Текст книги "Воспоминания о Николае Шмелеве"

Обыкновенный русский гений

Самое точное определение той роли, которую Николай Петрович Шмелёв сыграл в жизни страны и ее граждан, в том числе и в моей жизни, состоит в том, что он стал для всех нас лучом света в темном царстве, где погасли практически все остальные источники освещения. Воцарившаяся тьма казалась всесильной, потому что производила впечатление сплошной. Близорукие политики не реагировали на предупреждения и предостережения Николая Петровича, основанные на результатах его эпохальных исследований, а ослепленные сверканием собственного величия «киндер-сюрпризы» не внимали его практическим советам. Его голос звучал как бы в общероссийской пустыне. Но тем, кто «в живую» мог слышать высказывания Шмелёва, кто дал себе труд вдуматься в сформулированные им тезисы, кому посчастливилось общаться с ним на личном уровне, сказочно повезло в жизни. Не каждому дано встретить на своем жизненном пути обыкновенного русского гения, истинное место которого в истории страны смогут уяснить себе лишь грядущие поколения. Не удивительно, что с его уходом наш мир стал темнее и мрачнее.

Как известно, талантливый человек талантлив во всем. У ценителей искусства есть понятие – «человек эпохи Возрождения». Оно служит для характеристики людей разносторонних, не укладывающихся в привычные для всех рамки, добивающихся выдающихся достижений в далеко отстоящих друг от друга областях. Именно таким человеком и был Николай Петрович. Гигант экономической науки, глубоко проникающий в суть вещей философ, историк с широчайшим кругозором, блистательный публицист, одаренный писатель, замечательный оратор – таковы только некоторые грани его незаурядной личности. Он как бы шагнул к нам из сокровенных глубин всемирной истории: для сравнения с ним подходит только такой титан человеческого духа, как Леонардо да Винчи. И при этом не было у него ни следа высокомерия, заносчивости или барского снисхождения к окружающим, даже когда те не сразу поспевали за полетом его мысли.

Я безгранично благодарен судьбе за то, что наши с Николаем Петровичем пути пересеклись. Произошло это точно в соответствии с русской пословицей «не было бы счастья, да несчастье помогло». В начале лихих 90-х резко изменилась линия судьбы всех бывших граждан бывшего Советского Союза. Исключений практически не было, разнился лишь градус излома. Мне еще, можно сказать, повезло. Когда в 1992 г. я подал в отставку, оставив позади отданные дипломатической службе 36 лет (42 года, если считать время учебы в МГИМО МИД СССР), передо мной встала необходимость заново определиться с тем, что я могу и хочу делать в течение оставшейся части моей жизни. В этот момент меня выручило приглашение войти в число сотрудников созданного за четыре года до этого Института Европы РАН, с деятельностью которого я познакомился, еще работая в МИД.

Перспективу исследовательской деятельности в области отношений с Германией, где я провел 17 лет на различных дипломатических должностях, и – с учетом моего пятилетнего пребывания в Париже – с интегрированной Европой в целом я воспринял как награду за долготерпение. За время работы в министерстве я защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук, а также опубликовал три книги по истории международных отношений: о советско-германском дипломатическом противостоянии в 1933–1939 гг. (с использованием документов архива МИД СССР), о корнях франко-германского антагонизма и о событиях последнего года существования ГДР. В 1990–1992 гг., когда я занимал пост советника-посланника посольства СССР/РФ в Берлине, журнал «Международная жизнь» поместил на своих страницах серию моих аналитических статей о развитии ситуации в Центральной Европе. Одновременно я урывками продолжал подготовку докторской диссертации, тема которой («Место ФРГ в системе межгосударственных отношений в Европе») была утверждена в МГИМО еще до моей командировки в Берлин.

Упоминаю здесь обо всем этом только для того, чтобы было понятно, исходя из каких соображений руководство Института Европы РАН (где Николай Петрович был заместителем директора) пригласило меня в 1993 г. включиться в проводимую институтом работу по исследованию основ и условий строительства системы коллективной безопасности в Европе. Это вполне соответствовало моим желаниям и склонностям: ведь речь шла о путях создания той самой Большой Европы, которая только что была обещана нам Западом в качестве «компенсации» за дезинтеграцию социалистического содружества, за утрату Россией системы ее союзов, за развал СССР.

Но одно дело возможность смены направления деятельности, другое – ее реализация. Предстоял перевод всего жизненного уклада на абсолютно новые рельсы. Разумеется, в системе МИД также приходилось готовить аналитические бумаги с выводами и предложениями, но они носили четко выраженный оперативный, «приземленный» характер. Отныне же требовался более широкий взгляд на ситуацию с учетом и исторического фона, и политических параллелей, и перспектив развития. Я очень признателен директору-основателю института академику В. В. Журкину за поддержку и советы в это сложное для меня время. Никогда не забуду внимания со стороны его заместителя В. Н. Шенаева, который способствовал публикации результатов моих исследований в серии «Доклады Института Европы» (с 1997 г. в ней практически ежегодно выходили подготовленные мной работы), а также подставленное доктором исторических наук Н. А. Ковальским дружеское плечо в деле приобщения к проектам общеинститутского масштаба.

И все-таки я стал ощущать Институт Европы как свой родной дом только после того, как в 1999 г. Николай Петрович стал его директором. Никогда раньше я не встречался с таким абсолютным тождеством человека и его дела. Новый руководитель и возглавляемая им научная организация составляли одно неразрывное целое. Николай Петрович почти физически ощущал институт как часть самого себя. Он обладал редчайшей способностью создавать вокруг себя атмосферу сплоченности, доверия и взаимопонимания. Искал для каждого из сотрудников соответствующее его потенциалу место в рамках решения общих задач Института, находил это место и добивался, чтобы сотрудник занял его. Не останавливался перед тем, чтобы легонечко подталкивать вперед молодежь, слишком часто испытывавшую робость перед лицом формальных трудностей, связанных с получением научных степеней.

Он трогательно заботился о том, чтобы в институте готовилась достойная смена для составляющих его гордость ярких ученых мужей и дам, чья творческая биография вступала в завершающуюся стадию. Через год-два и сам Николай Петрович собирался целиком посвятить себя исследовательской работе, покинув с этой целью директорский пост и предложив в качестве своего преемника Алексея Анатольевича Громыко, которого он высоко ценил за глубину научного мышления, организаторский талант, энергию и настойчивость. По его инициативе научный коллектив института выдвинул кандидатуру А. А. Громыко в члены-корреспонденты РАН.

Характерно для Николая Петровича было категорическое отсутствие бюрократического стиля руководства. Он никогда не ставил свою оценку работы сотрудников в зависимость от продолжительности их ежедневного присутствия в стенах института. Критерием в его глазах были конкретные результаты научного поиска – идеи, статьи, книги, брошюры, доклады на конференциях. Как директор он был обязан быть в институте – ведь помимо научной работы ему приходилось решать массу технических, финансовых и прочих проблем, без чего существование научной организации в наше сложное время просто невозможно. Но его неодолимо тянуло к стопке чистых листов на письменном столе (к компьютеру он так и не привык). В стенах своего директорского кабинета он жаловался: «Здесь невозможно сосредоточиться, работать не получается».

Мне часто вспоминаются наши первые задушевные беседы, которые проходили на начальных мероприятиях российско-германского Петербургского диалога, служивших установлению контактов не только между представителями обеих стран, но и внутри каждой из делегаций. Меня приятно поразили открытость Николая Петровича, его откровенность и прямота его суждений. Наши взгляды на международную ситуацию и на состояние практически всех проблем, волновавших российское общество, были близки или совпадали. У Николая Петровича было шутливое обыкновение удостоверяться в моральных качествах человека, о котором он слышал впервые, задавая собеседнику вопрос: «Он за белых или за красных?». Речь, естественно, шла не об идеологии или о политических взглядах соответствующего лица, а исключительно о его порядочности и надежности. Я был счастлив тем, что мы вместе были «за красных», что мой директор является также моим единомышленником. С самого начала мы стали безгранично доверять друг другу.

Шмелёв умел сам радоваться жизни и заражать окружающих бодростью, оптимизмом, готовностью принимать реальности такими, какими они есть. К моим самым светлым воспоминаниям относятся дни (к сожалению, очень редкие), когда мы вместе участвовали в международных мероприятиях, проводившихся в Германии. Будь то Берлин или Мюнхен, Николай Петрович увлеченно интересовался всем: особенностями истории, архитектуры, деталями поведения автохтонного населения, традициями еды и питья в тех местах, которые он посещал. Он был энциклопедически образован, но никогда не отказывался пополнять запас своих знаний. Ему доставляло почти детское наслаждение распробовать вкус местного глинтвейна посреди толпы посетителей рождественского базара где-нибудь на узкой улочке рядом с величественной Мариенкирхе в центре Мюнхена. Или сравнивать достоинства сортов пенного напитка берлинского и баварского производства в пивном зале на Фридрихштрассе по соседству с Русским домом в Берлине.

Летом 2011 г. случилось так, что директор берлинского Русского дома пригласил нас провести в его гостевых помещениях почти неделю, отделявшую два организованных им мероприятия (при возвращении в промежутке в Москву вторичный прилет Шмелёва в Берлин стоял бы под вопросом). Мы были с женами, и эта неделя по-семейному непринужденного интеллектуального общения и исполненного искрометным юмором и самоиронией обмена мнениями стала, пожалуй, самой памятной в моей жизни. В россыпи связанных с Николаем Петровичем драгоценных камней памяти видное место занимают дни, проведенные в Баварии делегациями института по приглашению профессора Генриха Оберройтера, возглавлявшего до недавнего времени Академию политического образования в Тутцинге. Если между немцами и русскими могут существовать дружественные отношения, то именно они характеризовали атмосферу этих контактов.

Оптимизм и жизнелюбие были характерны для Николая Петровича в любой ситуации. И в любой ситуации он оставался бессребреником. Его место в самолете находилось всегда в эконом-классе, рядом с другими участниками нашей делегации, причем часто оно было самым неудобным. Он был способен на весьма резкую критику тезисов, которые он считал неправильными, и в то же время уважительно относился к людям, которых признавал честными и неподкупными, даже если они ошибались.

Он одобрил включение в 2002 г. в серию Докладов Института подборки записей из моих берлинских дневников за 1989–1990 гг., но предложил изменить название публикации. Первоначальный вариант звучал так: «Дилетанты правят бал». Николай Петрович был мнения, что такое название может быть воспринято как обидное для М. С. Горбачёва, роль которого в ликвидации ГДР стояла в центре материалов публикации. Директор не отрицал, что политика последнего генсека КПСС привела к катастрофическим результатам, но настаивал на высоких личных качествах Горбачёва – его доброте, бескорыстности, человеколюбии, отказе от применения насилия (что было бесспорно). В итоге публикация пошла под заголовком «“Народ нам не простит…”» – это была цитата из высказываний самого Горбачёва в беседе с нашим послом перед отлетом из Берлина в октябре 1989 г. (в передаче посла высказывание генсека звучало дословно следующим образом: «Народ нам не простит, если мы потеряем ГДР»).

Вообще Николай Петрович раздражался чрезвычайно редко, даже когда аудитория оказывалась неспособной воспринять «с налета» его мысль, высказывавшуюся, как правило, в афористичной форме. Если он выходил из себя, то только мотивированно. Например, он не мог заставить себя спокойно говорить о реформаторах начала 90-х, которые, как он говорил, прочитали одну-единственную книгу по экономике, да и ту не до конца. Он отказывался смириться с итогами грабительской приватизации как в 90-е гг., так и позже. Он часто сравнивал ситуацию в России, где приватизация принесла в казну 9 миллиардов долларов, и в Боливии, где этот показатель составил 90 миллиардов, то есть в 10 раз больше. Его гнев неизменно обрушивался на головы российских нуворишей, привыкших считать любое капиталовложение «стоящим», только если оно приносит 500–700 % дохода, в то время как среднемировая норма прибыли составляет 9 %. Возмущение Николая Петровича вызывала практика омертвления капитала во всяких стабилизационных фондах, которая вела к тому, что Россия фактически финансировала экономику США и Евросоюза в условиях, когда хронически не хватало денег для решения ее собственных внутренних задач. Западные «санкции» по ходу организованного самим Западом украинского кризиса весьма убедительно подтвердили уже после кончины Николая Петровича все высказывавшиеся им опасения.

Меня всегда восхищали маленькие шедевры, в которые он превращал свое вступительное слово на многочисленных научных конференциях, проводившихся в институте и за рубежом. Эти по своему характеру чисто формальные спичи становились у Николая Петровича изящно построенной, блестящей по стилю и исчерпывающей по содержанию квинтэссенцией тематики, которую собирались обсуждать участники мероприятия. Каждый раз он демонстрировал, что свободно ориентируется в любых проблемах, связанных с Европой – и не только с Европой. Несмотря на многие раздражавшие его моменты в политике Европейского Союза, он неизменно расценивал итоги европейской интеграции как колоссальное историческое достижение. Главным ее результатом он считал определенную стабильность, гарантированную для стран Евросоюза: два поколения граждан Западной Европы, государства которой на протяжении веков воевали друг с другом, не знают войны. Вместе с тем Николай Петрович не идеализировал западную политику, которой он не мог простить войну против Югославии, где Евросоюз и США искусственно раздули этнические конфликты, а затем развернули военные действия. Он считал, что трагедия Югославии является убедительным доказательством лицемерия политического класса Европы и США и навсегда останется кровавым пятном на совести Запада.

До самого конца его волновала судьба Большой Европы, то есть перспективы построения системы равноправных партнерских отношений между Евросоюзом и Россией. Здесь Николай Петрович не испытывал особого оптимизма. Разумеется, говорил он, Россия – европейская страна, и русские навсегда останутся европейцами – по истории, культуре, манере жить. Однако Евросоюз не выполняет, как правило, своих обещаний, норовит урвать побольше и заплатить подешевле. Николай Петрович считал, что первым основополагающим шагом к Большой Европе должно стать заключение соглашения о свободной торговле между ЕС и Россией, но это состоится, по его оценке, не раньше чем через поколение, а то и два. Поэтому сейчас неизбежным становится разворот России на Восток. Такой разворот нужен еще и для предотвращения дезинтеграции Сибири и Дальнего Востока. Николай Петрович считал жизненно важным для России обеспечить, чтобы восточная часть страны перестала пустеть.

Украинский кризис достиг своего апогея уже после кончины Николая Петровича. Но он предвидел, что как раз с этой стороны нам грозят самые серьезные испытания. Именно по инициативе директора в институте был создан Центр украиноведения под руководством обладающего огромным политическим опытом В. И. Мироненко. Николай Петрович не закрывал глаза на то, что Украина пытается усидеть сразу на двух стульях, извлекая выгоду из соперничества между Евросоюзом и Россией. Он исходил из того, что преобладающей тенденцией в политике Украины станет все же ориентация на Евросоюз, но не считал это катастрофой. По его убеждению, Украину в ЕС не примут никогда: такой жернов на шее европейцам не нужен, более того – является для них неподъемным. Он считал возможным и целесообразным для нас платить определенную цену за сближение Украины с Россией. Наиболее неприемлемым вариантом было в его глазах, если бы Россия платила, а Украина сближалась в это время с Евросоюзом.

Последнее время Николая Петровича сильно угнетала неопределенность с задуманной радикальной реформой Академии. Он опасался, что эта реформа разрушит то, что с таким трудом удалось спасти в сокрушительный постсоветский период. К тому же лучше, чем кто-либо другой, он знал об ущербе, который наносит продвижению на международной арене российской точки зрения недостаточное финансирование деятельности наших научных учреждений. Например, ему постоянно приходилось иметь дело с тем, что у института нет возможности оплачивать командировки своих сотрудников (хотя бы частично – за пролет и проживание в гостинице) в связи с их участием в научных конференциях, проходящих за рубежом. Если не удается заручиться поддержкой какого-либо российского фонда (что в целом дело непростое, а иногда и просто невозможное), то все мы, включая директора, попадаем в положение бедных родственников по отношению к иностранным организаторам совместных мероприятий. Николай Петрович очень опасался, что реформа только усугубит такое положение. Эти волнения наверняка сократили срок его жизни.

История не стоит на месте. Через сто лет после катастрофы Первой мировой войны и в семьдесят пятую годовщину начала Второй европейский континент вновь переживает полосу кризисов, от которых явственно несет запахом пороха и гарью пожаров. Отсутствие Николая Петровича Шмелёва среди тех аналитиков, которые призваны предложить выход из тупиков вроде создавшегося вокруг Украины, затрудняет поиски решения. Но он не зря прожил долгую, плодотворную и такую богатую событиями жизнь. Он оставил после себя учеников и соратников. Мы будем и дальше обращаться к его наследию, реализовывать его идеи, опираться на его авторитет. Обыкновенный русский гений навсегда останется с нами.

И. Ф. Максимычев

Доктор политических наук

Чрезвычайный и полномочный посланник

Главный научный сотрудник

Института Европы РАН

Н. П. Шмелёв и религия

Покинувший этот мир в канун праздника Рождества Николай Петрович Шмелёв был обладателем многих талантов: экономист поистине мирового уровня; идеальный организатор научных исследований, терпимый к личному мнению каждого; прирожденный литератор и «просто» (но просто ли?) интеллектуал самой высокой пробы. Как и большинство наших сограждан, я познакомился с его воззрениями, прежде всего экономическими, по вызвавшей сенсацию журнальной статье «Авансы и долги» (Новый мир. 1987. № 6). Для меня, профессионального историка и журналиста, знакомство с этой работой Николая Петровича стало важной вехой формирования моих собственных взглядов на наше прошлое, настоящее и будущее.

Коренным пороком нашей нынешней структуры хозяйственного управления, писал Николай Петрович, являются полная безответственность высших этажей пирамиды, отсутствие каких бы то ни было приводных ремней «обратной связи», скрытые от посторонних глаз и, как правило, никак не связываемые с результатами работы предприятий и организаций формы поощрения. Глубоко укоренились сугубо административный взгляд на экономические проблемы, почти религиозная вера в организацию, нежелание и неумение видеть, что силой, давлением, призывом и понуканиями в экономике никогда ничего путного не сделаешь.

Понятие «почти религиозная вера» употреблено здесь в негативном смысле, как синоним слепой веры, которая до добра не доводит. В этом же смысле мы часто говорим о «религиозном экстремизме», имея в виду, конечно, не религии как таковые, а использование религиозной фразеологии для оправдания преступлений, совершаемых со ссылкой на «единственно правильное» мировоззрение. Исходя из этого факта, Николай Петрович безоговорочно поддержал создание Центра по изучению проблем религии и общества. Создание более чем своевременное, учитывая выдвижение религиозного фактора на одно из первых мест в ряду средств, провоцирующих обострение международной напряженности инициаторами новой холодной, а в перспективе и «горячей» войны.

Первой акцией Центра, необычной для института системы РАН, стало участие в миротворческом проекте «Иконы в космосе», задуманном как призыв к миру в Югославии, и Николай Петрович согласился выступить одним из его попечителей. Речь шла о двух изображениях святой Анастасии – реальной исторической личности, молодой римской патрицианки (281–304), которая поддерживала христиан, отказывавшихся брать в руки оружие, и приняла мученическую смерть на стыке нынешних Сербии, Хорватии и Словении. Иконы были освящены Патриархом Московским и всея Руси и Папой Римским и с согласия первого президента РФ и Центра управления полетами доставлены на международную космическую станцию «Мир». За семь месяцев полета они совершили вместе со станцией и ее интернациональным экипажем более 3000 оборотов вокруг планеты, после чего были возвращены на землю и при содействии ЮНЕСКО провезены по Европе. Презентация икон в Москве была проведена в нашем институте.

Второй, так же по-своему необычной, инициативой Центра оказался семинар о сосуществовании науки и религии в современном мире. Он собрал многочисленную аудиторию. В наш актовый зал пришли три действительных члена РАН и целая когорта профессоров, докторов и кандидатов наук, людей верующих и неверующих, и вместе с ними – профессиональные служители культа. Николай Петрович внимательно слушал всех выступающих, но сам слова не брал. Он лишь иронически улыбнулся, когда православный священник Даниил Сысуев, полемизируя с академиком Гинзбургом, на полном серьезе заявил, что «наука была, есть и всегда будет служанкой богословия». Никто тогда не мог себе представить, что этого человека, выходца из среды кряшен – волжских татар, крещенных государственной церковью после покорения Иваном Грозным Казани, ждет смерть от рук террориста-мусульманина.

Выступление Н. П. Шмелёва на нашем следующем форуме прозвучало как своего рода исповедь: «На сей раз здесь нет лауреата Нобелевской премии академика Виталия Гинзбурга, который, к сожалению, сейчас находится в больнице. Он позиционирует себя как атеист, но при этом признает, что завидует тем, кто обладает даром чистой, незамутненной и искренней веры. Сам я, может быть, не такой уж и атеист, но хорошо понимаю ощущение надежды на то, что благодать коснется и меня, что и во мне появится искренняя и чистая вера. Поиск веры и поиск Бога генетически присущи каждому человеку, но российский опыт показывает, что нельзя сбрасывать со счетов и влияние, которое оказывают на человека и его веру внешние факторы. После 1917 года “народ-богоносец” с такой яростью крушил церкви и расправлялся со священнослужителями, что подобного “атеизма снизу” не ожидали даже руководители пришедшего к власти богоборческого режима. Девяносто лет спустя никаких гонений на церковь нет. Однако проблема свободы религии осталась в повестке дня нашего общества, и ей угрожает уже другой противник – религиозная нетерпимость».

Обращение к участникам очередной встречи ученых-религиоведов со служителями религиозных культов директор института начал и завершил выдержками из 1-го послания святого апостола Павла к Фессалоникийцам. Сначала напомнив знаменитое предостережение апостола: «Ибо, когда будут говорить: “Мир и безопасность”, тогда настигнет их пагуба», он добавил: «Эта цитата выбрана мной не случайно. Думается, она в самой сжатой форме отражает то настроение, в каком российский человек в массе своей жил (и живет) вот уже как минимум пять поколений подряд, с начала ХХ века и по сегодняшний день. Вряд ли какой еще народ в истории пережил всего за сто лет столько кровавых войн и не менее кровавых революций, не говоря уже о массовых, тотальных голодовках. Естественно, при подобном, скажем так, наследии из двух главных возможных сценариев развития России – пессимистического и оптимистического – первым приходит в голову именно пессимистический». А завершая выступление, привел другую цитату из того же документа: «Вы, братия, не во тьме, чтобы день застал вас как тать. Ибо все вы – сыны света и сыны дня… Посему увещевайте друг друга и назидайте один другого, как вы и делаете… Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом на зло; но всегда ищите добра и друг другу и всем».

Ни минуты не колеблясь, в один из острых моментов развернувшейся в обществе дискуссии о характере церковно-государственных отношений Николай Петрович направил политическому руководству государства, в президиум РАН и лидерам всех наиболее крупных общин верующих аналитическую записку «Религии в России – фактор укрепления или распада государства?». В ней констатировалось, что в стране происходит постепенное сползание к конфронтации двух вступающих в конфликт идентичностей: многонациональной и многорелигиозной российской, с одной стороны, и русско-православной, ориентированной на опыт средневековой Московии, – с другой. А это чревато угрозой распада России по этноконфессиональному признаку. Чтобы избежать подобного развития событий, указывалось в записке, «потребуется направить его по пути, намеченному Конституцией РФ, законодательством и международными обязательствами нашей страны. Русская православная церковь, со своей стороны, может внести неоценимый вклад в формирование новой общероссийской культурной идентичности, ни в чем не поступаясь постулатами православия, если она будет последовательно проводить в жизнь положения собственной социальной концепции».

Николаю Петровичу нравилось, что на нашей площадке без проблем на равных встречаются представители общин, объявленных «традиционными для Святой Руси», и так называемых «новых религиозных движений», таких как мормоны, «Свидетели Иеговы», кришнаиты и сайентологи, не говоря уже об убежденных атеистах. Радовался появлению в зале мусульманского имама в чалме, раввина в кипе и буддийского ламы в ярких разноцветных одеяниях. Не скрывал удовлетворения, видя, как православный иерей и генсек конференции католических епископов России усаживались рядом друг с другом и оживленно беседовали – явно не о «канонических территориях» своих церквей, а о чем-то более приятном и в конечном итоге полезном. А в перерыве между заседаниями за чашечкой кофе обменивался впечатлениями с руководителем российских кришнаитов.

Лично я благодарен Николаю Петровичу – и моим коллегам – еще и за то, что к моему 70-летию по инициативе нашего общего друга и руководителя мне был сделан ими поистине царский подарок – многотомное издание «Истории Русской церкви» митрополита Макария (годы жизни – 1816–1882). Одновременно ученый-писатель преподнес мне только что вышедший из печати двухтомник своих исторических произведений «Сильвестр» и «Пашков дом». С дарственной надписью, которую я, конечно же, не заслужил: «Дорогой Анатолий Андреевич! В столь знаменательный день тебе как главному специалисту во всех Божественных делах со всей сердечностью от человека, тоже всему этому не чуждого». На самом деле я должен благодарить Провидение за то, что на мою долю выпало счастье почти два десятка лет трудиться бок о бок с человеком, воистину близким «ко всем Божественным делам».

А. А. Красиков

Профессор

Руководитель Центра по изучению проблем религии и общества

Института Европы РАН