Текст книги "Воспоминания о Николае Шмелеве"

Здесь мы и встретились после долгого перерыва. В те годы, когда он полностью ушел в высокие сферы российской политической жизни, мы не пересекались, если не считать, может быть, двух-трех встреч у Вадима Мильштейна. Мне запомнился наш первый разговор, состоявшийся вскоре после его прихода. Он проходил большей частью в формате: мой вопрос – его ответ. Почему для формирования правительства понадобилось целых три месяца? Почему из всех возможных кандидатов на пост фактического главы правительства, осуществляющего экономическую реформу, был назначен Егор Гайдар? Почему сам Шмелёв остался не у дел? Почему он оказался в оппозиции к программе реформ Гайдара и какой могла быть альтернативная концепция реформы?

Жаль, что я ничего не записал тогда. Так что теперь уже и не разберу, что он мне рассказал тогда, что – позже, а что я почерпнул из его текстов, в которых он не раз возвращался к тем драматическим временам. Но главные аргументы Николая Петровича запомнились. Первым разочарованием был стремительный распад Межрегиональной группы и резкое изменение климата отношений между ее лидерами. Заговорили возросшие амбиции, возникли группировки, столкнулись интересы, начались интриги. Это было не для Шмелёва – человека, органически не приемлющего весь этот букет служебных и человеческих отношений, столь знакомых ему по советским временам (он ведь и в отделе пропаганды и агитации ЦК КПСС – 1968–1970 гг. – больше двух лет выдержать не смог и нашел способ уйти оттуда). Но самым сильным ударом для Шмелёва было содержание программы экономической реформы, предложенной Егором Гайдаром и его командой. Он сказал, и мне запомнились ноты горечи и недоумения: «Я никогда не прощу им того, что из всех вариантов реформы они выбрали самый жестокий, самый грабительский вариант для десятков миллионов людей». Здесь и проходил водораздел между ним и командой реформаторов. И еще одна реплика запомнилась, на сей раз в адрес программы Григория Явлинского, самой близкой Шмелёву по содержанию: «Почему 500 дней? Ведь России для перехода к рыночной экономике понадобятся годы и годы».

В общем, места Шмелёву в команде экономических советников и в политическом окружении президента Ельцина не было, да он и не рвался туда. Сам о себе он как-то сказал: «Надо уметь говорить нет и да и надо уметь ломать хребты. Я не умею». Он вернулся в мир науки и, что не менее важно, в мир литературного творчества, куда он вошел еще в 1970-е гг., когда были опубликованы его первые рассказы. С этой точки зрения, выбор места – Институт Европы – был, наверное, самым подходящим среди всех вариантов. Институт небольшой по сравнению с ИМЭМО или Институтом США и Канады. Значит, и коллектив небольшой, с хорошим климатом научных и человеческих отношений, созданным прежде всего благодаря усилиям основателя и директора института, академика Виталия Владимировича Журкина. Зачислен был Николай Петрович Шмелёв в должности главного научного сотрудника. Главный, и при том – рядовой: никем не руководишь, и над тобой никого нет, кроме директора, с которым ты в очень давних дружеских отношениях. В общем, «вольный стрелок», что, как мне казалось, Николая Шмелёва в тот момент вполне устраивало.

Анализ двадцатилетней творческой деятельности Николая Петровича Шмелёва в Институте Европы потребовал бы, как минимум, обширной статьи. Я ограничусь лишь некоторыми личными впечатлениями, которые носят субъективный характер и, может быть, разделяются не всеми, кто его знал в эти годы и работал вместе с ним. На мой взгляд, работа Шмелёва в институте четко делится на два периода: с момента прихода по 1999 г. и следующие 14 лет вплоть до кончины, когда он возглавил наш институт.

В 1990-е гг., как мне видится, главным направлением деятельности Шмелёва была реализация собственных творческих планов – научных, которые стали важной составной частью работы Института Европы, и литературных. Он быстро включился в коллективную научную жизнь института. Диапазон его интересов как российского ученого и – подчеркну – глубоко русского человека был чрезвычайно широк: экономика России и постсоветских государств, современный этап развития и перспективы России, мировая экономика с акцентом на Европу и Запад в целом, мир и международные отношения в XXI в., включая проблемы цивилизации и культуры. Поэтому он, как правило, активно участвовал в значимых научных форумах, российских и международных, проходивших в стенах института. У него была собственная, «шмелёвская», манера выступления. Я назвал бы ее – «размышления вслух», неторопливые и ненавязчивые, с подтекстом, в котором звучало: можете соглашаться или не соглашаться, но задумайтесь над тем, что я сказал. Этот доверительный тон, взывающий к логике здравого смысла, придавал дополнительную убедительность его словам.

Все эти годы Николай Петрович продолжал разрабатывать тематику перехода России к рыночной экономике. В 1996 г. вышла в свет его книга «Авансы и долги: вчера и завтра российских экономических реформ», в которой он собрал самые значительные статьи и доклады, начиная с октября 1987 г., когда появились его «Авансы и долги», и кончая статьей «Экономика и общество», опубликованной в январе 2006 г. Тематически в первую часть вошли работы, в которых изложены взгляды автора на то, какой должна быть экономическая реформа, нацеленная на переход СССР-России к рыночному хозяйству; во вторую – статьи, посвященные анализу и критике экономической реформы, начатой Е. Гайдаром и продолженной, с существенными коррективами, правительством В. С. Черномырдина. В конструктивном плане Шмелёв продолжал отстаивать свои взгляды на содержание и методы строительства эффективной рыночной экономики, особенно в ее социальном, политическом и нравственном аспектах.

В те годы я не во всем был согласен с ним, считая, что он слишком крут в своей критике, так как радикализм и жесткость программы Гайдара были обусловлены катастрофическим состоянием советской экономики и реальной угрозой социального хаоса. Шмелёв же, напротив, именно в силу этих обстоятельств считал необходимым начать реформу с экстренных мер государства, призванных наполнить внутренний потребительский рынок товарами, и на этой основе проводить постепенную либерализацию цен. Наибольшую тревогу у него вызывало воздействие, которое может оказать реформа на психологическое и нравственное состояние населения, и одной из важнейших задач реформаторов он считал минимизацию ее негативного эффекта. Этот голос здравого смысла и крик души автора звучит со всех страниц книги. Теперь, через 13 лет после начала той реформы и с учетом того, что произошло за это время в стране и к чему она пришла, я принимаю почти все оценки, которые Николай Петрович давал реформе 1992 г. и последующей экономической политике правительств в 90-е гг. И прежде всего я солидарен с ним в понимании первостепенного значения взаимозависимости экономической политики государства и нравственного состояния общества. А досталось в наследство новой власти общество, сформированное в советские времена, и в нем доминировали аморальность и циничный прагматизм – «наверху», нравственная деформация и распад социальных связей – «внизу». Реформа в том виде, как она проводилась, и развязанные ею стихийные процессы становления «первоначального», полукриминального капитализма способствовали дальнейшему росту этих «родимых пятен» советского социализма.

Не помню, заходили ли у нас разговоры о литературном творчестве, в том числе его собственном. Наверное, заходили, да стерлись в памяти, так как не были для нас главной темой. А осенью 1999 г. он подарил мне книгу «Ночные голоса», в которую, наряду с читанной мною повестью «Пашков дом» и рассказами 1970-х и 1980-х гг., вошли только что законченные воспоминания «Curriculum vitae (Повесть о себе)» в трех частях. Они были необычными: несколько десятков коротких главок, каждая посвящена конкретному эпизоду из жизни автора, с сентенциями или без оных, и расположены они не в хронологическом порядке. Шмелёв развертывает широкую панораму жизни страны, шествуя по ее социальным этажам и квартирам, не забывая наведаться и в другие страны. А за этими эпизодами, а лучше сказать – над ними, возникает фигура самого автора, человека немолодого и умудренного, с его неистощимой любознательностью, с его редкой способностью – невзирая на регалии и социальные статусы, на парадные костюмы, изысканные платья, поношенные куртки и мятые джинсы, модные туфли и стоптанные башмаки – всмотреться в «голую сущность» человека, понять ее и оценить. О Николае Петровиче Шмелёве как главном герое его книги можно рассказать намного больше, тем более что через несколько лет он изрядно расширил свои воспоминания, оставив прежнее название, но заменив подзаголовок[8]8
   Шмелёв Н. П. Curriculum vitae. Нечто мемуарообразное // Шмелёв Н. П. В пути я занемог. М.; СПб., 2006. С. 335–621.


[Закрыть]. Но я на этом остановлюсь.

Шмелёв подарил мне книгу осенью, а за несколько месяцев до этого у нас состоялся неожиданный для меня разговор. В один из февральских дней он зашел ко мне и сказал, что Виталий Владимирович предложил ему занять место заместителя директора, которое освободилось после моей отставки. «Ты сам ушел или как?» – спросил Николай. «Сам», – ответил я, объяснив, что еще в конце 1998 г., незадолго до своего 70-летия, сказал Журкину, что хочу уйти со всех административных постов – заместителя директора, заведующего отделом европейской интеграции и президента Ассоциации европейских исследований – и посвятить все свое время научной работе. «Нет, – возразил Виталий Владимирович, – это вызовет кривотолки в институте, так что начнем с чего-то одного». Я предложил начать с поста «замдира», на том мы и порешили. Я задал Шмелёву встречный вопрос: «А зачем тебе эта должность, которая будет отнимать у тебя время от науки и литературы?» – «У меня ощущение, – ответил он, – что я исчерпался как писатель».

Шмелёв сказал мне не все, да и не вправе был сказать. Выяснилось это в конце 1999 г., когда Виталий Владимирович неожиданно объявил о своем намерении уйти в отставку и проведении досрочных выборов директора института. По предложению нескольких ведущих сотрудников, кандидатом на должность директора был выдвинут член-корреспондент РАН Николай Петрович Шмелёв. Насколько я помню, проголосовали за него не единодушно, но убедительным большинством.

У Шмелёва были веские основания принять это предложение. Читая его статьи 1990-х гг., посвященные проблемам российской экономики, видишь, как вырастала пропасть между его оценками, его рекомендациями и экономической, да и всей внутренней, политикой руководства страны. Это рождало чувства разочарования и горечи, вызванные невостребованностью его знаний и опыта. Не видел я лукавства и в том, что сказал Шмелёв о своем писательстве. Роман «В пути я занемог», законченный в 1994 г., был последним и, на мой взгляд, наименее удачным из его литературных произведений. Правда, в 1999 г. Шмелёв опубликовал свои воспоминания, но это совсем иной жанр литературного творчества, уникальность и ценность которого с возрастом автора лишь возрастает. Ему недавно исполнилось 60 лет, и он был полон творческих сил, которые мог бы реализовать как директор академического института.

Я не беру на себя смелость анализировать деятельность Николая Петровича Шмелёва на этом посту. Полагаю, что он вполне заслуживает подготовки и издания монографии в серии «ЖЗЛ». Скажу только, что оцениваю его деятельность высоко. Его главный вклад в развитие и укрепление научного авторитета института состоит, на мой взгляд, в том, что он:

(а) сумел сохранить климат свободомыслия, конструктивных дискуссий, неприятия интриг и склок, сложившийся в институте благодаря усилиям Виталия Владимировича, поддержанным всем коллективом;

(б) сохранил, по возможности, кадровый состав института, прежде всего ведущих специалистов, и немало посодействовал пополнению коллектива молодыми учеными, окончившими институтскую аспирантуру или приглашенными со стороны;

(в) сыграл ведущую роль в создании журнала «Современная Европа», став его шеф-редактором с первого номера, вышедшего в свет в марте 2000 г.;

(г) был инициатором и председателем редколлегии уникальной серии фундаментальных монографий, посвященных странам и общим проблемам Европы, под общим названием «Старый Свет – новые времена».

Последние три года жизни и директорства Николая Шмелёва были неимоверно трудными. Он проводил в последний путь жену, с которой прожил более 40 лет; резко ухудшилось зрение из-за отслоения сетчатки, и возникла угроза полной слепоты, начались сердечные боли и перебои. Он тянул, как мог. Я иногда заходил к нему, не имея никаких дел, а просто выкурить вместе по сигарете и обменяться парой слов, и порой было видно, как тяжко ему приходится. Вечером 6 января 2014 г. сердце не выдержало.

Я убежден в том, что оно в огромной степени не выдержало из-за нараставшей боли, вызванной тем, что происходило в стране. Воспринимал он это как трагедию – России и свою, личную. В 2000-е гг., в поисках ее истоков, Шмелёв не раз обращается к истории России XIX и XX вв. «Основной итог периода российской истории с 1917 по 1953 г., – пишет он в одной из статей, – заключался … в том, что лучшая и в умственном, и в нравственном, и даже в физическом отношении часть нации была по тем или иным причинам за эти годы уничтожена»[9]9
   Шмелёв Н. П. Духовное здоровье русского человека // Современная Европа. 2004. № 1. С. 6.


[Закрыть]. Он обращается и к истории русской интеллигенции, отмечая ее склонность, «начиная, как это ни прискорбно, еще с декабристов, к насилию», разрушительной пропаганде[10]10
   Шмелёв Н. П. Интеллигенция и реформы // Шмелёв Н. П. Авансы и долги, или Возвращение к здравому смыслу. М.; СПб., 2007. С. 397.


[Закрыть]. Так было в 1917 г. и вновь в 1991 г., когда демократическая интеллигенция своими руками сотворила реформаторов из своей среды, докторов наук и профессоров, которые «оказались по всем повадкам – те же большевики, только с другим знаком»[11]11
   Там же. С. 398–399.


[Закрыть].

Шмелёв отвергал эту идейную традицию русской интеллигенции с позиций умеренного, можно сказать, просвещенного консерватизма, опирающегося на заповеди христианства, на такие нравственные ценности, как семья, традиции, верность отечеству и государство, выступающее гарантом законности и порядка. Та же система ценностей просматривается и в его воспоминаниях – не в виде сентенций, а в том, как ведет себя автор в различных эпизодах, как комментирует и оценивает действующих лиц.

Шмелёв существенно дополнил воспоминания в 2001–2005 гг.

Я не знаю, правильно ли заканчивать в миноре мои воспоминания о замечательном человеке и моем друге Николае Шмелёве, но у меня не выходят из головы два текста, в которых он подытоживает свою жизнь. Первый – из его интервью в 2009 г. Вопрос журналиста и его ответ: «Николай Петрович, если бы знали, чем дело кончится, стали бы печатать вашу статью “Авансы и долги”?» – «Нет, лучше бы я про любовь писал»[12]12
   Московский Комсомолец. 24.08.2009.


[Закрыть].

Здесь как будто все ясно, но остается вопрос: когда Шмелёв пришел к выводу, что нынешней власти его экономические взгляды и рекомендации не нужны? Конечно, не накануне интервью. Скорее всего, если не в конце 1990-х, то в начальные годы президентства В. В. Путина и уж никак не позже 2003 г. Несколько утешает лишь, что властители не вечны, а подчас и скоротечны. Тем, кто сменит их, придется выбираться из экономической ямы, вырытой предшественниками, и тогда, глядишь, пригодятся советы Николая Петровича Шмелёва.

Второй текст – концовка его мемуаров. Три звездочки, закрывающие последнюю главу, и заключительные строки: «Нет, не понимаю! Ничего не понимаю. И не понимал никогда. В этом, похоже, и заключается она, моя жизнь, – от начала и до конца. И если разбираться, то ничего, кроме недоумения, в ней, по сути, и не было. Немного? Конечно, немного. Но что поделаешь, так оно, к сожалению, и есть. Боже, “как грустна вечерняя земля…”»[13]13
   Шмелёв Н. П. В пути я занемог. Воспоминания. М.; СПб., 2006. С. 621.


[Закрыть]. Первое впечатление – шоковое, а потом вдруг прозреваешь, что отважиться на такое признание может только человек, который не боится того, как он будет воспринят. Это мало кому дано. И это сказано человеком высокого полета мысли, многое повидавшим, осознавшим скоротечность нашего бытия, относительность наших знаний и непостижимость смысла самого существования Homo sapiens в бесконечной в пространстве и времени Вселенной.

И еще: автор мог позволить себе такую самокритичную концовку. Мы можем понять это и – не согласиться. Если суждено России преодолеть нынешний сверхкритический период своего бытия и встать на путь национально-государственного возрождения, то среди имен из далекого прошлого, воскрешенных в ее памяти, будет и Николай Петрович Шмелёв – выдающийся ученый, мыслитель, проницательный и вдумчивый писатель, достойный гражданин, патриот и глубоко русский человек.

Николаю Шмелёву
К семидесятилетию

 
Июнь как подгадал. Он радует погодой
В твой юбилей. И благостный закат
Дарует от щедрот своих природа.
Да невдомек ей странность поздних дат,
Когда не разберешь, то ль плакать, то ль смеяться,
Перебирать лета иль в стол – под сургучом.
А впрочем, есть друзья. Куда от них деваться?
Придут и скажут, кем слывешь и что – почем.
А ты внимай друзьям и веселись с друзьями.
Потом, наедине, уйдешь в свою весну.
Чем дальше, тем прочней в плену нас держит память
И тем привычней мы живем в ее плену.
Давай-ка, друг, с тобой в июньский долгий вечер
Пройдемся не спеша забытою Москвой.
Арбат, и Пашков дом, и мост в Замоскворечье.
И Альма-матер, вновь на Моховой,
Где кто-то нам читал про время и пространство,
Да не сказал никто, как проходить круги.
Прошли! А Бог решит, оправданы ль Авансы
И все ль сполна оплачены Долги.
С тобой сегодня все. И те, кто уж далече.
Мы живы, и судьбу нам не о чем просить.
А семьдесят, мой друг, сочтем за повод к встрече,
Особь, коль выпить есть и есть чем закусить.
 

18 июня 2006 г.

Ю. А. Борко

Каким я помню ушедшего друга

С Николаем Шмелёвым мы впервые встретились более полувека назад – в ту незабываемую эпоху, когда духовно формировалось наше общее с ним поколение «шестидесятников», точкой отсчета для которого стал ХХ съезд КПСС в феврале 1956 г. Неудовлетворенность настоящим, острая критика прошлого сочеталась у нас с романтической идеализацией отдельных его черт в наивной надежде очистить их от поздних искажений, чтобы построить лучшее будущее.

У Коли Шмелёва эти типичные для молодежи того времени иллюзии дополнялись личными особенностями характера, которыми он отличался на протяжении всего его жизненного пути: поистине глобальным кругозором и в то же время глубокой привязанностью к корням русской национальной культуры.

Именно эти свойства характера определяли место Николая Шмелёва везде и всегда – в науке, литературе, политике, его отношения с друзьями и оппонентами. Спокойный, доброжелательный прагматик, склонный обычно искать и находить взаимоприемлемые решения спорных вопросов, Коля становился твердым и непримиримым, когда речь шла о близких его сердцу ценностях.

Так было во время перестройки с поистине исторической статьей «Авансы и долги» в «Новом мире», где он впервые назвал своими именами назревшие проблемы застойной советской экономики, скованной тисками административно-командной системы для неизбежного перехода к реалиям рынка.

Точно так же было и в ходе «шоковой терапии» 1990-х гг., чреватой крушением хозяйственных связей, разгулом спекулятивной стихии, обнищанием десятков миллионов людей. Николай решительно осудил внедрение любой ценой ультралиберальных рецептов, даже оправдавших себя в иных условиях, но несовместимых с российскими реалиями.

Рыночник среди государственников и государственник среди рыночников, либерал среди консерваторов и консерватор среди либералов – таков был нестандартный выбор Николая Шмелёва в периоды глубоких перемен, через которые прошла Россия за последние десятилетия ХХ и начало XXI в.

Жизнь подтвердила глубокую своевременность увлечения Николая Шмелёва идеей «поворота на восток» – активного освоения гигантских, но заброшенных пространств России от Урала до Приморья, к Азиатско-Тихоокеанскому региону, ставшему самым динамичным очагом глобализированной мировой экономики.

Николай глубоко и болезненно переживал негативные последствия коренной ломки интеллектуальной опоры страны – Российской академии наук. У меня нет сомнений в том, что именно эта тревога стала одной из главных причин его преждевременного ухода.

Близость взглядов с Колей, никогда не исключавшая острых споров, еще более подчеркивалась для меня нашим общим увлечением творчеством великого нидерландского художника Питера Брейгеля-старшего, репродукции картин которого украшали его кабинет. Его недаром называли «мужицким» – он знал крестьян своего времени, весело подшучивал над ними, но глубоко любил их. Таков был и Коля – русский интеллигент с народными, крестьянскими корнями.

Ю. И. Рубинский

Профессор

Руководитель Центра французских исследований

Института Европы РАН