но ведь заповеди никогда не ошибались, и в каждой был смысл. Они объясняли, почему общество устроено так, а не иначе, как возник Корабль и как следует жить людям, его населяющим.

Впрочем, может, Джону и не придется никому передавать Письмо. Возможно, именно ему суждено его распечатать, потому как на конверте написано: «ПРОЧЕСТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ НЕМИНУЕМОЙ УГРОЗЫ». По мнению Хоффа, все происходящее вполне на это указывало: а как иначе, когда тишину нарушает Гул, стена становится полом, а пол – стеной?

Послышались голоса из других кают. Кто-то испуганно кричал, кто-то вопил от ужаса, пронзительно визжали дети.

– Джон, – обратилась к нему жена, – это был тот самый Гул. Близится Конец.

– Еще неизвестно. Не надо спешить с выводами. Мы ведь не знаем, что означает Конец.

– Говорят же… – начала Мэри, и Джон в который раз поймал себя на мысли: «Говорят. Говорят. Говорят. Вечно говорят».

Не читают, не пишут – только говорят.

И вновь вспомнились слова отца, сказанные им давным-давно: «Память несовершенна, и доверять ей нельзя. Что-то забудется, а что-то исказится. Зато однажды написанное, слово остается неизменным. Его не забудешь, и своего смысла оно не поменяет. Поэтому в написанном можно не сомневаться».

– Говорят же, – сказала Мэри, – что Конец наступит вскоре после того, как мы услышим Гул. Следом замрут Звезды, и это будет верным знаком, что Конец близок…

И все же, что это такое, в который раз задумался Хофф. Конец чему? Нам? Кораблю? Звездам? А может, это Конец всему: и Кораблю, и Звездам, и той бескрайней черноте, в которой они плывут?

От одной мысли, что Корабля или Экипажа не станет, он содрогнулся. Однако пугала его не столько гибель Корабля или Экипажа, сколько утрата построенного ими порядка, прекрасного и отточенного. Ведь он был настолько выверенным и гармоничным, что Экипажу всегда хватало всего, и при этом не бывало ничего лишнего: ни еды, ни воды, ни воздуха, ни самих людей. Поскольку заводить детей разрешалось только после того, как умрет тот, чье место суждено занять твоему ребенку.

По коридору пронесся топот, затем кто-то заколотил в дверь.

– Джон! Джон! – крикнули снаружи. – Звезды замерли!

– Я говорила! – воскликнула Мэри. – Я говорила! Все так, как было предсказано.

А ведь стучат-то в дверь!

И дверь ровно там, где ей и положено быть – где она должна располагаться. Достаточно открыть ее, и попадешь прямо в коридор. Не надо больше взбираться по лестнице, теперь оказавшейся на потолке, который прежде был стеной.

И почему мне это раньше в голову не приходило? – спросил себя Джон. Почему мне не показалось глупым, что дверь где-то над головой и к ней нужно лезть? Может, так и должно быть? Может, все, что было до этого, неправильно? А если так, неправильными могут оказаться и заповеди…

– Сейчас, Джо. Иду, – ответил Хофф.

Дверь открывалась в стене коридора, который раньше был полом; такие же двери вели из каждой каюты. И люди напрямую ходили из своих кают в коридор и обратно.

Теперь от лестниц совсем никакого проку, подумал Джон. Их можно срезать и отправить в переработчик. У нас впервые появятся излишки.

– Пошли! – Джо схватил его под руку и повел к ближайшему смотровому пузырю, тоже перевернутому.

Звезды и впрямь были недвижимы – в точности как предсказано.

И это пугало. Стало ясно, что звезды – это не росчерки света на непроглядно черном занавесе, кружившие вокруг Корабля, а яркие точки, подвешанные посреди пустоты. От одного взгляда в неведомую бездонную пропасть сердце будто камнем ухало вниз, дыхание перехватывало, ноги подкашивались, голова кружилась и, чтобы удержать равновесие, приходилось хвататься за металлические поручни.

В этот «день» не было ни игр, ни прогулок, ни веселья в кают-компании.

Люди сбивались в кучки и испуганно перешептывались. В корабельной церкви шла служба: молились перед самой большой Иконой, на которой изображены Дерево, Цветы, Река и – в отдалении – Дом, а над ними – Небо с Облаками. И еще – Ветер; разглядеть его нельзя, но все знают, что он есть. В каютах делали уборку и, готовясь к «ночевке», ставили на место попадавшую мебель, а также заново развешивали Иконы – самое ценное имущество каждого семейства. А еще срезали лестницы.

Мэри выудила Икону из-под завала, и Джон, встав на стул, повесил ее на стену, которая еще вчера была полом. Он вдруг заметил, что каждая Икона хоть чем-то, но отличается от остальных. Прежде это ему в глаза не бросалось.

На Иконе Хоффов тоже было Дерево, однако под Деревом паслись Овцы, рядом – Забор и Ручей, а в углу картины росли крохотные Цветы. И конечно же Трава, вплоть до самого Неба.

Мэри ушла в соседнюю каюту, чтобы, как водится, поделиться испугом с другими женщинами, и Джон вышел в коридор. Он старался идти как ни в чем не бывало, не привлекая внимания, чтобы никто не заподозрил, что он куда-то спешит.

А он очень спешил. Внезапная и неотложная необходимость словно подталкивала его в спину.

Джон шел, напустив на себя беззаботный вид, как будто благочинно убивает скуку. Это не требовало никаких усилий, потому что так он жил всю свою жизнь. Да и все остальные тоже, за исключением разве что тех, кому повезло (или не повезло – с какой стороны посмотреть) заниматься каким-нибудь семейным ремеслом вроде ухода за гидропонными фермами, за скотом или за домашней птицей.

Однако большинство, размышлял Джон, непринужденно идя вперед, только и делали, что убивали время. Взять хоть их с Джо: они без конца играли в шахматы и скрупулезно записывали каждую партию. А потом часами разбирали записи, отмечая удачные ходы. А почему, собственно, и нет? Что плохого в том, чтобы записывать, а потом разбирать партии? В конце концов, чем еще себя занять?

Люди попадались все реже и вскоре пропали совсем. Становилось темнее: лампочек тоже поубавилось. За многие поколения Экипаж выкрутил почти все, что были на Корабле, чтобы освещать каюты.

Джон дошел до смотрового пузыря, нырнул туда и затаился, осторожно наблюдая за дорогой, по которой пришел: вдруг кто-то идет следом? Никто конечно же не шел, но мало ли. Рисковать нельзя.

Никого не дождавшись, он продолжил свой путь к остановившемуся эскалатору, который вел к центральным палубам. А там – новая странность: обычно от палубы к палубе он постепенно становился все легче, отрывался от пола и по центральной части Корабля уже не шел, а скорее плыл. Сейчас ощущения невесомости не было. Все шестнадцать этажей пришлось преодолевать пешком по одному неподвижному эскалатору за другим.

Теперь Джон шел в полной темноте. В этой части корабля не осталось ни одной лампочки: какие-то выкрутили, другие за многие-многие годы попросту перегорели. Он поднимался на ощупь, не отпуская путеводного поручня, и по сквознякам угадывал расположение коридоров, пронизывавших огромный Корабль. Наконец добрался до нужной палубы и так же на ощупь пришел к схрону – бывшему аптечному пункту, где стоял шкаф для лекарств.

Найдя нужный ящик, Джон выдвинул его и нашарил там три предмета, которые искал: Письмо, Книгу и лампочку.

Нащупав патрон на стене, он ввернул туда лампочку, и тесную комнатушку залил свет. Толстый слой пыли устилал пол, прилавок, раковину с умывальником и пустые шкафчики с болтающимися дверцами.

Конверт с Письмом пришлось положить под лампу, чтобы стала видна надпись печатными буквами: «ПРОЧЕСТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ НЕМИНУЕМОЙ УГРОЗЫ».

В последнюю секунду Джона посетили сомнения, надо ли его распечатывать. Однако Гул прозвучал. Звезды замерли.

Разве не было предсказано, что когда прозвучит Гул и звезды встанут, то очень скоро наступит Конец?

А раз Конец близок, то угроза действительно неминуема.

Джон взвесил Письмо в руке. Ну что, была не была? Стоит его распечатать, и пути назад не будет. Многие поколения Письмо передавали от отца к сыну, и вот час настал: на Джоне Хоффе его путь завершится.

Он медленно перевернул конверт, поддел ногтем заклеенную кромку. Засохший воск треснул, и конверт раскрылся.

В нем лежали несколько листов с текстом. Джон разложил их на прилавке под лампой и расправил. Затем стал читать, беззвучно, одними губами проговаривая слова, как человек, который учился грамоте по древнему словарю.

«Мой далекий прапраправнук!

К тому времени, когда ты прочтешь это письмо, все наверняка будут верить, что корабль – это и есть мироздание, что его прошлое окутано мифами, а будущее теряется в легендах и что нет смысла искать правду о его происхождении и предназначении.

Я не намерен тратить время и рассказывать тебе о предназначении корабля. Несмотря на то что это будет правда, сами по себе мои слова ничего не стоят, и им не перевесить ту изощренную «правду», в которой вас воспитывают и которая наверняка лежит в основе вашего религиозного культа.

Однако предназначение у корабля есть, хоть о нем позабыли уже тогда, когда я пишу эти строки. А с течением времени оно будет не просто забыто, но и еще глубже погребено под толщей преданий, которые придумают люди. У вас наверняка бесчисленное множество объяснений происхождению корабля и людей на нем, но в этих объяснениях нет ни правды, ни знаний. А без знаний кораблю цели не достичь.

Есть способ их вернуть. Пускай я умру, мое тело превратится в растение, которое затем съедят, или тряпицу, которую износят, молекулу воздуха или щепотку удобрения, но знания я тебе оставлю. На втором листе ты найдешь указания, как их получить.

Я хочу, чтобы эти знания достались тебе и чтобы ты воспользовался ими, потому что больше некому: ни те, кто запустил корабль, ни те, кто управлял им, ни те, кто сейчас обитают на нем, на это неспособны. И все же нельзя допустить, чтобы мечта человечества тщетно растворилась среди звезд.

В твое время будет очевидно, даже больше, чем в мое, что ничего нельзя выбрасывать и тратить впустую, что все следует беречь и копить для будущих поколений.

Таким образом, если корабль не достигнет цели и не исполнит предназначения, то это станет самой чудовищной потерей. Тысячи и тысячи жизней, а также знания, надежды и чаяния пропадут зазря.

Мое имя тебе ничего не скажет, оно канет в небытие вместе с рукой, которая пишет эти строки, но слова останутся, а с ними знание и долг».

Далее шла подпись: «Твой предок…». Правда, что там было накорябано, Джон никак не мог разобрать.

Письмо лежало на пыльном прилавке, а его отголоски эхом отдавались в голове.

Происхождение Корабля окутано мифами, а будущее скрыто в легендах – это каждый знает. Но, если верить написанному, все не так.

У Корабля есть предназначение, и у него есть цель. Цель… Что это значит?

«Книга! – вспомнил Джон. – Книга подскажет, что такое цель».

Дрожащими руками он вытащил Книгу из ящика и открыл на букве «Ц», затаив дыхание начал водить пальцем по столбцам: целомудрие, целостность, целый… Вот оно!

«ЦЕЛЬ, – и, ж. 1. Объект для попадания при стрельбе или метании. 2. То, к чему стремятся, чего хотят достигнуть; поставленная задача. 3. Намеченный пункт, предел».