Текст книги "Антология исследований культуры. Отражения культуры"

В действительности же мышление – один из наиболее таинственных процессов, и все, что мы знаем о нем, получено посредством изучения языка. Это изучение показывает, что формы мыслительной активности личности контролируются неумолимыми законами моделирования, о которых сама личность не имеет ни малейшего понятия. Эти модели базируются на неосознанной запутанной систематизации родного языка, ярко проявляющейся при со– и противопоставлении с другими языками, особенно если они принадлежат другой языковой семье. Само мышление непосредственно связано с языком, иными словами, человек мыслит на родном языке – английском, санскрите или китайском[23]23
  Для того, чтобы «почувствовать текст» и «думать на языке», совсем не обязательно использовать СЛОВА. Необразованный шокто (Choctaw) и высокоученый книжник равно элементарно дифференцируют категории времени и рода в различных высказываниях, хотя первый в жизни не слышал СЛОВ «время» и «род» применительно к такого типа противопоставлениям. Большинство мыслительных процессов вообще не воплощается в словесной форме; происходит оперирование родовыми понятиями: парадигмами, классами слов, – а такие грамматические категории находятся «вне» или «поверх» личностного сознания.


[Закрыть]. А любой язык представляет собой сложную и разветвленную систему моделей, отличную от других аналогичных систем, систему, посредством которой индивидуум не только осуществляет процесс общения, но и воспринимает окружающий мир, идентифицирует или оставляет без внимания различные типы явлений и взаимоотношений, определяет свои умозаключения и структурирует систему собственного сознания.

Эта доктрина нова для западного сознания, но она основывается на непреложных фактах. Более того, она хорошо известна в индийской философии и современной теософии. Ее неясность проистекает от того, что философские термины санскрита не вполне соответствуют значению употребляемого мной понятия «язык» в широком лингвистическом смысле. Такие термины как Nama скорее относятся к более частным понятиям – лексическому, фонетическому уровням. Возможно, наиболее близок европейскому термин Manas, которому вряд ли соответствует наше более обширное понятие «сознание». В широком смысле Manas – высший иерархический уровень в структуре мироздания – «манасический уровень», как его часто называют. И в этом случае опять-таки понятие «ментальный уровень» сильно запутывает представителей англоговорящих народов. Английское слово «ментальный» («mental») весьма неудачно, это слово в контексте нашей культуры стоит в одном ряду со словами, обозначающими понятия логического, умственного объяснения действительности, что подразумевает скорее софистическое трюкачество, а не порядок космической иерархии, характеризуемый процессом моделирования. Иногда Manas употребляется попросту как обозначение отдельной души; согласно Фрицу Кунцу именно этим обусловлено известное толкование парадокса Голос тишины: «Ум – величайший убийца действительности».

Считается, что на уровне Manas’a функционируют два подуровня – Rupa и Arupa. Низший – царство «имени и формы», Nama и Rupa. «Форма» в данном случае подразумевает организацию в пространстве («нашем» трехмерном пространстве). В общем смысле это вряд ли сочетается с понятием «модель». А Nama, «имя», обозначает не язык, не всю его структуру, а только ее часть, один из уровней, уровень «именования» или процесса «наименования», т. е. присваивания определенных имен определенным фрагментам общей картины познания, при этом поименованные фрагменты оказываются в вынужденной изоляции от остального. Так, слово «небо» (sky), которое в английском языке трактуется как «нечто предметное» (небо, небеса, небосвод, небосклон, кусочек неба и т. д. – the sky, a sky, skies, some skies, a piece of sky, etc.) заставляет нас представить себе некое оптическое явление, отражающее относительно изолированные цельные твердые объекты. Слова «холм» (hill) и «болото» (swamp) убеждают нас в том, что окружающие структуры почвенной организации земли являют собой отдельные ПРЕДМЕТЫ, наподобие столов и стульев. Любой язык по-своему производит такое искусственное расчленение непрерывного потока действительности. Слова и речь не одно и то же. Как мы увидим позже, синтаксические структуры, т. е. модели, по которым строятся предложения, в свою очередь организующие слова, куда более важны, нежели чем слова сами по себе.

Таким образом, уровни Rupa и Nama – сегментации и именования – являются частью языковой организации, но частью рудиментарной и несамодостаточной. Все зависит от высшего уровня организации – уровня, на котором появляются КОМБИНАТОРНЫЕ СХЕМЫ. Это уровень Arupa – уровень модели мира как таковой. Arupa, «бесформенное», означает не «не имеющее языковой формы или организации», но «не имеющее отношения к пространственной, видимой форме, выделенной в окружающем», что, как мы убедились на примерах слов «холм» и «болото», является существеннейшей характерной чертой референции на лексическом уровне. Arupa – сфера моделей, которые могут быть «воплощены» во времени и пространстве посредством единиц более низких уровней, пребывая вне этих категорий. Эти модели похожи не на значения слов, а на реализацию значений слов в предложениях. Они подобны не отдельным предложениям, но СХЕМАМ предложений и образцов конструкций предложений. Зафиксированное в индивидуальном сознании «мышление» лишь частично может осознать модели такого рода посредством использования математических или грамматических ФОРМУЛ, в которых вместо переменных можно подставлять слова, значимости, качества и пр. Приведем достаточно простой пример.

Именно благодаря возможностям «культуры сознания» можно войти в прямой контакт с уровнем Arupa ментального плана. В книге Успенского «Новая модель (model) вселенной» описаны захватывающие моменты просветления, достижения уникального состояния ума, которого добивался философ, – всего лишь отблески, разумеется, потому что эти совершенно «невербализуемые» перспективы не могут быть правильно воплощены в слова. Он говорит о царстве «движущихся иероглифов», полностью состоящих из «математических отношений», об экспансии и разветвлении этого «иероглифа», продолжающихся до тех пор, пока он не покрывает собой целый фрагмент вселенной. Вероятно, математические пристрастия Успенского, тот факт, что он изучал неевклидову геометрию, гиперпространство, отношения между временем и сознанием, привели к тому, что главным образом он обращается именно к математическим аналогиям. Математика выработала свой особый язык, состоящий из предложений, содержащих числовые слова 1,2,3,4…x, y, z и пр. Но любой другой тип предложения какого угодно языка является потенциальным ядром системы, способной к значительному расширению. Очень немногие способны достичь такого состояния, как Успенский, но большая часть математиков и лингвистов может сказать, что они «видели», как при вспышке молнии, целую систему взаимоотношений элементов, относительно которых нельзя было даже предположить, что они способны оформиться в некое единство. Гармония и научная красота целой обширной системы немедленно ввергает человека в состояние эстетического восторга. Если, к примеру, «увидеть», как все элементарные звуки английского языка (фонемы) и их сочетания объединяются согласно сложному, но системному закону во все возможные формы односложных слов, значимых или бессмысленных, существующих или пока немыслимых, исключая все другие формы так же, как химическая формула раствора предотвращает появление любых кристаллов, кроме строго определенных, – то это может стать ясным опытом.

Чтобы целиком продемонстрировать формулу этого закона или модели – так называемую «морфофонемную структурную формулу», – мне бы потребовалось очень много места. Поэтому я попытаюсь представить сокращенный ее вариант[24]24
  В полном виде формула, фрагмент которой представлен в тексте, напечатана и объяснена в моей статье «Лингвистика как точная наука» в «Technol. Rev.», дек. 1940, Massachussets Institute of Technology, Cambridge, Mass.


[Закрыть]:

O, C – ng, C₁C₂, C₃C₄, etc.

s ± CmCn + V + (v₁)O, ± (r, w, y);

C – h, C’₁C’₂, C’₃C’₄, etc….

C’_mC’_n ± (t/d, s/z, st/zd).

Эта формула подразумевает, что английские слова могут быть выражены, или «транскрибированы», по правилам стандартной фонетической транскрипции, описанной Леонардом Блумфилдом в книге «Язык». Согласно этой системе дифтонги отображаются чистым гласным (V), за которым следует w или y из ряда r, w, y; таким образом, «note» (замечание) отображается как nowt (или newt в зависимости от диалекта), «date» (дата) как deyt, «ice» (лед) как ays. Корректность такого анализа на физическом или акустическом уровне доказывается следующим образом: если мы воспроизведем пленку с записью слова «ice» наоборот, мы услышим звук, похожий на sya, а если мы правильно произнесем в микрофон фонографа sya и прокрутим пленку наоборот, то услышим ice. Для английского языка справедливость такого анализа можно доказать и на структурном уровне, который на два уровня выше акустического: ys или ays (ice – лед) расположено на одной плоскости с ls или els (else – еще), ns в sins (since – с тех пор как), ts в hats (шляпы) и т. д., – что является частью схемы общей архитектоники контактного расположения двух согласных.

Скобки в формуле обозначают «или», следовательно, сама формула эквивалентна длинному ряду дочерних формул. Одной из простейших является O + V + C – h (см., как она содержится в большой формуле), которая показывает, что слово может начинаться не с согласной, а с любой гласной, за которой следует любая согласная, кроме h; эта формула дает нам такие слова как «at, or, if» («у, или, если»). Поменяв первый член на следующий символ из большой формулы, получим C – ng + V + C – h; это означает, что слово, оканчивающееся, как и предыдущее, может начинаться с любого согласного, существующего в английском языке, кроме сочетания ng, как в слове «sing» – «петь» (звук ng должен обозначаться ОДНИМ значком, но, принимая во внимание интересы издателей, я сохраняю привычный диграф). По этой модели образуется длинная череда слов, напр. «hat, bed, dog, man» («шляпа, кровать, собака, человек»), и допускается образование новых, напр. «tig, nem, zib», но вместе с тем необходимо отметить, что появление слов типа «ngib» или «zih» невозможно. Так что модели весьма просты. Но тут-то они и начинают усложняться, запутываться! Представленная в таком сокращенном виде формула нуждается в дополнении – списке согласных, расклассифицированных, как белье в прачечной, причем каждой группе должен быть присвоен соответствующий символ: С₁, С₂ и т. д. Формула С₁С₂ означает, что слово может начинаться с любого согласного из списка С₁, за которым следует любой символ списка С₂, в котором оказывается всего два члена: r и l. Поскольку список С₁ содержит p, b, f, можно образовать такие слова как «pray», «play», «brew», «blew», «free», «flee» («молиться», «играть», «заварка <чая>», «дул», «свободный», «удирать»), а также бессмысленные «frig», «blosh» и т. д. Предположим, однако, что нам нужно слово, начинающееся с sr, zl, tl или dl. Мы обращаемся к списку С₁, но к нашему изумлению s, z, t или d в нем отсутствуют. Остолбенев, мы бросаемся к другим спискам, но и там ничего нет! Сколько бы мы ни перетасовывали списки, ориентируясь на формулу, эти сочетания найти не удастся. Становится очевидно, что таких слов в английском языке попросту нет; более того, даже Льюис Кэрролл и Эдвард Лир по каким-то таинственным причинам не образовывали новых слов с такими сочетаниями. Это показывает, что процесс словообразования нельзя назвать абсолютно свободным, даже сумасшествия литературы нонсенса подчиняются строгим законам использования материала в соответствии с определенными моделями. Человек, пытающийся создать форму, изначально не заложенную в структуре моделей данного языка, уподобляется повару, возжелавшему приготовить яичницу без яиц!

Таким образом, формула содержит все возможные комбинации, которые могут встретиться в английских односложных словах или словоформах, и отсекает те, которых нет и не может быть. Согласно формуле, допустимы сочетания типа mpst (glimpsed – мельком взглянул), ksths (sixths – шестые), ftht (he fifthed it – он рассчитал это на пять), nchst в странной, но возможной фразе thou munchst it greedily – ты жадно это сжевал <архаическая форма>), равно как и сотни других «шероховатостей, притирающихся к нашему рту в процессе речи», но от которых «Квинтиллиан остолбенеет и задохнется». В то же время формула ОТСЕКАЕТ многие благозвучные, но сложные для нас как не соответствующие модели сочетания типа litk, fpat, nwelng, dzogb и многие другие, которые вполне могут встретиться и стать нормой в любом другом языке, кроме английского.

Очевидно, что в нашей системе односложных слов содержится невероятная по строгости структуры организация, и что старая присказка «скажи одним словом», как метафора простоты, при более пристальном взгляде оказывается удивительной чушью! В то же время в этом высказывании содержится неосознанное признание справедливости того, что люди, просто и свободно использующие многообразные сложнейшие системы, существующие в языке, слепы и глухи к самому факту существования таких систем, и отказываются признавать их наличие до тех пор, пока последнее не будет им наглядно и с большим трудом продемонстрировано.

В данном случае как нельзя более применима старинная поговорка «как вверху, так и внизу». «Как внизу», т. е. на фонологическом уровне, так и «вверху», т. е. на высших уровнях языка, которые мы называем выражением мысли, значимое воплощение регулируется моделями, лежащими вне сознания индивидуума. Как мы увидим в части 2, мышление также следует направлениям, заложенным в данном языке, являет собой организацию, которая может систематически концентрироваться на определенных фазах действительности, аспектах рассудка, и так же систематически отчленять иные черты реальности, находящие выражение в других языках. Личность ничего не подозревает о существовании такой организации, будучи при этом крепко связанной ее неразрывными путами.

II

В части I мы показали, что в языковом и ментальном феномене значимое поведение (или, что то же самое, и поведение, и значимость, до тех пор, пока они соединены) управляется особой системой или организацией, «геометрией» формообразующих принципов, особых для каждого языка. Эта организация навязывается извне узкому кругу индивидуального сознания, превращая это сознание в простую марионетку, языковые движения которой управляются невидимыми и неразрывными нитями модели. Можно представить, что индивидуальное сознание, осуществляющее выбор слов, не замечая модели, в соответствии с которой происходит этот процесс, управляется более высоким и развитым сознанием, которое не имеет представления о кроватях и суповых котелках, но может производить систематизирующую вычислительную деятельность на таком уровне и в таком диапазоне, которые и не снились математикам всех существовавших и ныне существующих школ.

В этом плане все люди одинаковы – вот основа и доказательство всеобщего человеческого братства. С точки зрения систематизации языка, и высоколобый умник, и «дикий» папуасский охотник за головами производят вычисления так же, как Эйнштейн; справедливо и обратное: ученый и деревенский мужлан, интеллектуал и воин африканского племени, – все они отличаются тем, что их индивидуальное сознание блуждает в тумане, и сами его носители пребывают в одном и том же логическом тупике. Они не имеют представления о прекрасных и неисследованных системах, повелевающих ими, как стадо коров не знает о существовании космического излучения. Их понимание процессов, задействованных в организации речи, и логических умозаключений, чисто прагматично и весьма поверхностно, оно сравнимо с пониманием маленькой Сью Смит радио, которое она включает, чтобы послушать вечернюю сказку. Люди даже проявляют сильное желание превратить это невежество в достоинство, считая усилия, направленные на постижение принципов проистекания умственного процесса чем-то «непрактичным», приклеивая им ярлык «теории», если говорящий – необразованная деревенщина, или «метафизики», «мистицизма», «эпистемологии», если говорящий облачен в докторскую мантию. В частности, западная культура нехотя признает некоторые заслуги исследователей в этой области и сквозь зубы цедит скупые слова одобрения, хотя ей приходится признать естественное человеческое стремление постичь язык, как бы таинствен он ни был, – самый привлекательный из объектов познания – то, о чем люди любят говорить, насчет чего предпочитают по-дилетантски умствовать, бесконечно обсуждая значение слов или странность речи жителя Бостона для уроженца Окшота и наоборот.

Высший разум способен на любой интеллектуальный подвиг, но абсолютно «невежествен» на уровне индивидуума. Иначе говоря, он не сосредоточивается на личном эго в его персональном, сиюминутном развитии. Пребывая во сне или в особом умственном состоянии, мы можем предположить, что на его уровне допустимо говорить об осознанности, иногда эта осознанность может даже «спуститься» до обычного человеческого уровня, но, отвергая такую технику, как йога, мы сами обрываем узы, связующие его с сознанием индивидуума. Можно назвать это высшим эго (принимая во внимание отчетливые характерные черты, проявляющиеся посредством любого языка), отметить его поразительное сходство с индивидуальным «я»: имеется в виду тот факт, что оно ориентирует свои системы вокруг ядра из трех или более местоименных «личных» категорий, центром которых является то, что мы бы назвали первым лицом единственного числа. Оно может функционировать в рамках любой языковой системы – ребенок может выучить любой язык с одинаковой готовностью, от китайского с его тоновой структурой, выделяющей каждый отдельный слог, до языка нутка, распространенного на острове Ванкувер, для которого характерны однословные предложения подобно mamamamamahln’iqk’okmaqama – «каждый из них сделал так, потому что это характерно для тех, кто похож на белых людей»[25]25
  В этом слове и предложении содержится лишь одно именование (Nama) языка нутка – mamahl, или «человек белой расы». Все остальное – грамматическая модель, которая может относиться к чему угодно. Корень «кукла» (именование – Nama) в языке нутка в сочетании с той же моделью будет означать «каждый из них сделал так из-за их ку-кл-о-подобия».


[Закрыть].

Систематическая, конфигуративная природа высшего разума, «модельный» аспект языка всегда главенствует и управляет процессом образования лексем или именования (Nama). Следовательно, значение отдельных слов менее важно, чем мы наивно полагаем. Суть речи не в словах, а в предложениях, так же, как уравнения и функции, а не цифры составляют плоть математики. Все мы ошибаемся, считая, что у каждого слова есть свое «точное значение». Мы уже убедились, что высший разум оперирует символами, которые не имеют однозначной связи с чем бы то ни было; они скорее похожи на бланки чеков, которые следует заполнить в соответствии с правилами; в них может быть проставлена любая сумма из указанного ряда, они подобны С и V из формулы, приведенной в части 1, или переменным x, y, z в алгебре. Только в сдвинутом западном сознании господствует представление о том, что алгебра – величайшее открытие античности; человечество бессознательно использовало ее миллиарды лет! По той же причине древние майя или индусы, разработавшие ошеломляющие циклы астрономического исчисления, были не более чем обычными людьми. Не следует, однако, ошибочно считать, что слова, даже употребляемые носителем неразвитого сознания, расположены на противоположном полюсе по отношению к этим символам, что слово действительно имеет точное значение, обозначает данную вещь, вычленяет одну значимость из ряда.

Даже люди не самого далекого ума начали потихоньку осознавать, что язык имеет алгебраическую природу, что слова расположены где-то посередине между переменными символами чистых моделей (Arupa) и истинными неизменными качествами. Та часть значения, которая содержится в словах и которую мы можем назвать «референцией», фиксирована лишь относительно. Референция слов находится в полной зависимости от предложений и грамматических моделей, в которых они употребляются. Приходится лишь удивляться тому, до какой степени ничтожным может стать этот элемент значения. Предложение «я прошел весь путь до этого места только для того, чтобы увидеть Джека» содержит только один конкретный неизменный референт – «Джек». Все остальное – образец, ни к какому значению конкретно не прикрепленный, даже глагол «увидеть» отнюдь не означает, что говорящий имел в виду именно визуальный образ.

Или, опять-таки, имея в виду реферативный аспект лексического значения, мы говорим о расчленении понятия «размер» на несколько классов – маленький, средний, большой, огромный и пр. – в то время как размер как таковой ни на какие классы не делится, а является лишь чисто релятивным континуумом. Тем не менее мы представляем себе размер именно в виде группы классов, поскольку язык подразделил и поименовал это понятие именно так. Числительные могут относиться не к числам, которые считают, а к классам чисел, границы которых весьма эластичны. Английское «немногий, немного» («few») определяет свой уровень относительно размера, значимости или редкости референта. «Немногие» короли, сражения или алмазы может означать три или четыре, в то время как «немного» горошин, капель дождя или чаинок может означать тридцать или сорок.

Вы можете сказать: «Да, всё это справедливо относительно таких слов, как «большой», «маленький» и им подобным, они действительно представляют собой чисто релятивные образования, но такие слова как «собака», «дерево», «дом» обозначают весьма конкретные предметы, а это уже совсем другое дело». Отнюдь. Эти слова – того же поля ягоды, что и «большой» и «маленький». Слово «Фидо», сказанное определенным человеком при определенных обстоятельствах может указывать на отдельную особь, но слово «собака» обозначает класс явлений с весьма размытыми границами. Границы слов, принадлежащих этому классу, сильно рознятся в различных языках. Вам вольно думать, что слово «дерево» означает одно и то же для всех и везде, но это не так. Польское слово одновременно обозначает «дерево» и «древесину». Лишь контекст или грамматическая модель позволяет определить, чтó именно обозначает польское слово (или слово, сказанное на любом другом языке). В хопи, языке индейцев штата Аризона в Северной Америке, слово, которое переводится как «собака» («pohko») обозначает также щенка или любое домашнее животное. Так «орленок» на языке хопи дословно переводится как «орел-собака», а, закрепив это слово в определенном контексте, индеец хопи может в следующий раз назвать того же орленка таким-то-таким-то «pohko».

Но давайте отбросим эти примеры и будем считать их причудами «примитивных» языков (хотя это выражение бессмысленно – «примитивных» языков не существует), давайте бросим взгляд на наш любимый английский. Возьмем слово «рука» (hand) В словосочетании «его рука» (his hand) речь идет о части человеческого тела, в словосочетании «часовая стрелка» (hour hand) – о разительно непохожем предмете, в выражении «руки на палубу» (all hands on deck) – к иному референту, в выражении «он хороший садовод» – «a good hand at gardening» – к другому, во фразе «у него на руке лежала хорошая карта» («he held a good hand (at cards)» – опять-таки к другому, в то время как фраза «у него все козыри на руках» («he got the upper hand») вообще не имеет референта, растекаясь по моделям ориентации. Или рассмотрим слово «bar» в словосочетаниях «iron bar» – железный прут, «bar to progress» – препятствие на пути к прогрессу, «he should be behind bars» – его надо засадить за решетку, «studied for the bar» – учился на адвоката, «let down all the bars» – отменить все ограничения, «bar of music» – музыкальный бар, «sand bar» – песчаный нанос, «candy bar» – кондитерский прилавок, «mosquito bar» – противомоскитная сетка, «bar sinister» – черная полоса на гербе незаконнорожденного, «bar none» – без всяких исключений, «ordered drinks in the bar» – заказал выпивку в баре!

Но вы можете возразить, что в данном случае речь идет об известных идиомах, а не о научном или логическом использовании языка. В самом деле? Предполагается, что слово «электрический» – научное слово. Знаете ли вы что «электрический» в сочетании «электрический аппарат» (electrical apparatus) означает отнюдь не то же самое, что в сочетании «эксперт по электрике» (electrical expert)? В первом случае этим словом обозначается течение электрического тока в приборе, во втором же речь отнюдь не идет о проистекании электрического тока внутри эксперта. Когда слово «группа» обозначает последовательность временных фаз или кипу статей, валяющихся на полу, говорить о референции можно лишь весьма и весьма условно. Референты научных слов зачастую удобно-расплывчаты и находятся в явной зависимости от моделей, в которых они употребляются. Представляется весьма вероятным, что эта тенденция, вместо того, чтобы быть опознавательным знаком мещанства, наиболее часто проявляется в интеллектуальной речи и – mirabile dictu – в языке любви и поэзии! И так и должно быть, поскольку сходство науки, поэзии и любви в том, что они «парят» в небесных высях, вдали от рабского мира прямых соответствий (референций) и банальных прозаических деталей, стремятся расширить жалкую узость зашоренного взора отдельного человека, рвутся ввысь к Arup’e, к миру вечной гармонии, родства душ и порядка, к миру неизменных истин и нетленных сущностей. А коль скоро все слова в достаточной степени ничтожны и подтверждают старую истину о «букве, которая убивает», очевидно, что научные термины, такие как «сила», «средняя величина», «секс», «аллергический», «биологический», не менее ничтожны и в то же время не более референциально определенны, чем «сладкий», «витиеватый», «экстаз», «очарование», «ревностно», «звездная пыль». Возможно, вы слышали о «звездной пыли» – что это? Это мириады звезд, сверкающая пыль, почва планеты Марс, Млечный путь, грезы наяву, поэтическое воображение, самовоспламеняющееся железо, спиральная туманность, пригород Питтсбурга или популярная песенка? Вы этого не знаете, и никто этого не знает. Слово – потому что перед нами одна ЛЕКСЕМА, а не две – референта не имеет. Некоторые слова именно таковы[26]26
  Сравните слова «родня, соотечественники» («kith») и «спазмы, судороги, муки» («throe»), которые не имеют никакого значения и сильно сбивают с толку, если не знать моделей «вся родня, родные и близкие» («kith and kin») и «в агонии, в муках» («in throes of»).


[Закрыть]. Как мы убедились, референция играет незначительную роль в структуре лексического значения, модель – главенствующую. Наука, которая занимается поисками истины, – всего лишь разновидность божественного безумия, такого, как любовь. А музыка – разве она не принадлежит тому же классу явлений? Музыка являет собой квазиязык, целиком основанный на моделях, в котором лексемность отсутствует полностью. Иногда господство модели над референцией приводит к ошеломляющим результатам. Это происходит в том случае, если модель порождает значения, полностью противоречащие оригинальной лексемной референции. Неразвитый ум впадает в кому, будучи не в силах понять, на основании каких законов происходят столь странные процессы, и с радостью и облегчением бросается в омут своих любимых объяснений, подчас умудряясь «видеть» и «слышать» вещи, подтверждающие такого рода объяснения. Слово «спаржа» (asparagus) под действием чисто фонетических законов, модель которых представлена в части 1, превращается в «мелкую траву» (sparagras), а поскольку диалектизм «sparrer» означает «воробей» (sparrow), мы получаем загадочную «воробьиную траву» (sparrow grass) и впоследствии с почти религиозным почтением связываем воробьев с этой «травой». «Салат из сырой капусты, моркови, лука» (Cole slaw) происходит от немецкого Kohlsalat («капустный салат»), но воздействие модели обращает это выражение в «холодную шинкованную капусту» (cold slaw), в результате чего в ряде районов появилась новая лексема «шинкованная капуста» (slaw) и новое блюдо «горячая шинкованная капуста» (hot slaw)![27]27
  Выражения «slaw» и «hot slaw» – чисто американские, английский эквивалент – «sliced cabbage», так что, возможно, в данном случае Уорф имеет в виду разницу между американским и британским вариантами английского языка.


[Закрыть] Дети, разумеется, постоянно нарушают модели, но под воздействием примера старших их язык становится нормативным. Они осознают, что Миссисипи – это не миссис Сиппи, а экватор – не лев из зоопарка (menagerie lion), а воображаемая линия (imaginary line). Однако, иногда взрослое население не обладает достаточным запасом специальных знаний, чтобы восстановить правильное словоупотребление. В некоторых частях Новой Англии определенная разновидность персидских кошек называется «енотообразной» (Coon cat), и это название привело к тому, что персидские кошки стали считаться гибридом кота и енота (raccoon). Люди, несведущие в биологии, искренне считают, что это правда, поскольку влияние лингвистической модели (название животного-1 определяет название животного-2) заставляет их «видеть» (или, как говорят психологи, «проецировать») характерные черты енота во внешнем облике персидской кошки: они указывают на пушистый хвост, длинную шерсть и т. д. Я лично знал одну женщину, хозяйку прекрасной «енотообразной кошки», которая доказывала своему приятелю: «Слушай, достаточно просто ПОСМОТРЕТЬ на нее – на хвост, на забавные глазки – неужели не видно?» «Не будь дурочкой,» – отвечал ей более сведущий знакомый, – «вспомни естественную историю. Еноты не могут спариваться с кошками – они принадлежат разным семействам». Но дама была настолько уверена в себе, что обратилась к известному зоологу, чтобы тот подтвердил ее правоту. Говорят, что он дипломатично ответил: «Если вам нравится так считать, считайте». «Он еще более жесток, чем ты!» – обрушилась она на своего приятеля, и до конца своих дней пребывала в святой уверенности, что ее киска являлась плодом союза енота-ловеласа и сбившейся с пути истинного кошки. Вот так в более глобальных масштабах и плетется паутина майи – иллюзия, порождаемая гипертрофированным самомнением. Мне говорили, что название «енотообразные кошки» (coon cats) не имеет никакого отношения к енотам и произошло от фамилии некоего капитана Куна[28]28
  Coon – енот (разг. амер.).


[Закрыть], который когда-то привез на своем корабле первых персидских кошек в штат Мэн.

В более сложных вопросах все мы неосознанно проецируем лингвистические отношения, характерные для определенного языка, на всю вселенную, и ВИДИМ их там, как добрая леди ВИДЕЛА, как языковая этимологическая связь (coon – raccoon) наглядно воплощалась в облике ее любимицы. Мы можем «видеть эту волну» – та же модель, что и «видеть этот дом». Но без проекции на язык никто никогда никакой волны не видел. Мы видим ундуляцию – непрерывное волнообразное движение некоей поверхности. В некоторых языках отсутствует выражение «одна волна», и в этом плане они более точно отображают действительность. Хопи говорят walalata – «волнение, волнообразное движение» и при этом могут обратить внимание на одно место в этом «волнении», т. е. на одну волну, как и мы. Но, поскольку одна волна сама по себе существовать не может, форма единственного числа этого слова – wala означает не «одну волну» (a wave) в нашем понимании, а «хлюпанье» или, точнее, «хлюп» (a slosh occurs), – звук, который слышится, если встряхнуть сосуд с жидкостью.

Выражения «я держу это» (I hold it), «я бью это» (I strike it), «я рву это» (I tear it), равно как и сотни других выражений, обозначающих действие, вызывающее изменение в чем-то, строятся в английском языке по одной модели. Но «держать» (hold) по сути своей не является действием, – этот глагол обозначает состояние взаимосвяязанности. Но мы воспринимает его, и даже видим его как действие, поскольку язык устанавливает в данном случае взаимоотношения, аналогичные гораздо большему классу отношений, обозначающих движение и изменение. Мы ПРИПИСЫВАЕМ действие тому, что называем словом «держать», потому что формула субстантив + глагол = деятель + производимое им действие для структуры наших предложений является основополагающей. Поэтому нам приходится во многих случаях привносить в естественную ситуацию искусственное отношение действия попросту из-за того, что модель нашего предложения предписывает (за исключением императива) постановку глагола после субстантива. Мы обязаны сказать «он зажегся» или «свет зажегся», определяя таким образом «свет» как деятеля, а «зажегся» как действие. Но вспышка и свет – одно и то же, здесь нет ни действия, ни деятеля. Хопи в таком случае говорят просто rehpi. Хопи могут употреблять глагол без субъекта, и эта особенность позволяет языку как логической системе понять определенные аспекты космоса. Язык науки, основанный на западном индоевропеизме, а не на языке хопи, поступает подобно нам: видит действие там, где есть только состояние. Или вам кажется невероятным, что ученые, как леди с кошками, неосознанно проецируют лингвистические модели языка определенного типа на всю вселенную и ВИДЯТ их воплощения в самой природе? Изменение языка может трансформировать наше восприятие Космоса.