Текст книги "Антология исследований культуры. Отражения культуры"

Кроме того, во многих заклинаниях встречаются конструкции, которые можно назвать негативными сравнениями типа «это не (объект колдовства или его часть)… но это (модель или идеальный объект)». Например, в заклинании 13, ст. 4 имеем: «это не твой глаз, твой глаз как у черного муравья», или в Формуле 16, ст. 4: «это не твой полет, твой полет как у попугая» и т. д.[11]11
  Тому, кто хочет специально заняться изучением заклинаний с этой точки зрения, полезно будет ознакомиться с их кратким описанием. Слова, используемые в специальной и необычной манере, можно найти в М.Ф. 2, ст. 6-8, где пауза между глаголом и наречием gala придает характерное значение «убирайся», «прочь», т. е. мощное отрицание со значением изгнания. Глаголы a-tabe’u (ст. 4) и givisa’u (ст. 5) представляют собой формы, никогда не встречающиеся в обычной речи. В М.Ф. 3, ст. 2 особого пояснения заслуживают именные корни с префиксом buri-. В М.Ф. 4, ст.2, a-talilakema представляет собой необычно сложное образование. Неясные и необычные сложения представляют собой silavila, yomwateva в М.Ф. 5 ст. 2. В М.Ф.8, ст. 1 искусственная метафора luluwa; nukwalu и nukula’odila – необычные слова. В М.Ф. 9, ст. 2 непереводимо itamala, a pudikikita, М.Ф. 9, ст. 3, можно перевести только с помощью этимологии. Непереводимо также слово katumyogila. Только приблизительно можно перевести kapapita, ginausi. Сравните также М.Ф. 12; 15, ст. 3; 16, ст. 2; 19, ст. 4 и 20 со словами для обозначения видов тайту или kuvi. Это могут быть обычные слова, ибо, как я говорил в лингвистическом Приложении (раздел III, § 11), мне не удалось собрать все названия разновидностей культур. Но в целом я думаю, что многие из них нельзя назвать обычными словами. В М.Ф. 15 общий смысл ст. 3 неясен. М.Ф. 16: слова в ст. 1 уже упоминались; ст. 3: странное сложение отчетливо магического характера; ст. 5 и 6: трудно объяснимые преувеличения, а слово yakanugwalay-gu на самом деле непереводимо. М.Ф. 17, ст. 6: странные магические сложные слова. М.Ф. 19: вся структура ст. 1, несколько слов в ст. 3 труднопереводимы, необычно основное слово pwayliya и переводится лишь предположительно. М.Ф. 23, ст. 1: po’isi, pomala и ст. 3:ko’ulu, kolaluma также переводится только предположительно. М.Ф. 24, ст. 1: kilogo, вероятный перевод. М.Ф. 25, ст. 3-5: необычная, сжатая грамматическая структура, которую можно перевести, только снабдив комментарием. М.Ф. 27, ст. 4: dumdum, слово, неизвестное мне в обычной речи, необычна также его грамматическая форма. М.Ф. 28, ст. 3: tubuga’okuwa, kurabwa’u, необычные магические сложения. Это можно отнести и к burokukwa и burokakwita. В М.Ф. 30 остались непереведенными следующие слова: kungwa’i, ku’uyem, yagesi, bibila, а большинство слов в ст. 2 (а) и (с) были переведены только приблизительно. М.Ф. 31: слова padudu, pawoya (ст. 1), rakata’i, lakamawa (ст. 3), весь ст. 4, ключевое слово tagoru и большинство слов в ст. 6 (а) и (с) остались непереведенными, при этом слова tobisubasumu и kapwayasi (cт. 7) были переведены лишь предположительно. // Обращения к духам предков можно найти в М.Ф. 1, 2, 19, 26, 38, 41 и 42, а также в формулах 3 и 7. Мифологические имена имеются в М.Ф. 1, 5, 10, 22, 29 и, возможно, в 31. Сравнения с отрицанием находятся в М.Ф. 13, ст. 4; 14, ст. 4; 16, ст. 4; 24, ст. 3, 4. Что касается типов просодического оформления слов, этому есть примеры в М.Ф. 2, ст. 1; ритмическую оппозицию между -wa и -ma находим в М.Ф. 4, ст. 3; 9, ст. 1. В М.Ф. 8 обнаруживаем повторяющуюся симметрию простых глаголов, тот же глагол повторяется с директивным суффиксом -ke’i; и с суффиксами -va’u и -mugwa в М.Ф. 13, ст. 1; 14, ст. 2. Существительные, противопоставляемые элементами maga и -m, находим в М.Ф. 17, ст. 1; 18, ст. 1; 21, ст. 1; 21, ст. 1; 25, ст. 1; 27, ст. 1; 28, ст. 1. В М.Ф. 19, ст. 1 – пример магически количественных существительных. Вопрос и ответ находим в М.Ф. 5, ст. 1 и 10, ст. 2.


[Закрыть].

Такие же особенности можно найти в любой формуле: большинство слов можно перевести, если только мы знаем, для чего они используются в заклинании. Например, если, читая формулу 7, мы знаем, что дельфин большой и что такими должны быть клубни, что ныряние дельфина в поднимающихся и опускающихся волнах ассоциируется с переплетением прекрасных лоз, чья богатая листва означает богатый урожай тайту, то мы можем перевести не только слово «дельфин», но и целый ряд предложений, основанных на этой аллюзии; кроме того, мы можем понять и всю структуру заклинания в целом. То же можно сказать и о дикой курице в формуле 21, чье большое гнездо ассоциируется с разросшимся растением тайту, когда на нем много клубней. Кроме того, когда мы понимаем, что туземцы очень боятся диких свиней, уничтожающих их огороды, когда узнаём их поверья о домах свиней и получаем конкретный комментарий об обрядах pelaka’ukwa (ср. Гл. III, 2), то становится понятным и текст ст. 2-5 в формулах 3 и 7. Точно так же обращения к предкам непонятны без знания туземных поверий о духах. Таким же образом следует интерпретировать большую часть мифологических аллюзий, как, например, призыв к культурным героям Тудава и Малита (М.Ф. 10, 22 и 29); упоминания о неизвестных женщинах Викита и Иявата (М.Ф. 1) и о мужчинах Гагабва и Яябва (М.Ф. 5).

Таким образом, весь магический язык показывает весьма значительный коэффициент непонятности, странности и необычности. Чем лучше знаешь тробрианский язык, тем более отчетливо представляешь отличие магии от обычной речи. Наиболее грамматичное и наименее эмфатически построенное заклинание все равно отличается от форм обычного обращения. Магическая речь, по большей части, поется монотонно, что с самого начала делает ее глубоко отличной от обычных высказываний. Она коррелирует с очень сложной догматической системой, с теориями о первобытной мистической власти слов, о мифологических влияниях, о кооперации духов предков, о влиянии животных, растений, природных сил и объектов. До тех пор, пока компетентный комментатор в каждом особом случае не проинтерпретирует элементы сверхъестественного, аллюзии, личные имена или магические псевдонимы, нельзя дать перевода магической речи. Кроме того, как показывает сравнение различных формул, в магии разработана целая система языковой практики – использование метафор, оппозиций, повторов, негативных сравнений, повелительного наклонения и вопросов с ответами – которые, хотя и не употребляются в соответствии с определенной системой, придают языку магии особый, необычный и странный характер.

Должен добавить, что я не хочу уделять слишком много внимания тем словам, которые остались совершенно непереводимыми (ср. прим. с. 10). Такого рода слова можно найти в ряде заклинаний, но в особенности в формулах 30 и 31, а также в формулах огородной магии Курокайвы. Некоторые из этих слов остались непереведенными просто потому, что мне не удалось найти компетентного и знающего комментатора. Чтобы помочь мне в лингвистической интерпретации формулы, информант должен был обладать эзотерическим знанием мифологии и магического учения, а также быть достаточно смышленым и настойчивым, чтобы передать это знание мне. Багидо’у, которому мы обязаны переводам формул 1-29, обладал всеми качествами хорошего комментатора в самой высокой степени. Поэтому огородная магия Омараканы переведена в моих записях наилучшим образом, а слова, оставшиеся непереведенными, несмотря на его помощь и оптимальные возможности для детального обсуждения, вероятно, и в самом деле непереводимы.

Важно, однако, отметить, что в непрерывном движении от обычной речи к магической есть и непреодолимая брешь. Любое обычное предложение или рассказ я всегда мог перевести без особых трудностей. Новые слова и выражения информанты обычно характеризовали мне как «правильную речь» (true speech), biga mokita или «так говорят», livala la keda. Различие можно провести безошибочно как благодаря информантам, так и на основе самой структуры и характера формулы.

Раздел III. Отступление от теории магического языка

Рассмотрим вкратце основные пункты нашего рассуждения. Мы начали с наблюдения, что магия во всех языках и во все времена, и, конечно, на Тробрианских островах также, достаточно явно демонстрирует слова, которые иначе как бессмысленными не назовешь. Поскольку для нас значение равно функции слов в контексте ситуации, пришлось заняться изучением того, что из себя на самом деле представляет ситуация магии. Магия вызывает сверхъестественные явления в мире, созданном магической верой, посредством ритуалов, которые осуществляет признанный, или посвященный маг. Поэтому мы пришли к заключению, что значение заклинаний состоит в том эффекте, который вызывают слова в их ритуальном контексте. Таким образом, анализ значения в магии должен быть направлен на мистическое влияние высказываний, которые сопровождаются мануальными действиями.

Говоря конкретнее, мы считаем, что магическая теология тробрианцев состоит в том, что существуют слова первобытного происхождения, которые вызывают особый мистический эффект, когда их вместе с дыханием направляют в то духовное или физическое вещество, которое подвергается магическому воздействию. Для тробрианца самая сущность магии заключена в заклинании. Но заклинание должно быть проведено посвященным магом во время соответствующей церемонии. Таким образом, исходя из своих догматических убеждений, тробрианцы помещают слова в специфический мистический контекст: слова действуют, потому что они первозданны, потому что они верно усвоены новым магом от своего предшественника; и потому что их произносит социологически бесспорная личность, которая в то же время соблюдает необходимые табу и ограничения.

Слова какого же типа мы ожидаем услышать в таком магическом контексте? Поскольку значение равно функции слов в контексте ситуации, а ситуация магии отлична от ситуаций повседневной жизни, мы можем prima facie[12]12
  На первый взгляд (лат.).


[Закрыть] ожидать, что магический язык соответствует этому различию. Добавьте к этому веру туземцев в то, что магия по своему происхождению возникла еще до человека, что она существовала в подземном мире до того, как появилась на свет с первыми предками, и тогда нас не удивит то, что магические формулы звучат как тарабарщина и слова, лишенные смысла, которые соединяются по законам собственной грамматики. Если есть вера в силу слова, в то, что у слово имеет магическое значение вследствие своего особого происхождения, истории и места в языке, тогда понятно, что необычный и странный характер слова хорошо коррелирует с этой верой. Таинственным и священным словам, которые как будто способны воздействовать на реальный мир, нет нужды подчиняться правилам грамматики и словообразования, как в обычной речи.

На самом деле, элемент нонсенса в магической речи, коэффициент непонятности или странности, как мы его назвали, не чрезмерно велик. Его масштаб станет более ясным, когда мы приведем список слов, находящихся в общем употреблении и включенных в заклинания, а также отклонения от этого списка.

Позвольте добавить несколько фактов, демонстрирующих в общем виде, насколько формула отличается от обычной речи и насколько это проявляется у туземцев в их отношении к магии. Прежде всего, опираясь на свой собственный лингвистический опыт, я могу сказать, что у меня не было ни малейших трудностей при определении того, когда определенные слова используются как формула, а когда их употребляют в обычном общении. Магическое заклинание имеет и фонетические отличия. За очень небольшими исключениями оно всегда звучит как характерное монотонное пение. Оно имеет и особый контекст, т. е. поведение мага и присутствующих имеет свои отличия. Оно звучит исключительно в полном ритуальном исполнении; например, в процессе обучения, когда известный маг передает знание своему преемнику или во время погребения и поминок. Немалые трудности вызывает запись обычной речи, но они значительно возрастают, когда нужно записывать формулы. Как правило, маги не повторяют своих заклинаний, произносят их необычным голосом, медленно и по частям. Как правило, мне приходилось записывать их целиком, фиксируя ключевое слово, а затем делать последующие вставки и заполнять пробелы только после того, как удавалось услышать их во второй или третий раз. В то же время это способ, при помощи которого заучивают заклинания, т. е. маг повторяет их время от времени, вовсе не медленно и не по частям, но целиком и до конца; т. е. тогда, когда он готов их произнести. Мне говорили, что иногда маг, в особенности, когда он «продает» формулу, не сообщает покупателю полного текста.

Однако не только было очень трудно записать формулу, всегда было очень трудно понять ее. Даже теперь, когда я разобрал свои полевые заметки и должен написать, прокомментировать и перевести заклинания, это задача несравненно более трудная, чем редактирование обычного текста. Важное значение имеет процесс получения комментариев во время полевой работы. Хотя я считаю, что большинство текстов публичной магии хорошо известны и понятны членам общины, все же непосвященные всегда отказываются что-либо сообщать о магии или комментировать ее. Все жители Омараканы, за исключением Багидо’у, его родственников или близких друзей, сразу же говорили: «Это магия Багидо’у – мы говорить о ней не можем». Переходить на заветное поле знаний мага – значит нарушать обычай. Более того, даже те, кому позволено говорить о магии вполне свободно, зачастую пытались отделаться от меня словами: «Это магическая речь, мы не можем о ней говорить. Она ни на что не похожа» (gala avoka biboda, что эквивалентно утверждению о непереводимости таких слов). И в самом деле, оппозиция между megwa la biga «магия его языка», «язык магии» и livala la biga «речь его языка», «язык речи», т. е. обычной речи, встречается так часто, что становится уже сакраментальной и поэтому раздражает. Работая с каждым новым информантом, я должен был преодолевать трудности, побуждая его к большей открытости. Мне приходилось объяснять ему, что я вполне понимаю разницу между магической и обычной речью и что мне нужен от него такой полный комментарий, который он дал бы своему племяннику по материнской линии, если стал бы учить его этой магии. Приходилось сталкиваться с целым набором уклончивых фраз: ayseki gala takateta, megwa la biga, «я не знаю, мы не знаем, это язык магии»; или же: gala biboda avaka, libogwo, «это ни на что не похоже, это так говорили в старину». Еще пример: tokunabogwo aybutu otanawa, «это из древнего, что было придумано внизу (под землей)».

Когда же, наконец, мне удавалось уговорить мага поработать со мной, то комментарии к магическим формулам были всегда гораздо более развернутыми и ценными. Я уже упоминал об этом. Постоянно я получал мифологические связи, этимологии, параллельные предложения. Примеры подобных комментариев читатель может найти в моих примечаниях к словам vatuvi (М.Ф. 2, ст. 1) или kaylola (М.Ф. 10, ст. 1); к словам dadeda (М.Ф. 13, ст. 3), kaybogina (М.Ф. 17, ст. 1) и siribwobwa’u (М.Ф. 16, ст. 1).

Таким образом, коэффициент непонятности или странности зависит от того, как произносятся магические формулы, как они объясняются и делаются значимыми – для туземцев, а также для этнографов. Коэффициент непонятности, как было показано, коррелирует с тробрианскими поверьями о магии. Он находится в соответствии с нашей точкой зрения на значение в магии, как на специфическую эманацию слов.

Раздел IV. Коэффициент понятности

До сих пор в наших рассуждениях мы подчеркивали непонятность магического языка. Я пытался охарактеризовать коэффициент непонятности, связывая его с туземной верой в магию и, приводя этому примеры на основе деталей магических формул; я пытался показать, как он проявляется в общем характере магической практики. Однако в связи с этим конечный результат нашего анализа состоит в том, что магические тексты переводимы, т. е. понятны. Они не только понятны в том смысле, что можно соотнести непонятные черты магического языка с определенными аспектами веры. Наряду с необычной фразеологией, специфическими особенностями магии, мы находим в ней слова обыденной речи, целые предложения или фразы, которые могут произноситься в обычном разговоре или рассказе, или же слова, в которых нет ничего эзотерического или мистического, и выражения, где коэффициент непонятности почти отсутствует. Рассмотрим вкратце факты и осуществим классификацию элементов понятности.

Во-первых, приведем список фраз, которые могут быть использованы в повседневной жизни. Когда обычным, хотя и убедительным голосом маг сообщает духам, что «завтра мы пронзим наш огородный участок» (М.Ф. 1), он использует выражение, которое каждый вечер можно услышать в тробрианской деревне. Совершенно обычная фраза, несомненно, понятна, и к ней вообще неприменим коэффициент непонятности. Давайте вспомним, однако, что из контекста она приобретает то, что называется сакраментальным значением, которое немедленно выводит ее из области обычного дискурса. Кроме того, я опустил последнее слово стиха – междометие kay, – которое звучало бы весьма необычно в повседневном разговоре. Это предложение показывает двойной характер магической речи. Выражение можно назвать понятным и обычным в той мере, в какой оно имеет ясную грамматическую структуру и состоит из слов, которые относятся к повседневному словарю тробрианца. В полном значении, основанном на контексте речи, фразах, которые предшествуют и следуют за ним, на ситуации, в которой оно встретилось, догматическом основании веры, слова приобретают специфическое магическое значение. Чтобы оценить значение предложения, необходимо принять во внимание оба коэффициента – и понятности, и непонятности. В обязанность этнографа входит предоставить в распоряжение читателя и те, и другие факты. В формуле 3 есть выражение «Я бью задницу (bottom) твою» – подстрочный комментарий на действие, которое не более необычно на Тробрианских островах, чем в любой другой культуре. Но поскольку человек, который бьет кого-то по заднице, как правило, не комментирует подобное действие, такая фраза, хотя и возможна, все же не вполне обычна в повседневной речи. Однако в рамках данного контекста она обладает определенным магическим значением. Фраза «Я расчищаю тебя, мой огородный участок» (М.Ф. 4, ст. 1) относится к тому же типу: она возможна в речи, состоит из обычных слов, но в целом звучит непривычно. Произнося такую фразу, тробрианец должен вдохновляться поэтическим желанием обратиться к огородному участку. То же можно сказать о фразе «Я ударяю тебя, почва» (М.Ф. 6, ст. 1) и о некоторых других подобных выражениях, которые читатель найдет без труда.

Более обычными, целиком и полностью относящимися к повседневной речи, являются выражения «он мог взобраться, он мог усесться на высокую платформу» (М.Ф. 10, ст. 2 и М.Ф. 29, ст. 2). Они вполне могут использоваться для описания поведения любого человека. Тробрианец нередко использует также выражение из формулы 16 (ст. 6) «он совокупляться мать его» (примерно то же, что «лопни твои глаза» (damn your eyes)); «он прыгнуть солнце», так обычно говорят о восходе (М.Ф. 23, ст. 2); «они едят таро» (М.Ф. 25, ст. 4); «ты идти, ты грузить наш кокосовый орех» (М.Ф. 41, ст. 1 и 3); «они берут режущую раковину; они режут мой банан» (М.Ф. 44, ст. 3) и т. д. Формулу 26 «Мы можем выбросить, старина, пищу старую; мы можем есть опять пищу новую», что является обычным туземным способом выражения такого смысла, как «Давайте оставим в стороне старую пищу, уважаемые друзья; мы можем снова есть свежую еду» – можно нередко услышать на Тробрианских островах вечером или утром; она означает просто, что надо оставить вчерашнюю еду и приготовить свежую. Однако ритуальный контекст этого заклинания определяет и другое, мистическое значение. Термин tomwaya, «старик» или «старики» – это не вежливая форма почтительного обращения, а обозначение духов предков; старая или свежая пища относится к урожаям двух сезонов. Во всех приведенных выше выражениях, кроме обычных и понятных значений слов, имеется и еще мистическое значение, обусловленное контекстом.

Кроме этих предложений, которые появляются в повседневной жизни в обычном значении, находим также осмысленные выражения, содержащие, несомненно, магические слова. К ним относятся такие термины и понятия, как kariyala, «магическое знамение» (М.Ф. 10, ст. 5; 28, ст. 5 и М.Ф. 29, ст. 5), ula’ula, «жертвоприношение» (М.Ф. 1, ст. 1 и 2), kaygaga, «деревянный плохой» (wood bad) (М.Ф. 3, ст. 1). Можно отметить, что нельзя понять то или иное выражение вне его магического контекста; но если однажды мы узнали значение понятий, хорошо известных тробрианцам и относящихся к их магическому дискурсу, они становятся понятными – не как элементы эзотерического учения известного мага, но как обычная часть тробрианского языка и культуры.

Во многих заклинаниях мы находим, в частности, в средней их части большие списки названий, все они полностью или частично принадлежат обычному языку. Например, в формуле 2 (ст. 4-8) некоторые названия обозначают просто болезни растений, другие – сложные слова, которые используются только в магии. В Формуле 10 (ст. 3) находим такие обычные слова, как «почва», kamkokola, «пограничный столб», «граница поля», «граница участка»; а также целые серии названий подпорок для ямса, которые используются в повседневной речи точно так же, как они используются в заклинании и с тем же значением. В формуле 29 (ст. 3) этот инвентарь состоит из обычных названий частей и компонентов амбара для ямса. В формуле 30 (ст. 2) есть несколько обычных слов, также относящихся к частям амбара для ямса, но вложенных в сложные слова, имеющие явно магическую форму. Разумеется, и здесь контекст, в котором мы обнаруживаем эти слова, и манера их произнесения полностью отличаются от того, что имеет место в повседневном языке.

Наряду с техническими выражениями, используемыми в магии, такими, как kariyala, ula’ula, kaygaga, можно было бы поместить и сложные выражения с определенным магическим оттенком, но не имеющие чего-либо непонятного по своей структуре. Такие выражения, как «брюхо моего огорода» (М.Ф. 2, ст. 3); «я могу разверзнуть твой проход» (М.Ф. 1, ст. 6); двойные негативные сравнения, вроде «не глаз твой, глаз твой быстрое насекомое» (М.Ф.13, ст. 4); «не твой полет, твой полет попугай» (М.Ф.16, ст. 4); «не глаз твой, глаз твой утренняя звезда» (М.Ф.24, ст. 4) входят в эту категорию. Но здесь мы уже подходим к границе несомненно странного и сверхъестественного, т. е. того, что обсуждали в предыдущем разделе. И в самом деле, мы видим, что коэффициент понятности и коэффициент странности и необычности должны находиться в разных пропорциях почти в каждом элементе магической речи. Возьмем, к примеру, слова, которые употребляются неграмматично или с нарушениями правил словообразования. Можно обнаружить много глаголов без местоименного префикса: sakapu (М.Ф. 14, ст. 1), tavisi (М.Ф. 13), sayboda (М.Ф. 18, ст. 3), karitana’i (М.Ф. 22, ст. 5). Эти слова содержат значимый корень, который используется в настоящем контексте с прямым разговорным значением, с которым они используются в обычной речи. Здесь важно понять все факторы магической реальности. Когда для того, чтобы заставить росток подняться, маг говорит: «dadeda sakapu-ma» (М.Ф. 14, ст. 2), – и в начале формулы повторяет слово sakapu, он нарушает грамматику. Слово имеет глагольную функцию, но употреблено в форме простого корня. В обычной речи в подобной форме он не используется. Но здесь значение будет таким же, как если бы, описывая феномен, который пытается вызвать маг, туземцы сказали бы sobula bi-sakapu, «росток будет появляться». Сравнивая это выражение с такими словами, как vatuvi (М.Ф. 2, ст. 1) или kayola lola (М.Ф. 10, ст. 1; М.Ф. 29, ст. 10), мы видим, что если в первом магическое значение выражается наряду с обычным значением, то в последнем магическая «радиация», или «эманация», возникает довольно сложным, даже извилистым путем. Но в обоих случаях интегральное значение слов, используемое в магии, существенным образом отличается от их значения в обычной речи: в первом случае их функция состоит в том, чтобы достигнуть определенного результата мистическими средствами, а во втором просто для того, чтобы информировать собеседника о том, что случилось, или помочь ему в работе.

Обратившись к словам, используемым в метафорическом смысле, можно также установить определенные градации. Когда в формуле 2 (ст. 2) маг говорит, что «брюхо» его огорода «поднимается», «растет», «опускается», эти метафоры просты. Это не больше, чем слегка преувеличенное или поэтическое описание происходящего. Сравните эти слова с весьма специфичными и сложными метафорами в таких выражениях «миллипед[13]13
  Название паука.


[Закрыть] он бросать, голова твоя тайту, миллипед он бросать» (М.Ф. 17, ст. 5); или «паук закрывать, твое открытое пространство тайту, паук закрывать» (М.Ф. 18, ст. 3); или производное метафорическое значение выражений pwoyliya (М.Ф. 19, ст. 1) и taytu poriyama, taytu poriya poriyama (М.Ф. 19, ст. 4), или выражений в формулах 23 и 27. Очевидно, что постепенно мы переходим от относительно простых модификаций обычной речи к весьма сложным изменениям и риторическим вольностям на основе косвенных и производных значений.

Подобно тому, как мы рассматривали необычные особенности некоторых магических выражений, необходимо обратить внимание на элемент понятности в рамках магических верований. Сделать это нетрудно. Вера в то, что слово может проникнуть в сущность вещей, освобождает магическую речь от необходимости иметь обычное значение. Ни в коей мере это не ведет к бессмысленности. Один из фундаментальных принципов тробрианской магической теологии заключается в том, что магическое слово одновременно существует с тем аспектом реальности, на который он оказывает воздействие. Но слово произносится человеком. Поэтому магическое слово и в самом деле должно обеспечивать связь между человеком и вещью. И можно ожидать, что магическое слово имеет определенное сродство с именем, которое лингвистически определяет отношение говорящего к объекту его обращения. Если взять заклинания в целом, то можно увидеть, что догматически их относят к языку sui generis[14]14
  Здесь: особого рода (лат.).


[Закрыть]; но самом деле они часть языка. Их произносит человек, они обращены к каким-то предметам или существам, а точнее, они направлены внутрь этих объектов или существ. Поэтому неудивительно, что иногда к ним обращаются по их обычным именам или названиям, а иногда – используя магическое наименование. Нам уже приходилось встречаться с подобными убеждениями, которые относят те или иные действия или средства к магическим. Часто в заклинаниях упоминаются духи предков, предки и наставники магов, растения, животные и неодушевленные предметы. Мы не станем окончательно устанавливать, какие именно средства являются непосредственными инструментами в тробрианской магии. Я не уяснил этого и для себя самого. В целом, я думаю, что туземцы просто верят в то, что когда произносят слово «паук», например, то это, соответственно, вызывает паутинообразное разрастание лозы тайту. Они считают, что перечисление духов предков оказывает прямое влияние на плодородие и т. д. Однако в командах, призывах и обращениях обычная речь функционирует совершенно естественно и вполне соответствует контексту верований и ритуалов. Таким образом, когда мы пытаемся понять туземную веру в мистическую силу слов, то обнаруживаем, что сами источники этой веры стремятся к большей степени понятности. Тробрианская догматика требует определенных грамматических форм в речи, и они ведут к использованию обычных слов.

Два коэффициента – странности и непонятности сосуществуют почти целиком до малейших деталей. Почти всегда они главные особенности магической речи. Даже в самом начале, когда я испытывал известные трудности при записи и переводе заклинаний, некоторые предложения как бы выпадали из неясного контекста и поражали своим прямым значением.

Странность и необычность очень часто объясняется искусственной формой, неграмматичным употреблением некоторых корней, повторами, мифологическими и конкретными топографическими аллюзиями. У названий предметов и животных есть магические псевдонимы. Имеются также и некоторые эзотерические аллюзии. Но в целом магический оттенок появляется в языке благодаря формальному представлению в заклинаниях. Коэффициент непонятности связан с тем фактом, что даже самые необычные выражения прямо или косвенно относятся к той материи, с которой имеет дело магия. Далее, он связан со слегка искаженными или измененными ключевыми словами, которые представляют собой длинный список обычных выражений. В огородной магии тайту называют тайту, и его части называют также обычными терминами (М.Ф. 17, ст. 5); так же обстоит дело с техническим аппаратом обучения и роста (М.Ф. 18, ст. 3). Но нет нужды приводить их здесь. Странность появляется тогда, когда мы помещаем заклинания в их контекст и привлекаем общие понятия магии или специальные эзотерические правила, которые присутствуют здесь как фон. Тогда странность становится явной, а значение бессмысленных слов приобретает свою функцию, основанную на множестве мистических ассоциаций, которые имеет корень слова. С другой стороны, понятные элементы, которые встречаются среди искажений, ассоциируются с магически модифицированными словами, их маскирует песнопение; эти элементы надо понимать не в их обычном смысле, но определенно в их магической функции. Такая двойственная природа заклинания не облегчает задачу переводчика. С одной стороны, даже встречаясь с простыми словами и обычными фразами, он не может не учитывать того, до какой степени этот язык в данном контексте функционирует в магическом и мистическом аспекте. С другой стороны, он не имеет права прятаться за такими фразами, как «архаичный язык» или «заклинания непонятны самим туземцам». Эзотерическое прикрытие может скрывать тот факт, что под ним могут существовать ассоциации и языковые связи с обычной речью. Установление этого, возможно, затруднено эзотерическим прикрытием, но весьма необходимо.

Раздел V. К общей теории магического языка

До этого момента я имел дело только с фактами тробрианской культуры. Я избегал также отходить от того, что могло иметь непосредственное документальное подтверждение в наших материалах по магии. Однако есть, конечно, ряд проблем, связанных с нашим теоретическим подходом, и надо, по крайней мере, признать их наличие. Приведенные ниже общие соображения о природе магического языка и его связи с прагматической речью не претендуют, конечно, на окончательный характер, как некоторые более конкретные выводы, основанные на исчерпывающем анализе этнографических данных. Но хотя мои выводы носят не более чем предположительный и предварительный характер, все же считаю нужным их привести для будущих полевых исследователей и собирателей магического материала.

Во-первых, можно дать общие объяснения того, почему язык магии имеет двойственный характер, почему в нем доминируют коэффициенты как странности, так и понятности. Во-вторых, речь может пойти об эволюционных и исторических проблемах. Должны ли мы считать, что магическая речь начинается просто с бессмысленных слов и эмоциональных звуков, звукоподражания, а затем развивается, приближаясь к обычной речи? Или мы скорее примем противоположную гипотезу о том, что изначально функции магического языка были сугубо утилитарны и рациональны и лишь постепенно приобрели свой странный и непостижимый аспект. Или же следует искать, возможно, совершенно иное генетическое объяснение?

Ответ на оба этих вопроса содержится в теории значения, которая была разработана в части IV. Там говорилось, что изначально язык обладает как магическими, так и прагматическими особенностями. Он имеет магическую силу и может служить рабочим инструментом. Под словом «изначально» имеется в виду, конечно, то, как усваивает язык человек, а не происхождение языка в истории человечества. И поскольку язык используется в обычной жизни, для прагматических целей, то на передний план выдвигается элемент понятности. Своего максимума он достигает в языке обучения и в экономической сфере. Пика прагматической эффективности он достигает в технической терминологии, связанной с ремеслами, когда теория и практика ручного труда передается от поколения к поколению, а коммуникация возможна только между настроенными на кооперацию ремесленниками. Поскольку одни и те же слова и предложения употребляются в связи с эмоциональным опытом и выкристаллизованной эмоциональной установкой, относящейся к области магии и религии, эти слова и выражения нагружены значением, не основанном на эмпирическом опыте и принципах кооперации. С одной стороны, здесь значение приобретает мистический характер, а с другой, – языковые формы становятся необычными, поскольку они более не связаны с обычной коммуникацией. В соответствии с лингвистической теорией, которая изложена в данной книге, различие между «формой» и значением, в конечном счете, иллюзорно, так как форма – это звук в контексте, а значение – это действие звука в контексте; поэтому двойственный характер речи не таит в себе ничего таинственного или неожиданного. Возвращаясь к разделу VI части IV, мы видим, что язык в целом на ранней стадии его усвоения, в контексте детской беспомощности, является протомагическим и прагматическим. Прагматическим потому, что действует в отношении тех, кто окружает ребенка; протомагическим в том смысле, что обеспечивает все эмоциональное влияние ребенка на окружающих, к которым он обращается посредством звуков. В течение долгих лет, когда постепенно развивается прагматическое отношение к словам, ребенок постоянно испытывает, какова власть слов и звуков, в особенности, когда они нагружены эмоциями, а также соответствующей артикуляцией.

Итак, наш теоретический подход дает ответ на оба вопроса в нашей гипотезе, т. е., если мы допускаем, что развитие речи в онтогенезе в основных чертах повторяется в жизни индивидуума. Я считаю, что это единственно надежный научный подход к проблемам происхождения языка, а также к другим аспектам культуры.