Текст книги "12 великих пьес"

Действие II

Берег моря.

Входят Антонио и Себастиан.

Антонио. Так ты не хочешь оставаться и не позволяешь мне идти с тобою?

Себастиан. С твоего позволения – нет. Темно светит надо мной звезда моя. Злоба моей судьбы могла бы заразить и твою. Потому, прошу тебя, позволь мне страдать одному. Я худо заплатил бы за твою любовь, поделившись с тобою моим горем.

Антонио. Хоть скажи, куда ты идешь?

Себастиан. Нет, извини. Мое путешествие – прихоть. Но я замечаю в тебе прекрасную черту скромности – ты не хочешь выудить из меня мою тайну; тем охотнее я тебе откроюсь. Знай же, Антонио: меня зовут Себастианом, хоть я и называю себя Родриго. Отец мой был тот Себастиан из Мессалины[12]12
  Мессалина – такое же вымышленное название города, как Иллирия – название страны.


[Закрыть], о котором ты, как мне известно, уже слышал. Он оставил меня и сестру, родившихся в один час. Зачем не угодно было небу, чтоб мы и в одно время умерли? Ты помешал этому: за час до того, как ты спас меня от бушующих волн, сестра моя утонула.

Антонио. Боже!

Себастиан. Хоть и говорили, что она на меня очень похожа, однако многие считали ее красавицей. Я, конечно, не мог разделять с ними их чрезмерного удивления, однако смело скажу, что сама зависть должна была бы назвать ее сердце прекрасным. Она уже утонула в соленой воде, а я топлю ее память снова в соленых слезах.

Антонио. Не взыщи за плохой прием.

Себастиан. О добрейший Антонио, прости только мне все беспокойства!

Антонио. Если ты не хочешь убить меня за мою дружбу, позволь мне быть твоим слугою.

Себастиан. Если ты не хочешь уничтожить сделанного, то есть убить того, кому спас жизнь, так не требуй этого. Прощай однажды и навсегда. Мое сердце так чувствительно – это наследие матери, – что глаза мои при малейшем поводе наполняются слезами. Я иду ко двору графа Орсино. Прощай.

(Уходит.)

Антонио

 
Благословенье неба будь с тобою!
Врагами я богат в дворце Орсино,
Иначе скоро свиделся б с тобой.
Но что мне в том? Я за тобой лечу!
С опасностями я играть хочу.
 

Уходит.

Улица.

Входит Виола. Мальволио ее догоняет.

Мальволио. Не вы ли были сейчас у графини Оливии?

Виола. Я только что от нее и шел так медленно, что успел дойти только до этого места.

Мальволио. Она возвращает вам этот перстень. Вы могли бы избавить меня от труда и сами взять его с собою. Она еще приказала вас просить решительно сказать вашему герцогу, что она отвергает его предложения. Еще одно: не осмеливайтесь являться к ней с поручениями от герцога, разве придете известить, как он это принял. Возьмите же!

Виола. Она взяла у меня перстень, и я не приму его назад.

Мальволио. Послушайте, вы дерзко бросили ей перстень, и ей угодно, чтобы он так же был возвращен. Если он стоит того, чтоб нагнуться, – так вот он, а если нет – пусть возьмет его первый прохожий.

(Бросает перстень и уходит.)

Виола

 
Я не оставила ей никакого перстня!
Что это значит? Боже сохрани!
Не обольстила ли ее наружность?
Она так страстно на меня глядела,
Как будто бы забыла о речах.
Ее слова прерывисты так были!
Она меня – о, это верно! – любит.
Любовь хитра: она меня зовет
Через посредство мрачного посла;
И перстня герцог ей не посылал!
Я – цель ее желаний. Если так,
То лучше бы любить ей сновиденье.
Ты одеянье – хитрость, как я вижу,
В которой силен наш лукавый враг.
Как лицемеру-молодцу нетрудно
На сердце женщины запечатлеть
Свой образ! Ах, не мы, а наша слабость
Тому причиной! Мы должны же быть
Так созданы. Чем кончится все это?
Оливию Орсино любит нежно;
Я, бедная, равно им пленена;
Она ж, обманутая, полюбила,
Как кажется, меня. Что это будет?
Когда я юноша, мне не питать
Надежды на любовь Орсино;
А если женщина, то, Боже, как напрасно
Должна Оливия по мне вздыхать!
Ты этот узел разрешишь, о время!
А для меня он не по силам бремя.
 

Уходит.

Комната в доме Оливии.

Входит сэр Тоби, за ним сэр Эндрю.

Сэр Тоби. Ступай сюда, сэр Эндрю! Не быть за полночь в постели – значит рано вставать; а diluculo surgere[13]13
  Начало латинского выражения «раннее вставание очень полезно».


[Закрыть] – ты знаешь?

Сэр Эндрю. Нет, ей-богу, не знаю. А знаю, что долго не спать – значит долго не спать.

Сэр Тоби. Ложный вывод столько же для меня противный, как пустая бутылка.

Просидеть за полночь и потом идти спать – значит рано; так, стало быть, ложиться спать за полночь – значит рано ложиться. Разве наша жизнь не состоит из четырех элементов?

Сэр Эндрю. Говорят так; но я думаю, что она состоит из еды и питья.

Сэр Тоби. Ты ученый. Давай же есть и пить. Эй, Мария! Вина!

Входит шут.

Сэр Эндрю. Вот дурак, ей-богу!

Шут. Здорово, ребята! Видали вывеску трех дураков?[14]14
  «Видали вывеску трех дураков?» – Имеется в виду трактирная вывеска с изображением двух ослиных голов и надписью «Нас трое». Третьим считался читающий надпись.


[Закрыть]

Сэр Тоби. Добро пожаловать, болван! Споем-ка хором.

Сэр Эндрю. Ей-богу, славное горло у дурака! Я бы дал сорок шиллингов, когда бы у меня были такие икры и такой славный голос для пения, какие имеет дурак. Ей-ей! Ты вчера! вечером хорошо дурачился, как рассказывал о Пигрогромитусе и Вапианах, что прошли за квебускую линию[15]15
  «…o Пигрогромитусе и Вапианах, что прошли за квебукскую линию…» – Имена и названия, выдуманные шутом.


[Закрыть] Чудесно, ей-богу! Я послал тебешестипенсовик для твоей любезной – получил ли ты?

Шут. Я спрятал твой подарок в карман, потому что нос Мальволио – не плеть, моя милая белоручка, а мирмидонцы[16]16
  Мирмидонцы – маленькое племя, из которого Ахилл набирал себе воинов. Упоминается в «Илиаде» Гомера.


[Закрыть] не пивная лавочка.

Сэр Эндрю. Превосходно! Вот лучшие шутки, в конце концов. Ну, пой же!

Сэр Тоби. Да, спой-ка. Вот тебе шестипенсовик, валяй!

Сэр Эндрю. Вот и от меня: коли один дает шестипенсовик, я даю другой. Ну же, пой песню!

Шут. Что ж вам спеть? Любовную песенку или нравоучительную и чинную?

Сэр Тоби. Любовную! Любовную!

Сэр Эндрю. Да, что мне нравоучения!

Шут (поет)

 
Где ты, душенька, гуляешь?
Иль меня ты забываешь,
Что один грустит?
Кто тебя отсюда манит?
Час любви, поверь, настанет,
Быстро пролетит!
 

Сэр Эндрю. Чудесно, ей-богу!

Сэр Тоби. Славно! Славно!

Шут (поет)

 
Что любовь? Не за горами,
Не за лесом и полями,
Здесь она – лови!
Если медлишь – проиграешь,
Поцелуй мой потеряешь:
Не теряй, лови!
 

Сэр Эндрю. Медовый голос, клянусь моим дворянством!

Сэр Тоби. Соблазнительный голос!

Сэр Эндрю. Медовый и соблазнительный, ей-богу!

Сэр Тоби. Так сладок, что даже тошно. Да что, не хватить ли так, чтоб земля пошла вприсядку? Спугнем-ка филина хором, который вытянул бы у ткача три души.

Сэр Эндрю. Пожалуйста, если вы меня любите. Я так люблю хоры, я на песнях собаку съел! Начинайте «Мошенник».

Шут. «Молчи, мошенник»? Да ведь тогда я должен буду назвать вашу милость мошенником.

Сэр Эндрю. Это уже я не в первый раз заставляю называть себя мошенником. Начинай, шут! Оно начинается: «Молчи…»

Шут. Я не могу начать молча.

Сэр Эндрю. Хорошо, ей-богу, хорошо! Ну начинайте!

Поют хором. Входит Мария.

Мария. Это что за кошачий концерт? Если графиня не позовет своего управителя Мальволио, чтоб выгнать вас из дому! так назовите меня чем угодно.

Сэр Тоби. Графиня – родом из Китая, мы – дипломаты, а Мальволио – старая ведьма.

(Поет.)

 
Вот три веселых молодца!..
 

Что я ей не родственник, что ли? Разве мы не одной крови с твоей госпожой? (Поет.)

 
Госпожа, эх госпожа…
 

Шут. Право, его милость славно дурачится.

Сэр Эндрю. Да, он на это мастер, когда расположен, и я тоже; но только он искуснее, как-то натуральнее.

Сэр Тоби (поет)

 
Однажды зимним вечерком
Сошлись…
 

Мария. Ради Бога, молчите!

Входит Мальволио.

Мальволио. Взбесились вы, господа, что ли? Что это у вас ни стыда ни совести – шуметь по ночам? Или вы принимаете дом графини за трактир, что так немилосердно горланите ваши сапожничьи песни? Не знаете ни времени, ни меры.

Сэр Тоби. И время и меру наблюдали, сударь, в нашей песне. Убирайся к черту!

Мальволио. Сэр Тоби, я должен поговорить с вами начистоту. Графиня поручила мне сказать вам, что хотя вы и живете у нее как родственник, но с буйством вашим она не хочет иметь никакого дела. Если вы можете расстаться с дурным поведением, так она вам очень рада; если же нет – и вам угодно с ней проститься, так она очень охотно с вами расстанется.

Сэр Тоби (поет)

 
Прощай, душа! Твой друг во тьме идет!
 

Мальволио. Прошу вас, сэр Тоби…

Шут (поет)

 
И видно по лицу, что пропадет.
 

Мальволио. Возможно ли…

Сэр Тоби (поет)

 
Ты никогда, сэр Тоби, не умрешь!
 

Шут (поет)

 
Протянешь ноги – врешь!
 

Мальволио. Это вам делает честь, право!

Сэр Тоби (поет)

 
Не худо бы его прогнать?
 

Шут (поет)

 
Зачем? Ему к лицу здесь постоять.
 

Сэр Тоби (поет)

 
Прогнать его, мошенника, за дверь!
 

Шут (поет)

 
О трус! Да не посмеешь же, поверь.
 

Сэр Тоби. Я с такту сбился, по-твоему, приятель! Соврал! Что ж ты за важная особа? Дворецкий! Или ты думаешь, потому что ты добродетелен, так не бывать на свете ни пирогам, ни пиву?[17]17
  Даровая раздача пирогов и пива в определенные праздничные дни, вошедшаяв обычай с незапамятных времен, во времена Шекспира была объявлена пуританами предосудительным обычаем папистов.


[Закрыть]

Шут. Да, клянусь святой Анной, и имбирем будут по-прежнему обжигать рот.

Сэр Тоби. Твоя правда. Проваливай-ка! Петушись в лакейской. А подай-ка нам винца, Мария!

Мальволио. Если б ты, Мария, хоть сколько-нибудь дорожила милостью графини, так не потворствовала бы этому разврату. Она узнает об этом, вот мое слово!

(Уходит.)

Мария. Ступай! Помахивай ушами!

Сэр Эндрю. А было бы так же хорошо, как и выпить проголодавшись, вызвать его на поединок да и не явиться, и тем его одурачить.

Сэр Тоби. Сделай-ка это, дружище; я напишу тебе вызов или на словах расскажу ему, как ты сердился.

Мария. Почтеннейший сэр Тоби, будьте потише только эту ночь. Молодой посол от герцога опять был у нее, и с тех пор ей совсем не по себе. А с Мальволио я справлюсь. Если я не сделаю его притчей во языцех и посмешищем, так позволяю вам думать, что не сумею лежать прямо в постели. Я знаю, что могу это сделать.

Сэр Тоби. Расскажи же, расскажи! Что ты о нем знаешь?

Мария. Право, иногда кажется, что он вроде пуританина.

Сэр Эндрю. О, если б я думал это, то прибил бы его как собаку!

Сэр Тоби. Как? За то, что он пуританин? Твои побудительные причины, рыцарь?

Сэр Эндрю. Мои причины хоть и не побудительны, но, напротив, хороши.

Мария. Пусть себе будет – чтоб его нелегкая взяла – пуританином или чем угодно: все-таки он флюгер, что ходит за ветром; осел, который выучил наизусть высокопарные речи и сыплет их пригоршнями; ужасно доволен собою и совершенно уверен в том, что набит совершенствами; он свято верует, что, кто на него ни взглянет, непременно в него влюбится. Этот порок прекрасно поможет моему мщению.

Сэр Тоби. Что ж ты думаешь сделать?

Мария. Я подкину ему туманные любовные письма. В них опишу я цвет его волос, форму ног, поступь, глаза, лоб, черты лица – и он узнает себя непременно. Я могу писать совершенно как графиня, ваша племянница. Когда нам попадется какая-нибудь забытая записка, так мы никак не можем различить наши почерки.

Сэр Тоби. Бесподобно! Я уже чую, в чем дело.

Сэр Эндрю. И мне в нос ударило.

Сэр Тоби. Он подумает, что письма эти от моей племянницы и что она в него влюблена.

Мария. Да, я действительно хочу выехать на этом коньке.

Сэр Эндрю. А, и этот конек сделает его ослом.

Мария. Ослом.

Сэр Эндрю. О, это будет чудесно!

Мария. Богатая штука! Уж поверьте, я знаю, мое зелье на него подействует. Я поставлю вас двоих – шут будет третий – туда, где он должен найти письмо; заметьте только, как он будет объяснять его. На сегодня довольно; желаю, чтобы вам приснилась наша шутка. Прощайте! (Уходит.)

Сэр Тоби. Прощай, амазонка.

Сэр Эндрю. Славная, на мои глаза, она девка!

Сэр Тоби. Хорошо дрессирована и обожает меня; да в этом ее нельзя винить.

Сэр Эндрю. И меня раз как-то обожала!

Сэр Тоби. Пойдем спать, сэр. Не худо бы, если б тебе прислали денег.

Сэр Эндрю. Если мне не удастся жениться на твоей племяннице, так я крепко обчелся.

Сэр Тоби. Вели только прислать денег, если же она не будет наконец твоею, так назови меня лошадью.

Сэр Эндрю. Если я этого не сделаю, так я бесчестный человек. Понимай как хочешь.

Сэр Тоби. Пойдем, пойдем! Я приготовлю грог. Ложиться уже поздно. Идем, брат, идем!

Уходят.

Комната во дворце герцога.

Входят герцог, Виола, Курио и другие.

Герцог

 
По звукам стосковался я. Здорово!
Цезарио мой добрый, сделай милость,
Спой ту старинную, простую песнь
Вчерашней ночи. Грусть мою как будто
Она отвеяла и дальше, и свежей,
Чем красные слова воздушных арий,
Пленяющих собой наш пестрый век.
Одну строфу, одну строфу всего лишь!
 

Курио. Извините, государь, того, кто мог бы спеть ее, здесь нет.

Герцог

 
Кто же это пел?
 

Курио. Шут Фест, шут, который восхищал, бывало, отца Оливии. Но он, верно, где-нибудь близко.

Герцог

 
Сыщите же его, а между тем
Сыграйте тот напев неотразимый.
 

Курио уходит. Музыка.

 
Цезарио, когда полюбишь ты,
В страданьях сладких вспомни обо мне.
Как я, все любящие своенравны,
Изменчивы в движениях души.
Одно в них держится неколебимо —
То образ милой, глубоко любимой.
Что, нравится ль тебе напев?
 

Виола

 
Прекрасно!
Как эхо, раздается он в чертогах,
Где царствует любовь.
 

Герцог

 
Твои слова
Искусно выражают чувство страсти,
Ручаюсь жизнью! Как ни молод ты,
Но ты уже искал в глазах любимой
Ответа на любовь, не так ли?
 

Виола

 
Да,
Немного, государь.
 

Герцог

 
Ну какова ж твоя любезная?
 

Виола

 
На вас похожа.
 

Герцог

 
Не стоит же она тебя. Как молода?
 

Виола

 
Почти что ваших лет.
 

Герцог

 
Стара!
Жена должна избрать себе того, кто старше;
Тогда она прилепится к супругу
И будет царствовать в его груди.
Как мы себя, Цезарио, ни хвалим,
А наши склонности непостоянней,
Чем женщины любовь.
 

Виола

 
Я тех же мыслей.
 

Герцог

 
Так избери подругу помоложе,
Иначе ведь любовь не устоит.
Ведь женщины, как розы:
Чуть расцвела —
Уж отцвела,
И милых нет цветов!
 

Виола

 
Да, жребий их таков!
Не доцветать,
А умирать.
Их жизнь – мгновенье, слезы.
 

Курио возвращается с шутом.

Герцог

 
Ну спой-ка песнь вчерашней ночи, друг!
Заметь – она старинная, простая.
Крестьянки в поле, убирая хлеб,
Иль, кружево сплетая, молодицы
Поют ее; она немудрена
И сладкою невинности любовью
Играет, как простая старина
 

Шут

 
Прикажете начать?
 

Герцог

 
Да, пожалуйста, спой.
 

Шут (поет)

 
Смерть, скорей прилетай, прилетай —
Кипарисами гроб мой обвит!
Жизнь, скорей улетай, улетай —
Я красавицей гордой убит!
Плющом украсьте саван мой,
Посмертный мой венец!
Никто с любовью такой
Не встретит свой конец.
Нет, нежных, прекрасных цветов
Не бросайте на черный мой гроб
И во прах не склоняйте голов
На укрывший дерновый сугроб!
Чтоб было некому по мне вздыхать,
Заройте труп мой в прах!
Чтоб другу гроб мой не сыскать,
Забудьте о слезах!
 

Герцог. Вот тебе за труды.

Шут. Что за труд, государь? Я нахожу удовольствие в песнях.

Герцог. Так возьми за удовольствие.

Шут. Пожалуй, за удовольствие, рано или поздно, мы должны расплатиться.

Герцог. Позволь мне тебя уволить.

Шут. Да осенит тебя бог меланхолии, а портной сошьет тебе платье из двуличной тафты! Твой дух – опал, играющий всеми цветами. Людей с твоим постоянством надобно бы посылать в море, чтоб они занимались всем, не находя нигде цели, потому что когда не знаешь, куда идти, то зайдешь всего дальше. Прощайте!

(Уходит.)

Герцог. Оставьте нас.

Курио и придворные уходят.

 
Цезарио, еще раз
Иди к неограниченно жестокой;
Скажи ей, что моя любовь над миром
Возвышена, как небо над землей:
Ей пыльных областей земных не нужно.
Скажи, что все ее дары, богатства,
Ей счастьем данные, в моих глазах
Ничтожны и изменчивы, как счастье.
Лишь он, тот царь-алмаз, тот образ-чудо,
В который Бог ее оправил душу,
Меня прельстил, меня к ней приковал.
 

Виола

 
Однако ж если, государь, она
Не может вас любить?
 

Герцог

 
Такой ответ
Не принимаю я.
 

Виола

 
Но вы должны.
Положим, девушка влюбилась в вас —
Какая, может быть, и есть на свете —
И сердце ноет у нее по вас,
Как ваше по Оливии; положим,
Что вы не можете ее любить,
Что вы ей это говорите – что ж,
Ответ ваш не должна ль она принять?
 

Герцог

 
Грудь женщины не вынесет той бури,
Такого страсти урагана, как в моем
Грохочет сердце; женщины душа
Мала, чтоб уместить в себе так много.
Они непостоянны; их любовь
Желаньем только может называться;
Она в крови у них, а не в душе,
И вслед за ней отягощают сердце
И пресыщение, и тошнота.
Моя ж, как море, голодна любовь —
Ей насыщенья нет! О, не равняй
Мою к Оливии любовь с любовью,
Что может женщина ко мне питать!
 

Виола

 
Однако же я знаю…
 

Герцог

 
Что ты знаешь?
Скажи.
 

Виола

 
Мне слишком хорошо известно,
Как женщина способна полюбить.
Их сердце так же верно, как и наше.
Дочь моего родителя любила,
Как, может быть, я полюбила б вас,
Когда бы слабой женщиной была.
 

Герцог

 
А жизнь ее?
 

Виола

 
Пустой листок, мой государь:
Она ни слова о своей любви
Не проронила, тайну берегла,
И тайна, как червяк, сокрытый в почке,
Питалась пурпуром ее ланит.
Задумчива, бледна, в тоске глубокой,
Как гений христианского терпенья,
Иссеченный на камне гробовом,
Она с улыбкою глядела на тоску —
Иль это не любовь? Конечно, нам,
Мужчинам, легче говорить и клясться;
Да наши обещанья выше воли:
Велики в клятвах мы, в любви – ничтожны.
 

Герцог

 
Сестра твоя скончалась от любви?
 

Виола

 
Я – вот все дочери и сыновья
Из дома моего отца. При всем том
Не знаю я… Да не пора ль к графине?
 

Герцог

 
Да, вот в чем дело! Живо, поспешай!
Вручи ей от меня вот этот перстень
И повтори ей, что моя любовь
Не вынесет отказа иль отсрочки.
 

Уходят.

Сад Оливии.

Входят сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан.

Сэр Тоби. Ступай сюда, синьор Фабиан.

Фабиан. Конечно, пойду. Если я пророню хоть один гран этой шутки, так пусть из меня сделают похлебку на меланхолии.

Сэр Тоби. Не порадует ли тебя, что эта протоканалья осрамится с головы до ног?

Фабиан. Я торжествовал бы! Ты знаешь, однажды он лишил меня милости графини по случаю медвежьей травли.

Сэр Тоби. Назло же ему медведя еще раз спустят, и мы не оставим на нем живого волоска. Не так ли, сэр Эндрю?

Сэр Эндрю. Если мы не сделаем этого, то да сжалится над нами небо!

Входит Мария.

Сэр Тоби. Вот и бесенок. Ну что, мое индийское золото?

Мария. Станьте втроем за куст: Мальволио идет этой дорогой. Он с полчаса стоял там, на солнце, и кривлялся перед собственной тенью. Ради Бога, примечайте за ним! Я знаю, это письмо превратит его в философствующего болвана. Тише, ради всего веселого!

Мужчины прячутся.

Ты лежи здесь. (Бросает письмо.) Вон плывет рыбка, которую надо поймать на удочку. (Уходит.)

Входит Мальволио.

Мальволио. Все только счастье – одно счастье. Мария сказала мне однажды, что графиня ко мне неравнодушна, и я сам слышал, как сама она намекала довольно ясно, что если она влюбится, так в человека с такой фигурой, как у меня; со мною обращается она с большим почтением, чем с кем-либо из остальных слуг ее. Что мне об этом думать?

Сэр Тоби. Надутая скотина!

Фабиан. Эти умствования превращают его в великолепнейшего из индейских петухов. Эк он надувается в своих перьях!

Сэр Эндрю. Ей-ей, так бы и прибил этого мошенника!

Сэр Тоби. Тише!

Мальволио. Быть графом Мальволио…

Сэр Тоби. О, скот!

Сэр Эндрю. Пулю в лоб ему, пулю!

Сэр Тоби. Тише, тише!

Мальволио. Есть примеры: обер-гофмейстерина вышла за камердинера.

Сэр Эндрю. Погибни, Иезавель![18]18
  Иезавель – высокородная и порочная израильская царица, жена царя Ахава, за жестокость выброшенная из окна на съедение псам. В устах сэра Эндрю – просто ругательство.


[Закрыть]

Фабиан. Тише! Теперь он окунулся по уши. Смотрите, как воображение его надувает.

Мальволио. Три месяца прошли уж после нашей свадьбы – и я сижу! в великолепном кресле.

Сэр Тоби. О, если бы пустить в него камнем из лука.

Мальволио. Сзываю вокруг себя моих чиновников, сижу в бархатном, цветистом халате, только что встав с постели, где оставил Оливию спящею…

Сэр Тоби. Гром и молния!

Фабиан. Тсс! Тсс!

Мальволио. Потом находит каприз: осматриваешь их важным взором, говоришь им: «Я знаю свое место, так и вы знайте свое!.. – и, наконец, спрашиваешь о сэре Тоби.

Сэр Тоби. Ад и проклятие!

Фабиан. О тише! Тише! Теперь слушай!

Мальволио. Семеро из моих слуг с раболепною поспешностью бросаются за ним. Я между тем наморщиваю лоб, завожу, может быть, мои часы или играю драгоценным перстнем Сэр Тоби входит, отвешивает мне свой поклон…

Сэр Тоби. Неужели оставить его в живых?

Фабиан. Молчи, хоть бы лошадьми тянули из тебя слова.

Мальволио. Так протягиваю я ему руку и благосклонную улыбку подавляю строгим взглядом неудовольствия…

Сэр Тоби. И Тоби не ударит тебя в рожу?

Мальволио. И говорю: «Mon cher Тоби, так как судьба соединила меня с твоею племянницею, то я имею право сделать тебе следующие замечания…»

Сэр Тоби. Что? Как?

Мальволио. Ты должен оставить пьянство…

Сэр Тоби. Осел!

Фабиан. Потерпите, пожалуйста, а то ведь мы все испортим.

Мальволио. Кроме того, ты тратишь драгоценное время с болваном…

Сэр Эндрю. Это я – будьте уверены.

Мальволио. Каким-то сэром Эндрю…

Сэр Эндрю. Я очень хорошо знал, что это я, потому что многие называют меня болваном.

Мальволио. Это что такое? (Поднимает письмо.)

Фабиан. Вот рыбка и на удочке.

Сэр Тоби. Тсс! И да внушит ему дух шутки читать вслух!

Мальволио. Клянусь жизнью, это почерк моей графини! Это точно ее «эры» и «эли», она точно так пишет большие «пе». Это ее рука…

Сэр Эндрю. «Ее эры и эли…» к чему это?

Мальволио (читает). «Неизвестному предмету любви моей это письмо и дружеский привет». Это совершенно ее слог. Постой, и печать ее: Лукреция, которую она обыкновенно употребляет. Это графиня! К кому бы это?

Фабиан

 
Завяз с душой и телом!
 

Мальволио (читает)

 
«Богам известно, я люблю!
Одну мечту лелею!
Кого люблю – я не скажу,
Признаться в том не смею».
«Признаться в том не смею»!
 

Что дальше? Еще стихи! «Признаться в том не смею»! Если бы это был ты, Мальволио!

Сэр Тоби. Повесить тебя, собаку!

Мальволио (читает)

 
«Я рождена повелевать,
Тому, к кому душой пылаю;
Но не могу тебя назвать
И молча по тебе страдаю,
M. О. А. И.,
Кумир моей души».
 

Фабиан. Бестолковая загадка!

Сэр Тоби. Чудесная девка!

Мальволио. «М. О. А. И., кумир моей души». Сначала, однако ж… Посмотрим, посмотрим!

Фабиан. Эк она его разлакомила!

Сэр Тоби. Попался соколик!

Мальволио

 
«Я рождена повелевать,
Тому, к кому душой пылаю».
 

Ну конечно, она может мне повелевать, я ей служу, она моя госпожа – это ясно для всякого здравого ума: тут затруднений нет. А конец? Что бы значил этот порядок букв? Если бы мне удалось так или иначе приладить их ко мне. Постой! M. О. А. И.

Сэр Тоби. Ну догадывайся! Попал на след!

Фабиан. Борзая залаяла, как будто почуяла лисицу.

Мальволио. М. – Мальволио – М… Ну, этим начинается мое имя.

Фабиан. Не сказал ли я, что он отыщет свое? У него удивительное чутье.

Мальволио. M… Но тогда нет согласия с следующим: дальше изъяснять нельзя: должно бы стоять А, а стоит О.

Фабиан. Этим О, надеюсь, все и кончится.

Сэр Тоби. Да, или я стану бить его, пока он не закричит «О!»

Мальволио. А за ним следует А.

Фабиан. Если бы у тебя был хоть один глаз позади, ты увидел бы больше стыда за собою, чем счастья впереди.

Мальволио. M. О. А. И. – это уж не так ясно, как сначала; однако ж немножко поворочать, так можно приладить ко мне: в моем имени есть каждая из этих букв. Но вот следует проза. (Читает.)

«Если это письмо попадется в твои руки – обдумай. Звезда моя возвышает меня над тобою, но не бойся величия. Одни родятся великими, – другие приобретают величие, а иным его бросают. Судьба простирает над тобой свою десницу! Душой и телом вцепись в свое счастье; а чтоб привыкнуть к тому, чем ты имеешь надежду сделаться, сбрось эту смиренную оболочку и явись превращенным. Будь груб с моим родственником, ворчи на прислугу; из уст твоих да звучат речи политические; веди себя странно. Это советует тебе та, которая по тебе вздыхает. Вспомни, кто хвалил твои желтые чулки, кто всегда желал тебя видеть с накрест застегнутыми подвязками[19]19
  Мода завязывать подвязки крест-накрест была принята у пуритан, которые также пренебрегали всякими излишествами и не носили манжет на рукавах.


[Закрыть], – я говорю тебе: вспомни! Смелей! Счастье к твоим услугам, если ты этого хочешь. Если нет, то оставайся навсегда дворецким, товарищем лакеев и недостойным коснуться руки Фортуны! Прощай. Та, которая хотела бы поменяться с тобою своим званием.

Счастливая Несчастливица».

Свет солнечный не яснее! Это очевидно. Я буду гордым, буду читать политические книги, ниспровергну сэра Тоби, очищу себя от низких знакомств, до последнего волоска стану таким, как должно. Теперь я не обманываю себя: воображение не имеет надо мною, никакой власти. На днях она хвалила мои желтые чулки, восхищалась моими подвязками; здесь открывается она в любви и тонким намеком заставляет меня одеваться по ее вкусу. Благодарю звезду мою – я счастлив! Я буду странен, горд, стану носить желтые чулки, накрест застегивать подвязки… Да будут благословенны боги и мое созвездие! Вот еще приписка.

«Ты не можешь не догадаться, кто я. Если ты отвечаешь на любовь мою – знаком да будет твоя улыбка. Тебе так к лицу, когда ты улыбаешься, и потому прошу тебя: улыбайся всегда в моем присутствии».

Боги! Благодарю вас! Я буду улыбаться, буду делать все, чего ты ни потребуешь. (Уходит.)

Фабиан. Я не отдал бы моего участья в этой потехе ни за тысячу годовых доходов султана.

Сэр Тоби. За эту шутку я готов бы жениться на этой девке.

Сэр Эндрю. И я бы женился…

Сэр Тоби. И не взял бы другого приданого, кроме еще такой шутки.

Сэр Эндрю. И я не взял бы.

Мария возвращается.

Фабиан. Вот она, наше золото!

Сэр Тоби. Послушай, амазонка, требуй чего хочешь! Сделай из меня табурет для твоих ног, если угодно…

Сэр Эндрю. Или из меня.

Сэр Тоби. Иль прикажи мне проиграть в шашки мою свободу и сделаться рабом твоим.

Сэр Эндрю. Или мне сделаться…

Сэр Тоби. Ты погрузила его в такой сон, что, когда его видения исчезнут, он непременно сойдет с ума.

Мария. Нет, оно не шутя подействовало на него?

Сэр Тоби. Как водка на старую бабу.

Мария. Так если вы хотите увидеть плоды нашей шутки, заметьте появление его при графине. Он придет в желтых чулках, а она ненавидит этот цвет, подвязки будут застегнуты накрест, а она этого терпеть не может; он будет, глядя на нее, улыбаться, а это так мало гармонирует с ее грустью, что он лишится всей ее милости. Если хотите взглянуть на это, так идите за мною.

Сэр Тоби. До ворот самого ада, несравненный дьявол остроумия.

Сэр Эндрю. И я до ворот.

Уходят.