Текст книги "Белый эскимос"

За несколько дней до нашего отъезда в палатке Игьюгарьюка должно было состояться большое песенное соревнование, куда было приглашено столько народу, сколько можно было вместить. Стоя посреди комнаты на полу с закрытыми глазами, певец в такт пению покачивал бедрами. Попеременно, сливая высокие тона с мужскими басами, в пение вступал хор женщин, сидевших на лежанке, сбившись в кучу. Вот несколько текстов из спетых песен:

ПЕСНЯ ИГЬЮГАРЬЮКА

 
Яй-яй-яй,
Я-аяй-я!
Из всех сил летел я и догнал их на равнине –
Огромных овцебыков с блестящей черной шерстью.
Хаяй-я-хая.
Впервые я увидел, как они цветы полей щипали
Вдали от места, где один стоял я.
И я, неопытный, подумал было, что они малы и хилы…
Но вот они поднялись над землею, лишь
стоило приблизиться на выстрел,
Гиганты черные, вы прячетесь вдали
от поселений, где бойкую охоту мы на вас ведем.
 

ПЕСНЯ АВАНЕ

 
Ах, я брожу, нетерпеливо, волненья
преисполнен, выискивая зверя меж холмами.
Не стал ли я медлительным и старым, охотясь тщетно? Я – тот, который прежде мог стрелять стрелой из лука метко,
И без опоры, прямо,
А бык с широкими рогами, сраженный наповал, срывался с кручи,
Свалившись и уткнувшись в землю мордой.
 

Женщины редко исполняют песни собственного сочинения, поскольку согласно местной традиции особы женского пола не имеют права ничего декламировать без соответствующего приглашения со стороны шамана. Как правило, им приходится довольствоваться мужскими песнями. Но когда дух требует от женщины исполнения песни, она может свободно выступить из хора, следуя за своим вдохновением. В этом поселке духи избрали всего двух женщин: первой была прежняя, но ныне оставленная жена Игьюгарьюка, вторая – Акьярток, престарелая мать Киналик.

ПЕСНЯ СТАРУХИ АКЬЯРТОК

 
Ах, вздыхаю тяжко я, на сердце боль и бремя,
Взываю к песне я…
Знать желаю страстно о судьбе тяжелой
Голодом сраженных близких, что остались без добычи зимнею порою.
И о песне я взываю к небесам, о песне к небесам –
Ха-я-я.
Напевая, забываю, что сжимает душу жар в груди
И приходит легкость от воспоминанья дней былых,
Где сильна была я –
Ах, те времена, когда никто не мог со мной сравниться в обработке туши,
Ах, те времена, когда одна могла я ее разделать славно,
Мясо для вяленья ловко срезать я могла с троих быков.
Видишь: вкусными, огромными ломтями покрыты валуны,
Еще солнце не успело встать на небе!
Прохладным утром, свежим утром.
 

Помимо простых охотничьих и лирических песен, поются и сатирические, ругательные, беспощадно вскрывающие ошибки и изъяны соплеменников. Так, двое мужчин наперебой самым безжалостным образом разоблачают друг друга в присутствии друзей – подобные песнопения обычно заканчиваются кулачными боями.

Когда праздник был в самом разгаре, заговорили о том, что шаманка Киналик собирается вызвать своих духов-помощников, чтобы расчистить нам путь от опасностей. На этот раз просить о помощи решили Хилу. Когда пение стихло, шаманка с закрытыми глазами встала одна посреди палатки. Заклинаний она не произносила, но ее лицо то и дело искажалось болью, от которой дрожь проходила по всему ее телу – вот таким образом она могла заглянуть за покров, скрывавший тайну будущего. Ей предстояло сосредоточить все силы и мысли на одном: пожелать добра тем, кто отправлялся в путь.

Когда воля и мысли Киналик достигли кульминационного экстаза, меня пригласили выйти из палатки и отыскать себе место на снегу, где не было никаких следов. Там я должен был пребывать до тех пор, пока меня не позовут обратно. В этом чистом, неутоптанном месте я должен был показаться перед Хилой, молча и благоговейно, опустив глаза, молясь, чтобы небо, погода и все силы природы обратили на меня свой взор и проявили ко мне милосердие.

Это был чудной, но красивый религиозный обряд, и через какое-то время меня снова пригласили в палатку. Лицо Киналик приобрело свой естественный вид, теперь оно выглядело радостным и сияющим. Она сообщила мне, что великий дух услышал ее молитвы и убрал все препятствия с нашего пути, а еще, если нам понадобится мясо, то охота будет удачной. Предсказание было встречено радостью и ликованием, предоставив нам живое свидетельство того, насколько все эти люди по-своему, просто и наивно, старались, как могли, передать нам свои благословения. Я поверил их слову и в качестве благодарственной жертвы подарил им красивые бусы.

После того, как на реках треснул лед и мимо прошли оленьи стада, в поселке воцарилась тревожная атмосфера. Игьюгарьюк уже поговаривал, что собирался отправиться на своем каяке в Бейкер-Лейк продавать шкурки песца. Намереваясь вернуться задолго до осенней охоты, он начал готовиться в дорогу. Но однажды приплыл другой каяк, державшийся берегового течения Хиколигьюака, и выяснилось, что он тоже идет к озеру Бейкера; мы решили отправить с ним Биркет-Смита и Хельге Бангстеда. Я вместе Гагой собирался прибыть туда позже, вместе с Игьюгарьюком.

Расстояние до Бейкер-Лейк было невелико – около 400 км по избранному нами маршруту. Сложность заключалась в том, что мы с Гагой должны были проделать его, пробираясь по болотистой, бесснежной тундре; о том, чтобы переправлять дюжину собак на двух крошечных каноэ, не могло быть и речи. Отвязать же их и позволить бежать рядом тоже не выходило – мы могли растерять их всех, если они неожиданно погонятся за оленьим стадом, встреча с которым была неминуема на нашем пути.

Ранним утром 26 июня мы двинулись в путь, готовясь к худшему, но вскоре поняли, что действительность превосходит самые скверные из наших предчувствий. В лучшем случае санная колея пролегала среди мягких кочек и мокрых лугов, а также по местам, где мы никак не ожидали наткнуться на целые реки, которые мы переходили вброд. Нередко они бывали настолько глубокими, что приходилось забираться в глубь материка в поисках озер, откуда они брали свои истоки, – так нам удавалось, переплывая реки на льдинах, добираться до еще покрытых льдом озер.

Единственное, что давало нам силы во время этих долгих, однообразных дневных переходов, была насыщенная жизнь пернатых, встречавшихся нам повсюду. Сезон размножения был в самом разгаре, вокруг раздавалось дружное щебетание больших и малых водоплавающих птиц, для которых эти районы тундры были самым настоящим раем.

Игьюгарьюк следовал течению реки; в путешествие он взял молодую жену, двоих детей и приемного сынишку. На каноэ погрузили столько поклажи, что невозможно было без страха смотреть, как, работая веслами, они пытались перебраться через бурлящий поток. Река Казан становится очень мощной там, где тысячи ручьев, стекаясь вместе, объединяют с ней свои воды. В некоторых местах она достигает нескольких километров в ширину. Насколько это было возможно, каждый вечер мы с Гагой старались встречаться с гребцами проплывавших мимо нас на большой скорости каноэ, но так как они не всегда могли учесть препятствия, встречавшиеся нам на суше, мы часто не успевали в тот же день добраться до места их ночевок. Однако Игьюгарьюк всегда терпеливо нас дожидался и не отправлялся в путь, не рассказав о наиболее удобных маршрутах. Дожидаясь нас, он либо охотился, либо рыбачил, приглашая затем нас в свою палатку на праздничный ужин.

Кнуд Расмуссен. Фото Лео Хансена. Архив Кнуда Расмуссена

3 июля мы добрались до стойбища Нахигтарторвик, где вместе с «людьми водоворотов» нам пришлось пережить суровую грозу. Глава племени, по имени Пукердлук, «Грязно-белый», устроил нам роскошный прием. Благодаря его разумной организации, оленья охота принесла хорошую добычу, и теперь он демонстрировал свою «коллекцию», состоявшую как минимум из дюжины туш освежеванных оленей. В это время года спины взрослых самцов оплывают жирком, считающимся изысканным деликатесом и в сыром, и в приготовленном виде. Языки, головы и начиненные жиром сердца варят в больших котлах и подают во время праздничной трапезы мужчинам, но для женщин это блюдо считается табу.

В Нахигтарторвике стояло шесть палаток, перед входом в каждую горел большой костер, над которым висели кипящие котлы. Перед самой просторной палаткой лежали большие плоские камни, и обе жены Пукердлука после обеда занялись тем, что вылавливали из котлов самые лакомые куски и раскладывали перед нами.

К нашему разочарованию, мы узнали, что перегруженный каяк Игьюгарьюка не сумеет преодолеть загроможденную льдинами реку. К счастью, мы с Гагой сможем продолжать наш путь, если с чьей-либо помощью доберемся до переправы. Проводить нас туда должны были Пукердлук с Игьюгарьюком, а также юноша по имени Кьюорут, собиравшийся затем последовать за нами до Бейкер-Лейка.

Утром следующего дня, тепло попрощавшись с женой Игьюгарьюка, которая на протяжении всей весны была нам словно родная мать, по суше мы устремились к широкому, покрытому льдом разливу реки. Уже вечером того же дня мы заметили палатку, расположенную как раз напротив места нашей переправы через реку Казан. Шумно и радостно двинулись мы туда, однако, переправившись, не обнаружили никаких признаков жизни. Войдя в палатку, мы стали свидетелями печального зрелища. Там было около десяти человек, но большинство из них были настолько измучены и истерзаны голодом, что не могли подняться с лежанок. В прошлом весельчак, хозяин Хилиток, которого мы раньше встречали на нашем пути, теперь бледный и измученный лежал в дальнем углу палатки. Мы тут же вскипятили чай и, когда люди выпили, сколько осилили, они стали понемногу приходить в себя, вернув себе частицу прежнего благодушия. Два молодых сына Хилитока еще не совсем обессилели, и мы уговорили их пойти с нами на ночную охоту. Оставив каноэ – оно уже не требовалось, – мы одолжили пару каяков, чтобы переправиться через последний, наиболее опасный, водоворот прежде, чем мы расстанемся с Пукердлуком и Игьюгарьюком. Перед отбытием мы передали оставшимся в палатке людям фунт чаю и всю оленину, прихваченную нами для собак, пообещав, что юноши вернутся обратно с таким запасом мяса, какой только смогут унести. И вот, наша команда из семерых человек отправилась на просторы тундры.

После пятичасового перехода мы добрались до вершины небольшой скалы, откуда смогли разглядеть оленье стадо в 14 голов. Подстрелив трех, одного отправили в голодное стойбище. Поздней ночью мы вышли к реке Кунвак, куда обещал нас доставить Игьюгарьюк. Как только наш скромный багаж, сани и собаки были переправлены на противоположный берег и наши славные проводники нас покинули, мы принялись за приготовление вкусной трапезы из недавно подстреленных оленей. И коль скоро теперь проход к озеру Бейкера был открыт, настроение у всех было замечательное. Сытые и сонные, брели мы в ночной стуже по влажной тундре, и утомительное хлюпанье – хлюп, хлюп, хлюп – у нас под ногами не могло нас приободрить. Только к 6 утра нам удалось приблизиться к трем палаткам, где к нашему изумлению обнаружили еще несколько изголодавших людей. Мы привезли на санях большую часть двух оленьих туш, и свежее, мягкое мясо тут же исчезло, словно роса под лучами солнца.

Спустя каких-то двое суток мы, наконец, сделали привал на берегу озера Бейкера, откуда открывался вид на факторию торговой компании, обосновавшуюся на маленьком острове. Однако в этом месте слилось множество речушек, отрезавших от нас береговые льды, поэтому без посторонней помощи туда было не добраться. Набрав хвороста и вереска, мы развели большой костер, дым от которого в безветренном предвечернем воздухе поднимался вверх белыми витыми столбами. В течение восьми часов мы поддерживали огонь, но солнце садилось, а никто со столь необходимым нам каяком так и не появился, и мы совсем упали духом.

Вечер выдался непривычно теплым, разбивать палатку никому не хотелось, и мы решили довольствоваться ночлегом, устроившись между собаками, и дожидаться пробуждения жителей станции. Несмотря на разочарование и усталость, я не мог удержаться, чтобы сквозь полуприкрытые веки не оглядеться вокруг. Пока садилось солнце, небо окрасилось в голубой цвет, став похожим на огромный колокольчик, а тем временем вокруг горящего, клонившегося к закату солнца начали проявляться густые, зеленоватые тона. Расположились мы у подножья горы Шапка, невозмутимо возвышавшегося на страже равнин большой оленей страны. В эту предвечернюю пору тысячи мелких озер вдруг засверкали своими светлыми глазками. Но вот солнце совсем скрылось, и все птахи тут же смолкли, прекратился даже дерзкий хохот белых куропаток.

На следующее утро мы отыскали льдину, на которой переправились на другой берег, загребая лыжами, словно веслами. Выбравшись на крепкий лед, через пару часов мы добрались до станции, где нас уже ждал управляющий мистер Генри Форд вместе с Биркет-Смитом и Хельге Бангстедом. Он успел припасти для нас масло, французские булки, кофе и калифорнийские фрукты!

31 июля мы были снова неподалеку от колонии Честерфилд, мимо которой так стремительно промчались во время снежного бурана. Это место навевало воспоминания о гренландских торговых поселках. Тут располагалась одна из главных факторий Торговой компании Гудзонова залива, снабжающей товарами окрестные территории. Здесь находилась и католическая миссия, возглавляемая известным исследователем эскимосов, отцом Тюркетилем, а еще казармы конной полиции, в течение всей зимы патрулировавшей побережье, а заодно и всю округу в целом. Нас приняли как старых друзей, и комфорт, встретивший нас, обладал живительным воздействием. 9 августа прибыл пароход Гудзоновской компании «Наскопи», и у нас появилась возможность отправить первые подробные отчеты в Данию.

Однако нам хотелось как можно скорее вернуться на Датский остров, и 24 августа на борту «Форта Честерфилд» мы с радостным чувством отправились к Репалс-Бей. От капитана Кливленда мы узнали, что Петер Фрейхен и Тёркель Матиассен завершили свое длительное санное путешествие на Баффинову Землю, собрав уникальные географические и этнографические сведения. Фрейхен в настоящий момент занимался съемками неподалеку от Датского острова, а Тёркель Матиассен вместе с Якобом Ольсеном, после двухмесячных раскопок на месте древнего селения Науян, где они обнаружили предметы доселе неизвестной древней эскимосской культуры, сейчас переправились на остров Саутгемптон, чтобы продолжить исследования в рамках экспедиционной программы.

18 сентября, после полной приключений поездки на китобойном судне через забитый льдами Фрозен-Стрейт, вернулись мы на Датский остров. Вот и подошла к концу первая зимовка, ей на смену пришла следующая. Все наши поездки проходили таким образом, что постоянно давали повод радоваться полученным результатам. Устройство небольшой базы на Датском острове позволяло путешествовать и пополнять наши журналы богатыми исследовательскими материалами и личными впечатлениями. Помимо этого, нам посчастливилось составить научные коллекции, наиболее важной из которых была этнографическая.

Арктическая осень сама по себе отнюдь не такое уж неприятное время года, как многие полагают. Скольжение от летней живости к окаменевшей от холода природе позволяет отвлечься от мыслей о предстоящей тьме и бурях. Напротив, чувства наполняются обещаниями первого снега и льда. Зима отнюдь не враг, она истинный помощник, сооружающий мосты над морями, покрывающий снегами горные валуны и разглаживающий овраги. И лишь только длительные поездки по санной дороге становятся возможными, открываются новые пути, рождаются новые планы и пребываешь в ожидании наступления крепких морозов.

Мы все торопились поскорее отправиться в путь, чтобы взяться за новые задачи, решить которые необходимо до нашего отъезда с Гудзонова залива. Тревожило нас одно сдерживающее обстоятельство: Тёркель Матиассен и Якоб Ольсен еще не вернулись с острова Саутгемптон, а без связи с ними отправляться в путешествие было нельзя. Все наши многочисленные планы были настолько состыкованы, что без их присутствия нам было никак не обойтись. Петер Фрейхен, Матиассен и Бангстед должны были отправиться на Баффинову Землю, чтобы продолжить работу, начатую прошлой зимой, в то время как Биркет-Смиту и мне предстояло вместе пройти первую часть пути на запад. При столь затянувшемся ожидании все остальные наши товарищи могли, пожалуй, немедленно приступать к своим работам, но мне приходилось остаться в окрестностях Датского острова до тех пор, пока все не образуется.

Рождество отпраздновали тихо, не хватало наших товарищей, хотя серьезной тревоги за их судьбы не было. Гостиную убрали двумя большими датскими флагами, а под потолком протянули нитку, украшенную самодельными гирляндами, рожками и сердечками. На длинном столе сверкала белоснежная скатерть с расставленными свечами. Все блестело чистотой и было готово к празднику. Около пяти часов вечера я провел праздничное богослужение на гренландском языке для уроженцев мыса Йорк, а Биркет-Смит прочитал по-датски строки из Евангелия. Затем приступили к рождественскому ужину, состоявшему из вареной форели и жаркого из оленины.

Мы попросили всех посторонних эскимосов, зимующих в стойбище неподалеку от нашей базы, дать нам возможность в этот день побыть одним. Каждый из нас, погрузившись в свои мысли, вспоминал родных и близких. Вечером говорили мало, большинство перечитывали старые письма, а наши товарищи с мыса Йорк завели граммофон с рождественскими псалмами, звучавшими допоздна.

Уже на следующий день Петер Фрейхен выехал в спасательную экспедицию в сопровождении эскимоса по имени Йон-Элль и двух других с острова Саутгемптон. Однако, к нашему разочарованию, не прошло и двух дней, как они возвратились, сообщив, что путь прегражден большим водным потоком. Значит, у наших товарищей пока нет возможности вернуться домой.

Зимнюю почту из Репалс-Бея нужно было подготовить к отправке до 1 января, и было решено, что Петер Фрейхен доберется до Баффиновой Земли в сопровождении Хельге Бангстеда и гренландца Аркиока, не дожидаясь Тёркеля Матиассена. Мне же после Нового года нужно было в стойбище, где проживал Ауа, – я собирался захватить оттуда корм для собак. Ауа был, как всегда, добр и очень помог нам, передав четырех тюленей, что оказалось даже больше, чем могла увезти наша северная упряжка, учитывая поклажу, взятую с базы.

Было холодно и ветрено, температура колебалась от –40° до –50 °С, но 9 января, когда Фрейхен с Бангстедом покидали мыс Элизабет, погода была тихая, безоблачная и морозная, градусник показывал всего –18 °С. Утро выдалось как нельзя более тихим и приветливым, суля радостный день, который природа себе устраивает, чтобы отдохнуть от вьюг. Быстрее всего предаешь забвению тяготы и горести; хочется думать, что все дни путешествия будут освещены таким же ласковым солнцем, пройдут в безветрии и в сопровождении беззаботного собачьего лая. Сердечно простившись, мы расстались с нашими товарищами. Если все пойдет по плану, встретимся с ними уже в Дании. Собаки, рванув тяжело нагруженные сани, понеслись по льду.

13 января я вернулся на «Кузнечные мехи» и начал приводить в порядок часть нашей этнографической коллекции, нуждавшуюся в подготовке, прежде чем я окончательно распрощаюсь с Датским островом. Спустя лишь пару недель появилась возможность отправиться на охотничью стоянку, расположенную рядом с устьем залива Лайон, где я собирался навестить своего старого друга Ауа и завершить этнографические исследования этой местности. Между тем, 18 января эскимос Йон-Элль вместе с двумя провожатыми были отправлены к Фрозен-Стрейт, чтобы по возможности пробраться на остров Саутгемптон и разыскать там стоянку Тёркеля Матиассена. Лед еще быстро дрейфовал, но усиливавшийся мороз оказался сильнее бурных течений, и мы вновь ожидали скорого появления санного пути.

Кнуд Расмуссен и Хельге Бангстед работают в «Кузнечных мехах» на Датском острове. Фото: Архив Кнуда Расмуссена

Морозный день 29 января выдался превосходным: в такой день впору стать непоседой и бежать из дому куда глаза глядят. По хорошей дороге я проделал примерно полпути к заливу Лайон, когда вдруг увидел вдали сани, запряженные крупными сильными собаками. Я немедленно остановился и на мгновение не мог даже поверить собственным глазам. Это могли быть только наши сани. Они приближались с большой скоростью, и теперь я смог различить на них одного из наших гренландцев, размахивающего кнутом. Не теряя времени на раздумья, мы тут же бросились навстречу друг другу. На первых санях сидел Аркиок с Фрейхеном, следом – Хельге Бангстед; из трех упряжек были сооружены две. Когда мы остановились, я тут же заметил, что одна нога Фрейхена замотана широкими кожаными бинтами. Подбежав ко мне, Аркиок сообщил, что Фрейхен отморозил себе ногу.

Встреча нас взволновала, но говорили мы немного. Тяжело приходится человеку, откладывающему свои планы против собственной воли. Фрейхену повезло, что он отморозил всего одну ногу, но поскольку в ней уже началась гангрена, положение было критическим. Наше теплое жилище находилось всего в двух часах езды отсюда, и после нашего прибытия в «Кузнечных мехах» все были очень обеспокоены. Биркет-Смит и Бангстед тут же по мере своих сил занялись лечением пациента, сам Фрейхен как старый врач взял руководство на себя, так что мое присутствие оказалось лишним. Уже на следующий день я продолжил свою прерванную поездку.