Текст книги "Тайный дневник Натальи Гончаровой"

5. Возвращение Александра

«И плоды превзойдут обещанье цветов». Эти стихи Малерба как нельзя лучше подходят для описания «болдинской осени», на протяжении которой Пушкин оказался заточенным в своем родовом имении из-за эпидемии холеры. За это время он создал множество шедевров.

Он закончил «Евгения Онегина», написал «Каменного гостя», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Медного всадника», а также несколько десятков стихов.

Александр пребывал в крайнем возбуждении и думал лишь об одном: как вернуться ко мне. Разве сам он не объявил, что совершенно «огончарован»?

Увы, любые передвижения были ему недоступны. Его письма становились все более пылкими… Поддразнивая меня, сестры, также читавшие эти письма, смеялись, намекая на его «жгучую» любовь ко мне!

Метаморфоза свершилась: из чувствительных его послания становились романтическими, затем любовными и, наконец, откровенно страстными. Его эпистолы множились, и без нашего на то желания между нами устанавливались невидимые связи; как всем известно, разлука и расстояние усиливают чувства и подстегивают воображение.

Реальный облик Александра стирался в моем сознании, уступая место его улучшенному, идеализированному образу… Он становился выше ростом, красивее, мужественнее. В письмах Александра нарастала буря, я же писала мало или ужасные банальности; я боялась суда моего поэта. Десятки, сотни раз я пыталась представить себе нашу будущую встречу, прекрасно сознавая, что она никак не будет соответствовать тому его портрету, который я хранила в памяти.

Этот необычайно плодотворный в творчестве Александра 1830 год был отмечен двумя другими важными событиями: восстанием в Польше и революцией во Франции. Их объединяло только одно: стремление к Свободе.

В Польше 17 ноября 1830 года студенты подали знак к народному возмущению народа, требовавшего независимости.

На следующий год император Николай Первый ответил на это жестокими репрессиями.

Боги разгневались и отомстили: чудовищная эпидемия холеры обрушилась на часть России; она унесла десятки тысяч жизней, в том числе Константина, старшего брата императора, наместника Царства Польского…

Во Франции те же боги по политическим мотивам покарали короля Карла Х, который повел себя как деспот; в результате на протяжении трех кровавых дней – 27, 28 и 29 июля – народ Парижа бунтовал и в конце концов сместил короля, заменив его новым. В память об этом историческом моменте тот период стал называться «Три славных дня».

Итак, французы неожиданно решили избавиться от короля, который им разонравился; некогда всеми любимый и снисходительный Карл Х в начале своего царствования вызывал всеобщие восторги. Народ многого ждал от нового монарха, но с течением времени король переменился, превратившись в начинающего диктатора, не желающего считаться с избранным парламентом; он стал властным сувереном, поставившим себя вне закона.

Эти и подобные разъяснения я получала от Олимпы, моей преподавательницы французского, неотрывно следившей за событиями во Франции.

Я особо не интересовалась ни политикой, ни историей, но другим россиянам, обретавшимся за три тысячи верст от Парижа, французы казались самым оригинальным, необычайным и, главное, капризным народом на всей Земле; судите сами: на протяжении тринадцати веков у них был король; первый из них, Хлодвиг, появился еще в пятом веке; мы же в России обзавелись нашим первым царем, Иваном IV, только в веке шестнадцатом.

Затем, в восемнадцатом веке, они решили отрубить своему королю голову! Они устроили революцию, создали Республику; далее, очевидно, от недовольства и своими бесчинствами, и их результатом, они воспылали восторгом к некоему генералу Бонапарту и короновали его Императором Наполеоном I… Затем с присущим им непостоянством они отворачиваются и от него, избавляются от его присутствия и теперь уже горят любовью к новому королю Людовику XVIII. Но и от него они быстро устают и, мучаясь укорами совести… зовут обратно императора, вспомнив, что именно благодаря ему они познали славу и господствовали над миром. С той поры, неудовлетворенные и разочарованные тем, что не имеют ни императора, ни короля, они испробовали друг за другом целых троих: Людовика XVII, Карла Х и Луи-Филиппа. Внезапно они вспоминают о том, что во время революции «опробовали» Республику, и их охватывает смутное желание воротиться вспять… После всех политических перипетий этот народ – непостоянный, легкомысленный, непредсказуемый – в приступе ностальгии избирает своего первого Президента республики, но, решив, что данный титул недостаточно лестен для Франции, путем плебисцита нарекают его императором Наполеоном III. У французов острое чувство семейственности. Идеальным правительством для французского народа станет то же, что идеальная женщина для Александра: недостижимое!

* * *

Мы вновь увидели Александра только 5 декабря 1830 года, и он нас даже не предуведомил. Нашему удивлению не было границ. Как Улисс, возвратившийся на родной остров Итаку, Александр поступил на античный манер, подобно греческому герою. Но, в отличие от Улисса, он не устоял перед пением многочисленных сирен.

Хотя он и преодолел по дороге в Санкт-Петербург различные карантинные заграждения, его ждало нечто куда худшее – волшебница Цирцея, моя мать! Что же до меня, нежнейшей и робкой Пенелопы… я-то устояла под напором претендентов в женихи и готовилась встретить нашего поэта.

Мы с Екатериной и Александрой весело болтали в моей комнате и вдруг услышали, как громко хлопнула входная дверь; властный голос матери лихорадочно звал нас:

– Наталья, Екатерина, Александра!

Мать металась по дому как мышь, попавшая в лабиринт.

Она голосила:

– Он возвращается, возвращается, уже вернулся!

– Да кто же? – спросила я. – Что происходит?

– Пушкин возвращается, – выдохнула мать, а затем сурово обратилась ко мне. – Иди сюда, я хочу с тобой поговорить.

– Слушаю вас, маменька.

– Я случайно узнала, что Пушкин покинул свое родовое имение в Болдино и вернулся в Санкт-Петербург; слушай меня хорошенько, Наталья, и повинуйся беспрекословно; и не вздумай задавать глупые вопросы!

– Хорошо, маменька.

– Нам несказанно повезло: князь Мещерский по-прежнему проявляет к тебе интерес; взгляды, которые он на тебя бросает, более чем красноречивы: этот мужчина желает покорить молодую женщину и связать с ней свою судьбу, поверь моему жизненному опыту, – добавила она, убежденная собственными речами.

Мать впадала во все большее неистовство:

– Пойми, ты станешь княгиней; в скором времени ты войдешь в ближайшее окружение императора и императрицы; слуги будут кланяться тебе каждый день, едва ты появишься; почти каждый вечер ты будешь ездить на концерты, получать приглашения на балы и приемы; на каждый выход у тебя будет новое платье, ты заведешь личную портниху; твой куафер будет являться каждое утро, разве это не чудесно?

Я осмелилась ее прервать:

– Маменька, вы знаете басню Лафонтена «Молочница и кувшин с молоком»? Надеюсь, финал у нас будет иным!

– Дурочка, – отозвалась мать.

– Я лишь хотела пошутить, мне кажется, вы так нервозны, – кротко заметила я.

– А теперь послушай меня. Когда Пушкин придет, ты должна напустить на себя самый ледяной, надменный и жеманный вид, ты не будешь улыбаться всем его комплиментам, словно они обращены не к тебе, а к кому-то другому, ты будешь лишь кратко отвечать: да, нет. Нужно сделать так, чтобы он сам передумал на тебе жениться. А потому тебе следует выглядеть как можно более неприятной и отталкивающей; он должен увидеть тебя холодным чудовищем, бесчувственным и не слишком привлекательным. Его возвращение – катастрофа, оно полностью нарушает все мои планы относительно такого исключительного претендента, как князь Мещерский; ты все хорошо поняла, Наталья?

– Да, маменька, я сделаю, как вы скажете.

– Твой брак с князем Мещерским станет для нашей семьи несказанным везением.

– А для меня? – осмелилась я спросить.

– Разумеется, дурочка; поднимемся наверх и подготовимся, он должен появиться где-то через час.

Мать собрала всех слуг и по своему обыкновению начала раздавать властные приказы; челядь ее ненавидела. Ей придумали прозвище «Ивановна Грозная» с ясным намеком на лютого царя, чье правление утопало в терроре.

Она всегда находила повод грубо осадить или унизить прислугу, злобно давая понять, что они лишь люди второго сорта, просто имущество.

В сущности, это было не так уж далеко от истины, крепостные являлись ходячей звонкой монетой. Чем больше земли и «душ», то есть крепостных, которые к этой земле были приписаны, имелось у владельца, тем богаче он был. Когда он продавал свою земельную собственность, то уступал ее вместе с «душами»… Частенько это давало возможность смошенничать, особенно когда в передаточную опись включались уже умершие крепостные. Ведь благородный человек не унизится до того, чтобы их пересчитывать!

Так, Николай Гоголь, друг Александра, через пять лет после его смерти, в 1842 году, опубликовал роман «Мертвые души», который как раз и повествовал о плутовстве одного беспардонного пройдохи, торговавшего уже несуществующими душами!

Нам с сестрами было стыдно за то, как мать обращалась со слугами. И она была не единственной, кто вел себя подобным образом, ее подруги поступали так же.

Когда они раз в неделю собирались вместе «на чай», любимой их темой было обсуждение оплошностей и неловкости слуг, над которыми они нещадно насмехались; какое увлекательное занятие! Достаточно было услышать их презрительный истеричный смех, чтобы догадаться, о чем шел разговор.

Однако наиболее несчастными и заморенными были те крепостные, которые работали в полях; я удивлялась, почему они не бунтуют. Возможно, будучи глубоко религиозными, они полагали, что Господь обрек их на такую судьбу во искупление первородного греха.

А верхом парадокса было то, что мать желала быть любимой «своими людьми». Ее вечной присказкой было:

– Мои люди делают то, мои люди делают се, мои люди думают, что…

Это собственническое «мои» возвышало ее в собственных глазах и поддерживало ощущение матриархата; другим доказательством было то, что она насильно отселила полусумасшедшего отца в дальний закуток дома…

Она пила все больше и больше; часто, пьяная, она начинала бредить. Как некоторые алкоголики, которые хотят с одной стороны скрыть, до какой степени они захмелели, а с другой – не терять чувства собственного достоинства, она обращалась к воображаемой аудитории и декламировала раз за разом:

– «Вино свойственно лишь человеку»

и

– «Вино является высшим проявлением культуры в этом мире!»

Произнеся эти исторические слова Рабле, она погружалась в глубокий сон, дабы проспаться после общения с «божественной бутылью».

Больше всего от нее доставалось поварам, потому что, желая сохранить стройность, она старалась соблюдать диету; ей не нравилось ни одно блюдо, и она проявляла безмерную капризность.

Любая помеха превращалась в трагедию. Ей была невыносима мысль, что она стареет; когда-то она была королевой красоты, окруженной мужским восхищением и лестью. Сегодня же она видела в зеркале отражение дурнеющей женщины; желчный характер отражался на ее лице, подчеркивая морщины; злобность натуры выплывала наружу…

– Наталья, поди сюда и надень это платье.

– Но, маменька, оно же совсем старое, я уже столько лет его не ношу и как раз собралась отдать его какой-нибудь из наших служанок.

– Нет, – не терпящим возражений тоном заявила мать, – именно его ты и наденешь, ведь оно делает тебя не такой привлекательной. В нем ты похожа на провинциальную старую деву, которая закончит свои дни в монастыре, и это ровно то, что требуется! Надень также стоптанные туфли, а волосы собери в строгий пучок; и, конечно же, не вздумай подкраситься!

Снизу, от входной двери послышались звуки боевой тревоги и раздались радостные восклицания: это был голос Александра, он шутил с встретившей его прислугой.

– Привет всем домочадцам, – зычно вскричал Александр.

Похоже, он пребывал в прекрасной форме, начало было многообещающее.

Каждое появление Александра несло с собой радость и нечто необычное.

Я нетерпеливо и с некоторым замиранием сердца ждала этого события; лишь накануне встречи я осознала, что встреча с человеком, которого давно не видела и страстно желала увидеть вновь, давала волю воображению, уносящему нас в неизведанные дали… И в сам момент воссоединения после столь долгого ожидания и постоянного напряжения – удар молнии, а потом ничего, ни единого слова… нечто вроде оргазма свидания!

Мы с сестрами всякий раз заранее наслаждались уготованным нам спектаклем. Он был словно порыв свежего воздуха в удушливой и напряженной атмосфере, царящей вокруг матери.

В этом театральном представлении Александр отвел себе благую роль: придя в дом, он задаривал презентами моих сестер Екатерину и Александру; к ногам матери он слагал самые пошлые знаки почтения, которым всегда предшествовал огромный букет редких цветов, со всей возможной деликатностью доставленный специальным посыльным ровно за час до его прихода.

Что касается меня, то я получала или драгоценное украшение, или французское платье, которое он специально заказал, загадочным образом узнав мои точные размеры…

Александр, как доблестный рыцарь без страха и упрека, припадал на одно колено; он ждал причащения от моей матери, после чего обрушивал на нас все разом – свою любовь, свои подарки, свою славу.

Когда он бывал в особенно хорошем расположении духа, его экспромты становились непредсказуемыми; он рассказывал невероятные истории, и мы никогда не знали, были ли они целиком выдуманными или же имели место в действительности. Однажды за игрой в карты он обвинил графа Зубова в нечестной игре. На следующее утро, в день дуэли, Пушкин появляется в назначенном месте, с аппетитом поедая черешню из пакета и небрежно сплевывая косточки. Полковник стреляет, промахивается, а Александр, продолжая лакомиться черешней, спрашивает противника:

– Вы удовлетворены?

Полковник кидается к Александру… с объятиями!

Тот останавливает его со словами:

– Это уже лишнее.

После чего Александр спокойно разворачивается и удаляется так же величественно, как пришел, не забывая доедать свою черешню.

Эта история не сводится к обычному рассказу; на мой взгляд, она отражает не только необычайное, бессознательное мужество, но и настоящее, полное презрение к смерти, вплоть до вызова ей. Приключение так ему понравилось, что он вернулся к нему в одном из своих рассказов – «Выстреле»; его главный герой, вымышленный или реальный, вызывает восхищение.

В другой раз на одной из вечеринок он даже бросил вызов своему близкому другу Рылееву. На месте дуэли он со своим обычным великодушием и спокойствием предложил противнику серьезное преимущество – стрелять первым. Тот нажал на курок и, к счастью, промахнулся. Пушкин же, в свой черед подняв пистолет, посмотрел Рылееву в глаза, медленно отвел оружие в сторону и… выстрелил в землю, после чего расхохотался и кинулся обнимать друга.

Моя средняя сестра Александра, которая была на год меня старше, безумно влюбилась в Пушкина. Я этого не заметила. Мне только показалось, что она проявляет необычайное внимание и предвосхищает малейшее его желание. Но я решила, что сестра лишь следует указаниям матери, желавшей придать нашему дому особую приятность, а потому велевшей ей вести себя со всяческой доброжелательностью.

Однако с течением недель между сестрой и Александром установились очень теплые и близкие отношения; я совершенно не хотела выказывать хоть тень ревности, а потому довольствовалась тем, что иногда перехватывала заговорщицкие улыбки, которыми они обменивались, но с чисто сестринским расположением делала вид, что не придаю этому никакого значения. Не желая выставлять себя перед Александром в смешном свете, я не позволяла себе ни единого резкого замечания, избегая любых комментариев и помимо воли принимая положение таким, каково оно есть.

Не хотелось бы показаться нескромной, но мне казалось, что я вполне выдержу сравнение!

Наша старшая сестра Екатерина также не устояла перед чарами Александра; решительно, он вносил губительный раскол в семейство Гончаровых…

Отныне у меня появились две соперницы: мои собственные сестры!

Екатерина была тихой и скромной; она не обладала взрывным жизнерадостным характером смешливой Александры. Екатерина любила Александра молча, в тени.

А раз уж она не могла проявлять свою пылкую любовь, то превратилась в наперсницу и больше не покидала меня ни на шаг. Всякий раз, когда мы с Александром собирались выйти в свет, будь то на бал или на концерт, она предлагала сопровождать нас; мои возражения показались бы странными. Когда я задумывала идиллическое свидание с Жоржем Дантесом, Екатерина так или иначе настаивала на своем присутствии, даже во время наших верховых прогулок.

Что до Александры, я заметила, что взгляды, которые она бросала на Александра, более не приличествовали поведению девушки с одним из моих поклонников.

У меня зародились сомнения, но не было ни одного серьезного доказательства до того дня, когда наша горничная, питавшая ко мне особую привязанность и преданность, попросила о личном и секретном разговоре.

Первым делом я подумала, что она забеременела, а ее семья ничего и знать не знала. От меня не укрылось ее крайнее смущение.

– Мадмуазель, – сказала она, – мне очень неловко, но я должна сделать вам одно признание первостепенной важности.

– Я уже поняла, Ольга, – сухо сказала я. – Сколько уже месяцев?

– Неделю, мадмуазель, – отвечала она.

– Как, вы знаете уже неделю! И вы уверены?

– Да, совершенно, мадмуазель, и я принесла вам доказательство.

Я была ошеломлена, однако ждала «доказательства».

Если она не была в положении, значит, вполне вероятно, что нужда в деньгах вынудила ее украсть у меня какую-то вещь…

– Не тратьте мое время, Ольга, я вас слушаю, в чем дело?

– Так вот, мадмуазель, – заговорила горничная, ломая пальцы, – служанка, застилавшая постель Александры, этим утром нашла в простынях пуговицу от панталон господина Пушкина, вот она!

Я молча взяла пуговицу.

– Спасибо, – наконец, промолвила я, стараясь ничем не выдать своих чувств. Однако эта находка не оставила меня равнодушной. – А пока попрошу вас не предавать огласке случившееся; это женские дела, и они должны остаться между нами, – добавила я, посылая ей заговорщицкую улыбку. – Передайте это также и служанке.

– Конечно, – ответила Ольга, – клянусь своей честью, даю слово женщины!

У меня мелькнула мысль, что такая клятва звучит не слишком убедительно… Напоминало шутку о женском умении хранить секреты, которую как-то рассказал Александр.

Один русский дворянин решил проверить, насколько можно доверять жене, и сообщил ей секрет, настоятельно попросив не разглашать его, поскольку речь шла о чем-то крайне личном: у него на ягодице вырос кустик зеленого горошка! Она поспешила поделиться этим со своей лучшей подругой, а та со своей… Когда история вернулась к нему, то ему приписывался целый огород!

Этот анекдот на какое-то мгновение развлек меня, но я начинала понимать всю чудовищность открытия горничной. Однако я так никогда и не заговаривала об этом ни с Александром, ни с Александрой.

– Здравствуйте, Наталья Ивановна, мое почтение, как ваше здоровье? – поинтересовался Александр.

– Спасибо, хорошо, – ледяным тоном отозвалась мать.

– А ваши чудесные дочери? – веселым тоном продолжил Александр.

– Спасибо, хорошо, – тем же нелюбезным тоном ответила мать.

– Я не вижу очаровательной княгини Натальи, – добавил он.

Услышав слово «княгиня», мать ошеломленно глянула на Пушкина; она едва не впала в панику! Неужели он узнал, с тревогой спрашивала себя мать.

– Почему вы называете ее «княгиней»? – делано невинным тоном удивилась она.

– Ну как же, – рассмеялся Александр, – ведь ей суждено княжить в моем сердце!

Но в ту же самую секунду, когда он постарался найти забавное объяснение, Александр понял смятение матери. На самом деле во время своей ссылки в родовом имении он регулярно получал известия из Санкт-Петербурга… в том числе о семье Гончаровых. Он в точности знал, что князь Мещерский пребывает в засаде… отсюда и взялась его шутливая оговорка! Наполовину успокоенная, мать выдавила гримасу вместо улыбки. По сегодняшнему случаю она сменила наряд: обычно такая элегантная, иногда даже с избытком в старании обогнать настигающие ее годы… сейчас она облачилась в строгое черное платье почти до пят. Чужак мог подумать, что она носит траур из-за какой-то личной трагедии.

– Путешествие утомило меня, – сказал Александр. – Дороги по-прежнему опасны, мне пришлось четыре раза менять колесо у коляски; лошади были совершенно без сил. Но все это не представляет интереса; простите, что досаждаю вам ненужными подробностями. Я расскажу обо всех своих злоключениях, но после полного одиночества в Болдино я испытываю настоятельную потребность говорить о чем угодно.

Ему бы следовало сказать «с кем угодно», но он вовремя придержал язык, не совершив непоправимой ошибки.

– Понимаю, – холодно и по-прежнему нелюбезно заметила мать.

– Но я не терял времени, пока эта ужасная эпидемия холеры, унесшая сотни жизней, держала меня в заточении; я даже воспользовался этим бедствием.

– Каким образом? – весьма заинтригованная, спросила мать.

– Я написал «Пир во время чумы».

Едва он произнес эти слова, как появилась я.

Я сильно закашлялась, дабы привлечь внимание; он поднял глаза, удивленный моим нелепым облачением. Несмотря на мое вышедшее из моды поношенное платье бедной служанки, я медленно и величественно спускалась по лестнице, ведущей в гостиную.

Я сумела взять реванш; двигаясь подобным образом в этом смехотворном, обветшалом, почти жалком платье, я придавала ситуации нелепый, почти шокирующий оттенок: бедная Золушка идет на встречу со своим прекрасным принцем!

– Как оригинально, – сказала я. – И в чем сюжет?

Мать грубо меня оборвала:

– Лучше распорядись о чае господину Пушкину, – резко велела она.

Приятную обстановку создала моя мать!

Однако Александр оставался весел и делал вид, что не замечал ни демонстративно сварливого настроения матери, ни давящей атмосферы, которую она распространяла.

– Что ж, – начал Александр, – дело происходит в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, во время Великой Чумы, убившей тысячи человек; я провожу параллель между нашей эпидемией холеры и лондонской чумой. В том самом году, когда чума опустошает Лондон и смерть бродит меж домами, однажды вечером компания друзей собирается вместе; они едят, пьют и веселятся; внезапно появляется священник… Вы узнаете, что было дальше, когда прочтете мою историю, – прошептал Александр загадочным тоном.

Поначалу казалось, что Александр меня не узнал в моем удивительном облике. Однако он не сказал по этому поводу ни слова.

Столкнулись две невидимые стратегии: одна – Александра, чьей явной целью было довершить свою победу и окончательно покорить меня, а другая – матери, которая, напротив, стремилась навсегда отвратить претендента Пушкина, мешавшего в охоте за сокровищем, коим являлся князь Мещерский.

– Господин Пушкин, я полагаю, что лучше немного повременить и не торопить события; Наталья еще очень молода, дадим ей время немного повзрослеть.

Александр повернулся ко мне, я со своей стороны не ожидала, что он воззовет к моему мнению:

– А вы, Наталья Николаевна, что об этом думаете?

– Маменька, без сомнения, правы, – сказала я, стыдливо потупив глаза; я хорошо усвоила урок.

Но Александр совершил столь долгое путешествие не для того, чтобы получить от ворот поворот, ведь первое, что он сделал по приезде в Санкт-Петербург, – это нанес визит семейству Гончаровых.

– Наталья Ивановна, не найдется ли у вас чего-либо, чтобы нам согреться?

– О, покорнейше прошу меня простить, я пренебрегла своими обязанностями хозяйки!

Мать поспешила принести коньяк и бутылку «Массандры»; Александр обильно угостился и заговорил как заправский адвокат – громко и красноречиво, бурно жестикулируя.

Внезапно он бросился к моим ногам и продекламировал стихи, в которых выражал свою пламенную страсть:

– Наталья, – протянул он руки ко мне, – вы солнце моей жизни… звезда моих ночей… Вы моя муза… Я не могу жить без вас; за время моего отсутствия я понял, что вы средоточие моего бытия!

Мать, слегка опешив и встревожившись, забилась поглубже в кресло; она, еще час назад занимавшая все окружающее пространство и полностью державшая ситуацию в своих руках, теперь превратилась в простую зрительницу, которая, не веря глазам своим, смотрела на разошедшегося Александра!

Устрашившись его патетического тона, мать поняла, что он значительно переборщил с питьем, однако застыла, не говоря ни слова.

В конце концов Александр, если можно так выразиться, доконал ее, рассказав одну легенду. Но, прежде чем продолжить свою речь, он опрокинул два бокала – один с коньяком, другой с «Массандрой», подкрепив на свой манер французско-российскую дружбу.

– Наталья Ивановна, я объясню вам, почему в метафизическом смысле Наталья женщина моей жизни.

Мать, чувствуя себя очень неловко, с опаской слушала его.

– Существует легенда, – продолжил Александр, все больше хмелея, – что однажды титаны восстали против Зевса, великого бога Олимпа; в ответ тот разделил каждого титана надвое и рассеял их по всей Земле. Вот почему с той поры каждая половинка ищет свою пару!

– Так вот, я, Александр Сергеевич Пушкин, официально заявляю, – тут он опрокинул еще один бокал, взяв со стола первый попавшийся, – что я нашел свою женскую половинку, которую искал с самого рождения!

Мать, совершенно растерявшись, замерла, не в силах вымолвить ни слова. Я же с самого появления Александра держалась очень сдержанно, однако незаметно послала ему знак, что разумнее было бы ему уйти.

Этот неожиданный и тяжелый разговор отнял у Александра все силы и вогнал в мрачное расположение духа; он казался слегка разочарованным. Я инстинктивно чувствовала, что сейчас что-то произойдет; он стал задумчив. Он раскланялся вежливо, но холодно. Лишь намного позже я поняла его поведение.

Эта беседа заставила его задуматься; разумеется, он по-прежнему был влюблен в меня, но начал задаваться вопросом, не случится ли так, что, женившись на дочери, он заодно женится и на ее мамаше! Семейная жизнь втроем… эта мелькнувшая в голове шутка его повеселила и внезапно вернула хорошее настроение.

Однако он был твердо уверен: за моими мыслями и поведением стоит Наталья Ивановна, которая и дергает за ниточки. Помимо этого, его ужасала мысль окончательно потерять свою свободу. Мать стремилась как можно дольше оттягивать свадьбу. С присущей ей практичностью она предпочитала держать под рукой обоих претендентов – и Александра, и вновь объявившегося богатейшего князя Мещерского, намеревавшегося просить моей руки. Ее поиски Грааля должны были завершиться успехом, она уже видела себя княжеской тещей! Исходя из этих соображений, она дала Александру весьма расплывчатый и уклончивый ответ.

Какой головокружительный взлет по социальной лестнице, мечтала она вслух, расхаживая по дому.

Александр, привыкший сметать все преграды, был не на шутку раздосадован и отправился на Кавказ. Мы его увидели лишь несколько месяцев спустя.

Однажды пополудни, когда дом был пуст, я ясно расслышала два голоса, доносящиеся из комнаты матери. Странно, с самого утра никаких визитов к нам в дом не было. Охваченная любопытством, я тихонько приоткрыла дверь ее спальни и застала поразительную сцену: моя мать, надев свое лучшее вечернее платье и соорудив модную прическу, в туфлях на высоченном каблуке, изображала перед псише сразу двух персонажей – саму себя и князя; она старательно меняла голос, то говоря басом за князя, то переходя на свою естественную речь; она посылала зеркалу обольстительные улыбки и взгляды неотразимой покорительницы сердец.

Я успела различить лишь несколько реплик:

– Прошу вас, князь, какая честь для меня принимать вас в нашем скромном жилище… – жеманилась она.

– Напротив, дражайшая Наталья Ивановна, это для меня великая милость посетить ваш дом и свести знакомство с вашей юной обворожительной дочерью Натальей Николаевной.

Я так же тихо притворила дверь, не желая прерывать это восхитительное свидание с Его Светлостью.

Сумеет ли мать воплотить в жизнь свою грезу – стать тещей князя? Все это время Александр напряженно размышлял над вопросом, должен ли он сунуть голову в петлю?