Текст книги "Беларусь. Памятное лето 1944 года (сборник)"

Е. Я. Павлова (Минск)

В течение 70 послевоенных лет за Беларусью устойчиво закрепился образ республики-партизанки. Характер сопротивления захватчикам наложил отпечаток также на менталитет современных жителей страны. И, тем не менее, споры вокруг партизанского движения не прекращаются до сих пор. Среди причин такой полемики можно выделить две группы. Во-первых, это изменение научно-исследовательской ситуации. В постсоветский период научными и общественными представителями стали детально изучаться вопросы, ранее замалчиваемые руководством СССР и БССР; рассекречены многочисленные документы; отечественные исследователи получили доступ к зарубежной литературе и документальным источникам, ведется активное сотрудничество белорусских и германских историков в области изучения архивных материалов. Во-вторых, на формирование общественного мнения повлияли изменения в системе образования и появление публикаций публицистов и исследователей-непрофессионалов. Одним из дискуссионных вопросов остается проблема жизненного выбора для населения оккупированных территорий: просто выжить в этой бойне или выжить, громя оккупантов в составе партизанских формирований.

Необходимо учитывать, что общественное мнение формируется на основе семейного и учебного опыта, материалов СМИ, самообразования граждан. Влияние на отношение к советским партизанам опыта каждой конкретной семьи достаточно отчетливо прослеживается по результатам социологического исследования, проведенного на территории Могилевской области [1]. Подобные исследования демонстрируют, что даже в условиях признания достаточного количества негативных примеров деятельности личного состава партизанских формирований преобладающей остается положительная оценка роли партизан.

Восприятие информации институтов социальной памяти (в данном случае, музеев), СМИ, популярной литературы напрямую зависит от чувства патриотизма и отношения граждан к выполнению своих конституционных обязанностей (защита Родины от врага). На формирование чувства патриотизма непосредственное влияние оказывают семья и учреждения образования.

Одним из мощных факторов формирования общественного мнения является современное телевидение. Среди научно-популярных фильмов и программ ТВ фундаментально к теме партизанского движения обращаются нечасто: проекты СТВ «Пятый фронт», TB-Мир «Партизанский край», фильм «Партизаны против Вермахта». И если представители вузовской науки время от времени выступают консультантами таких проектов, то академические историки в них практически не задействованы. Кроме того, положительные стороны упомянутых программ нивелируются обстоятельствами их показа (рабочее время и поздний вечер в будни, середина дня в выходные).

Постепенное сокращение в последние десятилетия гуманитарных дисциплин в учреждениях среднего и высшего образования, качественные изменения выпускников педагогических вузов (объем их знаний и мотиваций) привели к появлению столь существенных пробелов в исторических знаниях по этому периоду у школьников и студентов, что 10 лет назад потребовалось введение в учебных заведениях нашей страны спецкурса «Великая Отечественная война в контексте Второй мировой войны».

Влиять на старшие поколения сложнее. Многим после господствовавших десятилетиями советских версий легче согласиться с прямо противоположными трактовками (даже при отсутствии семейных отрицательных примеров), чем на основе имеющегося жизненного опыта и знаний попытаться найти истину. Происходит кардинальное изменение в восприятии системы «свои» – «чужие». В качестве «чужих» легче воспринимаются представители советской власти, а не иноземные захватчики.

Из литературы, которую рядовые граждане используют для самообразования, приоритетом обладают публицистика и мемуары. Публицистические произведения не столько фиксируют события, сколько отражают эмоции, размышления [7; 34]. Как правило, публицистические произведения явно или имплицитно выражают мнение социальной группы. Продолжают издаваться мемуары участников партизанских действий, приобретают популярность воспоминания детей войны [24; 28]. Мемуары, источники, основанные на памяти, содержат непосредственную информацию о создателе и опосредованную о явлениях и событиях. Подача и толкование информации в воспоминаниях меняются по мере отдаления от времени событий. Таким образом, с точки зрения источниковедения, наиболее правдоподобными можно признать воспоминания, созданные непосредственными участниками событий в максимально приближенное к упомянутым событиям время. Однако, по вышеупомянутым причинам, люди зачастую изначально отрицательно относятся к мемуарам участников партизанского движения, содержащим достаточное количество критического материала и разъясняющим действия партизан в целом ряде проблемных ситуаций с местным населением. Если же в публицистических материалах публикуются воспоминания рядовых участников, то авторы таких публикаций часто стараются нивелировать любые положительные моменты в отношении партизан. (Так, в книге С. Захаревича «Партизаны СССР: от мифов к реальности» приведены воспоминания брата А. Е. Тараса Валентина, который однозначно подчеркнул, что ушел в партизаны из глубоко патриотических соображений. Однако, размещение этих воспоминаний в конце книги после заключения и библиографии приводит к тому, что большинство читателей этот материал даже не заметит.)

Дискуссионные вопросы партизанского движения на территории Беларуси на протяжении последних десятилетий уже не раз становились предметом изучения белорусских историков. Основное внимание в этих исследованиях уделялось анализу деталей, современной историографии [20; 21]. Однако возникает парадоксальная ситуация: историки-профессионалы в настоящее время владеют большей информацией, могут дать детальные разъяснения по самым проблемным вопросам антигитлеровской партизанской борьбы, но при этом результаты работы профессионалов не становятся достоянием широкой общественности. Результаты исследований профессиональных историков публикуются в основном в научных изданиях, малодоступных по причине небольших тиражей и немалой стоимости. Кроме того, специальная литература, даже созданная в научно-популярном жанре, проигрывает публицистике не столько в тираже и стоимости, сколько в рекламе и способе распространения. Редким положительным примером использования современных возможностей для ответа оппонентам можно назвать реакцию Э. Г. Иоффе на публикацию в газете «Комсомольская правда в Белоруссии» материала о якобы ни за что сожженной партизанами деревне Дражно [22].

Непрофессиональные исследователи активно используют популярные СМИ и Интернет. При этом в ряде случаев такие публикации претендуют на научные труды, в особенности при упоминании имен известных деятелей культуры (например, В. Быкова) и включении в библиографию работ представителей отечественной науки [15; 19]. В то время как вызвавшие резонанс своими работами И. Копыл, В. Акудович, В. Батшев четко признаются, что они излагают свою личную точку зрения, то С. Захаревич под видом научного труда делает вольный искаженный пересказ книги Дж. Армстронга (изданной на русском языке в не самом корректном переводе) [2; 4; 7; 19; 24]. Как справедливо отмечает российский историк Ю. А. Никифоров, упомянутые «специалисты» ощущают слабость своих позиций, не участвуют во внутрицеховой полемике историков (их сообщений нет в материалах конференций), но с помощью научно-популярного жанра обращаются к массовому читателю. В таких работах подаются (чаще без объяснений) малоизвестные или нечетко объясненные ранее исторические факты, создается видимость респектабельности в глазах обывателей [26]. Если учесть, что из конъюнктурных соображений многие СМИ героями своих материалов делают именно публицистов («академик» А. Е. Тарас), представляемых как современные исследовательские авторитеты, то создается ситуация, характерная для средневековья, когда степень достоверности информации источника определялась именно общественной авторитетностью. Все упомянутые «специалисты» принципиально не обращаются к отечественным и зарубежным документальным источникам, зато постоянно демонстрируют свое негативное отношение к «официальной науке». Примечательно, что публицисты добровольно отказываются от использования результатов исследований современных германских исследователей. (Их-то в вопросах партизанского движения и отношения обеих сторон с местным населением трудно обвинить в предвзятости!) Таким образом, от общественности скрывается факт, что по ряду основных вопросов выводы отечественных и немецких историков совпадают [27].

Опыт автора в области изучения общественного мнения по интересующей проблеме позволяет сделать вывод, что отношение граждан современной Беларуси к партизанскому движению периода Великой Отечественной войны в основе своей определяется пониманием некоторых важных моментов. На сформировавшиеся в последние десятилетия устойчивые стереотипы восприятия партизанского движения повлияла обусловленная идеологическими рамками советского времени недосказанность авторов научных трудов по указанной проблеме (роль военнослужащих и спецподразделений, законность партизанских формирований, существование лжепартизанских отрядов и уголовных банд и т. д.). То, что 30–40 лет назад было очевидным для большинства (немцы=захватчики, несущие смерть; свою землю необходимо защищать, своим нужно помогать, во всех государствах во время войны отношение к предателям ужесточается; шпионаж необходимо пресекать и т. д.), сегодня необходимо доказывать [14, с. 10–31].

В фундаментальных работах до сих пор отсутствует разъяснение, в чем разница между терминами «партизанское движение», «партизанщина», «бандитизм» [14, с. 10–31]. Как показывает анализ доступных документальных и нарративных источников, еще в период антигитлеровского сопротивления на оккупированных территориях руководители отрядов и бригад в борьбе за дисциплину и законность активно разъясняли личному составу разницу между этими тремя понятиями и принимали меры для искоренения двух последних [28, с. 95–129]. Среди советов о том, как пользоваться компасом и вести разведывательную деятельность, брошюры-пособия для партизан, появившиеся с началом войны, содержали и указания «пресекать дисциплинарные нарушения, факты морально-бытового разложения – пьянство, мародерство» [3]. Для простых читателей необходимо развести в доступной форме понятия «реквизиция» и «мародерство». Действия партизан в подавляющем большинстве случаев подпадали под понятие реквизиция: они действовали от имени государства. Мародерство – незаконное присвоение чужого имущества в атмосфере безнаказанности, направленное на удовлетворение собственных нужд – само по себе военным преступлением не является, но является отягчающим обстоятельством.

В большинстве научных изданий, посвященных событиям 1941–1945 гг., не указано, что партизанское движение являлось разрешенной формой сопротивления по нормам международного права, что основные требования комбатации соблюдались, и это доказано юристами и историками [14; 30]. Публицисты же в своих трудах, с одной стороны, демонстрируют вопиющее невежество в области права, с другой, намеренно используют правовую неосведомленность общества в толковании правовой терминологии (конституционные нормы, военные преступления, преступления перед государством, юрисдикция международного или внутреннего права) и применения норм права в период ведения военных действий [7; 19; 24; 25; 34].

По мере отдаления военных событий у многих граждан возникает непонимание мотивов, побудивших сотни тысяч людей уйти в лес и взяться за оружие. Этот вопрос до сих пор остается спорным для историков и общественности. Удивительно то, что большинство публицистов при обсуждении проблемы вообще упускают (или сознательно обходят) тот момент, что конституционная обязанность граждан – Родину защищать. Если в предыдущий период в обществе идея сопротивления населения оккупантам не вызывала сомнений, то сейчас мотивы сопротивления врагу увязываются со стремлением жителей пережить оккупацию, выжить, спастись. А для этого присоединяться к активной борьбе против захватчиков нельзя. Польский исследователь Ю. Туронак утверждает, что население вступало в отряды, в том числе и для того, чтобы избежать угона в германскую неволю [35, с. 586–594].

В отсутствие четкого взгляда у современной молодежи, например, формируется мнение, что люди присоединялись к партизанам, так как это позволяло легче добывать продовольствие в условиях оккупации. В. В. Акудович считает, что партизанские действия вообще не характерны для белорусов [2, с. 66–79]. По его мнению, идея борьбы против немецко-фашистских оккупантов вообще не белорусского происхождения. В проекции на белорусов у этой идеи нет исторически подтвержденного генезиса. Модель жесткого сопротивления оккупации навязана белорусам Россией.

Еще один тезис состоит в том, что всенародной борьбы против гитлеровских оккупантов на белорусской территории не было [2; 7; 19; 24; 25; 34]. На наш взгляд, это связано с проявившимся еще в советский период употреблением терминов «массовый» и «всенародный». Советские историки и идеологи подразумевали, что на борьбу против захватчиков встали представители всех социальных, возрастных и этнических групп, населявших оккупированные территории СССР [14]. Обыватели же трактуют этот термин как участие большинства населения в количественном отношении. Причем, многие считают, что именно народное начало всегда было в основе партизанской войны. (Кстати, так отмечено в трехтомнике «Всенародная борьба в Белоруссии») [14]. Именно отсутствие в популярной литературе подробных разъяснений разницы этих терминов и подходов в настоящий период используют некоторые популяризаторы.

Исторически сложилось так, что с момента появления регулярных армий в партизанской войне исконно сосуществуют два начала: организованные партизаны-военные и партизаны стихийные – местные жители. Если под партизанским движением понимать организованные действия в тылу врага формированиями армейского типа, то его нельзя определять как всенародную борьбу в тылу врага и относить всех сочувствующих партизанам граждан к числу участников движения. Российский историк В. И. Боярский делает прогноз участия населения в партизанской войне: через несколько лет оккупации 70 % населения займут пассивную выжидательную позицию, а из 90 % патриотов 20 % будут вести активную борьбу с противником, 70 % займут пассивную позицию [9, с. 4–17].

Одним из аргументов против участия населения в активном сопротивлении выдвигается тезис, что для местных жителей минувшая война не была Отечественной. С точки зрения В. Акудовича, А. Тараса, С. Захаревича и др. то, что для России – Отечественная война, для нас – самоуничтожение. Навязанное Москвой сопротивление провоцировало немцев на дополнительную жестокость, а с другой стороны, двигало самих белорусов не неестественную и ненужную им борьбу с оккупацией. Для белорусского народа партизанское движение было чужеродным, напрасным и враждебным делом. Оно несло опасность смерти в значительно большей мере, чем сама оккупация. Опасность была не гипотетической, а непосредственной.

Тот же В. Акудович считает, что оскорбительно звучит называние войны Отечественной для нации и народа, который вынудили самоуничтожаться, сражаясь на стороне одной хищной империи против другой такой же [15]. Многие современные публикации утверждают, что в происходившей войне чужими являлись не германские войска, а советские. Создается возможность выдвинуть идею о попытке национальных сил создать в таких условиях независимое белорусское государство (а партизаны препятствовали созданию белорусской независимости). Однако всемирная история не знает случаев получения реальной независимости в период оккупации одного государства другим.

В связи с этим более подходящей для трактовки сопротивления нацистам видится точка зрения С. Кара-Мурзы. Автор доказывает, что для жителей БССР война была Отечественной, потому что они защищали не столько свое государство и его вождя, а свою родную землю. Поэтому, уходя на Отечественную войну, люди «замораживали» свою память об обидах хотя бы на время войны [23].

Белорусский историк В. Н. Сидорцов, рассматривая Великую Отечественную войну с точки зрения синергетики, исходит из того, что немецкая агрессия представляла опасность для существования государственной системы, а власть в первые дни войны демонстрировала свою беспомощность. Это обострило чувство патриотизма, породило глубокий коллективизм и острое ощущение гражданской ответственности каждого отдельного человека за участие в изгнании захватчиков с родной земли. В это время только личные убеждения и моральные мотивации могли повлиять на принятие такого решения [33, с. 57, 100].

Как отмечалось ранее, в фундаментальных работах слабо обозначаются цели и задачи партизанского движения. Упор делается на благородство целей и освободительный характер войны. Основная цель – нанести агрессору вред, а параллельно не допустить сотрудничества населения с оккупантами. С ней согласны даже большинство популяризаторов. Немецкие оккупационные власти с самого начала чрезвычайно облегчили своими действиями задачи партизан. По мере того, как население все более ясно видело, что оккупанты не желают сотрудничать с ними и смотрят на захваченную территорию только как на источник сырья, материалов, продовольствия и рабочей силы, партизанское движение росло. Оно достигло своего кульминационного пункта летом 1943 г., когда появился приказ о насильственном вывозе трудоспособного населения в Германию.

Задачи партизан, как военизированных формирований, были определены еще в XIX веке, а в 1941–1944 гг. они сводились к следующему: получение сведений чисто военного характера о количестве войск, вооружении, планах немецкого командования; уничтожение живой силы немецкой армии путем вооруженных нападений; организация диверсий – взрывы мостов, поездов с вооружением, складов и т. д.; терроризирование немецкого тыла путем вооруженных нападений, а также путем распространения ложных и панических слухов; уничтожение предателей и шпионов (В. Батшев и С. Захаревич обозначают последних как «антибольшевиков»). Ряд публицистов пытается подменить уничтожение изменников (законы военного времени рассматривали эти поступки как преступления, карающиеся самым строгим образом – вплоть до расстрела) своеобразной зачисткой территории сталинскими силовиками. Необходимо отметить, что тут не все так однозначно: речь идет не об уничтожении антибольшевиков как таковых, а лиц, сотрудничавших с оккупантами. Однако во всем мире ответственность за сотрудничество с захватчиками во время ведения боевых действий ужесточается [13]. Сознательное предательство или измена являются преступлениями против государства и подлежат уголовному наказанию. Хотя даже в недемократическом СССР уже в конце 1942 г. приняли решение о смягчении ответственности лиц, служивших в оккупационных структурах и членов их семей [35, с. 586–594].

Обращаясь к всенародности антигитлеровской партизанской борьбы, ряд исследователей пытаются доказать ошибочность такого определения через характеристику личного состава отрядов и бригад, выдвигая претензии по социальной и национальной составляющим. Состав партизанских отрядов складывался из трех элементов. Это военнослужащие Красной Армии из разбитых и взятых в плен регулярных частей, лишенные возможности из-за быстрого передвижения фронта присоединиться к своим, или бежавшие из немецкого плена. Второй элемент – жители занятых областей, чаще жители городов, чем деревень, спасавшиеся от немецкого террора и вводимых немцами порядков. Третья группа – переброшенные с Большой земли небольшие разведывательно-диверсионные отряды, прошедшие специальную подготовку. Так состав выглядит вкратце. Далее у историков-профессионалов начинаются разногласия с исследователями-публицистами. Основные претензии связаны с незнанием неспециалистами основ партизанской войны и преувеличением идеологической основы. Популярность набирает тезис о том, что партизанил не народ, а советский спецназ. Это связано со смещением акцентов советской историографии на роль простых граждан в сопротивлении. Таким образом, публицисты «получили» разрешение «забыть» про изначально двуединую основу партизанских действий: армия+население. Без участия одной из составляющих успеха не получится. На одном народном патриотизме, без поддержки специально обученных бойцов, с Компартией или без нее, эффективные действия невозможны. Среди гражданского населения также необходимо участие людей, обладающих авторитетом и способных повести за собой. (Это относится к лицам, занимавшим до войны руководящие должности). Второе, в своей трактовке личного состава публицисты намеренно умаляют роль народного участия в партизанской борьбе. Более того, В. Батшев и признающий его экспертом в партизанском вопросе С. Захаревич, считают, основываясь на книге Д. Армстронга (что является абсолютным искажением позиции Д. Армстронга!) [4], что городские жители составили большинство в отрядах, что их настроения были еще более антисоветскими. Единственной причиной ухода в лес упомянутые «исследователи» считают необходимость скрыться от немцев. Они настаивают, что московское руководство не доверяло кадровым военным, оказавшимся на захваченной территории, а молодежь влекла в партизанскую борьбу не столько любовь к Родине, сколько романтика и риск партизанщины, и что позднее многие молодые люди стали активными участниками Русского Освободительного Движения [7]. И. Копыл вообще «доисследовался» до того, что настоящими партизанами называет только еврейские отряды-лагеря и формирования польской Армии Краевой [24].

Главным аргументом против масштабности антигитлеровской партизанской войны является руководящая роль Москвы. Уже не раз упоминалось, что для государства, терпящего поражение от агрессора, партизанские действия в тылу врага могут стать определяющими. Именно в такой ситуации оказалось руководство СССР летом 1941 г., когда призвало к организации партизанской войны. Советское правительство, в отличие от польского, страну не покинуло и руководило организацией отпора врагу. Логично, что, являясь руководящей партией, ВКП(б) взяла этот вид деятельности под свой контроль, хотя среди личного состава партизанских формирований коммунисты составляли не более 10 %.

В. Батшев, с одной стороны, настаивает, что для контроля за действиями партизан и противодействия немецкому террору центральное руководство было нужно, с другой стороны, ставит существование штаба партизанского движения под сомнение на основании того, что об их деятельности перестали писать в научно-популярных публикациях, вышедших в 1980-е годы и позднее. Хочется спросить, а в архивы сходить, документы посмотреть не пробовали? Существование штабов партизанского движения не ставят под сомнение россиянин А. Гогун [17, с. 484–514], польский историк Ю. Туронак [35, с. 586–594], М. Бартушка [8, с. 75], А. Бракель [11, с. 385] и др.

«Бомбой», сброшенной на участников партизанского движения, стало регулярно звучащее в последнее десятилетие обвинение в том, что именно они, а не немецкие оккупанты нанесли мирному населению большие потери, именно они организовали на нашей территории гражданскую войну [7; 19; 24; 34]. Прочитав такие материалы, можно подумать, что немцы не форсировали геноцид, план «Ост» является выдумкой советских идеологов. (А как же спецвыпуски «ARCHE», где зарубежные специалисты настаивают именно на геноцидном характере войны?!) [5; 6; 18; 31; 32]. Партизаны, являясь длинной рукой советской власти, якобы совершали преступления против мирного населения по нескольким причинам: необходимость облегчения зачистки силовыми ведомствами после изгнания захватчиков; требования руководства вести боевые действия; народ партизанами рассматривался как стадо, по отношению к которому допустимо все. Происходит массовая замена социального подтекста событий на политический. Главными преступлениями видятся грабежи под видом хозопераций и под влиянием алкоголя, а также уничтожение антибольшевиков и просто несогласных с действиями партизан [3; 7; 19; 22; 24; 25]. Однако только за последние 5 лет отечественные и зарубежные исследователи (А. Бракель, Е. Павлова, А. Ивицкий и др.) подготовили ряд материалов, предоставив читателю исчерпывающий анализ ситуации [10; 11; 21; 29]. Хочется еще раз напомнить, что за совершение подобного рода деяний в партизанских формированиях судили так же сурово, как за шпионаж и предательство [29; 36].

Даже те современные историки-профессионалы, которые резко негативно относятся к советской власти, отмечают, что объем репрессивных акций, которые устраивали советские партизаны в годы оккупации, был значительно меньше размаха тех «операций», в которых участвовали полицейские в 1941–1944 гг. Речь идет, прежде всего, о соучастии в Холокосте и геноциде цыган, выявлении и казнях нелояльных немцам мирных жителей, арестах и расстрелах заложников, сожжении «партизанских» деревень вместе с населением или без него. Упомянем здесь и содействие в наборе и депортации остарбайтеров [5; 6; 16]. Понятно, что далеко не все коллаборационисты «отметились» в указанных актах, поэтому грести всех под одну гребенку было бы грубой методологической ошибкой. Точно так же нельзя говорить о замешанности поголовно всех партизан в коммунистическом терроре на территории, оккупированной немцами. В целом отношение населения к бывшим партизанам более положительное, чем к бывшим полицаям, хотя и тех и других крестьяне считали вполне своими.

Тот же А. Гогун отмечает, что в жестокости и размахе террора против мирного населения советские партизаны уступали националистам. Советские партизаны применяли классовый террор. Они могли пожалеть даже полицая, если он был крестьянином-бедняком, а зажиточных хозяев грабили. Бандеровцы, действовавшие на юге Беларуси, оценивали людей не только по шкале политической активности, но и по происхождению – могли убить еврея или русского. Действия АК также приводили к жертвам среди населения. Такая ситуация объясняется тем фактом, что бандеровцы и АК, в отличие от советских сталинских формирований, были формированиями националистическими [17, с. 344–345, 484].

Основой советской партизанской историографии являлись три кита: показ руководящей роли Компартии, участия народа и эффективность боевых действий. Эффективность действий войск в своем тылу противник признал еще в военные годы. Причем, кроме военного эффекта, отмечалась и победа партизан в по л итико-психологической войне. Именно в связи с реально ощутимой партизанской угрозой немцы в Беларуси чаще, чем в Украине, проводили антипартизанские операции и связанные с ними репрессии против гражданского населения [8, с. 66–85; 31, 32]. Современные зарубежные историки признают партизанское движение в Беларуси вершиной антигитлеровского сопротивления в Европе [27]. Отечественные публицисты с таким подходом не согласны. Множественные споры вызывают величина и характер ущерба, нанесенного советскими партизанами войскам Вермахта на белорусской территории. А. Тарас постоянно говорит о проведенных С. Захаревичем перепроверках боевой деятельности партизан. Каким образом проводились эти проверки, нигде не упоминается: то ли документы изучает, то ли граждан, переживших войну детьми, опрашивает. В печатных СМИ и Интернете регулярно появляются материалы члена совета минского отделения международного общества «Мемориал» историка И. Кузнецова о том, что эффект от советской партизанской войны является полной фикцией [25]. Причем, никто из упомянутых разоблачителей не знакомился ни с немецкими, ни с отечественными архивами. Они по кругу ссылаются друг на друга.

Главные выводы из состояния общественного мнения о партизанском движении в период минувшей войны, которые должны сделать профессионалы, состоят в том, чтобы независимо от нашего принятия-непринятия такого способа тиражирования результатов научных исследований максимально использовать современные информационные ресурсы для ознакомления населения с результатами достижений науки. Учреждения образования должны приложить максимум усилий, чтобы жители Республики Беларусь с детства гордились своей героической историей и знали, что иноземных агрессоров надо гнать с родной земли всеми имеющимися средствами!

Источники и литература

1. Агееў, А. Р. Вобразы партызан, нацысцкіх акупантаў і паліцэйскіх ва ўспамінах жыхароў Магілёўшчыны. – БіГ. – Вып. 11. – У 2 т. – Т. 1. – С. 47–55.

2. Акудовіч, В. Код адсутнасці: вытокі беларускай ментальнасці / В. Акудовіч. – Мінск, 2007.

3. Анкудо, Е. Неизвестная война / Е. Анкудо // Белорусская газета. – 2002. – 25 ноябр.; 2 дек.

4. Армстронг, Д. Советские партизаны во Второй мировой войне / Д. Армстронг. – Лондон, 1964.

5. Пачатак: паліцаі і партызаны // ARCHE. – 2013. – № 1 (118).

6. Пачатак: ахвяры i каты // ARCHE. – 2013. – № 3(120).

7. Батшев, В. Партизанщина: мифы и реалии / В. Батшев // Электронный ресурс: lebed. com/2007/art4934/htm; lebed.com/2007/art4938.htm; lebed.com/2007/art4947.htm

8. Бартушка, М. Партызанская вайна ў Беларусі ў 1941–1944 гг. / М. Бартушка. – Вільнюс; Беласток, 2011.

9. Боярский, В. И. Партизаны и армия: история утерянных возможностей / В. И. Боярский. – Минск, 2001.

10. Бракель, А. Адносіны паміж савецкімі партызанамі і цывільным насельніцтвам… / А. Бракель // ARCHE. – 2013. – № 1. – С. 304–338.

11. Бракель, А. Найбольш небяспечны гнеў сялян… / А. Бракель // ARCHE. – 2010. – № 5. -С. 372–402.

12. Верт, А. Россия в войне 1941–1945 гг. / А. Верт. – М., 2003.

13. Вронская, Т. В. Право и бесправие в годы Великой Отечественной войны / Т. В. Вронская // Беларусь в годы Великой Отечественной войны: уроки и современность. – Минск, 2004.

14. Всенародная борьба в Белоруссии против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: в 3 т. / редкол. А. Т. Кузьмин (предс.) [и др.]. – Минск, 1983–1985. – Т. 2. / А. А. Филимонов (рук.) [и др.]. – Минск, 1984.

15. Гогун, А. Партизаны против народа / А. Гогун // Электронный ресурс: ricolor.org/ journal/wr/hi/pd.

16. Гогун, А. Родня: полиция и партизаны.1941 – 1944. На примере Украины / А. Гогун, И. Дерейко, А. Кентий. – Укр. Изд. Союз, 2011.