Текст книги "Полный курс уголовного права. Том I. Преступление и наказание"

§ 7. Толкование уголовного закона

Смысловая полисемия слов и терминов, используемых законодателем при составлении уголовного закона, и стремление определить совокупное его содержание нередко вынуждают прибегать к помощи толкования (интерпретации) этого закона. Кроме того, толкование уголовного закона вызвано целым рядом других обстоятельств, основными среди которых следует назвать необходимость в: а) преломлении общего характера норм уголовного права через призму конкретного уголовно-правового акта; б) раскрытии истинного смысла бланкетных диспозиций, оценочных понятий и т. п., которые законодатель нередко использует при составлении уголовного закона; в) установлении специфики взаимосвязи и взаимозависимости уголовно-правовых норм с нормами других отраслей права.

Функционально толкование может преследовать две цели: либо уяснение смысла соответствующего уголовного закона для самого себя (и в этом плане можно говорить о толковании как методе познания уголовного права), либо его разъяснение для других правоприменителей, что можно рассматривать как вид юридической деятельности. Однако эти две функции толкования уголовного закона взаимосвязаны.

Роль толкования уголовного закона значительно высока в правоприменительной деятельности государственных органов, ибо оно, наряду с другими приемами, обеспечивает единообразное применение норм уголовного права и в необходимых случаях способствует устранению недостатков, присущих уголовному закону.

В теории уголовного права существует большое разнообразие критериев классификации толкований уголовного закона.

В зависимости от субъектов толкования называют официальное и неофициальное толкование.

1. Официальным толкование называется потому, что его осуществляют официальные государственные органы и результаты его обязательны для всех правоприменителей. Оно бывает: легальным (нормативным) и судебным (правоприменительным или казуальным).

Легальное (нормативное) толкование уголовного закона может осуществляться тем органом, который принял данный уголовный закон, например, Государственной Думой[194]194
  См.: Шахунянц Е. А. Международно-правовые обстоятельства и внутригосударственное уголовное законодательство. М., 1993.


[Закрыть] либо органом, специально уполномоченным на то законом (аутентическое толкование);

Судебное толкование, осуществляемое судебными органами, может быть двух подвидов:

– правоприменительное толкование, осуществляемое правоприменительными органами, например Верховным Судом России. Этот вид толкования в нашей стране является одним из самых распространенных, так как он чаще всего касается наиболее сложных вопросов применения уголовного закона. Учитывая это, а также то, что толкование осуществляет высшая судебная инстанция страны, ее разъяснения по конкретным категориям дел носят общеобязательный характер не только для нижестоящих судов, но и для иных субъектов применения норм уголовного права;

– казуальное толкование, которое имеет место в тех случаях, когда толкование уголовного закона касается конкретного случая, например решение соответствующей судебной инстанции по конкретному уголовному делу.

2. Неофициальное толкование (доктринальное или научное, профессиональное или практическое и обыденное) может иметь место, когда:

а) теоретический анализ норм уголовного права осуществляет научный работник, преподаватель учебного заведения юридического профиля, высококвалифицированный практический работник юридических органов. В таком случае речь идет о доктринальном (научном) толковании;

б) толкование уголовного закона, производимое юристами-практиками по вопросам, касающимся конкретного уголовного дела, принято называть профессиональным (практическим) толкованием;

в) толкование уголовного закона, звучащее в устах любого обывателя, называется обыденным толкованием, так как оно может осуществляться на уровне обыденного правосознания любым человеком.

По способу толкования выделяют:

– грамматическое, заключающееся в уяснении смысла уголовного закона с помощью правил грамматики и синтаксиса (например, выявление смысловых связей между словами, понятиями, терминами);

– систематическое, заключающееся в уяснении смысла уголовного закона путем установления его связей с нормами других отраслей права (например, при уяснении смысла понятий, включенных в бланкетные диспозиции);

– историческое, заключающееся в выяснении причин, обусловивших принятие данного уголовного закона, целей и обстановки, в которой он издавался;

– логическое, заключающееся в уяснении смысла уголовного закона путем использования законов логики и присущее по своей сути всем способам (приемам) толкования.

Толкование по объему позволяет выделить:

– буквальное, адекватное толкование, которое возможно при полном совпадении текста (буквы) и содержания (духа) уголовного закона;

– распространительное (расширительное) толкование возникает при несовпадении смысла и текста уголовного закона, которое является результатом расширения его смысловой (содержательной) нагрузки, выходящей за пределы его текстуального выражения;

– ограничительное толкование имеет место при несовпадении текста и содержания уголовного закона, когда его смысловая нагрузка у́же его текстуального выражения.

§ 8. Герменевтика и уголовный закон

На рубеже XX–XXI вв. уже нельзя обойтись только старым инструментарием в теории уголовного права. Происходящие в обществе процессы объективно заставляют искать новые пути познания в, казалось бы, исхоженных вдоль и поперек областях знания. Хотя уголовное право и является весьма консервативной отраслью права (в самом деле, что может быть древнее преступления и наказания?), тем не менее и оно подвергается определенным изменениям.

Одним из таких относительно новых инструментов изучения уголовно-правовой материи является герменевтика.

Гуманитарная герменевтика – это учение о понимании любых объективаций человеческой духовности: письменных текстов, произведений искусства, священных писаний, обычаев, правовых установлений, наконец, истории[195]195
  См.: Панов В. П. Сотрудничество государств в борьбе с международными уголовными преступлениями. М., 1993.


[Закрыть].

Понять – значит установить смысл и значение того или иного произведения культуры, цивилизации, истории, права. Как писал Л. Н. Толстой, «я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение представлялось мне как необходимость разума».

Корни герменевтики уходят глубоко в историю, во времена, когда, согласно легенде, люди не понимали язык богов (т. е. молний, бурь и ветров, солнечных и лунных затмений, криков орлов и других священных птиц), а боги не понимали стоны, просьбы и жалобы людей (что для древнего человека подтверждалось напрасностью самых искренних жертвоприношений). Для разрешения этой коллизии в пантеоне античных богов выделили самого сметливого – Гермеса – для разъяснения людям воли Зевса и его окружения. Гермес, кроме того, доводил до сознания богов (т. е. делал понятными) жалобы и просьбы людей. Именем этого бога была названа наука о понимании чужой воли, чужой нужды, выраженной так или иначе в речах, письменах, изречениях оракулов, поступках и действиях людей.

Переходя к юридической герменевтике, вспомним терминологию римского права: ключевой категорией была категория толкования, которая в латинском языке выражена тремя различными терминами: interpretatio, tractatus, verbum. Каждый из этих терминов имеет свою смысловую сферу: русские слова «трактовать», «толк», «толкование» охватывают все три смысловые сферы латинских терминов и, кроме того, дополнительные оттенки смыслов.

Задача юриста – постигнуть (истолковать) смысл закона с точки зрения данного случая и ради данного случая.

Историк права имеет дело с текстом закона, у него нет, как у судьи, никакого «данного случая», поэтому он должен искать иную основу для постижения смысла закона. Такой основой является взгляд на всю сферу применения закона. Это означает, что смысл закона конкретизируется благодаря всем случаям его использования.

Следовательно, историк права для определения полного смысла закона не может ограничиться его первоначальным применением. Возникает необходимость учесть также все исторические изменения, через которые прошел закон. Так появляется опосредование первоначального применения закона его современным применением. Такой подход к пониманию правовых документов показывает, что одной «реконструкции» изначального замысла и воли законодателя недостаточно для амплификации (прояснения) действительного содержания юридического документа.

Юрист, постигающий смысл закона с точки зрения конкретного случая, должен сперва установить его первоначальный смысл, а затем привести смысл закона в соответствие с современностью.

Герменевтическая задача понимания возникает как осознание коллизии между убеждением, что правовой смысл действующего закона полностью однозначен, что современная нам юридическая практика просто следует его изначальному смыслу, и реальностью, исторически воспринявшей новый смысл. Если бы это было так, то для юриста задача совпадала бы с задачей историка права: установить изначальный смысл закона и впоследствии применить его в правильном смысле.

На самом деле невозможно игнорировать напряжение, существующее между первоначальным исовременнымюридическим смыслом. Изначальное смыслосодержание закона и смыслосодержание, применяемое в юридической практике, отделились друг от друга. Поэтому юрист должен осознать происшедшие изменения правовых отношений и, соответственно, заново определить нормативную функцию закона.

В любом случае историк права и юрист решают задачу понимания: понять и истолковать – значит познать и признать действующим смысл закона, установить именно правовое значение закона. Понимание связано с познанием, с тем, что кто-то в чем-то разобрался, поскольку здесь мы проникаем в самый фундамент человеческой духовности. Нормы права не могут быть выведены из истории. Однако нормы права и его принципы развернуться могут только в истории.

Для самой юридической герменевтики существенно, что закон одинаково обязателен для всех членов правовой общности. Только при этом условии можно решить герменевтическую задачу: интерпретировать закон так, чтобы конкретный случай получил справедливое разрешение в смысле данного закона.

Герменевтика невозможна там, где произвол правителей ставит их над законом в силу «политической целесообразности» или по иным основаниям. Герменевтика невозможна там, где верховный правитель – суверен – может истолковать свои собственные слова и указы вопреки общим словам, правилам толкования.

Задачи понимания и истолкования появляются лишь там, где законодательные положения неснимаемы и обязательны для всех. Идея правопорядка предполагает, что приговоры судов основаны не на непредсказуемом произволе, а на справедливом рассмотрении целого. Именно поэтому в правовых государствах существуют гарантии законности. И всегда эти гарантии действенны ровно настолько, насколько само право насилия подчинено силе порядка. Если правопорядок признается обязательным для каждого, если нет никого, кто был бы исключен из этого правопорядка, то юридическая герменевтика возможна как объективная и общезначимая наука.

Толкование как герменевтическое действие подчинено последовательности этапов:

а) установления смысла закона (нормы);

б) суждения о совпадении смысла закона (нормы) со смыслом случая. Российская уголовная юстиция в начале XX в. подходила к толкованию законов следующим образом:

– толкование законов есть выяснение воли законодателя;

– толкование признавалось справедливым, если сила и значение каждого постановления закона определялись тем, чего хотел законодатель в момент его издания, т. е. если выражение воли законодателя совпадало со смыслом закона;

– если выражение смысла и сам смысл не совпадали, то обязательную силу имел истинный смысл закона, а не хотение законодателя;

– следовательно, задача толкования закона формулировалась как задача установления истинного смысла закона.

Без герменевтики невозможно обойтись при уяснении смысла всех институтов уголовного права: от преступления до наказания[196]196
  Отдельные криминалисты полагают, что правильнее в качестве субъекта официального толкования уголовного закона называть Федеральное Собрание России, состоящее из двух палат – Государственной Думы и Совета Федерации (см.: Улицкий С. Я. Размышления о действии уголовного закона. Владивосток, 2003. С. 46–50).


[Закрыть]. Надо сказать, что по этим и всем другим вопросам и проблемам уголовного права за многие столетия написаны горы литературы, но тема «не исписана», так как каждое историческое время вносит свои коррективы, требования, ограничения. То, что было хорошо еще вчера, становится совершенно неприемлемым сегодня. Так будет продолжаться и впредь.

Кроме того, с течением времени меняется и сам язык. Он живет и развивается. Точно так же живут и развиваются закон и право в целом. Иногда эти два процесса соединяются и получаются совершенно необычные, оригинальные результаты. По прошествии времени оригинальность этих результатов становится столь велика, что утрачивается первоначальное значение того или иного термина или слова, и перед потомками предстает нечто, что требует дополнительного изучения с целью адекватного понимания.

Уголовно-правовая герменевтика делает пока только свои первые шаги, поэтому наиболее целесообразно, на наш взгляд, показать значимость герменевтических изысканий на конкретных примерах, позволяющих понять механизм проникновения в глубь исследуемой материи.

Многие знают известную поговорку: «Елец – всем ворам отец», но мало кто знает истинный смысл этого выражения. А между тем он – этот смысл – весьма далек от буквального понимания сказанного.

Что такое «вор» с точки зрения современного русского языка? Это любой человек, посягнувший на чужую собственность. В более узком смысле это человек, тайно похитивший чужое имущество, совершивший кражу, в отличие от грабителя, открыто завладевшего чужой собственностью, и тем более разбойника, напавшего на жертву, т. е. применившего насилие с целью завладения чужим имуществом. Казалось бы, все ясно и понятно. Но так было не всегда.

В древнерусском языке воровство (как мы его сегодня понимаем) описывалось другим словом – «татьба». Тать – человек, совершивший татьбу, а матерый тать, рецидивист, назывался «татище». Русская Правда – древнейший отечественный кодифицированный источник права, содержит подробное описание составов татьбы: коневая, коровья, кримская, кромская, церковная[197]197
  См.: Рикер П.: 1) Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995; 2) Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995; Розанов В. В. О понимании. СПб., 1994.


[Закрыть].

Позже, в XV–XVI вв., в документах начинает фигурировать слово «вор». Постепенно этот термин наполняется определенным политико-правовым содержанием. «Вор» становится особым субъектом средневекового русского права[198]198
  См.: Рогов В. А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV–XVII вв. М., 1995. С. 67–73.


[Закрыть].

Слово «воръ» поначалу, в X – XII вв., означало всего лишь ограду, забор, преграду (вероятно, как антипод слова «ров» – углубление, яма, овраг, канава)[199]199
  См.: Пычева О. В. Герменевтика уголовного закона. Ульяновск, 2005.


[Закрыть], а затем стало употребляться в значении злодей, мошенник. Даже В. Даль указывал, что встарь воровать означало смошенничать, сплутовать, а тать был тайным похитителем[200]200
  См.: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. IV. М., 1991. С. 393.


[Закрыть].

Для того чтобы понять, почему «забор» превратился в «злодея», необходимо погрузиться в самую пучину языка того времени, что сегодня почти невозможно, поэтому ограничимся лишь простой констатацией самого этого факта. Стоит также заметить, что дальнейшие метаморфозы с «вором» и «воровством» продолжались в последующие столетия. Более того, они происходят и поныне: всем известное словосочетание «вор в законе» – яркое тому подтверждение. Между тем простое этимологическое толкование этого понятия в будущем может быть таким же трудным, как трудно сегодня понять значение слова «вор», бытовавшее в XII в.

В XV–XVI вв. термин «вор» употреблялся, видимо, как жаргонное, идеологизированное и политизированное словечко, означавшее любые лживые действия против власти. (Вспомните: «забор», «преграда»; власть всегда «за забором», ее ругать не след, поэтому тот, кто ругает, преодолел эту преграду, перепрыгнул через забор). В основных юридических актах того времени, каковыми, несомненно, являются Судебники 1497 и 1550 гг., такого термина нет, он появляется позже и появляется в значении преступного деяния вообще[201]201
  См.: Российское законодательство Х – XX веков. Т. 3: Акты Земских соборов. М., 1985.


[Закрыть].

Затем, в конце XVI – середине XVII в., воровство начинает пониматься как антигосударственное действие вообще. В период Смутного времени вором стали называть любого мятежника. Началось это с того, что меткий на язык русский народ прозвал Лжедмитрия II Тушинским вором[202]202
  См.: Платонов С. Ф. Очерки поистории Смуты вМосковском государстве XVI–XVII вв. М., 1995. С. 228–244 и послед.


[Закрыть]. Характеристика оказалась столь меткой и удачной, что прижилась и в дальнейшем стала использоваться для обозначения любой изменнической, мятежной, антигосударевой деятельности.

Приблизительно к тому времени относится и появление знаменитой поговорки: «Елец – всем ворам отец». Она появилась исторически одновременно с не менее знаменитым выражением: «С Дону выдачи нету». Это объясняется тем, что Дон и Елец, как окраины Русского госу дарства того времени, принимали к себе всех беглецов и обиженных государством людей, будь то беглый крестьянин, беглый каторжник или бунтовщик, «вор». Здесь они начинали как бы новую жизнь в качестве свободных граждан, вынужденных для собственного спасения охранять рубежи государства. И это обстоятельство делало их «чистыми» перед властями, снимало клеймо «воровства». Налицо определенный парадокс: человек, у которого не получилось «воровство власти», бежал от этой власти на границу (не за границу!), отстранялся от власти и начинал эту власть оберегать от внешних набегов, сохраняя при этом чувство внутренней независимости и, надо полагать, забывая в конце концов о самой власти, против которой еще недавно бунтовал.

Терминологические перевороты в законодательном языке не являются чем-то необычным, хотя и остаются явлением редким. Для лучшего понимания этого тезиса приведем лишь один пример познания древних смыслов через анализ всем знакомого слова «закон».

Есть старая русская пословица: «Рок на кону бьет, неурочье – за коном». Она связывает удивительные смыслы: кон и рок; неурочье и закон (закон – то, что за коном). Неурочье – это неудача, незадача, не рок, не судьба, несчастное время, недобрая пора. Вот это самое неурочье и бьет человека за коном (законом), тогда как на кону его бьет рок.

Язык древнерусских летописей и документов знает слово «закон» с XI в. Оно употреблялось в ту пору в двух значениях: 1) как «божеский закон, завет»; и 2) как «установление, исходящее от власти, противоположное обычаю, покону»[203]203
  Российское законодательство X–XX веков. Т. 1: Законодательство Древней Руси. М., 1984. С. 27–79.


[Закрыть]. С появлением писаного права слово «закон» стало употребляться как противоположность слову «покон» – правовой обычай, традиционная норма обычного права (известно выражение «по закону и покону» – по закону и по обычаю).

Корень этих слов один и тот же – «кон». Это очень древний корень, интересный для нас тем, что старинные славянские города строились с «концов», развивались и превращались постепенно в республики, где появлялся общий для всех «концов» уклад, кон, который выходил за каждый конкретный кон – закон[204]204
  См.: Семенова М. Мы – славяне! СПб., 1997. С. 202–204.


[Закрыть].

Когда русский человек говорит, что рок и на кону бьет, это означает, что кон не может защитить человека от судьбы подобно тому, как правила игры, т. е. борьбы за стоящие на кону богатства, не защищают от про игрыша. Когда он добавляет, что неурочье бьет за коном, это уже означает два противоположных смысла: один – повседневный, другой – нарождающийся.

Повседневный смысл очевиден и прост: вышел за кон, нарушил товарищество, согласие, перестал блюсти покон – быть тебе неудачником, жертвой несчастного времени.

Нарождающийся смысл как интенция сознания, выражаемая в интенции языка превратить предлог «за» в приставку к слову «кон» (т. е. перейти от конструкции «за кон» к конструкции «закон»), означает, что нарушение закона чревато неудачами и несчастьями, так как закон становится инструментом неурочья во всех ситуациях, где кон не желает признавать закон и продолжает действовать в соответствии с поконом. Городской конец – это место, где живет кон (товарищество людей, согласных с правилами совместного жития). Кон сперва был родственной, кровнородственной группой, родовой или племенной; затем он стал профессиональной группой: кузнецы, шорники, сапожники, торговцы и т. д.; наконец, – обществом, сборищем, товариществом, корпорацией, живущими по единым обычаям.

Есть и еще один смысл, который появился значительно позже: несправедливость закона – не повезет, так и на законе погоришь.

Закон – это предписание извне, альтернативное суду (рассудительное решение) общества, общины, товарищества. Переход от конструкции «за кон» к конструкции «закон» как раз и высвечивает подлинную действенность древних смыслов понятий, воспроизводящих рост правосознания в средневековых русских республиках, показывая необходимость рационального, а не стихийного, как прежде, выражения справедливости. Закон не уничтожал ни кона, ни покона; закон объединял несколько конов (и их местообитаний – концов) в единый город-республику; вместе с тем закон ограничивал покон в той мере, в какой покон мешал нарождающемуся единству, воплощенному в воле высшей власти.

Завершая этот этюд, напомним еще одну русскую поговорку: «Не тот вор, кто ворует, а тот, кто концы прячет», т. е. от закона бежит. Как видно из этих слов, русский народ очень бережно относится к изначальному смыслу своих слов. Как же может это игнорировать добросовестный исследователь?

Кроме исторических изменений языка, есть необходимость уяснения различных смыслов современного языка для правильного использования того или иного института уголовного права. Например, давно обсуждается проблема справедливости наказания, но понять ее нельзя без уяснения смысла самого термина «справедливость». Справедливость, в свою очередь, имеет уравнивающий и распределяющий аспекты. Отсюда справедливость состоит не только в равенстве, но и в неравенстве, что и проявляется в уравнивающем и распределяющем аспектах[205]205
  Был и другой смысл этого слова – ровный, равный, одинаковый, сходный, открытый, прямодушный. Таким образом, развитие смыслов этих двух слов – «ров» и «вор» – шло одинаковым путем.


[Закрыть]. Только после таких вводных мы сможем определить, какое наказание будет справедливым к конкретному лицу, совершившему конкретное преступление.

Было бы большой и непростительной ошибкой сводить уголовно-правовую герменевтику к толкованию норм Уголовного кодекса. Толкование законов – основная, но не единственная составляющая герменевтики. Дело в том, что толкование закона само по себе не может обрисовать всей глубины проблемы познания преступного мира. (Не будет излишним повторить, что такое познание нужно с единственной целью – выработать действенные профилактические меры.)

Это познание, в свою очередь, невозможно без погружения в субкультуру преступного мира, без изучения языка (жаргона, арго), жестов, символов, татуировок[206]206
  См.: Быков В. Русская феня. Словарь современного интержаргона асоциальных элементов. Смоленск, 1994; Символика тюрем: Нравы уголовного мира всех стран и народов. Минск, 1996; Толковый словарь уголовных жаргонов. М., 1991.


[Закрыть]. Сегодня появилась обширная литература на эту тему, и она доступна. Пренебрежительное отношение теоретиков к этой теме постепенно уходит в прошлое. Долгое время бытовавший взгляд, что какое-то изучение этого среза нашей жизни нужно лишь для оперативных целей и не имеет действительного отношения к науке, ибо там нет марксистско-ленинской базы, растворился, но серьезно наука за эту тему еще не взялась. Между тем академик Д. С. Лихачев очень давно обращал внимание на необходимость серьезного, сугубо научного подхода к теме[207]207
  См.: Лихачев Д. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и мышление. Т. III–IV. М.; Л., 1935.


[Закрыть].

Так же необходимо профессиональное изучение художественной литературы, описывающей нравы преступного мира. Помимо детективов-однодневок в русской литературе есть традиционное направление, глубоко и всесторонне описывающее этот враждебный всему обществу мир с его законами и обычаями: Ф. М. Достоевский, Л. М. Леонов, А. И. Солженицын, С. Довлатов, В. Шаламов и др. Впрочем, в литературе других народов мы найдем не менее интересные примеры: В. Гюго, М. Леблан, Ф. Шиллер, Ч. Диккенс, М. Твен, Ж. Амаду, Г. Г. Маркес и др.

То, что ускользает от взора ученого, оказывается подмеченным и описанным мастерами художественного слова[208]208
  Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка. В трех томах. М., 1989. Т. 1. Ч. I. С. 921–923, 1270, 1271.


[Закрыть]. Только так можно проникнуть в глубины человеческой души и приблизиться к самым истокам Добра и Зла. На заре XX в. русский философ права Н. Н. Алексеев писал по этому поводу: «Внезапные перерождения погибающих и частые падения достойных свидетельствуют, что истинные глубины добра и зла нам недоступны, а потому мы должны признать за личностью в указанном смысле одинаковое право на существование, должны обеспечить ей сравнительно равные условия проявления ее свойств»[209]209
  Алексеев Н. Н. Идея справедливости // Русская философия права: философия веры и нравственности. Антология. СПб., 1997. С. 376.


[Закрыть]. В этих словах как нельзя лучше соединяются идеи права и справедливости.