Текст книги "Конфликты в условиях трансформации современного российского общества. Курс лекций"

Американский социолог Эдвард Росс, анализируя главные противоречия социума, сформулировал гипотезу перекрестного давления – несколько противоречий могут разворачиваться в полную силу одновременно, и чем они многочисленнее, тем меньшую угрозу представляет каждое из них в отдельности. Каждая разновидность конфликта противодействует всем остальным видам напряженности в обществе, если только линии их раскола не совпадают, т. к. в этом случае они усиливают друг друга… Следовательно, обществу, расколотому множеством противоречий по разным направлениям, может на самом деле угрожать меньшая опасность насилия и развала, чем обществу, разделенному лишь по одной линии. И, поскольку каждое новое расхождение способствует сужению поперечных трещин, можно сказать, что общество скреплено своими внутренними конфликтами [34, с. 371–470].

Мартин Липсет называет теорию перекрестного давления, а также теорию перекрестных линий конфликта центральной – пересекающиеся линии конфликта содействуют политической умеренности и стабильности, в то время как совпадающие линии конфликта (линии наслаиваются друг на друга и тем самым взаимно усиливаются) способствуют сильному политическому противостоянию и нестабильности. Взаимодействия же пересекающихся линий могут приводить к различным последствиям в зависимости от двух моментов, а именно: от интенсивности линий конфликта и от институциональных обстоятельств, связанных с накоплением различных позиций. Если одна линия конфликта является гораздо более интенсивной, чем другие, всегда существует вероятность того, что вдоль других линий обнаружится низкий уровень конфликтности или даже всестороннее сотрудничество.

Чарльз Тилли, критикуя «пагубные постулаты» различных теорий социальных изменений, сформулировал следующие принципиальные выводы [15, с. 237–238].

• Общество как специфическое образование представляет собой находящуюся в постоянном движении сложную сеть многочисленных социальных отношений, с частично совпадающими, пересекающимися и накладывающимися друг на друга ячейками и узелками.

• Социальное изменение – это в реальности многочисленные фрагментарные процессы различных уровней сложности, которые протекают параллельно или в противоположных направлениях, раздельно или накладываясь друг на друга.

• При определенных обстоятельствах столкновения, коллективное насилие, протесты и т. д. являются лишь рациональными формами достижения коллективных интересов и охраны более приемлемого социального порядка.

• Социальные изменения не приводят с непреложностью к общей структурной напряженности, отклонениям, социальной патологии.

• Принуждение во имя «закона и порядка», если оно используется государством и его официальными представителями, иногда трудно отличить от преступления и разбоя, подрывающих социальный порядок. Нелегитимные формы конфликта и принуждения не всегда способствуют беспорядку, а легитимные – интеграции и контролю.

Российский экономист В. Ю. Своеволин подробно анализирует такие варианты социально-политического развития, когда в силу ряда причин институты общества развиваются по неоптимальному пути, носящему тупиковый характер [30, с. 100–112]. Аффилированные с властью группы с особыми интересами препятствуют «отбраковке» институтов, исчерпавших свой потенциал.

Это связано с культурно-историческими особенностями формирования экономической и политической систем. При этом «надзорные механизмы» блокируются и препятствуют социальным изменениям. Для обеспечения прежней эффективности влиятельные группы интересов стремятся привлечь механизмы государственного принуждения.

В этой ситуации, как подчеркивает Д. Найт, «как только государство становится фокальной точкой для конфликта по поводу институциональных изменений, институты государства сами по себе становятся новым источником конфликта. Как и другие формы социальных институтов, правила, посредством которых структурируется политическая конкуренция… влияют на распределение влияния в процессе принятия решений». Когда дисбалансы усиливаются, то вероятны следующие варианты развития: система может разрушиться; сформируется новая структура; изменится состояние, поведение и/или состав социальной системы.

Снижение эффективности функционирования социальных и политических институтов ведет к тому, что они становятся неспособными поддерживать стабильность в обществе. Стратегии разрешения конфликтов в этой ситуации заключаются в устранении существующих и потенциальных конкурентов с политической или экономической сцены путем внесения институционально-правовых изменений, направленных на формализацию правил поведения в конфликте исключительно в своих интересах, которые затрудняют или блокируют эффективное функционирование институтов конфликторазрешения.

Примерами этого могут служить: в политической сфере – повышение избирательного порога, введение различных «фильтров», в экономической – искусственное ограничение конкуренции на определенных рынках в интересах государственных корпораций, в правовой – обеспечение вынесения желаемых судебных решений при отсутствии реальной независимости судебной власти.

В результате таких стратегий конфликторазрешения обеспечивается стабильность социально-политических и экономических институтов, связанных с властными и околовластными группами интересов, но ценой является снижение общей эффективности политической системы. При этом повышается результативность личных связей как инструмента защиты своих интересов в конфликтах, что ведет к росту коррупционной составляющей. Политическое урегулирование конфликтов начинает осуществляться в «ручном» режиме, происходит стабилизация неэффективного социального порядка.

После этого краткого обзора «старых» теоретиков конфликта мы можем обсудить исследовательскую программу Никласа Лумана.

Он разработал теорию автономного развития общественных подсистем, каждая из которых обладает собственным базовым «кодом» и может развиваться вне зависимости от остальных подсистем. В тоталитарных режимах политические императивы препятствуют развитию кодов других общественных подсистем, включая экономику, право, науку и т. д. Если функциональная дифференциация общественных систем блокируется, в долгосрочной перспективе возникает нестабильность режима. Но если автократический режим стимулирует дифференциацию, это тоже ведет к нестабильности. Луман констатирует продуктивную роль конфликтов и противоречий (системам нужна нестабильность, иначе они закоснеют), указывая на их роль в накоплении и ускорении варьирования социальной эволюции с «помощью усиления потенциала конфликтов и толерантности к конфликтам в обществе или другими словами: благодаря отказу от экстернализации всех конфликтов, как это было характерно для сегментарных обществ». По Луману, потенциальная конфликтность – атрибутивная черта и естественное состояние всех социальных систем.

Степень актуализации конфликтного потенциала варьируется и зависит от степени дифференциации системы и ступени ее эволюции. Сам же конфликт является, в свою очередь, ресурсом коммуникативной эволюции общества. Конфликты в правовых обществах не подавляются, их не избегают, обеспечивая каждому из них подходящую форму коммуникации с целью уклонения от их насильственного разрешения.

Конфликт имеется лишь тогда, когда коммуницируется ожидание и в ответ коммуницируется непринятие коммуникации. Таким образом, конфликт является следствием неадекватных («негативных») коммуникативных ответов на вызовы, отклонения от этих вызовов и ее тематизации.

Конфликт четко отделяется от лишь предполагаемых и наблюдаемых противоположностей. Конфликт – не прерывание и не прекращение коммуникации, а ее продолжение в определенной форме. Конфликты служат как раз для продолжения коммуникации и поддерживания ее открытости, в том числе через использование отказа. Логически разворачивая сложное и многозначное определение конфликта, Луман обращает внимание на его паразитический характер и формирует его понятийное ядро – это негативная форма взаимодействия.

Негативность конфликтного взаимодействия, как его сущностная черта, заключается, по мнению А. И. Стребкова и М. М. Алдаганова, не только в сопряженности конфликта с негативными эмоциями, но и в реализации актуального противоречия посредством разрушения, качественной трансформации статус-кво.

Таким образом, конфликты не только тестируют потенциал социально-политических отклонений, но и приводят к интеграции поведения участников.

Отмечая «возмущающее воздействие» конфликтов на социальную систему, Луман артикулирует такое их свойство, как легкость выхода из-под контроля. Подавление конфликтов с использованием насильственных действий, т. е. «чрезвычайно обременительное подавление, отклоняющее конфликты», является жизненно важной характеристикой «ранних обществ».

С возрастанием же социальной сложности, развитием политического господства, появлением легитимной силы для подавления нелегитимного насилия, способной утвердить собственный тип коммуникации, становится «возможным достижение большего числа конфликтов и большего мира одновременно», одновременно усиливая отклонение различных коммуникативных предложений и снимая с себя бремя вытекающих из этого отклонения возможных конфликтов. В качестве фундаментального социального факта Луман выделяет возможность допущения конфликтов при одновременном их притуплении за счет социального регулирования или влияния третьей стороны. С усложнением социальных систем происходит «дифференциация причин конфликтов и тем конфликтов», которые ищут для себя новые поводы. Но при этом, хотя структурный механизм запуска конфликтов и не является «разрешимой проблемой», система оказывается способной выносить конфликты, ибо дифференциация их причин помогает выявлению глубинных структурных основ «вспыхиваний» новых конфликтов.

Вопросы для самоконтроля

1. Что в научной литературе понимается под главными противоречиями, которые возникают в обществе?

2. Проанализируйте основные стратегии подходов к анализу социальных изменений.

3. Раскройте содержание понятия социального изменения.

4. Назовите типы и основные элементы социальных изменений.

5. На основе изученного материала сформулируйте причины блокировки социальных изменений.

6. Назовите основные положения конфликтологической трактовки социальных изменений.

7. Раскройте содержание «конфликтологических максим» социальных изменений Ральфа Дарендорфа.

8. Сформулируйте «пагубные постулаты» теорий социальных изменений Чарльза Тилли.

9. Проанализируйте концепцию «возмущающегося воздействия» конфликтов на социальную систему Никласа Лумана.

Литература

1. Бауман З. Текучая современность. – СПб.: Питер, 2008.

2. Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. – М.: Аспект Пресс, 1998.

3. Валлерстайн И. Социальное изменение вечно? Ничто никогда не изменяется? // Социологические исследования. – 1997. – № 1.

4. Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2005.

5. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. – М.: РОССПЭН, 2002.

6. Дарендорф Р. Тропы из утопии. – М.: Праксис, 2002.

7. Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социологические исследования. – 1994. – № 5.

8. Зиммель Г. Человек как враг. Избранное. – Том второй. – М.: «Юристь», 1996.

9. Йоас X., Кнебль В. Социальная теория. 20 вводных лекций. – СПб.: Алетейя, 2011.

10. Луман Н. Общество общества. – М.: Логос, 2011.

11. Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. – СПб.: Наука, 2007.

12. Парсонс Т. Система современных обществ. – М.: Аспект Пресс, 1998.

13. Парсонс Т. Функциональная теория изменения // Американская социологическая мысль. – М.: Изд-во МГУ, 1994.

14. Сорокин П. Социальная и культурная динамика. – СПб.: РХГИ, 2000.

15. Штомпка П. Социология социальных изменений. – М.: Аспект Пресс, 1996.

16. Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. – М.: Логос, 2010.

17. Аузан А. Экономика всего. Как институты определяют нашу жизнь. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.

18. Бауман З. Мыслить социологически. – М.: Аспект-Пресс, 1966.

19. Бродовская Е. В. Коэволюция институциональных и социокультурных составляющих трансформации политической системы современной России. – Тула: Изд-во ТулГУ, 2009.

20. Вебер М. Избранное. Образ общества. – М.: Центр гуманитарных инициатив, 2012.

21. Гидденс Э. Социология. – М.: Едиториал УРСС, 2005.

22. Зиммель Г. Избранное. Созерцание жизни. – М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2014.

23. Иванов Д. В. Императив виртуализации. Современные теории общественных изменений. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002.

24. Ильин В. И. Феномен поля: от метафоры к научной категории // Альманах социальных исследований «Рубеж». – 2003. – № 18.

25. Ильин В. И. Феномен поля: от метафоры к научной категории // Альманах социальных исследований «Рубеж». – 2003. – № 18. – С. 29–49.

26. Малган Дж. Саранча и пчела: Хищники и творцы в капитализме будущего. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2014.

27. Плотинский Ю. М. Модели социальных процессов: Учебное пособие для высших учебных заведений. – М.: Логос, 2001.

28. Плюснин Ю. М. Скрытая социальная напряженность в российском обществе // Полития. – 2013. – № 2.

29. Сатаров Г. А. Как возможны социальные изменения. Обсуждение одной гипотезы // Общественные науки и современность. – 2006. – № 3.

30. Своеволин В. Ю. Формирование инновационной экономики в России как основы постиндустриального общества: институционально-эволюционный подход // Журнал институциональных исследований. – 2010. – Выпуск № 1. – Том 2.

31. Современная американская социология. – М.: Изд-во МГУ, 1994. – С. 83.

32. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество: пер. с англ. / общ. ред., сост. и предисл. А. Ю. Согомонов. – М.: Политиздат, 1992.

33. Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ / под ред. В. А. Ядова. – М.: Феникс, 2005.

34. Теория и методы в современной политической науке: Первая попытка теоретического синтеза / под ред. С. У. Ларсена. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009.

35. Шумпетер Й. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2011.

36. Ядов В. А. Современная теоретическая социология как концептуальная база исследования российских трансформаций: Курс лекций для студентов магистратуры по социологии. – СПб.: Интерсоцис, 2009.

Лекция 4
Проблема конфликтогенности российского общества в отечественной социальной мысли

Понятие «конфликтогенность» имеет широкий смысл и характеризует различные состояния общества: наличие классовых, религиозных и межнациональных конфликтов, состояние гражданской войны и революции. В конфликтогенности выделяются субъективные – эмоциональные, волевые, рациональные и иррациональные черты характера людей, способствующие возникновению конфликтов, а также объективные предпосылки социальных конфликтов – экономические, политико-правовые, идеологические и др. Особую остроту тема конфликтогенности России получила в эпоху модернизации XIX – начала ХХ веков, которая сопровождалась многими социальными конфликтами. Они и стали предметом исследований ученых, представлявших главные направления общественной мысли: консерватизма, радикализма и либерализма.

Консервативные концепции разрешения социально-политических конфликтов

Отечественный консерватизм, генезис которого относится к 40-м годам XIX века, имеет следующие основные концепции: славянофильство, монархизм, евразийство. Раннее славянофильство представлено именами А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, К. С. и И. С. Аксаковых, Ю. Ф. Самарина. Главное понятие социальной философии славянофильства – соборность. Оно включает три ценности: православную веру, личную свободу и любовь, которая свободно объединяет верующих людей в Церкви. Православная церковь, согласно Хомякову, органично сочетая свободу и единство, отличается от католической и протестантской церквей. В католической церкви существует единство без свободы, а в протестантизме – свобода без единства, и только в православии принцип соборности, хотя и не осуществлен во всей полноте, но осознан как высшая Божественная основа жизнедеятельности. Состояние соборности подразумевает «оцерковление» социальной жизни, христианизацию общества. Социальным аналогом соборности выступает община, предохраняющая от проявления человеческого эгоизма, а также органическое государство, построенное на духовных началах. Следуя этому положению, личность и общество находятся во внутренней гармонии и сохраняют относительную независимость друг от друга. Духовное единство православных противостоит эгоизму либерального правового государства и мнимому социальному единству социализма, т. к. соборность признает единство не принудительное, а основанное на свободе индивида.

Славянофилы доказывали принципиальную бесконфликтность общества и государства в России. Для И. В. Киреевского русское государство основано на «общем взаимном согласии всей русской земли». Естественные простые и единодушные отношения и законы, выражающие эти отношения, вытекали из двух источников – «бытового предания и их внутреннего убеждения». И. С. Аксаков писал: «Общество есть не что иное, как народный организм в деятельном развитии, не что иное, как сам народ в его поступательном движении». Общество, по его мнению, служит не только сознательному выражению народных начал, но и внутренней целостности народного организма. К. С. Аксаков доказывал, что история России отличается от истории Европы тем, что русское государство формировалось мирным путем, для него характерны «не брань, не вражда, как это было у других народов, вследствие завоеваний, а мир вследствие добровольного призвания».

Свободное согласие было, по убеждениям славянофилов, и в основе отношений властвующих и подвластных в России. В условиях самодержавия они соединялись нравственным убеждением, а не формальной юридической нормой. Концепция неполитичности русского человека славянофилов исходила из того, что в русском обществе существовало единство верховной власти и народа при разделении их прерогатив: народу – право высказывать мнения, а власти – обязанность заботиться о благе народа. Мешала этому единству появившаяся еще в эпоху Петра Великого разветвленная и многоступенчатая бюрократия. Поэтому для предотвращения конфликтов в обществе необходимо было лишить чиновников возможности быть посредниками между верховной властью и народом и создать условия для того, чтобы общество свободно высказывало свое мнение власти. Славянофилы считали, что и борьба за права человека приводит к разногласиям, ее альтернативой должно быть решение социальных проблем на основе консенсуса. При этом они решительно выступали против крепостного права и приняли самое активное участие в борьбе за его отмену.

Ф. М. Достоевский поддерживал концепцию соборности славянофилов, но при этом не был согласен с тем, что у русского человека бесконфликтная природа. По его мнению, эта природа внутренне противоречива. С одной стороны, в ней есть место добру и отзывчивости к другим народам. Русский человек «со всеми уживается и во все вживается. Он сочувствует всему человеческому вне различия национальности, крови и почвы» [2, с. 38]. К русской идее относится, по Достоевскому, и то, что простой народ жалостлив, он осуждает грех, но не самого человека и называет преступление несчастьем, а преступников несчастными. И поэтому даже закоренелые преступники не исключаются из общества, им дается шанс на исправление.

Вместе с тем, Достоевский полагал, что в русском народе скрывается и способность к бунту – «забвение всякой мерки во всем». «Иной добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником – стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственные русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни» [2, с. 108]. Причина этого заключена в невыработанности русского характера и формы поведения, т. к. русский народ молодой. Кроме того, «русские слишком богато и многостороннее одарены, чтобы, скоро приискать себе приличную форму», русская широта становится опасной при выборе между добром и злом. На усиление конфликтогенности русского народа влияют, согласно Достоевскому, и ошибки власти. Так, в «Бесах» он пишет о самовластии губернатора, который, не выслушав выборных от рабочих, пришедших жаловаться на мошенничество управляющего, отнесся к ним как к бунтовщикам. Особенности сознания радикальной интеллигенции рассматриваются Достоевским в романах «Бесы» и «Преступление и наказание» и называются в этой связи атеизмом, рационализмом и нигилизмом.

Для монархиста Л. А. Тихомирова общественная ситуация начала ХХ века была крайне опасной для России; в это время «вредное влияние логики бюрократического всевластия соединилось с вредным влиянием социальной расшатанности страны». В работе «Монархическая государственность» он пишет о том, что Смута затронула устои российского государства. Выходом из этого конфликта является возвращение к нравственным принципам строительства государственности. По его мнению, предрасположенность все явления жизни подчинять этике характеризует русского человека ничуть не меньше, чем его отцов и дедов. Он этичен, а поэтому способен признать над собой только власть монарха, «русский по складу своей души может быть только монархистом или анархистом». Выступая за единство верховной власти, Тихомиров был принципиальным противником западной политической демократии, разделения власти, поскольку они ослабляли власть. Сильное монархическое государство признавалось необходимой опорой социальной стабильности и нравственного воспитания.

Евразиец Н. Н. Алексеев полагает, что конфликтогенность русского человека определена объективными особенностями формирования русского государства: с одной стороны, в ней действуют силы, организующие государство, а с другой, представлены анархия, «русская вольница». Алексеев это объясняет результатом политики колонизации в России, «борьбой с Азией, приспособлением к Азии и ассимиляцией Азии». Она способствовала созданию в России военного государства для борьбы с анархической вольницей. При этом обширность территории России позволяла населению, несогласному с политикой государства, уходить на границы империи и создавать там маргинальные группы, воюющие с государством. К ним относилось казачество, которое участвовало во всех русских смутах. Своеобразием русской истории является, согласно Алексееву, то, что Смута не была попыткой организации вольницы в пределах государственного порядка, но представляла собой вечный выход ее из государства в дикое поле и темные леса. И такой смутой была революция 1917 года, где возобладали идеи вольницы, диктатуры, социального устроения земли на началах коммунизма. Возобладало то, что содержалось в идеологии казачества, сектантского земного рая, а принесенный в Россию западный марксизм нашел широкое распространение потому, что соответствовал глубоким народным верованиям. Согласно Алексееву, «будущее принадлежит православному правовому государству, которое сумеет сочетать твердую власть (начало диктатуры) с народоправством (начало вольницы) и со служением социальной правде» [1, с. 116].

Таким образом, в российском консерватизме феномен конфликтогенности российского общества получил глубокое объяснение на основе как историко-культурных предпосылок данного феномена, так и особенностей менталитета россиян. В ходе анализа отмечались социальные группы, которые способствовали усилению конфликтогенности (интеллигенция и бюрократия). В числе важных предпосылок конфликтогенности российского общества назывались и ошибки верховной власти. Консерваторы также указывали на опасные для сохранения стабильности государства идеологические течения (атеизм, либерализм, нигилизм) и предлагали власти проводить необходимые реформы для предотвращения социальных конфликтов. Вместе с тем не все консерваторы исходили из подобной логики. Так К. Н. Леонтьев и К. П. Победоносцев выступали за контрреформы, за необходимость сохранения сословного общества с традиционной культурой, за укрепление роли Церкви в обществе и за решительную борьбу с оппозицией.