Текст книги "Сцены частной и общественной жизни животных"

Что касается рисунков Гранвиля, то исследовательница его творчества А. Ренонсья называет среди тех, на кого они повлияли, длинный ряд знаменитейших художников и кинематографистов: Гюстава Доре и Вильгельма фон Каульбаха, Мельеса и Диснея[117]117
  См.: Renonciat A. La vie et l'œuvre de J. – J. Grandville. P. 208. О влиянии рисунков Гранвиля на мультипликатора Владислава Старевича во время работы над фильмом по мотивам «Рейнеке-лиса» Гёте (1937–1941) cм.: Ямпольский М. Б. Старевич: мимика насекомых и культурная традиция // Ямпольский М. Б. Язык – тело – случай: Кинематограф и поиски смысла. М., 2004. С. 145–151; Гращенкова И. Н. Кино серебряного века. М., 2005. С. 354.


[Закрыть].

Отзвуки «Сцен» обнаруживаются и в таких произведениях и изданиях, где их, казалось бы, ожидаешь менее всего. Когда французский кот-ловелас восклицает: «Весь мой капитал – это мои усы, лапы и хвост», то невозможно не вспомнить другого кота, нашего современника и соотечественника по фамилии Матроскин[118]118
  C м. примеч. 132 к тексту «Сцен».


[Закрыть], а когда шведский писатель Ян Экхольм сочиняет сказочную повесть «Тутта Карлсон Первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и другие» (1965), посвященную лису, желающему дружить с курами, невозможно не предположить, что он читал сказку Нодье о лисе, влюбленном в курицу. И даже тот одинокий хвост, изображение которого завершает «Сцены» (с. 647), знаком всем, кто в детстве держал в руках «Винни Пуха» с иллюстрациями Алисы Порет и видел хвост ослика Иа-Иа, превращенный Совой в шнурок колокольчика. Словом, можно сказать, что мы, сами того не зная, окружены далекими отзвуками «Сцен частной и общественной жизни животных». Тем больше оснований для того, чтобы познакомиться с самой этой книгой.

* * *

Несколько слов о нашем издании. Переводы выполнены по первому изданию 1842 года[119]119
  Scènes de la vie privée et publique des animaux. Études des mœurs contemporaines / Sous la direction de P. – J. Stahl. Vignettes par Grandville. Paris, 1842. T. 1–2.


[Закрыть]. Из тридцати текстов оригинала в нашем сборнике напечатаны двадцать три: опущены несколько рассказов, которые либо чересчур сентиментальны и приторны, либо полны каламбуров, не поддающихся переводу. Некоторые из текстов, вошедших в нашу книгу, были переработаны авторами для издания 1867 года; наиболее интересные варианты отмечены в примечаниях. В оригинале все животные, растения, а заодно и человек пишутся с прописной буквы; мы постарались соблюсти это авторское правописание. Во французском оригинале реальные авторы-люди указаны не в начале, а в конце текстов, потому что в начале значатся имена авторов-животных; эту особенность мы также сохранили, а имена реальных авторов выставлены перед названиями текстов в содержании.

В нашем издании воспроизведены все полосные иллюстрации, сопровождавшие переведенные рассказы в издании оригинальном; опущены мелкие виньетки. Под иллюстрациями помещены те же цитаты из текста, что и в оригинальном издании.

Курсивом напечатаны примечания авторов; прямым – примечания комментатора. Сведения об авторах даны в первом примечании к первому тексту данного автора. Сведения из зоологии, энтомологии или ботаники в примечаниях сделаны как можно более краткими; я старалась сообщать только то, что необходимо для понимания текста и авторской словесной игры.

«Сцены» принадлежат к тому «полусмешному-полусерьезному миру иллюстрированной сатирической прессы, физиологий и коллективных нравоописательных сборников», о котором можно сказать то, что Жюдит Лион-Каэн сказала об упоминавшемся выше романе Луи Ребо «Жером Патюро»: «Каждый эпизод романа вписывается в богатейший интертекст сатирической прессы и панорамической литературы»[120]120
  Lyon-Caen J. Louis Reybaud panoramiste. P. 30–31.


[Закрыть]. Привести все эти параллельные места невозможно, да и ненужно, поэтому в примечаниях отмечены только самые выразительные из них или те, которые уточняют смысл текста.

В оригинале «Сцен» очень много языковой игры, основанной, в частности, на названиях животных, которые помимо прямого зоологического имеют еще и переносный смысл (так, demoiselle по-французски и барышня, и стрекоза; manchot – пингвин и разиня; grue – журавль и дуреха, и т. д.). В этих случаях я старалась подставлять в русский текст аналогичные двусмысленные названия, оставаясь в пределах данного класса животного царства (например, барышня превратилась в боярышницу – существует такая разновидность бабочек). Сходным образом я изменяла названия там, где нужно было сохранить пол персонажа; например, соредактор звериного издания из Обезьяны превратился в Павиана, поскольку этот коллега Попугая явно был мужского пола (по-французски cуществительное singe мужского рода). Надо, впрочем, заметить, что французских авторов это несоответствие рода существительного полу персонажа нисколько не смущало: например, воспитательницу (gouvernante) легкомысленного Мотылька Этцель/Сталь спокойно именует Insecte, хотя это существительное по-французски мужского пола.

Вероятно, в каких-то случаях мне не удалось передать игру слов, но я старалась по возможности это компенсировать: например, добавила от себя слово «лапоплескания» (во французском языке нет дубля аплодисменты/рукоплескания, поэтому в оригинале все звери просто аплодируют, а не лапоплещут).

Вера Мильчина

По приказу Ворона на стенах во всех частях света, не исключая и знаменитой Китайской стены, будут расклеены афиши

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ[121]121
  Автор предисловия, а равно и пролога – сам издатель книги П. – Ж. Этцель, выступавший как литератор под псевдонимом П. – Ж. Сталь. Биографические сведения о нем см. в предисловии к нашему изданию.


[Закрыть]

Предисловие

Мы решили издать эту книгу, дабы предоставить слово чудесным Животным Гранвиля и, соединив наше перо с его карандашом, помочь ему в критике изъянов нашей эпохи, а через них – изъянов всех времен и всех стран.

Мы сочли, что благодаря звериным маскам эта критика Людей, ничего не потеряв в справедливости, ясности и уместности, утратит, однако же, ту резкость и желчность, которые превращают перо критика, пусть даже он движим самыми лучшими намерениями, в оружие столь опасное и порой столь несправедливое. Надеемся, что, с Божьей помощью, мы никого не оскорбили; мы избрали такую форму именно потому, что она позволила нам быть откровенными без грубости и говорить не о лицах и фактах, но лишь о характерах и типах, если позволительно будет употребить это слово, которое нынче нарасхват[122]122
  Намек на начавшее выходить незадолго до «Сцен», в конце 1839 года, издание Леона Кюрмера «Французы, нарисованные ими самими»; об истории его создания см. подробнее: Французы, нарисованные ими самими. Парижанки. М., 2013. С. 5–22. Типом Кюрмер называл гравюру на дереве, черно-белую или – в части тиража – цветную, которая располагается на развороте с первой страницей очерка и изображает фигуру в полный рост. Если саму идею сборника со словесными портретами типических фигур современности Кюрмер почерпнул из английского коллективного сборника «Образы народа, или Портреты англичан» (1838), то изобразительные «типы» в полный рост были его собственным изобретением, и он им очень гордился. Таким образом, звериные «типы» Гранвиля и Этцеля представляли собой мгновенную пародийную реплику на серьезные типы Кюрмера (см.: Le Men S. La «littérature panoramique» dans la genèse de la Comédie humaine // L’Année balzacienne. Paris, 2002. P. 83). Утверждение Этцеля, что его книга говорит не о лицах, а только о типах, не лишено лукавства; современники, судя по его же собственному позднейшему признанию, жадно искали и находили в «вечных типах» намеки на известных особ; многое от нас ускользает, но многое совершенно очевидно. Например, не подлежит сомнению, что очерк Жанена «Первый фельетон Пистолета» пародирует драму Гюго «Рюи Блаз», а на иллюстрирующем ее рисунке Гранвиля (с. 301) псы-драматурги имеют ярко выраженное портретное сходство с Александром Дюма и Виктором Гюго (Renonciat A. La vie et l'œuvre de J. – J. Grandville. P. 205; Lyon-Caen B., Thérenty M. – È. Balzac et la littérature zoologique. P. 8).


[Закрыть].

Таким образом критика наша обрела более общий характер и стала, надеемся, более благопристойной и менее обидной.

Похвалим себя за то, что не послушались совета некоторых доброжелателей и не взяли всю работу на себя[123]123
  Тем не менее Этцель в его писательской ипостаси (под псевдонимом П. – Ж. Сталь) написал для «Сцен» наибольшее число рассказов – двенадцать. Это те девять текстов, которые вошли в наше издание, а также невошедшие рассказы «Воспоминания старой Вороны», «Седьмое небо» и «Надгробное слово шелковичному червю».


[Закрыть]. Мы сочли, что будет правильнее призвать на помощь прославленных писателей; именно так мы и поступили и поручили самую нелегкую часть работы тем знаменитостям, которые пожелали предоставить нам свои имена и таланты.

Если вправду такое множество авторов и стилей могло повредить единству целого, части, по нашему убеждению, от него только выиграли, целое же если и пострадало, то совсем не сильно.

Пользуемся случаем поблагодарить наших любезных сотрудников за то, что в пору нашего дебюта они не оставили нас без поддержки. Каждый из них, присоединившись к нам, усвоил себе нашу идею и возвысил ее всею силою своего таланта: мы счастливы это признать.

Разумеется, не мы первые наделили Животных даром речи; однако нам, кажется, удалось свернуть с того пути, по которому шли все те, кто прежде нас описывал Животных самих по себе или в их взаимоотношениях с Человеком.

В самом деле, прежде – в басне, в апологе, в комедии – Человек всегда выступал в роли историка и рассказчика. Он всегда сам себе читал мораль и никогда не скрывался полностью за тем Животным, которое взялся изображать. Он всегда играл главную роль, а Животное – второстепенную; одним словом, там Человек занимался Животным, а здесь, в нашей книге, Животное занимается Человеком и, судя себя, судит его. Точка зрения, как видим, переменилась. Наконец, у нас Человек никогда не берет слова, он, напротив, выслушивает Животных, которые в кои-то веки становятся судьями, историками, хроникерами и, если угодно, исполнителями главной роли.

Мы не дерзаем утверждать, что открытие наше велико и прекрасно; мы лишь хотим подчеркнуть, чем наша книга отличается от других.

Быть может, читатели признают, что именно это новшество, каким бы легкомысленным оно ни выглядело, помогло нам выступить с известным успехом на поприще, которое казалось уже закрытым едва ли не навсегда.

Мы благодарны публике за прием, оказанный этой книге. Что ни говори, такой большой успех, какой выпал на ее долю, не может быть незаконным, и мы убеждены, что если читатели нас поддержали, то лишь оттого что поняли: нам может недоставать таланта, но добрых намерений и добрых чувств у нас в избытке.

В заключение скажем, что эта книга не родилась бы без участия г-на Гранвиля – великого мастера, не имеющего, насколько нам известно, ни образцов, ни подражателей. Скажем также, что, будь у нас одна-единственная цель – предоставить оригинальному Гранвилеву карандашу поле деятельности, на котором он мог бы наконец проявить себя совершенно свободно, одного этого достало бы для оправдания всего предприятия[124]124
  Эту мысль Этцель повторяет и в рекламном проспекте книги (см. во вступительной статье, с. 22), и в письме Бальзаку от июля 1842 года: «…величайшая заслуга Гранвиля состоит в том, что он смог в животных увидеть людей. Никогда еще он не рисовал так хорошо, потому что только в этой книге он получил свободу. Во всех других он прежде всего заботился о том, чтобы передать мысль авторов…» (Balzac H. de. Correspondance. T. 4. P. 468).


[Закрыть].

П. – Ж. Сталь

ПРОЛОГ ГЕНЕРАЛЬНАЯ АССАМБЛЕЯ ЖИВОТНЫХ

Недавно втайне от всех великих держав свершилось событие, нимало не удивительное для тех, кто наслаждается выгодами представительного правления, но, однако же, достойное внимания всей прессы без исключения; господам журналистам следовало бы обсудить это происшествие и взвесить на трезвую голову все его возможные последствия.

Наскучив быть жертвами эксплуатации и клеветы со стороны Человека – черпая силу в сознании собственных прав и в голосе собственной совести – будучи убеждены, что равенство не пустой звук, Животные созвали Генеральную ассамблею, дабы отыскать способы улучшить свое положение и сбросить иго Человека[125]125
  Ассамблея, описанная в «Прологе», в пародийной форме воспроизводит события Великой французской революции, которая началась 5 мая 1789 года с созыва Генеральных штатов (собрания депутатов трех сословий). 17 июня того же года на смену Штатам пришла Национальная учредительная ассамблея (или Национальное учредительное собрание), 26 августа 1789 года принявшая Декларацию прав человека и гражданина, первая статья которой гласит «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» (тезис, который свободолюбивые животные применили к себе самим).


[Закрыть].

Никогда еще ни одно дело не было устроено так ловко: только Животные способны готовить заговоры с такою скрытностью. Известно, что все произошло прекрасной весенней ночью посреди Ботанического сада[126]126
  Парижский Ботанический сад, в котором имелся большой зверинец, пользовался в начале 1840-х годов вниманием не только парижан и иностранцев (им он никогда не был обделен), но и издателей. В посвященных ему книгах (см. о них примеч. 9 к вступительной статье) изложены основные этапы истории Ботанического сада: его основание в 1640 году под названием «Королевский сад медицинских трав» (1640), его преобразование в Национальный музей естественной истории (1793), создание на его территории зверинца, куда поместили животных, которые находились прежде в королевском зверинце в Версале, а после падения королевской власти едва не погибли от голода, поскольку революционному народу было не до них (1794). В книге «Иной мир» (1844), в которой Гранвилю принадлежат не только рисунки, но и замысел, а текст Таксиля Делора призван служить не более чем связующим звеном между картинками, повествователь иронически замечает, что «Ботанический сад именуется таковым именно потому, что на самом деле является садом Зоологическим» (Grandville. Un autre monde. Paris, 1844. P. 107).


[Закрыть], в самом центре Швейцарской долины[127]127
  Швейцарской долиной в парижском Ботаническом саду называлось пространство, отведенное зверинцу.


[Закрыть].

Почтенный Павиан, в прошлом воспитанник господ Юре и Фише[128]128
  Юре и Фише – знаменитые слесари первой половины XIX века; современники уподобляли их конкуренцию соперничеству двух знаменитых пианистов того же времени: Листа и Тальберга (Le Figaro. 1 avril 1837).


[Закрыть], движимый любовью к свободе и подражанию, сделался слесарем и сотворил чудо.

Той ночью, покуда весь мир спал, все замки открылись как по волшебству, все клетки отворились разом и обитатели их в полной тишине вышли оттуда на своих конечностях. Все расселись большим кругом: домашние Животные поместились справа, Дикие – слева, Моллюски – в центре[129]129
  Такое расположение согласно политическим взглядам (радикалы слева, консерваторы справа, умеренные в центре) восходит к Учредительному собранию (см. примеч. 5).


[Закрыть]; всякий, кто бросил бы взгляд на эту удивительную картину, тотчас понял бы, как много она значит.

История Хартий[130]130
  Здесь имеется в виду не какой-либо определенный документ, но вообще история документов, закрепляющих политические права тех или иных наций и/или классов.


[Закрыть] не содержит ничего похожего на те сцены, какие разыгрались здесь между Травоядными и Плотоядными. Гиены были возвышенны, а Гуси – трогательны. Все представители звериного народа обнялись в конце заседания и в результате этих сердечных излияний и братских объятий ни одно Животное не пострадало, за двумя-тремя исключениями: Лис, захмелев от радости, придушил Селезня, Волк в порыве энтузиазма загрыз Барана, а Тигр в исступлении прикончил Коня. Поскольку эти господа от века воевали со своими жертвами, они заявили, что слегка забылись, повинуясь привычке и находясь в состоянии аффекта: слишком уж великой радости преисполнило их воссоединение с братьями.

Селезень (Берберийский)[131]131
  Пародия на обозначения депутатов-однофамильцев во французской парламентской практике 1820–1830-х годов; к фамилии в скобках прибавляли департамент, представляемый депутатом, например Мартен (Северный).


[Закрыть] решил воспользоваться случаем и сочинить жалобную песнь на смерть брата и других мучеников, отдавших жизнь за родину. Он заявил, что с великой охотой воспоет их славный конец, обеспечивший им право на бессмертие.

Покоренная этим возвышенным красноречием, Ассамблея решила считать инцидент исчерпанным, а заодно не печалиться о судьбе целого выводка Крысят, которых раздавил Слон, когда произносил речь против смертной казни.

Старый Попугай

Эти подробности, а также и многие другие, мы узнали от стенографа заседания, особы почтенной и хорошо информированной. Эта особа, введшая нас в курс дела, – дружественный Попугай, уже много лет как научившийся говорить; за достоверность его рассказа можно поручиться, ибо он повторяет только то, что хорошо расслышал. Да позволят нам читатели не оглашать имени сего пернатого, дабы уберечь его от мести сограждан, которые, точь-в-точь как некогда венецианские сенаторы, поклялись хранить молчание касательно дел государственных.

К нашему великому счастью, ради нас сей Попугай отказался от обычной сдержанности; в противном случае нам пришлось бы нелегко, ибо мы вряд ли отыскали бы бестактных естествоиспытателей, готовых задавать вопросы господам Тиграм, Волкам или Кабанам в те минуты, когда эти почтенные особы не склонны к откровенности.

Вот полученный от нашего корреспондента подробный протокол исторического заседания, напоминающего открытие наших старинных генеральных штатов[132]132
  См. примеч. 5.


[Закрыть].

Парламентский отчет[133]133
  Дальнейший текст представляет собой пародию на отчеты о заседаниях палаты депутатов, печатавшиеся во французских политических газетах.


[Закрыть]

Повестка ночи: час пополуночи

Речи Павиана, Ученого Ворона и Немецкого Филина. – Осел берет слово для выступления по вопросу о выборе Председателя (речь его написана заранее[134]134
  Французские парламентские ораторы, в отличие, например, от англичан, предпочитали подниматься на трибуну с заранее написанным выступлением; только редкие депутаты умели импровизировать.


[Закрыть]). – Ответ Лиса. – Выборы Председателя

Обсуждение способов противостоять грубой силе Человека и опровергнуть клеветы, какие он со времен потопа обрушивает на головы Животных. – Каждый вносит свое предложение. – Дикие Животные желают войны, Животные домашние предпочитают сохранение status quo. – Почтенные участники славной Ассамблеи один за другим подвергают рассмотрению все вопросы, предусмотренные повесткой ночи, включая Восточный вопрос[135]135
  Восточный вопрос, то есть вопрос об отношениях европейских держав с Турцией и о контроле над проливами Босфор и Дарданеллы, был одним из главных вопросов международной политики на рубеже 1830–1840-х годов. В конце 1840 года он звучал особенно болезненно для французов, потому что 15 июля этого года Англия, Австрия, Пруссия и Россия без участия Франции подписали в Лондоне конвенцию по восточному вопросу (о закрытии проливов Босфор и Дарданеллы для всех нетурецких военных кораблей, пока Турция находится в состоянии мира). Благодаря этой конвенции Турция возвратила себе господство над Египтом; между тем Франция поддерживала стремление Египта к независимости. Франция оставалась в дипломатической изоляции вплоть до июля 1841 года, когда была подписана вторая лондонская конвенция, уже с ее участием.


[Закрыть]. – Краткое содержание речей Льва, Пса, Тигра, чистокровного Английского Жеребца, Босского Тяжеловоза, Соловья, Земляного Червя, Черепахи, Краба, Хамелеона и проч., и проч

Лис отвечает всем ораторам и предлагает решение, способное устроить всех. – Его предложение принято. – Павиана и Попугая избирают главными редакторами

Господа Животные стекаются в аллеи Ботанического сада.

Делегаты зверинцев Лондона и Берлина, Вены и Нового Орлеана, преодолев тысячи опасностей, явились в Париж, дабы представительствовать за своих пленных братьев, кои облекли их своим доверием.

Каждый отряд животного мира, каждый уголок земного шара прислал делегатов, готовых отстаивать дело свободы.

Начиная с часа пополуночи дебаты идут полным ходом; можно предвидеть, что они примут весьма драматический характер, ибо члены сего славного собрания еще не вполне свыклись с академическими и парламентскими приличиями.

Следует заметить, что собравшиеся имеют вид печальный и унылый: ведь нынче годовщина смерти Лафонтена[136]136
  Знаменитый баснописец умер 13 апреля 1695 года.


[Закрыть]. Господа цивилизованные Животные по сему случаю облачились в траур, что же до диких, они, презирая эти пустые условности, просто прижали уши и скорбно повесили хвосты.

Звери сходятся в кружки и горячо обсуждают, как вести собрание, какой установить регламент и, главное, как избрать Председателя.

Павиан предлагает во всем брать пример с Людей, которые, как он уверяет, неплохо умеют управляться друг с другом.

Хамелеон поддерживает оратора.

Змей его освистывает.

Волк возмущается тем, что животным предлагают брать пример с их врагов, и кто предлагает? Обезьяна. «А ведь брать пример и обезьянничать – вещи разные».

Старый ученый Ворон каркает с места в том смысле, что подобным примерам следовать опасно; он приводит известный стих:

 
Timeo Danaos et dona ferentes,[137]137
  Cтрашусь и дары приносящих данайцев (Вергилий. Энеида. II, 49; пер. С. Ошерова).


[Закрыть]
 

что в переводе означает:

 
Страшусь я всего, что придумали Люди.
 

Немецкий Филин, большой знаток мертвых наречий, на языке Вергилия громко хвалит Ворона за удачный выбор цитаты; он не знает ни слова по-французски и рад найти собеседника.

Баклан с уважением смотрит на двух ученых латинистов.

Пересмешник говорит Дрозду, что нашел верное средство прослыть просвещенным Зверем; нужно говорить с каждым о том, чего он не знает.

Хамелеон соглашается последовательно с Волком, Вороном, Змеем и Немецким Филином.

Сурок поднимается и говорит, что жизнь есть сон. Ласточка возражает, что жизнь есть путешествие. Поденка[138]138
  Крылатое насекомое с прозрачными крыльями, получившее такое название за то, что во взрослом состоянии живет очень недолго – не больше нескольких дней.


[Закрыть] умирает со словами, что жизнь слишком коротка. Левый депутат требует возвратиться к повестке ночи.

Заяц уже успел ее забыть.

Осел, который как раз только что ее понял, громким ревом требует внимания и его получает. (Речь его написана заранее.)

Сорока затыкает уши и говорит, что докучные Люди подобны глухим: они сами себя не слышат.

Оратор говорит, что раз вопрос о Председателе стоит в повестке ночи первым, он, Осел, готов оказать услугу Ассамблее и взять эту тяжелую обязанность на себя. Он полагает, что твердость его общеизвестна, ум вошел в пословицы, а терпение безгранично, и все это делает его достойным доверия сограждан.

Волк возмущается тем, что Осел, этот жалкий прислужник Человека, смеет предлагать себя в Председатели Ассамблеи свободных реформаторов; он утверждает, что восхвалять терпение – значит лягнуть копытом всех почтенных представителей звериной нации.

Осел, оскорбленный в самых лучших чувствах, ревет с места, требуя, чтобы оратора призвали к порядку.

Все домашние Животные поддерживают Осла: Пес лает, Баран блеет, Кот мяукает, Петух успевает пропеть три раза.

Медведь теряет терпение и говорит, что так поступают только Люди: они вопят во весь голос и когда совершенно правы, и когда совершенно неправы.

Шум стоит чудовищный. Нужда в Председателе ощущается все сильнее, ибо будь Председатель избран, он бы уже давно надел шляпу[139]139
  По регламенту палаты депутатов председатель должен был надевать шляпу, когда в зале поднимался слишком большой шум.


[Закрыть].

Дикобраз находит, что вопрос поставлен чересчур остро.

Лев, возмущенный неприличным зрелищем, представшим его глазам, испускает громоподобный рев.

Эта внушительная реплика восстанавливает тишину.

Лис, который устроился у подножия трибуны и тем самым нашел способ не быть ни справа, ни слева, ни в центре, проскальзывает на ораторское место.

Увидев это, Курица принимается дрожать всеми членами и прячется за спиной Барана.

Лис примирительным тоном замечает, что ему удивительно слышать такие бурные споры насчет вопроса предварительного и маловажного. Он хвалит Осла за добрую волю, а Волка за добродетельный гнев, но добавляет, что время не ждет, луна бледнеет и медлить невозможно.

Он выражает надежду, что его кандидат устроит всех. «Конечно он, как – увы! – и многие другие, служит Человеку. Но нельзя не признать, что ему случается проявлять независимость, и эти порывы делают ему честь». (Улитка зевает во всю ширь своих створок.) – Мул, господа, имеет все достоинства Осла, – (Сурок засыпает.) – но не имеет его слабостей; он идет по жизни твердым шагом и не выбирает легких путей; вдобавок – и обязан он этим не только случаю, но, вне всякого сомнения, постоянной готовности вовремя являться в назначенное место, – у него одного имеется главный атрибут подлинного Председателя всякого представительного собрания… тот самый колокольчик, который поблескивает у него на груди».

Ассамблея не может не согласиться с утверждением столь бесспорным и находит довод оратора не только убедительным, но и неопровержимым.

Мула избирают Председателем единогласно.

Почтенный Председатель, потеряв от счастья дар речи, кивает головой в знак согласия и благодарности.

Не успевает он шевельнуться, как колокольчик издает звонкий и гулкий звук, призывающий всех к порядку.

При этом столь знакомом звуке старый Пес, вообразив себя в будке у ворот, заливается лаем и спрашивает: «Кто там?» Это происшествие на мгновение успокаивает Ассамблею. Волк раздраженно пожимает плечами и бросает на смутившегося Пса взгляд, исполненный презрения.

Приняв поднесенный ему стакан воды с сахаром, славный оратор сходит с трибуны

Мул, которого все обступают и осыпают комплиментами, незамедлительно усаживается в председательское кресло.

Попугай и Кот, очинив несколько перьев, любезно предоставленных им Гусыней, устраиваются справа и слева от Председателя, дабы исполнять обязанности секретарей.

Тут наконец завязывается настоящая дискуссия.

На трибуну поднимается Лев и в полной тишине предлагает всем Животным, осквернившим себя сотрудничеством с Человеком, переселиться в просторные и дикие африканские пустыни. «Земля велика, Люди не в силах заселить ее всю целиком; их сила в единстве; посему не стоит нападать на них в городах, лучше заманить их на нашу территорию. Вдали от городских стен Человек бессилен против Зверя». Оратор набрасывает выразительную картину счастливой жизни, которую доставляет гордая независимость.

Мужественный тон этой мудрой и благородной речи покоряет аудиторию.

Носорог, Слон и Буйвол объявляют, что им нечего прибавить, и отказываются от выступлений.

Приняв поднесенный ему стакан воды с сахаром, славный оратор сходит с трибуны[140]140
  Стакан воды с сахаром был непременным атрибутом прений в палате депутатов: ораторы, всходившие на кафедру, подносили его ко рту не только чтобы утолить жажду, но также для того чтобы скрыть замешательство или сделать паузу в речи и тем возбудить любопытство аудитории.


[Закрыть].

Пес, записавшийся вторым, пытается превознести цивилизованную жизнь и радости, вéдомые домашним животным.

Его резко перебивают Волк, Гиена и Тигр. Сей последний одним прыжком взлетает на трибуну: взгляд его ужасен.

Господа цивилизованные Животные взирают на оратора с ужасом; Заяц спасается бегством.

Тигр трижды испускает воинственный клич; он рвется в бой, он ищет крови; он убежден, что только война, война на уничтожение поможет достичь того мира, о котором, кажется, мечтают все Звери.

«Война возможна; великие события всегда рождают великих полководцев, а те приближают победу».

Он приводит в пример Шапура, царя персидского, чью армию истребили полчища Оводов[141]141
  Шапур II – шахиншах Ирана, правивший в 309–379 годах. По легенде, его армия во время осады города Нисибин в Месопотамии была истреблена бесчисленными полчищами оводов, посланных по мольбе, вознесенной к Богу святым Иаковом, в то время епископом Нисибина.


[Закрыть].

Тут Оса трубит в фанфару.

Тигр продолжает свою речь и напоминает об испанской Таррагоне, которую разорили Кролики, из ненависти к Людям сделавшиеся Героями[142]142
  Информация о том, как испанский город Таррагона был почти полностью разрушен из-за кроликов, устроивших норы под домами, со ссылкой на Плиния Старшего и Марка Теренция Варрона переходила во Франции из одной популярной книги в другую в течение всего XIX века, начиная со сборника «Исторические анекдоты о знаменитых животных» (1813) и кончая «Большим кулинарным словарем» Александра Дюма-отца (1873).


[Закрыть].

Изумленный Кролик отворачивается и недоверчиво машет ушами.

Тигр рассказывает об Александре Великом, который проиграл морское сражение Тунцам Индийского моря[143]143
  Согласно «Естественной истории» Плиния Старшего (кн. 9), тунцов в Индийском море было так много, что они преградили кораблям Александра дорогу, и тем пришлось повернуть назад.


[Закрыть].

Рыбы, плавающие в водоеме, выказывают живой интерес к происходящему; они издали внимают громогласной речи оратора и краснеют от гордости, услышав неожиданный рассказ об этом славном подвиге.

Тигр утверждает, что при столкновении интересов столь противоположных война неизбежна, а переговоры невозможны; что царствование того выродившегося Животного, которое именуют Человеком, закончено, а власть над земным шаром, нынче истерзанным, изуродованным, исполосованным дорогами железными и проселочными, пора возвратить его первым и единственно законным владельцам – Животным; что тот, кто сеет полумеры, пожнет бурю, а на смену иссякшему терпению всегда приходит бунт.

Он заканчивает свое выступление пламенным призывом к оружию. Он призывает Волка, Леопарда, Кабана, Орла и всех, кто дорожит своей свободой, встать на защиту животной нации и не дать ей погибнуть.

Левые все как один вскакивают со своих мест; правые, очнувшись от мимолетного оцепенения, лапоплещут. Центр сохраняет бесстрастие и не произносит ни слова; Рак в отчаянии воздевает клешни к небу.

Английский Жеребец (некогда роскошный скакун, а ныне жалкий одер) просит слова по личному вопросу.

Британский акцент оратора сильно затрудняет работу господ стенографов, которым приходится переводить невнятное бормотание почтенного чужестранца.

«Благородные Животные, – говорит он, – в проселочных дорогах я ничего не смыслю; зато в том, что касается железных дорог, я согласен с прославленным Тигром. Я зарабатывал на пропитание в поте лица, четыре или пять раз в день проделывая путь из Лондона в Гринвич и обратно: в тот самый день, когда была открыта железная дорога, хозяин уселся в поезд, а я остался без работы. Теперь повсюду разъезжают эти отвратительные повозки, которые двигаются без нашего участия. Я требую либо разрушить все железные дороги у меня на родине, либо предоставить мне гражданство во Франции. Я люблю Францию, потому что здесь мало железных дорог, да и лошадей тоже»[144]144
  В некоторых экземплярах первого тиража монолог Английского Жеребца оканчивается чуть иначе: «“Я согласен с прославленным Тигром. Англия уже давно покрыта отвратительными повозками, которые катятся без нашей помощи. Пора отменить это мерзкое изобретение, иначе конскому роду придет конец, ибо роковое соперничество грозит ему обнищанием”. Тут оратор смутился, потерял, по его собственному признанию, свою мысль и спустился с трибуны, жестами прося его извинить за то, что он не может докончить свое выступление» (цит. по: Brivois J. Guide de l'amateur. Bibliographie des ouvrages illustrés du XIX^e siècle. Paris, 1883. P. 367). В момент написания «Пролога» к «Сценам» железнодорожное сообщение во Франции было налажено только с ближайшими пригородами Парижа: Сен-Жермен-ан-Лэ и Версалем; напротив, в Англии к этому времени общая длина железных дорог достигла двух с половиной тысяч километров; упоминаемая Английским Жеребцом железная дорога Лондон – Гринвич была построена в 1834–1835 годах; о ней нередко упоминали французские газеты, когда обсуждали строительство первой французской железной дороги из Парижа в Сен-Жермен, поскольку в обоих случаях перед строителями стояла сложная проблема прокладки рельсов по улицам большого города. В 1867 году железных дорог во Франции было уже множество, однако в новом издании «Сцен», выпущенном в этом году, Этцель воспроизвел тот вариант, в котором утверждается, что их во Франции мало.


[Закрыть].

Хамелеон поднимается на трибуну, чтобы заявить, что он счастлив и горд быть, как всегда, заодно со всеми

Босский Тяжеловоз, который накануне привез из Шартра в Париж огромный воз зерна, ржет от нетерпения; он заявляет, что иностранные кони вечно всем недовольны и что они просто с жиру бесятся. Он убежден, что всякое здравомыслящее Животное обязано радоваться появлению железных дорог.

Бык и Осел кричат с места: «Да, да».

Чтобы дать участникам собрания отдохнуть, господин Председатель объявляет десятиминутный перерыв.

Но очень скоро раздается звон колокольчика и господа делегаты возвращаются на свои места с поспешностью, которая свидетельствует разом и об их рвении, и об их неискушенности в парламентских делах.

На трибуну взлетает Соловей; он просит у Господа чистого неба и теплых ночей для своих песен, а затем исполняет с божественной грацией несколько гармонических стансов Ламартина.

Пение его восхитительно, но доступно не всякому; грубая Выпь вопит и призывает его не отклоняться от темы.

Осел конспектирует соловьиные песни и подвергает критике одну из рифм – на его вкус, недостаточно богатую.

Павлин и Райская Птица смеются над невзрачной внешностью оратора-певца.

Левый депутат требует равенства.

Королевская Птица и Браминский Сыч бросают на независимого оратора взгляды, исполненные презрения.

Краб, уже десять лет томящийся в ботаническом рабстве, жалобным голосом молит отпустить его на волю.

Земляной Червь, трепеща, требует отменить частную собственность и провозгласить общность имущества.

Улитка стремительно прячется в раковину, Устрица закрывает створки, а Черепаха объявляет, что своего панциря не отдаст никому.

Старый Дромадер, уроженец Мекки, который до сих пор скромно хранил молчание, говорит, что Ассамблея не выполнит своей цели, если не объяснит Людям, что места на земле много и необязательно одним усаживаться на спину другим.

Осел, Конь, Слон и сам Председатель кивают в знак согласия.

Несколько участников собрания окружают Дромадера и принимаются расспрашивать его касательно Восточного вопроса. Дромадер очень здраво отвечает, что Господь велик, а Магомет пророк его.

Юный Барашек робко высказывается в пользу прелестей сельской жизни: он говорит, что трава свежая, а пастух добрый, и спрашивает, нельзя ли все уладить миром?

Хряк бормочет что-то нечленораздельное; окружающие решают, что он выступает за status quo.

Старый Кабан, которого противники обвиняют в заигрывании со скотным двором, заявляет, что нужно принимать жизнь как она есть, но дожидаться удобного случая.

Гусыня гордо объявляет, что не занимается политикой.

Сорока возражает, что подобное равнодушие Гусыни окажется очень на руку тем, кто однажды вздумает ее ощипать.

Хамелеон поднимается на трибуну, чтобы заявить, что он счастлив и горд быть, как всегда, заодно со всеми.

Лис, до того лишь набрасывавший кое-какие заметки, видит, что список ораторов исчерпан, и поднимается на трибуну в ту самую минуту, когда на нее в третий раз пытается вскочить Сорока. Та разочарованно уступает ему место и удаляется, держа под крылом объемистую рукопись, которую она сочинила с одной Клушей из числа своих подружек.

Выдра предлагает понюшку табаку старому Бобру. Хряк, его сосед, в крайнем смущении закрывает глаза и всем своим видом показывает, что вот-вот чихнет

Лис говорит, что с величайшим вниманием выслушал всех ораторов; что он восхищен мощью и возвышенностью мыслей Льва; что он бесконечно уважает величие Львиного характера, но что прославленный оратор, по всей вероятности, единственный Лев во всей Ассамблее, а Ботанический сад мало похож на пустыню;

– что он не желал бы разрушать иллюзии Пса, но не может закрыть глаза на его ошейник;

Пес смущенно чешет за ухом. Какой-то остряк замечает, что уши у Пса куда короче, чем были при рождении, и осведомляется, правда ли, что нынче мода на короткие уши. (Смех в зале.)

– что он на мгновение разделил воинственный пыл Тигра и был уже готов вторить его грозному рыку, однако вспомнил, что Человек изобрел порох, а звериная нация еще не умеет пользоваться огнестрельным оружием. «Вдобавок факты доказывают, что на нашей грешной земле побеждает далеко не всегда тот, кто прав»;

– что звери еще совсем недавно освободились от оков и у многих из них скорее всего нет заграничных паспортов;

Правые в восторге. Левые молчат. Центр ничего не говорит, а думает еще меньше. Скворец замечает, что многие репутации зиждутся именно на молчании.

– что речь Соловья прекрасна, но не внесла никакой ясности;

– что хорошо бы уговориться о значении слов и что равенство, которого все требуют, есть не что иное, как материальная потребность, с которой ум никогда не смирится;

Левые протестуют.

– что желание Краба не быть рабом вполне законно, но ему следовало бы озаботиться способами распорядиться свободой. «Порой быть свободным весьма затруднительно: рабство усовершенствовалось до такой степени, что раба за воротами тюрьмы ждут одни лишь бедствия». В доказательство своих слов он напоминает о двухстах тысячах русских крестьян, которые, получив свободу, не знали, как ею распорядиться, и добровольно воротились к своим помещикам[145]145
  Отзвук постоянно возникавшего во французской монархической прессе идиллического образа России как страны, где царит социальный мир и крестьяне благоденствуют под отеческой властью помещиков (см. об этом комплексе идей: Мильчина В. А. Россия и Франция: дипломаты, литераторы, шпионы. СПб., 2006. С. 344–389).


[Закрыть];

Из глаз удрученного Краба медленно вытекают две слезинки.

– что рассуждение Хряка и хорошо, и дурно тем, что ничего не меняет; то же самое можно сказать и о доктринах Кабана;

Крайне левые и крайне правые лапоплещут. Выдра предлагает понюшку табаку старому Бобру. Хряк, его сосед, в крайнем смущении закрывает глаза и всем своим видом показывает, что вот-вот чихнет.

– что чувства Барашка весьма благородны, а намерения бесконечно добры, «однако так уж устроен мир, что чрезмерная доброта не пользуется уважением»; кроме того, Лис напоминает Барашку, что добрый Пастух отвел его матушку на бойню.

Барашек с рыданием бросается на грудь взрослому Барану, а тот упрекает Лиса в безжалостной прямоте. Сцена производит на собравшихся крайне тягостное впечатление. Горлица падает в обморок; Пиявка по совету Гиппопотама пускает ей кровь. Дикий Голубь говорит как бы про себя, но достаточно громко, чтобы его услышали, что бестактность почти всегда проистекает из бессердечности.

Лис оправдывает себя тем, что, как это ни печально, правда колет глаза; он утверждает, что сам бы с радостью сделался адептом сентиментальной политики, но есть такие недуги, которые слабый правитель исцелить не способен, а Макиавелли в книге «Государь» учит, что жестокость бывает благотворной и милосердной.

Наконец, он отвечает Хамелеону, что универсального Животного не существует. У каждого Зверя свое дело в жизни, но, поскольку дело жизни Хамелеона – поддерживать всех, он, Лис, надеется, что Хамелеон не обойдет своей поддержкой и его.

Павиан наставляет свой лорнет на Хамелеона и обменивается с ним улыбками.

Затем, призвав в свидетели всю Ассамблею, Лис говорит, что можно считать доказанным: мир невозможен, война неосуществима, а свобода недостижима, однако же все согласны в одном: нужно что-то делать.

Всеобщее одобрение.

Лис говорит, что зло существует, а значит, нужно по крайней мере попытаться вступить с ним борьбу;

– что он предлагает почтенному собранию пойти по новому пути;

Ассамблея трепещет от любопытства.

– что единственная борьба, которая еще не была начата, единственная разумная и законная борьба, в которой можно одержать прекраснейшие из побед, – это борьба умов;

– что невозможно, чтобы в этой борьбе, где у сильного бессильный бывает виноват отнюдь не всегда[146]146
  Перефразированная цитата из басни Лафонтена «Волк и ягненок» (Басни. I, 9); в оригинале «у сильного всегда бессильный виноват» (пер. И. А. Крылова).


[Закрыть], где единственным допустимым оружием служат ум, сердце и сознание собственной правоты, Животные не победили своих угнетателей – Людей;

– что ум ведет к победе…

Да, подтверждает Попугаиха, как все дороги ведут в Рим.

– что у идей есть лапы и крылья, они ходят и летают;

– что нужно прибегнуть к печати, самой грозной силе сегодняшнего дня, нужно начертать общую картину звериного удела, звериных естественных потребностей, обрисовать нравы и обычаи каждой разновидности и создать на основании фактов, собранных беспристрастно и серьезно, великую историю звериного рода и его благородных деяний в частной и общественной жизни, в рабстве и на свободе.