Текст книги "Конфликты в условиях трансформации современного российского общества. Курс лекций"

Вопросы для самоконтроля

1. Раскройте особенности концепции неполитичности русского народа славянофилов.

2. Каковы историко-культурные предпосылки российской революции в концепции Н. Н. Алексеева?

3. Определите предпосылки и содержание концепции социалистической революции в России А. И. Герцена.

4. Назовите особенности концепции непрерывной революции по В. И. Ленину.

5. Объясните отношение русских либералов к истокам социальных конфликтов в России.

Литература

1. Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. – М.: Аграф, 1998.

2. Достоевский Ф. М. Политическое завещание: Сб. статей за 1861–1881 гг. / Составитель С. М. Сергеев – М.: Алгоритм, Эксмо, 2006.

3. Ленин В. И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. – М.: Изд-во политической литературы, 1985.

4. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. – М.: Изд-во «Пресса», 1991.

5. Чичерин Б. Н. Философия права / под ред. И. Д. Осипова – СПб.: Наука, 1998.

6. Аксиология российского конституционализма. Колл. монография / под ред. С. И. Дудника, И. Д. Осипова. – СПб.: СПбГУ, 2012.

7. Кагарлицкий Б. Ю. Политология революции. – М.: Алгоритм, 2007.

8. Консерватизм: перспектива или альтернатива? / Отв. ред. Ю. Н. Солонин; науч. ред. И. Д. Осипов. – СПб.: СПбГУ, 2010.

9. Коцюбинский Д. А. Русский национализм в начале ХХ столетия. – М.: РОССПЭН. 2001.

10. Кузьмин А. Г. Леворадикальная политическая мысль в России конца 60-х – начала 80-х годов ХIХ века. – Сыктывкар, 2008.

11. Философия российской государственности. Колл. монография: В 2-х т. / под ред. С. И. Дудника, А. Х. Даудова, И. Д. Осипова. – Т. 1. – СПб.: Философское общество, 2013.

Лекция 5
Особенности и конфликтогенный характер постсоветских трансформаций

Понятие социальной трансформации. Основные подходы к исследованию посткоммунистических трансформаций

Мы отмечали, что социальные изменения приобретают разнообразные конфигурации. Для их анализа используется нейтральный, свободный от ценностной нагруженности концепт – концепт трансформации. Так, известный российский специалист в области политической конфликтологии А. В. Глухова под трансформационным процессом понимает качественную смену социальной системы (ее подсистем), предполагающую любой, в том числе и инволюционный вектор изменений, которая не заканчивается переносом формальных атрибутов вновь вводимой системы на новую почву, а предполагает принятие акторами в трансформирующихся обществах новых системообразующих правил и утверждение их в повседневности.

Социальная трансформация – процесс структурных изменений общественного состояния, одна из наиболее значительных форм его изменений, в которой происходят изменения самой социальной системы, а не только ее отдельных компонентов [27, с. 262–264].

Т. И. Заславская понимает трансформацию как радикальное и относительно быстрое изменение социальной природы общества, В. А. Ядов – как преобразование общества, отличающееся национально-культурным своеобразием. В позиции Н. И. Иконникова ключевой характеристикой является быстрое, внешнее, поверхностное изменение социальности посредством внедрения в нее чужеродных элементов, выдаваемых за необходимые основания, и сопровождаемое нарастанием негативных явлений.

По мнению Т. И. Заславской, к отличительным чертам социальной трансформации общества относятся:

• постепенность и относительно мирный характер протекания;

• направленность на изменение не отдельных частных сторон, а сущностных черт, определяющих социетальный тип общества;

• принципиальная зависимость хода и результатов процесса от деятельности и поведения не только правящей верхушки, но и массовых общественных групп;

• слабая управляемость процесса, важная роль стихийных факторов его развития, непредрешенность его итогов;

• неизбежность, длительность и глубина аномии, обусловленной опережающим разложением старых общественных институтов по сравнению с созданием новых. В ходе социальной трансформации меняется социетальный тип общества, она реализуется через изменение: а) системы базовых общественных институтов, б) социальной структуры и в) человеческого потенциала общества, которые связаны друг с другом сложными механизмами.

Иосиф Дискин характеризует процессы трансформации как качественные социокультурные изменения в моделях социальной деятельности, соответствующие перемены в основаниях и характере функционирования социальных институтов. Он отмечает двухмерность с трансформации: в процессе общественных изменений происходит не просто возникновение и институализация тех или иных элементов – локального, национального, глобального масштаба – культуры и социальной структуры, но также закрепление последних в качестве таких социокультурных стандартов, которые обусловливают социальную деятельность, направленную на усвоение (консолидацию) или, напротив, отрицание новационных явлений. Таким образом, трансформация – «взаимно стимулирующие изменения моделей социального действия, с одной стороны, и функционирования социальных институтов, связанного с намеренным, целенаправленным воздействием номинальных установлений (формальные нормы, процедуры или правила), – с другой» [22, с. 5].

Понятие трансформации отвергает телеологическую интерпретацию процесса и фиксирует моменты многовариантности, непоследовательности и неопределенности результатов политического развития. Акцент делается на том, что конечный результат процесса нельзя рассматривать в качестве предопределенного. Содержание понятия «трансформация» включает такую характеристику, как непредсказуемость результатов развития, поскольку в ходе масштабных перемен последние также постоянно меняются, подвергаясь процедуре корреляции с конкретными социально-экономическими, политическими, национальными и другими характеристиками трансформирующегося общества.

При этом вектор трансформации, по мнению Н. И. Лапина, «тем менее определен, чем радикальней ее характер и чем на более ранней стадии она находится» [28]. Непредсказуемость означает, что в результате трансформации появляются новые социальные формы и связи, новые структуры и новые правила.

Хотелось бы специально подчеркнуть подход О. В. Гаман-Голутвиной, определяющей трансформацию как «комплексное целенаправленное преобразование общества в качестве целостной социальной и культурной системы, приобретающей в процессе изменений новые структурные элементы, которые, в свою очередь, задают и определяют соответствующие им типы социальных действий» [15, с. 333].

Таким образом, трансформация – сложный комплекс институционально-процессуальных изменений, это:

• целерациональное изменение номинальных установлений (формальных норм, процедур, правил), отражающихся на механизме функционирования институтов общества;

• смена моделей культурной, социально-экономической, политической деятельности людей.

Используя анализ российских исследователей В. Я. Гельмана и А. Ю. Мельвиля [8, 19], зафиксируем, что концепции посткоммунистических трансформаций, в зависимости от того, какое значение они придают «объективным» предпосылкам, классифицируют на 1) «структурные», или «функционалистские», и 2) «процедурные», или «генетические».

Для «структурного» подхода социально-экономические и культурно-ценностные предпосылки и условия носят определяющий характер, в то время как «процедурные» подходы концентрируются на особенностях и последовательности конкретных решений и действий, осуществляемых ограниченным кругом инициаторов и непосредственных политических участников процесса трансформации.

В «структурном» подходе в литературе выделяют следующие основные модели аргументации:

• главным условием демократии является формирование эффективной государственности, государственного единства и национальной идентичности;

• возможно внешнее навязывание («содействие развитию») демократических институтов при отсутствии состоятельного государства;

• условием демократии являются относительно высокий уровень экономического развития и политическая культура «гражданского» типа межличностное доверие, поддержка демократических институтов, признание индивидуальных прав и свобод, политическая терпимость, чувство индивидуальной политической «эффективности», отсутствие в обществе непримиримых или острых расколов – социальных, этнических, религиозных, территориальных и др., а также чрезмерной фрагментации и сегментации общества;

• экономическое развитие не должно основываться на ресурсной модели государства-рантье;

• благоприятными условиями для демократии являются религиозные традиции протестантизма и католицизма, религиозная культура ислама препятствует демократизации, а православие, буддизм и конфуцианство обладают «двойственными эффектами»;

• характеристиками стабильной и эффективной демократии являются качество институтов и отсутствие в обществе чрезмерного имущественного неравенства.

Слабость структурного подхода состоит в том, что в нем раскрываются не обязательные предпосылки, а лишь факторы, благоприятствующие либо затрудняющие процесс посткоммунистической трансформации. В частности, практика их осуществления демонстрирует, что отсутствует прямая корреляция с наличием и массовым распространением в обществе каких-либо специфически демократических ценностей и ориентаций. Напротив, посткоммунистические переходы носят по преимуществу эндогенный характер и являются скорее результатом определенных решений и выбора политической тактики и стратегии ключевыми политическими акторами. «Объективные» факторы и предпосылки складываются десятилетиями и проявляются на достаточно большом временном интервале, в то время как процесс перехода протекает значительно быстрее.

Поэтому «процедурный» подход, ориентированный на анализ действий акторов в ходе трансформации, призван исправить недостатки «структурного» детерминизма.

Данный актор-ориентированный подход делает упор на субъективные факторы, влияющие на характер и направленность трансформаций, исходит не из «органистического» представления, а из конструктивистской установки – процессы трансформаций можно «сконструировать» по определенным «лекалам».

Основные факторы, которыми сторонники представленного подхода объясняют траектории посткоммунистических трансформаций следующие:

• характер и особенности «выхода» из авторитаризма;

• роль и влияние институционального дизайна, избираемого для новой политической реальности, форма правления, характер партийной и избирательной систем;

• система взаимодействий между ключевыми политическими акторами;

• особенности конфликта элит – смена или сохранение старых элит в каких-либо «превращенных формах»;

• уровни реальной и неформальной политической конкуренции, прежде всего на выборах главы государства и легислатуры;

• отношение власти к политическому плюрализму;

• использование властью или оппозицией насилия для достижения политических целей и результатов;

• наличие эффективных институциональных ограничителей социальных и политических конфликтов.

Описанные выше два теоретико-методологических подхода представляют собой альтернативные объяснения посткоммунистических трансформаций. Однако в современной литературе все чаще анализируются такие явления, как «демократический откат», «диффузия авторитаризма», «демократическая стагнация», «постдемократия», «аудиторная демократия».

Одни страны в процессе посткоммунистических трансформаций вполне преуспели в демократическом строительстве. Другие – с помощью «демократических» реформ лишь пытались добиться инвестиционных и политических преференций у западных партнеров. Между этими двумя крайностями – самые разные модели политических трансформаций с противоречивыми и «гибридными» результатами.

Концептуализация посткоммунизма осуществлялась не только в русле «транзитологических теорий», выявляющих общую логику переходов от авторитаризма к демократии, но и в русле его многомерного описания в рамках разных теоретических моделей. Ярким представителем этой точки зрения является бывший посол США в России Майкл Макфол, полагающий, что в случае посткоммунистических трансформаций базовые посылки транзитологической модели не работают.

Сравнительный анализ трансформационных процессов и траекторий изменений позволил ряду исследователей дифференцировать их на три группы (табл. 5.1).

Таблица 5.1. Различия общесистемных трансформаций по группам стран [41]

В работах В. М. Сергеева предлагаются два различных идеальных типа, которым соответствуют процессы становления институтов демократии – «органический» (североевропейский) и «конфликтный» (т. е. через столкновение власти с обществом).

«Конфликтный» путь, являясь путем проб и ошибок, характеризуется попытками обретения властью легитимности через заключение случайных рамочных моделей соглашений с обществом. Каждый раз очередные рамочные соглашения устанавливаются «сверху», вне зависимости от того, в какой форме произошла утрата легитимности предыдущей властью – в результате восстания или массового гражданского неповиновения и развала властных структур. Установление «сверху» – становление принципов социального порядка без «глубоких» переговоров с совместным исследованием основными политическими силами общества последствий установления такого порядка.

На этом пути практически неизбежна периодическая утрата властью легитимности и соответствующие социальные коллизии. «Рамочные модели» часто не работают из-за шокового расширения политического участия населения.

«Конфликтный» путь исходно заменяет реальный поиск консенсуса предложением набора плохо функционирующих макроуровневых институтов – достаточно упомянуть заключаемые в феврале 2014 года украинской властью и оппозицией различные соглашения. Они не сработали из-за шокового расширения политического участия населения. В процесс создания политических институтов были вовлечены массы людей, лишенных «операционального опыта» решения сложных социальных проблем. Они предпочли сложному процессу институционального строительства системы переговоров между группами населения, обладающими реальными ресурсами, радикальные и простые решения, последствия которых нигде не обсуждались.

Исследователи выделяют следующие тенденции «конфликтного» развития:

• отсутствие развитой культуры переговорных практик, обеспечивающих канализацию социальных конфликтов в русло цивилизованной парламентской политической борьбы;

• существенные разрывы в социально-политическом и экономическом положении различных социальных акторов, которые препятствуют становлению в обществе горизонтальных связей и устойчивых каналов урегулирования конфликтов;

• отсутствие или слабая развитость «рациональной» (в веберовском смысле) бюрократии, ориентированной на минимизацию харизматического вмешательства государства в жизнь населения и на переговоры с ним;

• слабое развитие политической культуры, ориентированной на органичную стабильность формальных институтов и традиций политических систем, ориентированных на преодоление конфликтных разрывов в обществе и реализацию рационально спроектированных моделей конфликторазрешения;

• сильные разрывы между различными ценностными ориентациями социальных слоев, неразвитая система переговоров между ними, слабая развитость политических институтов мирного разрешения конфликтов между различными силами;

• основной силой для нейтрализации социальных конфликтов является государство,[10]10
  Речь идет о специфике отношений так называемого «сильного» государства, то есть мощного институционально-символического центра и «слабого» общества с неразвитыми автономными институциональными пространствами.


[Закрыть] внедряющее «сверху» на макроуровне институты конфликторазрешения, которые зачастую вступают в противоречия с институтами более низких уровней или институтами в других сферах. Для различных социальных акторов создается ситуация «дилеммы заключенного»,[11]11
  Дилемма заключенного – одна из наиболее распространенных конфликтных ситуаций, рассматриваемая в теории игр. Классическая «дилемма заключенного» звучит следующим образом: двое подозреваемых, A и B, находятся в разных камерах. Следователь, навещая их поодиночке, предлагает сделку следующего содержания: если один из них будет свидетельствовать против другого, а второй будет молчать, то первый заключенный будет освобожден, а второго осудят на 10 лет. Если оба будут молчать, то отсидят по 6 месяцев. Если оба предадут друг друга, то каждый получит по 2 года. Каждый из заключенных должен принять решение: предать подельника или молчать, не зная о том, какое решение принял другой. Дилемма: какое решение примут заключенные? Наилучшей стратегией игроков будет кооперация, при которой оба молчат и получают максимальный выигрыш (меньший срок), каждое другое решение будет менее выигрышным. Это типичный случай ненулевой игры, ибо в нем отсутствует отдельный «рациональный» результат. Следование каждым игроком личной выгоде приводит к неэффективному для группы результату. Р. Аксельрод сформулировал основные принципы, которым необходимо следовать, решая дилемму заключенного: 1) не предавать первым; 2) отвечать взаимностью как на предательство, так и на сотрудничество; 3) быть предсказуемым; 4) не пытаться набрать больше очков, чем оппонент.


[Закрыть] что усиливает конфликтность и асоциальное поведение.

Таким образом, особенности конфликтных моделей посткоммунистических трансформаций обусловлены различиями:

• исторического прошлого, исторических моделей развития, специфических стартовых условий;

• баланса государственно-центричных и этноцентричных. Первые характерны для обществ, в которых жива память об их суверенных государствах: Польша, Венгрия и Чешская республика. Этнические ценности актуализированы в обществах с относительно молодой государственностью: Македония, Словакия, Украина, Хорватия;

• интенсивности конфликта элит (единство или раскол); согласие элит и граждан в целесообразности и методах реализации политики реформ;

• способности властей к управлению конфликтами и удержанию социального контроля в обществе и недопущению гражданского противостояния;

• стратегических позиций, связанных с ориентацией либо на сотрудничество с «мировым сообществом», либо на «балансирующее» противостояние ему в отстаивании национальных особых интересов;

• наличием либо отсутствием мобилизующей и вдохновляющей все слои населения общенационально принятой программы действий;

• однородность или неоднородность этнического состава населения (этническое и языковое единство минимизируют вероятность межэтнических конфликтов и укрепляет социальный порядок);

• генетической политической и исторической «конфликтности совмещения» национальных традиций и местных исторически сложившихся институциональных форм с заимствованием импортируемых западных институциональных образцов социального устройства; комбинаций заимствуемых институциональных традиций и собственных культурно-исторических особенностей;

• моделей конфликтов стилей жизни, личных социальных капиталов, т. е. исторически унаследованного репертуара культурных правил и культурных практик демократических и рыночных институтов.

Таким образом, специфика национального исторического пути, институциональные и поведенческие традиции определяют конфликтную модель общества – сложное переплетение всей совокупности национального институционального контекста конфликтов и некоего своеобразия их формы. Специфика конфликтов связана с долговременными процессами, а национальный конфликтологический дизайн социальных трансформаций обладает такой интегральной характеристикой, как стиль («форма», «образ» «интенция», «тенденция»), позволяющей распознавать, описывать и оценивать национальную конфликтную ситуацию в целом и выявлять содержательное разнообразие самих внутренних конфликтных связей.

Функциональная роль конфликтов как механизма трансформации. Теории болезненности посткоммунистических трансформаций

Мы уже отмечали, что трансформация – сложный комплекс институционально-процессуальных изменений.

В силу этого процессы социальной трансформации являются наиболее сложными, противоречивыми и конфликтогенными.

Агрегированная модель социальных трансформаций, комплексирующая в единое целое различные теории, предложена российским философом Н. С. Розовым. Он называет ее «универсальной моделью исторической динамики» (рис. 5.1).

Рис. 5.1. Универсальная модель исторической динамики [11, с. 37]

Суть заключается в следующем.

Социальные целостности либо относительно стабильны, либо переживают существенные сдвиги, трансформации.

В фазе «Социальная стабильность» в течение некоторого времени воспроизводятся одни и те же социальные структуры, практики, режимы. Бывают «здоровые» равновесные состояния (режимы), бывают «нездоровые», стагнирующие.

Стабильность подвержена воздействию многообразных внешних и внутренних факторов: материальных (дефицит ресурсов, изменения природной среды); социальных (внутренние и внешние конфликты и угрозы); культурных (развитие религий, идеологий, других идейно-символических систем); психологические (динамика массовой и элитной психологии).

Эти факторы могут иметь деструктивный характер и привести к накоплению угроз, что проявляется в вызове. Сила вызовов определяется ростом дефицитов, уровнем абсолютного или относительного сокращения ресурсов – политических, экономических, символических, силовых, социальных, или прямой угрозы такого сокращения у влиятельных и значимых для стабильного функционирования общества групп.

Это приводит к относительной депривации. Тэд Гарр определял ее как «воспринимаемое индивидами расхождение между ценностными ожиданиями, надеждами и ценностными возможностями» [18, с. 75]. Ценностные экспектации – это блага и условия жизни, на которые, как убеждены люди, они могут с полным правом претендовать. Ценностные возможности – это блага и условия, которые они, по их мнению, могли бы получить и удерживать.

Люди испытывают чувство депривации, главным образом, в тех случаях, когда они находят свое положение неблагоприятным в сравнении с положением других индивидов или групп. Гарр констатирует, что может существовать разрыв (расхождение) между уровнем потребности в каком-то благе, с одной стороны, и теми условиями, на которые они в состоянии реально рассчитывать, с другой. Этот разрыв, который и составляет сущность относительных деприваций, неизбежно вызывает фрустрацию одновременно у многих людей, и при соответствующих условиях именно нарастание относительных деприваций и ведет к политическому насилию. Относительная депривация может быть результатом:

• снижения реальных возможностей на фоне возрастания ожиданий;

• снижения возможностей на фоне сохранения ожиданий на прежнем уровне;

• возрастания ожиданий (притязаний), в то время как реальные возможности достижения этих ожиданий воспринимаются остающимися на прежнем постоянном уровне.

«Вызов», таким образом, определяется как дискомфорт влиятельных групп, настолько существенный, что его уже нельзя игнорировать. Особый упор на влиятельные группы сделан потому, что нарастающий дискомфорт групп невлиятельных может игнорироваться в обществе до тех пор, пока не заденет интересы влиятельных групп. Общей причиной «Вызова» является нехватка ресурсов: силовых, организационных, экономических, символических.

Примеры вызовов – негодование по поводу безнравственности или недостаточного благочестия правителей, антивоенные протесты, идейные конфликты «отцов» и «детей», накопившееся массовое презрение к официальной пропаганде и т. п.

Очевидная сторона таких процессов – потеря легитимности, соответствующих символических ресурсов правителями и элитой.

Лидерам и группам приходится принимать решения, изменять свое поведение и каким-то образом воздействовать на остальные группы населения, т. е. предпринимать ответные стратегии, что определяется как «Ответ».

Неадекватные ответы не преодолевают вызов, напротив, усугубляют его деструктивное воздействие. Конфликты, таким образом, есть следствия неадекватных ответов сообщества на вызовы. Связь между неадекватностью ответов и конфликтами прозрачна: элитам не удается консолидировать общество и государство, напротив, вследствие их ответных действий происходит и углубляется раскол между центрами силы, растет взаимное отчуждение по сословным, классовым, клановым, этническим, региональным или иным разделительным линиям, общее стремление каждой политической коалиции силой подавить соперника. Конфликт наступает, когда стратегии подавления со стороны правящей группы не привели к уверенному быстрому успеху, а, напротив, вызвали создание и усиление враждебных агрессивных коалиций. Конфликт в острой фазе насилия – это период мобилизации сообществ и иерархий, направленных на взаимное подавление и уничтожение. Первостепенную значимость обретают силовые структуры и ресурсы. При конфликте нарушается социально-ментальное равновесие, драматически растут ресурсные дефициты.

Таким образом, в различных теориях существуют разногласия в понимании источников трансформационных процессов. Что выступает их драйвером? Внешние либо внутренние причины, конфликт или консенсус, или же совокупность конфликтно-консенсусных факторов? Э. Дюргейм, например, был сторонником идеи базового консенсуса, объединяющего население и интегрирующего социум, однако наиболее влиятельной является парадигма, в рамках которой в качестве основного источника социальных трансформаций рассматривается конфликт.

Трансформация всегда подразумевает конфликт – социальный, политический, идеологический, мирный, вооруженный.

Триггерами трансформации могут быть разные явления, но, так или иначе, трансформация есть результат конфликта. Независимо от того, что социальные изменения могут развиваться на основе сотрудничества, все же именно конфликт как негативное взаимодействие сторон (групп, государств, индивидов), оспаривающих друг у друга властные полномочия или ресурсы, является наиболее распространенным источником изменений поведения групп и индивидов и трансформации социальных структур.

Конфликт постоянно воспроизводится в социуме из-за его неоднородности, непрерывно порождает неудовлетворенность людей своим положением, различия во взглядах и иных форм несовпадения позиций.

Конфликты сигнализируют обществу и властям о существующих разногласиях, противоречиях, несовпадении позиций граждан и стимулируют действия, способные поставить социальную динамику под контроль, преодолеть возникшие «возбужденные состояния» в трансформационном процессе. Дестабилизация и дезинтеграция общества возникают не из-за конфликтов, а из-за неумения или элементарного игнорирования противоречий и коллизий. Конфликт – ключевой социальный факт и методологически отправной пункт анализа социальных трансформаций. Конфликт всегда сопровождает переход от одного типа общества к другому. Движущим механизмом развития является институционализированный конфликт, опирающийся на консенсус, т. е. согласие в «правилах игры». Такой конфликт является «нормальным» элементом социальной структуры, выступая главным механизмом разрешения противоречий и осуществления социальных изменений. Однако это утверждение не равнозначно императиву «поступательного развития». Конфликты не только разрешаются, они могут переходить в иное, «замороженное», состояние или балансировать на грани катастрофы.

Эпистемологически понятиям конфликта и трансформации противостоит понятие стабильности, то есть незыблемого социального порядка. Властвующая элита, как уже отмечалось, рассматривает конфликты как источник нарушения созданного ею социального порядка, нарушения, несущего угрозу, прежде всего, ее собственному существованию. Стабильность как господствующая идеологема и как принцип политики отнюдь не безобидна. Эта идеологема, в частности, означает, что общественное развитие планируется и контролируется только государством: гражданское общество не является движителем прогресса, а лишь его «приводным ремнем». Всеобщая стабильность – это, по существу, отрицание разнообразия, которое в действительности является ключевым условием поддержания стабильности общества посредством изменений, т. е. его адаптации к новым условиям.

Конфликт и порядок являются двумя равноценными состояниями общества, сменяющими друг друга. А. Турен, полагая, что конфликт должен существовать и признаваться во всех областях социальной жизни, подчеркивал: «повсюду, где существует порядок, должно существовать его оспаривание… Формирующиеся конфликты все более направляются против „суперструктур“ или, проще говоря, против порядка, ибо новая власть обладает ранее неизвестной способностью придавать себе видимость порядка, господствовать над социальной организацией в целом, над разновидностями социальной практики, вместо того чтобы запереться в укрепленных замках, дворцах или финансовых городах. Мы входим в общество, которое не может более иметь конфликты: или последние задавлены в рамках авторитарного порядка, или общество осознает себя как конфликт, оно является конфликтом, потому что оно представляет собой просто борьбу противоположных интересов за контроль над способностью общества воздействовать на самого себя». Он обращал особое внимание на то, что невозможно представить себе бесконфликтное существование в современном обществе, которое «становится целиком полем конфликтов… Проблемы власти и социального господства не исчезли, область структурных конфликтов только расширяется по мере того, как область священного тает в огне запланированных или организованных трансформаций» [42, с. 155–157].

Отметим и мысль Л. Козера: «Острота конфликта, грозящего „полным разрывом“ и подрывающего основополагающие принципы социальной системы, напрямую связана с жесткостью ее структуры. Равновесию подобной структуры угрожает не конфликт как таковой, а сама эта жесткость, способствующая аккумуляции враждебных чувств и направляющая их вдоль одной оси, когда конфликт все-таки вырывается наружу» [7, с. 184].

Как справедливо считает Р. Дарендорф, человеческая свобода «существует лишь в мире регулируемого конфликта». В этом смысле только отдельные разновидности конфликтов носят действительно разрушительный для общества и государства характер. В основном же выявление и урегулирование конфликтов дает возможность эффективно поддерживать целостность социума в процессе трансформаций.

Иными словами, идеологема стабильности элиминирует конфликт как механизм поиска альтернатив и вариантов развития. Но конфликт, изгнанный из политических структур, изобретенных как раз для того, чтобы его институционализировать, проецируется на отрицание необходимости конфликта гражданского, продуцирующего социальные инновации.

Практически эта идеологема вырождается в социальный конструктивизм, в навязывание обществу принципов социального порядка, необходимых властвующей элите для ее самосохранения.

Трансформация, даже успешная, заключает в себе проблемы и опасности для социума. Она требует больших издержек, не приносит равномерного благополучия сразу и всем, осуществляется асинхронно в разных социальных подсистемах, что приводит к конфликтам между ними. В ходе трансформации возникают дисбалансы между различными ценностями разных социальных групп. Все это увеличивает социальную напряженность и конфликтность, причем, как отмечает социолог Б. Н. Миронов [34], чем быстрее и чем успешнее идет трансформация, тем выше конфликтность.

Например, существует прямая связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью. С. Хантингтон на основе богатого эмпирического материала показывает, что быстрый экономический рост:

• разрушает традиционные общественные группировки (семью, класс, касту) и тем самым увеличивает «численность деклассированных индивидов, которые поэтому оказываются в обстоятельствах, благоприятных для зарождения революционного протеста»;

• порождает нуворишей, плохо адаптирующихся к существующему строю и плохо им ассимилируемых, но при этом претендующих на политическое влияние и социальный статус, соизмеримые с их новым экономическим положением;

• повышает социальную мобильность, что тоже подрывает общественные связи и, в частности, способствует ускоренной миграции из сельских районов в города и тем самым способствует росту отчуждения и политического экстремизма;