Текст книги "Бессмертный полк. Истории и рассказы"

Я родилась в Бутырской тюрьме

История семьи Дамье

Николай Григорьевич Дамье родился 02.12.1897 года в городе Лиепая (ныне Либава) Латвийской ССР. Кандидат медицинских наук. Более 30 лет главный хирург Детской городской клинической больницы № 20 им. К. А. Тимирязева. Подполковник медицинской службы.

2 июля 1941 г. – мобилизован и направлен в команду № 309;

31 июля 1941 г. – армейский хирург 34-й армии;

Сентябрь – декабрь 1941 г. – начальник хирургического отделения ППГ 27, Северо-Западный фронт;

Декабрь 1941 г. – июнь 1942 г. – начальник хирургического отделения ППГ 808, Калининский фронт;

Июнь 1942 г. – август 1942 г. – начальник хирургического отделения ППГ 572, Калининский фронт;

Август 1942 г. – сентябрь 1942 г. – хирург-консультант эвакопункта 85, Калининский фронт;

Сентябрь 1942 г. – октябрь 1945 г. – ведущий хирург эвакогоспиталя 1757.

23.03.1943 г. присвоено воинское звание «подполковник медицинской службы».

13.10.1945 г. – уволен в запас.

Жена – Дамье Софья Борисовна 1901 года рождения, врач-терапевт.

Дочь – Дамье Марина Николаевна.

Николай Григорьевич Дамье

Рассказывает Горюшкина (Дамье) Марина Николаевна:

Мой папа, Дамье Николай Григорьевич, был вторым мужем мамы. От первого брака, в 1927 году родилась Анюта, у нас с ней разница 18 лет. В 1938 году маму арестовали за то, что она вышла замуж за «француза» с целью передавать шпионские сведения. А 25 января в 1939 году в Бутырской тюрьме родилась я.

В этой Бутырской тюрьме была Пугачевская башня, в свое время там сидел Пугачев. И вот в этом помещении держали женщин беременных, с маленькими детьми. Они друг другу все помогали. У меня была «молочная мама», женщина с Украины. Она родила на три месяца раньше мамы и у нее было молоко, а у мамы не было совсем. И вот она меня подкармливала, тем и спасли. До года я была с мамой.

Потом, когда их гнали по этапу, в Караганде меня забрал папа. Привез в Москву. Это было где-то в середине 1940 года. Папа тогда работал главным хирургом в больнице на Полянке. А потом началась война, папу мобилизовали в первых рядах. Я осталась с нянькой.

Начались бомбежки, и все бежали из Москвы. Нянька сбежала в деревню. Но, слава Богу, она не сдала меня в детский дом, а отвезла в Тимирязевскую больницу, где папа работал до войны. Ну, они меня пристраивали уже куда-нибудь. В то время одна женщина тоже собиралась уезжать. Она пришла проконсультироваться, как лечить сына после операции. И, пока она сидела, в ожидании, ей рассказали историю про «маленькую Марину». Она взяла меня под мышку и увезла. И никто не знал куда. Никаких указаний об эвакуации на меня не было, так как на ребенка трех лет не нужны были проездные документы.

Мы уехали из Москвы. А в дороге наш поезд разбомбили. Это было очень страшно. Мне было три года, но я все помню. Горящие вагоны, и то, как мы прятались… Потом, кто остался в живых, добирался, выбирался кто как мог. Такие были свалки на вокзалах, приходилось впихиваться как-то в вагоны, а где-то люди просто пешком шли, как в кино показывают. Это была осень, было холодно и голодно… и очень страшно.

Тем временем, папа работал в эвакуационном госпитале. В этот госпиталь медсанбаты, во время боев переправляли своих раненых. Их застала вся эта Подмосковная история в районе Ржева. Тогда это очень скрывалось, а теперь про Ржевскую операцию, или «Ржевский котел» все уже знают. Там были очень тяжелые бои. И вот этот медсанбат, которым руководил папа, попал в окружение. Но он их из окружения вывел. И только они перевели дух, ему говорят, что там еще один медсанбат застрял. «Попробуй их вывести» – сказал ему «главный». Он пошел обратно и вывел второй медсанбат. Ему за это дали только медаль, потому что во время окружения орденов нельзя давать. Он никогда не хвастался своими наградами, но про эту медаль говорил: «Для меня эта медаль стала самой дорогой, и гораздо важнее всех полученных потом орденов».

А мы добрались в Челябинскую область, село Петухово. И вот, когда мы там уже обосновались, Алина Люциановна (так звали эту женщину) начала думать, что со мной дальше делать. На детей, у которых отец воюет, давали карточки. Для семей военных офицерского состава давали офицерский аттестат. Алина Люциановна была очень молодая, к тому же сын не оправился еще после операции, а надо было как-то жить. Поэтому она начала везде писать письма. Во-первых, чтобы разыскать кого-нибудь из моих родных, а во-вторых получить это довольствие на меня.

Первый о ком они узнали новости, это был дед Борис. Перед войной он работал в Ржеве, и был там заведующим детским домом. И при эвакуации детского дома, он взял направлении ко мне поближе, чтобы иметь возможность меня забрать. Но у него в дороге случился инфаркт и он умер. И никто не знает до сих пор, где он похоронен.

В конце концов, письмо получила мама. А сидела она где-то на севере Свердловской области, в Туринском районе. Пять лет уже прошло, и она вроде как уже не была заключенной, но без права выезда. Поэтому она работала заведующей медпунктом при этом же лагере. Была она женщиной энергичной и добилась того, чтобы построили тюремную больницу. А позже еще создала подсобное хозяйство, где были куры, козы и еще что-то, чтобы подкармливать заключенных.

И вот приехала комиссия проверять работу ее мед. участка. Возглавляла комиссию женщина, полковник. Она-то и привезла письмо маме. Когда эта женщина пришла сказать, что проверкой они остались довольны, увидела маму в слезах. Она спросила: «У вас что-то случилось?» На это мама показала ей это письмо. Под Москвой уже угрозы не было, и люди стали возвращаться. И в письме было написано, что Алина Люциановна собирается возвращаться и не знает, что делать с Мариной. Но есть две старушки, которые согласны за офицерский аттестат оставить ее у себя.

Женщина пожалела маму и сказала: «Я постараюсь вам помочь». В итоге она добилась, чтобы маме дали неделю, чтобы она могла меня забрать. И она за мной поехала. Это был 1944 год.

Я очень хорошо помню этот момент. Мне никто не говорил про маму. Когда мы расстались с ней, мне был год. «Мамой» я звала Алину Люциановну, ее маму – бабушкой, а ее сына – братом. И вот такая сцена: посреди комнаты стоит таз, меня в нем моют. На улице была осень или зима, и уже достаточно холодно. Заходит женщина, вся такая замотанная, в телогрейке и в платке. И я с криком «Мама приехала!» бросаюсь на эту женщину.

Ну и вот. Мама забрала меня. А дальше, мы должны были вернуться в эту деревню Дружинино, Свердловской области. И вот такая картина, на вокзале. Свалки, бардак. В поезд как в электричку садились. Короче говоря, мама меня впихнула в какой-то вагон, где посвободнее. Поставила и говорит: «Мариша, ты подожди, я сейчас твои вещи возьму». А вагон темный не видно ничего. И вдруг из темноты голос: «Что вы тут ребенка поставили, здесь покойник». Значит, мама выволакивает меня обратно на перрон, и мы бросаемся в другой вагон. А другой вагон был плацкартный, и в нем ехали офицеры, видимо на побывку. Мама должна была меня оставить, чтобы сходить за вещами. И, пока мама туда-обратно с вещами впихивалась, они меня разговорили. Аутизмом я не страдала и все, что знала, про себя рассказала. Когда мама вернулась, офицеры ей сказали: «У вас замечательная дочка, все нам рассказала, что у нее две мамы, две бабушки и только папа один. Знаете, какой редкий случай, обычно наоборот бывает!» (Смеется)

Ну вот, с тех пор с мамой мы не разлучались.

Внучка Николая Григорьевича, Новикова Елена Александровна:

«Когда началась война, маме было 14 лет. Она работала на военном заводе. При перевозке деталей для завода случилась авария, и она оказалась под грудой железа. Получила множественные переломы и травму позвоночника. Долго лечилась, но горб на спине так и остался на всю жизнь.

А Николай Григорьевич был маминым отчимом. Латышский еврей с фамилией Дамье. Но звучит она, как французская – Домье. Он служил в военном госпитале, вблизи фронта, куда привозили раненых, не переставая, конвейером делались операции. Однажды, во время очередной операции, он услышал, как летит бомба, схватил больного и затащил его под операционный стол. Ну, и все нырнули следом за ним. Когда бомбежка закончилась, стол был весь в осколках. Так, в общем, остались все живы».

Записала Ольга Ивановна Новикова

Невские мосты на дороге Победы

Девятилетним мальчишкой я встретил войну в Ленинграде… Уцелел чудом. При такой чудовищной низкой норме хлеба – 125 г на день – смертность в городе была чудовищной. Только с февраля 1942 года продовольственные карточки начали отовариваться полностью. Это спасло жизни десяткам тысяч ленинградцев.

Сын полка

В апреле 1942 года нам пришла похоронка, в которой сообщалось, что мой отец, сержант Красной Армии Бабахин Григорий Васильевич, геройски погиб на Волховском фронте…

В начале июня 1942-го я вместе с матерью был эвакуирован на барже через Ладожское озеро. Во время посадки на поезд на железнодорожной станции Волховстрой налетели бомбардировщики. У меня на глазах погибла мать, я чудом уцелел, оставшись круглым сиротой.

Потрясенный гибелью матери, убежал со станции. Два дня бродил по лесу, не зная что делать, куда идти, как дальше жить. Спасибо судьбе, я вышел к железной дороге, где меня, изможденного и голодного, увидели, подобрали и взяли с собой солдаты железнодорожной части, проезжавшие на дрезине. Привезли в часть, накормили, помыли в бане, переодели в военную форму. А вечером представили командиру части – мостовой колонны – Николаю Артемьевичу Нариняну, уроженцу Нагорного Карабаха. По его приказу меня зачислили в списки части в качестве воспитанника и поставили на все виды довольствия. Так уже 10 июня я стал «сыном полка» – железнодорожным строителем.

18 января 1943 года свершилось то, чего так давно ждали ленинградцы, вся страна – прорыв блокады Ленинграда. Для города теперь особое значение приобрели железнодорожные коммуникации. От наличия их в значительной степени зависели успех обороны и дальнейшее наступление наших войск.

Государственный комитет обороны принял Постановление «О строительстве новой железнодорожной линии Жихарево – Шлиссельбург Октябрьской железной дороги». На ее сооружение отводилось двадцать дней, срок окончания – 8 февраля 1943 года. Место для строительства низководного моста было выбрано через Неву напротив крепости Орешек, у начала Староладожского канала, где ширина реки была 1100 м, а глубина – 5–6 метров.

Что надо было сделать? Выполнить около 160 000 кубометров земляных работ. Построить через Неву 1300 м низководного моста, средние мосты через речки Назино, Черную и 20 малых мостов. Затем соорудить высотный мост длинной 860 м. Уложить 33 км железнодорожных путей, построить линию связи и другие сооружения. Руководство работами по строительству низководного свайно-железнодорожного моста осуществлял наш командир части, опытный мостовик Н. А. Наринян.

Мост соорудили за 12 суток

Задача перед строителями стояла не из легких. Место для строительства моста хорошо просматривалось фашистами с Синявинских высот и являлось отличной мишенью для их артиллерии. И ко всему этому – январские морозы, ветер с Ладожского озера, пронизывающий до костей. Невозможно было на речном льду построить укрытие для всех строителей. На льду были лишь оборудованы палатки для обогрева. Даже в самый жестокий обстрел строители работы не прекращали.

Я выполнял отдельные распоряжения командира, был связным и не раз бывал на месте строительства. Видел, как строители впрягались в сани из металлических листов, чтобы подвезти к месту работы песок, камни и грунт, как кантовали огромные бревна-сваи, работали по пояс в холодной воде, когда устанавливали сваи. Работали самоотверженно. Это они делали не по приказу, а по велению сердца и совести.

Военное время рождало героические дела и поступки. Мост был сооружен за 12 суток на 2544 сваях, вбитых в дно Невы, – на шесть дней раньше срока. 2 февраля соединились путейцы и мостовики западного и восточного участков новой железной дороги Шлиссельбург – Поляны. Ленинград получил новую линию снабжения с Большой землей, вторую после Дороги жизни.

7 февраля 1943 года в 10 часов к перрону Финляндского вокзала прибыл первый поезд с Большой земли – 22 вагона-ледника с продовольствием и два классных вагона с делегациями Волховского фронта и строителей. Уже 11 февраля в городе была увеличена норма выдачи хлеба до 400–700 граммов!

Затем строили временный высоководный мост через Неву в 500 м ниже по течению от свайного железнодорожного моста. Его строительство было не менее героическим и напряженным. Движение по нему открыли уже 18 марта!

В памяти людей, в исторической литературе за этой дорогой закрепилось несколько названий, среди которых – Шлиссельбургская трасса и Дорога Победы. До июля 1943 года противник своим огнем множество раз разбивал железнодорожный путь и мосты, однако благодаря самоотверженному труду железнодорожников и работников НКПС, больших перерывов в движении поездов не было. Ленинград и Ленинградский фронт получили всё что посылала им страна. Это помогло сконцентрировать силы и средства и нанести врагу сокрушительный удар. 27 января 1944 года блокада Ленинграда была полностью снята!

На Параде Победы

В конце августа 1943 года я был отправлен в Ленинград для получения образования в детский дом № 21, где окончил 1-й класс. В сентябре 1944 года меня как «сына полка» направили в Тульское суворовское военное училище, которое для меня, сироты, стало родным домом.

Алексей Бабахин – суворовец

За время пребывания в Суворовском училище самым незабываемым и волнующим событием было участие в Параде Победы 24 июня 1945 года в составе сводного суворовского парадного батальона.

Погода в день парада была прохладной и дождливой, зато настроение – бодрым и торжественным. От каждого фронта на парад прибыл сводный полк, в который включили самых заслуженных воинов. Сформировали и сводный полк суворовских и нахимовских училищ. Нас построили спиной к собору Василия Блаженного, слева от нас располагался батальон с трофейными знаменами.

Проходя мимо Мавзолея, я боковым зрением видел И. В. Сталина, который улыбнулся и приветственно взмахнул рукой в нашу сторону, и членов правительства. Чтобы понять нашу любовь к И. В. Сталину, надо было жить в эту эпоху…

После Тульского СВУ в 1956 году окончил Московское Краснознаменное военное училище им. Верховного Совета РСФСР, в 1966-м – Военную академию тыла и транспорта.

За время прохождения службы в Советской Армии был командиром взвода, секретарем комсомольской организации полка, заместителем командира полка, бригады по тылу, заместителем начальника штаба тыла 38-й армии. Преподавал на кафедре Управления тылом с 1979 по 1988 год.

Алексей Бабахин с внучкой

В 1989 году был избран заместителем председателя Объединенного совета ветеранов железнодорожных войск, военных сообщений и спецформирований.

Награжден 18 медалями, среди них – медаль «За оборону Ленинграда», памятным знаком «Житель блокадного Ленинграда».

Алексей Бабахин, полковник в отставке

Медсестра из Кобоны

В землянках все время пахло кровью

Глядя на эту маленькую хрупкую женщину, трудно представить, что всю войну она была медсестрой в эвакуационном госпитале: перетаскивала на себе раненых, ассистировала во время операций, выполняла самую тяжелую работу. Сегодня о боевой юности ей напоминают ордена и медали, песни военных лет, стихи о Великой Отечественной и беспокойные сны по ночам…

Антонине Степановне Капрановой уже за 90… Но в ее доме на улице Маринеско всегда рады гостям. Хозяйка сама печет пироги и встречает всех с неизменной улыбкой на светлом и очень добром лице.

Война не пощадила

Счастливое детство нашей героини прошло в деревне Кобона – тихом живописном уголке на берегу Ладожского озера. В их большой дружной семье было шестеро детей. В тот год, когда началась война, Тоня закончила 8 классов.

Первая похоронка пришла в дом спустя два месяца – старший брат Александр погиб под Ленинградом в августе 1941 года. Чуть позже на острове Эйзель убили второго брата – Павла. На Николая пришло извещение, в котором говорилось, что он «пропал без вести». Старшая сестра, Надежда, в самые тяжелые блокадные месяцы работала в госпитале в Ленинграде, она умерла от голода. В 1943 году от голода умерла и бабушка.

В живых остались лишь родители и младший братишка – четырнадцатилетний Борис, который заправлял керосином фонари, установленные по ходу движения грузовиков по Дороге жизни на льду Ладожского озера.

Госпиталь в лесу

На Ленинградском и Волховском фронтах шли кровопролитные бои. В Кобоне, в той самой караулке, где до войны находились дежурные разводных мостов, устроили госпиталь. В нем и стала работать Антонина.

– Кобону сильно бомбили, день и ночь, – вспоминает Антонина Степановна. – Поэтому госпиталь перенесли в лес, где быстро соорудили огромные землянки. Но раненых было так много, что места всё равно не хватало. Тогда поставили еще и палатки. Пола ни в землянках, ни в палатках не было. Кровати и раскладушки стояли на голой земле.

Антонина Степановна Капранова в госпитале

Хирурги сутками не отходили от операционного стола. В госпитале катастрофически не хватало лекарств. Чтобы спасти раненых от заражения и паразитов, к ранам прикладывали мох, который приносили с болота.

Выживали как могли

Когда приходила машина с ранеными, разгружать ее выходили все, даже хирурги, если они в тот момент не были заняты на операции. Носилок не хватало, приходилось неходячих носить на спине, с помощью специальных лямок. Первыми помощниками врачей были медицинские сестры.

Антонину быстро научили делать перевязки, уколы, ухаживать за ранеными. Сутками напролет, забывая о себе, она кормила, мыла, подавала «утку», крутила раненым самокрутки и даже научилась их прикуривать. А когда бывала свободная минута, развлекала раненых разговорами, писала под их диктовку письма и читала свои любимые стихи, что неизменно вызывало возгласы всеобщего восхищения.

– В землянках всё время пахло кровью, – вспоминает Антонина Степановна. – Раненые стонут, ругаются. А облегчить страдания нечем, обезболивающих просто нет. Выйдешь, поплачешь от жалости к этим молодым ребятам, от собственного бессилия, от невозможности хоть на миг облегчить их страдания. Затем берешь себя в руки – и снова за работу.

Тоска по дому

Походил к концу 1942 год. Каждую ночь во сне Тоня стала видеть родительский дом, маму. Ей очень хотелось навестить ее, но работы было так много, что девушка даже не могла набраться духа, чтобы попросить командование даже о краткосрочной отлучке. Наконец, ее отпустили домой.

– С замиранием сердца подошла к калитке своего дома, – рассказывает Антонина Степановна. – Увидела, что всё завалено снегом, а входная дверь заколочена доской. Я чуть сознание не потеряла от страха за родных. Но тут выяснилось, что местные власти, опасаясь, что финны захватят Кобону, всех жителей эвакуировали.

Родные Тони вернулись домой только весной. Началось восстановление колхозов «Рыбацкий» и «Земельный» – стали в первую очередь выращивать овощи для фронта, и на полях работали в основном женщины.

После войны

В январе 1944 года, после снятия блокады, госпиталь, в котором работала Тоня, перевели в Гатчину, ближе к фронту.

– Когда ввозили госпитальное имущество, город, только что освобожденный от фашистов, еще горел, – вспоминает Антонина Степановна. – Здание, в котором нас разместили, до войны занимала поликлиника, а во время оккупации здесь же был немецкий госпиталь. Всё здесь было непривычное, бумажное: матрацы, даже бинты…

После окончания войны осенью 1945 года госпиталь переехал в Эстонскую ССР, в город Кивиыли, и стал называться «Спецгоспиталь 1011». Здесь лечили пленных немцев.

Тоня освоилась на новом месте, как всегда быстро. Какие-то немецкие слова выучила, но в основном прекрасно понимала пациентов без слов. Врачи и медсестры жили тут же, в длинных одноэтажных бараках, огороженных колючей проволокой, с часовым у проходной.

25 января 1950 года госпиталь расформировали. Антонина вернулась домой и устроилась на работу на завод «Адмиралтейские верфи» сварщицей. Вышла замуж.

…В свои годы Антонина Степановна чувствует себя замечательно, на здоровье не жалуется и ощущает себя минимум на 20 лет моложе своего календарного возраста.

Пусть каждый день в ее жизни и впредь будет светлым и радостным!

Нина Ефремова