Текст книги "Бессмертный полк. Истории и рассказы"

Несколько раз вывозили на расстрел

Я родилась в 1938 году 18 января в городе Петрозаводске.

Отец, Верещагин Василий Романович, 1907 года рождения.

Мать, Верещагина Татьяна Александровна, 1912 года рождения.

Брат, Верещагин Альберт Васильевич, 1936 года рождения.

С 1938 по 1939 гг. всем семейством находились в поселке Лендеры Ребольского района Карело-Финской ССР (отец был пограничником).

С 1939 по 1941 гг. находились в городе Брест-Литовск на границе.

В мае 1941 года отец был назначен комендантом пограничного участка на литовско-немецкой границе.

Отец и мама с двумя детьми собрались на новое место жительства. Мама была на пятом месяце беременности.

Когда добрались до города Каунас, отец получил документы на место службы где-то 100 километров от Каунаса. 21 июня отец был назначен комендантом пограничного участка на литовско-немецкой границе в звании капитана (только что присвоенном). Прибыли на место только к ночи. Оставив семью на ночлег в домике, отец сразу же ушел на командный пункт знакомиться и принять дела. А ночью 22 июня в 4 часа началась война. По рассказам мамы все пограничные вышки были заняты литовцами, вооруженными пулеметами, которые не давали возможности выйти солдатам и командирам. Мама оставила нас в доме, а сама попыталась проникнуть к отцу, но пройти ей так и не удалось. Она только слышала команду, чтобы все уходили из поселка на Вильнюс. Так отца больше мы не видели, он остался на границе вместе с другими военными отстреливаться. Из окружения вырвался один солдат, который пытался спасать население и помогал с эвакуацией. Пока мама ходила к отцу, все уже на машинах и телегах уехали. Мама не успела даже ничего взять с собой и распаковать вещи. Они так и остались в доме на границе. Солдат нашел еще телегу с лошадью, помог маме поднять нас с постели, посадил на телегу вместе с мамой и погнал лошадь по дороге от границы. Еще было неизвестно, война ли это?

Поэтому все беженцы направились в город Вильнюс, чтобы разузнать обстановку. А над местной дорогой начали летать самолеты, которые открывали огонь по беженцам. Нам постоянно приходилось останавливаться и убегать в лес, прячась от самолетов. Приближаясь к Вильнюсу, стали встречать литовцев, которые всех направляли на переправу к реке. Но когда все собрались и переправились на другую сторону реки, застрочили пулеметы. Большая часть беженцев были расстреляны. Нас спасал солдат. Течением нас отнесло вниз по реке, с нами плыла и лошадь. Когда мы вышли на берег, солдат предложил взять одного ребенка, на лошади проскакать через поле до леса и там подождать маму со вторым ребенком. Алик от мамы не отцеплялся и солдат взял меня. Так мы поскакали через поле. Снаряды взрывались со всех сторон. Лошадь от страха сбросила нас, и мы добирались до леса пешком. Ждали маму с братом, но так и не дождались. В такой суматохе мы растерялись.

Две недели я ночевала с солдатом в лесу, питались тем, что находили. Солдат, оставшись с маленьким ребенком, искал выход на какой-нибудь поселок. Так он встретил женщину, которая приютила его у себя, а меня – русскую девочку 3,5 лет – держала как придаток и старалась всеми силами отучить от русского языка, так как сама была латышкой. Она не давала еды, если я просила по-русски, держала в сенях, как собачку, неодетую, голодную, немытую. Солдат стал у нее работником, и украдкой поддерживал меня то коркой хлеба, то водой.

А тем временем мама добралась до местечка под названием Ленторово, это 18 км от Вильнюса. По очередям искала свою дочь и пыталась достать немного хлебушка, чтобы как-то продержаться с пятилетним сыном. И так рано утром, когда они стояли в очереди за хлебом, их арестовали и привезли в город Вильнюс. Всех, кого арестовали из очередей, заключили в тюрьму, где мама пробыла 3 месяца.

А затем, рассортировав арестованных, маму с братом перевели в организованный лагерь для русских женщин с детьми (жен офицеров) на улице Субачяус. Лагерь был организован в школе. В большом зале были построены нары в три этажа. К окнам подходить не разрешали, часовой мог убить. Еду давали через окошко в дверях всегда с причудами, издевательством.

Хлеба давали по половинке от полного ломтя, да и то только на работающего, детей не учитывали. Сваренная бурда – вода, заправленная кислой капустой. Похлебка была или пересолена, или вообще не соленая, или кипяток в железных мисках без ложек и тому подобное. Когда женщины потребовали, чтобы их с детьми вывели на прогулку, немцы-охранники выбрали жаркий солнечный день и в самый солнцепек вывели всех во двор, где находился цементированный сарай с цементированным полом, без крыши. Закрыли женщин с детьми в этом помещении, где через 5–8 минут от жары, как в печке, под солнцем, от которого не спрятаться, у всех разболелись головы и из носа пошла кровь. Все стали стучать в дверь, чтобы их увели обратно, а немцы надсмехались: «Что, нагулялись?»

Весь двор был обнесен двойным рядом колючей проволоки, и в каждом углу были вышки с вооруженными немцами. К проволоке иногда подходили поляки, приносили картошку, хлеб и бросали через проволоку. Мама очень переживала за утерянную дочь и все время просила встречи с комендантом тюрьмы. Когда все-таки удавалось с ним встретиться, она умоляла отпустить ее поискать ребенка, и после нескольких встреч ей удалось добиться разрешения. Немец был пожилой и не такой агрессивный, как охранники. Ее выпустили на поиски дочери через полгода вместе с сыном на две недели. На руках был документ, в котором было сказано: «Если через две недели не вернется обратно, то грозит расстрел на месте, где бы она ни была». Мать ходила по очередям и селам, спрашивала: «Не видели ли где девочку 4-х лет без родителей?» И вот ей дали адрес, где появился ребенок похожий по описанию. Когда мама приехала в этот хутор и встретила девочку, она ее не узнала. Только брат твердил: «Мама, это наша Светка, давай ее заберем». И только когда мама стала искать приметы, узнала в этой девочке свою дочь. А я уже не разговаривала, понимала только по-литовски, вся грязная, голова покрылась коркой болячек, босиком, полураздетая. Так мама нашла меня и забрала с собой в лагерь. Не вернуться в лагерь было нельзя, так как мы были на чужой земле среди чужих людей, без средств к существованию.

Светлана Васильевна Верещагина

В лагере мама родила третьего ребенка, но его у нее сразу забрали. Сначала сказали, что мальчик родился здоровый, но на следующий день ей сказали, что он умер и не показали его. Мама всю оставшуюся жизнь верила, что его немцы забрали в Германию на воспитание, так как они считали, что русская нация сильная и крепкая здоровьем, а немецкие женщины рожали мало. Нам мама всегда говорила, что у нас есть братик в Германии. В лагере была организована партийная ячейка, которая была связана с волей. Писали листовки, сообщали продвижение наших и немецких войск. Но в результате нашлась женщина, которая выдала узницу, руководившую ячейкой и руководительницу расстреляли. Через некоторое время половину лагеря увезли в Германию, а другую половину погрузили в товарные вагоны и возили впереди отступающих немецких эшелонов, чтобы партизаны их не взорвали. Несколько раз вывозили на расстрел, в душегубки сажали, но видно Бог берег нас.

Привозили на еврейское кладбище для расстрела. Там тоже подолгу держали около ям, нагнетая страх. Мама все говорила: «Света, это ты счастливая. Тебя Бог бережет, а чтобы ты жила, должны выжить и мы». Но к этому времени немцы старались награбить как можно больше и отправить на свою родину. Так приходил приказ брать с евреев выкуп за освобождение. Но как только они откупались и выходили на волю, их снова ловили и отправляли в лагерь. И так до тех пор, пока нечем уже было платить.

Итак, в лагере мы пробыли до освобождения города Вильнюса в 1944 году (август или июль). Было лето. Уже подросла и немного помню, как освобождали город. Рядом с нашим лагерем был немецкий дзот. Освободительные войска вели его обстрел, и некоторые снаряды, попадали в наше здание. Тогда охранявшие нас немцы уже бежали, оставив все. Пленные выбегали и старались спрятаться в соседних домах, где были подвалы. Я очень хорошо помню, как все перебегали узкую улицу, а кругом свистели осколки. Некоторые люди падали от смертельных ран, остальные перешагивали через них и стремились спрятаться. Но все были рады, что наши близко. Горели здания и магазины, по земле текли расплавленный сахар, горелое масло. А когда мы освободились, то оказались без средств, без одежды, без жилья, без документов. Маме пришлось устроиться на работу и просуществовать там еще полгода, пока приобрели паспорт, свидетельства о рождении. Вот тогда мы смогли выехать обратно в город Петрозаводск к маминым родителям. Отец у нас числился как без вести пропавший. Так мама осталась одна с двумя детьми на руках. 27 лет. Родители и родня ей помогали растить детей кто чем мог. Но в то время после войны был голод. Спасибо родным, что приютили под крышу. Мама работала в военном госпитале медсестрой в глазном отделении и там же подрабатывала. Видели маму редко, так как она работала и день, и ночь. Подрабатывала, чтобы поднять нас. А домашние дела были на нас с братом. Благодаря таким маминым усилиям мы с братом закончили школу, 10 классов. Алик в Ленинграде закончил военное училище, служил, но во время службы облучился и комиссовался, вернулся в Петрозаводск. После школы я поступила в техническое училище на чертежника. В 1958 году его окончила и пошла работать на онежский тракторный завод. Была активисткой. Завод несколько раз отправлял на учебу в Москву в МАМИ. Но я долго не могла поехать и поступать, так как мама к тому времени стала часто и тяжело болеть. Она меня не отпускала. Но в 1961 году уже не стала задерживать и я поступила в институт МАМИ на отделение автомобили и трактора. В 1965 году вышла замуж, а в 1966 году закончила институт и приехала в подмосковный город Дмитров. Так как муж был отправлен на учебу с Дмитровского экскаваторного завода, то туда же и вернулся. Я тоже стала работать на этом заводе. Проработала инженером-конструктором II категории 26 лет – до 1992 года. Но никогда и нигде не смела упомянуть о том, что находилась в концлагере во время войны. Нас мама предупредила с детства, чтобы мы не говорили и не писали в анкетах об этом. Только в 1992 году, когда была уже на пенсии, узнала, что вышел указ и льготы для узников. Вот только с этого времени окружающие меня друзья и знакомые узнали о моей жизни.

Светлана Васильевна Верещагина

Желтые кувшинки на реке

История партизанской семьи

Воспоминания разных людей, складываясь в своеобразный пазл, помогают лучше представить себе историю страны. Люди, годы, жизнь… Вот только одна судьба из многих…

Зинаида Степановна Горелик живёт в Выборге сравнительно недавно. Несколько лет назад она приехала из Белоруссии к сыну, а родилась под Гродно, на территории, которая до 1939 года, принадлежала Польше. Получила высшее физико-математическое образование и преподавала геометрию в Гродненском государственном университете. Имеет множество опубликованных научных работ, название которых даже выговорить непосвященному человеку сложно. И при этом всегда была образцом красоты и элегантности. Впрочем, почему «была»? Встретив эту даму на аллее парка, вы сразу обратите внимание на ее осанку и прямую спину – вылитая королева Елизавета!.. А между тем, жизнь ее не баловала.

Бабушка, мама и Зинаида. 1948 г.

Бабушка Зинаиды Степановны, Екатерина Кондрусевич, прожила более ста лет. Работать начала с семи лет, и чего только не приходилось ей делать в жизни – ухаживала за скотом, мяла лён, пахала, боронила, родила девятерых детей. Вставала с первыми петухами, а заканчивала свой трудовой день далеко за полночь. Вместе с мужем они жили в стороне от деревни Могиляны, между оврагами и перелесками на Хуторе Кондрусевича – так прозвали односельчане эти места. Когда грянула вой на, бабушке было 67 лет. Пришли немцы, хуторок притих, но партизанам всегда находили здесь отдых, пищу и одежду. Анастасия и Анна, дочери Кондрусевичей, помогали секретарю подпольного горкома комсомола Ольге Соломовой, сообщали сведения о передвижениях немцев.

До этого ушли в партизаны их сыновья – Владимир, Григорий, Иван и Василий. Вместе с другими пускали под откос эшелоны, участвовали во многих боевых операциях отряда «Комсомол Белоруссии» бригады имени Кастуся Калиновского Белостокского соединения под командованием генерал-майора Капусты.

А Пётр и Николай сражались с врагом на фронте. Пётр служил на Карельском, затем на Восточном фронте, участвовал в разгроме Квантунской армии. Николай был в составе первой польской дивизии имени Тадеуша Костюшко, принимал участие в штурме Берлина.

После войны сын Григорий стал врачом, Пётр – мастером в училище, Василий и Владимир жили и работали в Литве. Все ветераны этой партизанской семьи удостоены боевых и трудовых наград. У Екатерины Яковлевны много правнуков, а внуков, многих из которых она помогала растить, – 18, среди них и Зинаида Степановна..

Судьба старших Кондрусевичей была нелегкой: Михаила Антоновича немцы забили до смерти, хутор сожгли, а Екатерину Яковлевну отправили в концлагерь Равенсбрук. Зинаида Степановна рассказывает:

– У меня бабушка была верующая, в концлагере её молитва спасла. В лагере пленных рассортировали на тех, кто хочет работать и кто не хочет, куда бабушка и встала сначала. Но потом сработала интуиция, и она перешла на другую сторону. Тех, кто работать не захотел, погрузили в машины и сожгли заживо. Узников зимой в 5 часов утра вызывали из бараков на пересчёт, они стояли полуодетые, в шелковом белье, чтобы вши не заводились… У американцев открылись глаза на все зверства, когда они вошли в лагерь, а Европа считала, что это политическая пропаганда… Бабушка прожила более 100 лет, только в церковь ходила, а в остальное время находилась дома.

Во время войны в нашем доме находили приют многие красноармейцы, бежавшие из фашистских застенков. Бабушка всех встречала, обогревала, кормила. Постепенно наладилась связь с партизанами. Хотела и мама уйти вместе с братьями, но нужны были свои люди на месте, и она стала связной отряда «Звезда».

В одну из ночей в деревне остановились партизаны. Командир отряда и Ольга Соломова ночевали в одном, а остальной отряд в другом доме. Нашёлся предатель, который донёс на них. Постояльцы увидели приближающихся полицаев, выскочили через окно и побежали в лесок, который был за домом, началось преследование. Другие партизаны услышали автоматные очереди и успели уйти в настоящий лес. А вот командир, и Ольга погибли в перестрелке… Мы с родителями быстро собрались и побежали в деревню моего отца. Но у командира фашисты обнаружили список, в котором, мой дядя Володя был записан под кличкой «Калядин», так нашу семью называли. Поэтому и пытали деда и бабушку, и хутор сожгли…

Потом мы жили в другой деревне, в небольшой местной школе. Мама доставала лекарства у сочувствовавшего партизанам аптекаря, который не скупился и давал всё в нужном количестве. Был случай, когда деревню оцепили, а мама уже получила медикаменты, нужно было срочно доставить их в лес – что делать? Она не растерялась: положила лекарства в ведро, а сверху прикрыла картошкой. Так и вынесла…

Один раз, когда за лекарствами пришла партизанская медсестра, вдруг, страшно вспомнить, утром по деревне в три шеренги, чтобы никто не смог убежать, шли полицаи в чёрном. Они заходили в каждый дом, всё тщательно осматривали, проверяли у людей документы, во дворах копны сена пробивали, залезали в сараи. Из домов забирали людей и никто потом не знал, куда они пропали… Когда фашисты зашли в дом к родителям, то бабушка, папина мама, представила их как сына и невестку. Один полицай полез на чердак, где висели домашние колбасы, потом позвал второго, они забрали колбасу, не стали проверять документы и ушли. Убежище в школе, где мы тряслись от страха, они тоже не нашли.

Помню польского врача, которого звали Доха, он был очень милосердным человеком, все сараи в его дворе были заполнены больными. Их кормили так называемой «затиркой», которую варили вёдрами. Муку затирали водой, делая клецки, и заправляли все это молоком. Когда доктору не могли заплатить за лечение, он отмахивался: Пан Бог заплатит… После войны он сразу уехал в Польшу. Доха вылечил и маминого брата, раненного в руку разрывной пулей. Взялся помогать, предупредив: говорим только по-польски, а если будут спрашивать, отвечай, конь, мол, ударил. Всё сделал сам, не подпуская медсестру.

Родители прятали от немцев двух партизан, раненных в перестрелке, в болоте, где после добычи торфа остались ямы. Туда, в шалашик, переправили и дядю. Помню, как-то отец заметил неподалеку фашистов, и предупредил прятавшихся. Оружие у них, конечно, было, но ситуация тупиковая, в бой вступать бессмысленно. И все-таки они подготовились – договорились, кто в кого и как будет стрелять… К счастью, немцы просто искали убежавших лошадей и раненых не обнаружили. На этот раз повезло…

Ещё был такой эпизод, которым поделилась Зинаида Степановна. Приехала семья из Ленинграда в деревню на отдых: муж, жена, которую звали Зоя и маленькая дочка. Там и застала их война: муж ушёл к партизанам, Зоя тоже хотела в отряд. Она была учительницей немецкого, но её не взяли в лес из-за ребёнка. Когда муж погиб, то она отомстила фашистам, взорвав немецкий военный объект.

Прохожая указала немцам, куда та побежала, Зоя до последнего отстреливалась, но спастись ей не удалось. Я слышала, как она пела песни, когда её повезли в Гродно на расстрел…

Когда наши войска заняли соседнюю деревню, родители Зинаиды и партизанская медсестра решили ночью перебраться на другой берег вместе с ранеными. Они перешли реку вброд, женщины ушли вперед на разведку, оставив девочку, ее отца и троих раненых ожидать их. С вражеской стороны их заметили (Зинаида Степановна и сегодня думает, что выдали стёкла бинокля, блеснувшие в ее в руках) и начали стрелять. Но и тут обошлось…

Зинаида Степановна Горелик. 2005 г.

– Я до сих пор помню эти лилии и жёлтые кувшинки на реке. Когда мы шли вдоль берега, отец поддерживал одного раненого, а дядя – другого. Так и шли до деревни.

Летом 44-го советские войска освободили Гродно.

Сегодня о Зинаиде Степановне заботится сын, навещает ее ежедневно, а она балует внуков и правнуков всякой вкуснятиной, приготовленной по рецептам подруги, ведь раньше, когда была занята своей любимой аналитической геометрией, на кулинарные изыски времени не оставалось – готовила мама.

Ольга Набатова, корреспондент газеты «Выборг»

Моя героическая мама

Лембрикова Хава Беила Ицковна (1905–1975)

Когда началась война, мне было четыре года, моему брату – восемь. Отца забрали на фронт, и все тяготы тех страшных лет легли на плечи моей мамы. Как и многим женщинам, ей приходилось не только поднимать двоих маленьких детей практически безо всякой помощи, но и работать для Победы.

«Красная Москва»

Моя мама, Лембрикова Хава Беила Ицковна, родилась в 1905 году в городе Стародуб Брянской области. В быту ее называли Берта Исааковна.

Ей удалось получить всего лишь начальное образование, но она сумела приобрести необходимые знания об окружающем мире, научилась читать и писать.

Больше учиться ей было не суждено…

Лембрикова Хава Беила Ицковна

Мама казалась мне самой красивой на свете – невысокого роста, с большими черными глазами, густыми черными волосами; небольшой, с горбинкой, нос придавал ей особое очарование. Я помню, что до войны мама всегда прекрасно пахла – она пользовалась каким-то необыкновенным парфюмом. Лишь спустя много лет я узнал, что назывались эти духи «Красная Москва».

Даже во времена моей юности эти духи все еще были очень популярны. Сегодня в моем семейном архиве я храню в сумочке мамы эти духи и очень модные в то время мужские духи «ШИПР».

Однажды, проходя по одной из улиц Петербурга, я почувствовал такой же запах, запах детства – мимо меня прошла старушка моего возраста и на меня нахлынули воспоминания… Мы идем с моей молодой красивой мамой по улице, на голове у нее – белый берет, вокруг ореолом распространяется этот прекрасный запах.

Однажды мы так же шли с мамой по улице, она забрала меня из очага (детского садика) и вела домой.

Навстречу нам попалась женщина, она с удивлением посмотрела на нас и сказала: «Вы, что, не знаете – война началась!». Мама не сразу поняла, о чем она говорит, настолько невероятной казалась война в такой солнечный и беззаботный день. «Какая война?» – переспросила она. – «С Германией, по радио объявили». Так я впервые услышал это проклятое слово – ВОЙНА.

Отец

Отца я едва помню. Помню очки с толстыми стеклами и винтовку через плечо, когда он уходил на фронт. Мама его провожала, а он всё время оборачивался. Никто тогда и не думал, что отца мы больше никогда не увидим. Мама не получит от него ни одного письма и ни одной весточки, а однажды придет извещение, что отец пропал без вести… В тот страшный день мама очень плакала, и я вместе с ней – я всегда плакал, когда видел маму в слезах, а во время войны это случалось довольно часто.

Хождение по мукам

До 1942 года мы с мамой и братом находились в блокадном Ленинграде, пережив все ужасы того времени (я написал об этом в сборнике «Как мы пережили войну»).

В то время всех – и детей и взрослых – обучали тушить «зажигалки», на крышах постоянно дежурили жильцы, организованные в команды МПВО. С красными повязками на рукавах добровольцы по очереди дежурили у ворот и парадных. Всюду были патрули.

Мама тоже иногда по ночам дежурила на крыше – сбрасывала зажигательные бомбы. Зажигательная бомба весила всего килограмм, но их выкидывали с самолета кассетами, сериями.

Пробивной силы «зажигалки» вполне хватало, чтобы прошить крышу, покрытую кровельным железом. Потом на чердаке срабатывал взрыватель – и «желатин» вместе с плавящейся, тоже горящей оболочкой, расплескивался кругом, прилипал к стропилам, и они загорались.

В сентябре на Ленинград было сброшено 6327 зажигательных бомб. Они вызвали 178 пожаров.

Такие дома начинали гореть сверху. Пожарные команды во время массированных налетов поспеть всюду не могли, да и воды не хватало (а ближе к зиме водопровод и вовсе замерз – холода начались необычайно рано).

Маме приходилось дежурить на крыше, иногда под ураганным огнём вражеской артиллерии. Участвовала она и в строительстве оборонительных сооружений, рыла окопы, таскала мешки с песком.

Когда по радио объявляли «Воздушная тревога, мама хватала нас с братом и мчалась в бомбоубежище, а потом мы опять возвращались наверх, в квартиру, сил и здоровья спускаться в бомбоубежище в следующий раз не хватало. Мама говорила: «Если что-то случится, значит это судьба».

Где-то рядом с нами поймали шпиона, посылавшего сигналы ракетами с чердака дома.

Я помню, как мама произносила: «Когда же кончатся муки и наступит ли вообще жизнь? Когда будут сыты мои дети, когда у меня перестанут болеть сердце и пухнуть от слез глаза»?

Благодаря маме мы пережили самую страшную блокадную зиму 1941–1942 гг., а потом нас отправили в эвакуацию.

О том, как мы жили в эвакуации, мама рассказывала редко, и лишь после того, как ее не стало, меня охватила такая грусть и ностальгия, что я стал записывать по памяти ее воспоминания, чтобы не забыть.

В 1942 году нас эвакуировали в город Хасавюрт, расположенный в 40 километрах от города Грозный.

Там, в Хасавюрте, куда мама приехала с нами, двумя маленькими сыновьями, нас разместили в здании кирпичного завода. Первой работой мамы в эвакуации было мыть это большое грязное помещение. Зарплата мизерная, не говоря уже про бытовые трудности. Спать мы ложились голодными. Затем мама устроилась на завод. Работала с полной отдачей – ее портрет висел на Доске почета.

Удивительно, но мы с братом в эвакуации ничем не болели. А бедная наша мама переболела малярией, а потом и тяжелейшей формой сыпного тифа, но, к счастью, выздоровела, поднялась на ноги. И опять ее мучили болезни, я уже и не помню, какие.

Помню, как мама уставала, когда приходила с огорода. И еще она, как и многие, заготавливала в лесу дрова на зиму.

Ночью в нашу комнату в Хасавюрте прибегали жирные крысы и начинали бегать. Еды у нас не было, и мама боялась, что они нападут на нас и загрызут до смерти. Поэтому она время от времени бросала полено в угол комнаты, опасаясь нечаянно задеть какого-нибудь зверька и разозлить всю остальную компанию. От шума крысы ненадолго разбегались, потом их бесконечный хоровод возобновлялся.

Как маме было тяжело! Болели перебитые суставы пальцев от колки дров. В голове вши. Сырые дрова не могут за два часа нагреть маленький котелок, мы живем впроголодь. Чтобы решить какой-то вопрос, приходится бродить от конторы к конторе и подолгу стоять в очередях в полутемных коридорах. Нет мыла. Нечем стирать. «Неужели когда-нибудь кончится эта ужасная жизнь?» – плакала мама.

Хава Лембрикова с сыновьями (слева Лев, справа Лазарь)

К этому времени относятся одни из первых моих воспоминаний. У меня не было такого трагического ощущения жизни, как у мамы, ведь мирных дней я почти не помнил. Кроме того, в детстве радости и огорчения совсем не такие, как во взрослой жизни.

Сегодня я бы сказал, что моя мама – герой нашего времени. Каждый человек выбирает своего героя, так вот мой герой – это моя мама. Она была добросердечной, отзывчивой к другим людям, ответственной и трудолюбивой. А также кристально честным человеком. У нас с братом мама пользовалась непререкаемым авторитетом. Она нас очень любила, но не баловала, учила быть честным и порядочными во всем, учила добиваться успехов. Благодаря ей мы понимали, что получаем именно то, что заслуживаем. Мы очень любили маму и жалели ее.

Как-то уже подростком в разговорах с мамой я упоминал об отдельных эпизодах войны, и она очень удивлялась, что я их помню. Сама она почти никогда о войне не говорила.

Иногда мы с братом обижали маму своими поступками. И сегодня, по прошествии многих лет, меня мучает чувство вины, вспоминать об этом очень тяжело. Прости меня, дорогая мамочка!

Чтобы не было войны!

Через много лет после войны мы побывали на родине матери, в Белоруссии, в городе Стародуб. Пришли на то место, где во время немецкой оккупации были замучены и уничтожены многие ее сверстники и родные. Узнав о том, что мы приехали из Ленинграда, местные жители приходили поздороваться, вспоминали довоенные и военные годы, женщины плакали, когда рассказывали о том, какого горя они хлебнули в этом городе. Горько плакала и моя героическая мама. Ведь в этом городе немцы сожгли заживо ее мать, отца, сестер и многих других родственников.

Проходят годы, а память как будто приближает прошлое, взывает к душе. Мою жизнь безоблачной никак не назовёшь, уж очень много утрат и среди родных, и среди друзей, однако она, память, хранит не только горестное, трудное, но и радостное, светлое, порой счастливое – всё, что выпало на мою долю.

В послевоенные годы поднимали главный тост: «Чтобы не было войны!» Со временем всё меньше становится тех, кто помнит войну. Так хочется, так нужно, чтобы никогда на нашей земле не было такого жуткого повода вспоминать этот тост.